Текст книги "Любовь диктаторов. Муссолини. Гитлер. Франко"

Автор книги: Александр Патрушев

Соавторы: Лев Белоусов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Муссолини часто произносил речи о внешней политике и часто угрожал. Некоторые европейские дипломаты настолько к этому привыкли, что даже не придавали угрозам особого значения. Они не без оснований полагали, что крикливость дуче не подкреплялась ни военно-экономической мощью Италии, ни высокой боеспособностью ее вооруженных сил. Однако этих сил оказалось достаточно, чтобы разгромить бедную Эфиопию.

Италия долго выискивала повод для вторжения на ее территорию, пока наконец не спровоцировала пограничный инцидент. «Мы терпеливо нянчились с Эфиопией 40 лет, – с радостью возопил дуче, обращаясь к многотысячной толпе, собравшейся перед «Алтарем отечества» – грандиозным памятником Виктору-Эммануилу II, который во второй половине XIX века объединил Италию, – теперь хватит!» Когда дипломаты еще вели изначально обреченные на провал переговоры об урегулировании конфликта, король Виктор-Эммануил со слезами умиления на глазах уже провожал суда с войсками, отплывавшими в Восточную Африку, а священники призывали молодых католиков к осуществлению «цивилизаторской миссии» в отсталой, полуфеодальной-полурабовладельческой стране.

Захватчикам противостояло многочисленное, но почти безоружное воинство: ножи, копья, стрелы, допотопные винтовки были слабым противовесом танкам, артиллерии, самолетам и даже отравляющим веществам противника. Однако итальянским войскам, увязавшим в песках и не отличавшимся высоким боевым духом, потребовалось более семи месяцев, чтобы подавить сопротивление эфиопов. Они действовали в «лучших традициях» колонизаторов: выжигали леса, где скрывались беженцы, уничтожали деревни и поселки, расстреливали из пулеметов машины и объекты Красного Креста.

Лига Наций объявила Италию агрессором и приняла решение о применении к ней экономических санкций. Внутри страны это вызвало небывалый по масштабам взрыв националистических настроений. По Апеннинам прокатилась волна шовинистических манифестаций, молодые фашисты бросились записываться добровольцами на фронт, а власти развернули кампанию под названием «Золото – родине!». Трудно сказать наверняка, был ли именно Муссолини автором идеи сбора изделий из драгоценных металлов, но сам замысел оказался откровенно подлым – отобрать у итальянцев обручальные кольца, которые во многих семьях были единственной ценной вещью. Длинные вереницы людей потянулись к центральным площадям городов и поселков, чтобы опустить свои золотые кольца в дымящиеся курильницы и получить из рук монахов оловянные, становившиеся символом патриотизма. На площади Святого Петра в Риме первыми отдали кольца королева Елена и Ракеле Муссолини. Уклониться от участия в этой «добровольной» процедуре было невозможно. Люди побогаче в спешке покупали и жертвовали тонкие кольца, а свои собственные прятали до лучших времен. Вся эта кампания в конечном счете вылилась в гигантский фарс, так как кольца разворовали фашистские иерархи. После крушения режима они были обнаружены в квартирах некоторых из них – на этих кольцах крепились занавески.

Празднование победы над поверженной Эфиопией вылилось в национальный праздник. Король удостоил главу правительства большого военного «ордена Савои» за «подготовку, руководство и победу в самой крупной колониальной войне, какую знает история». Будучи абсолютным профаном в военном деле, дуче действительно пытался из Рима руководить боевыми операциями в пустыне. Он слал бесконечные телеграммы, которые престарелый маршал Э. Де Боно аккуратно складывал в верхний ящик походного стола. Теперь же, стоя на излюбленном балконе палаццо «Венеция», дуче снисходительно взирал на захлебывавшиеся в неподдельном энтузиазме толпы, мечтая о новых военных лаврах, захваченных землях и покоренных народах. Бедный Муссолини! Он наверняка рассмеялся бы в лицо тому сумасшедшему, который осмелился бы предположить, что всей его империи не суждено прожить и десятка лет, а нынешний триумф – это не начало победоносного шествия, а первый шаг на пути к неминуемой катастрофе. Такого «сумасшедшего» в тот момент рядом с ним не оказалось, но уже маячила зловещая тень другого – могущественного маньяка, захватившего власть в Германии.

Может показаться странным, но отношения между Гитлером и Муссолини, несмотря на вроде бы явное «родство душ», сходство идеологии и режимов, были далеко не братскими, хотя иногда выглядели таковыми. Диктаторы не питали друг к другу не только товарищеских чувств, но даже сколько-нибудь искренней симпатии. Применительно к Муссолини это можно утверждать наверняка. Отношение Гитлера к дуче было несколько сложнее. Оно претерпевало эволюцию в соответствии с превращением малозаметного баварского шовиниста в канцлера могучей европейской державы.

В 20-е годы, будучи уже вождем фашизма и итальянской нации, Муссолини видел в Гитлере мелкого подражателя своих идей, слегка бесноватого, немного карикатурного выскочку, написавшего «нечитабельную книгу «Майн кампф». Исполненный собственной значимости, дуче считал фюрера весьма слабым политическим деятелем, лишенным многих качеств, необходимых настоящему политику, и оказавшимся на «гребне волны» лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств. Единственное, что несомненно импонировало Муссолини, – это восторженное, по крайней мере внешне, отношение фюрера к нему как к политическому наставнику.

Всерьез «присмотреться» к Гитлеру пришлось в начале 30-х годов, когда национал-социалисты так окрепли, что заявили о своих претензиях на власть. Дуче стал более благосклонным и в знак расположения даже послал фюреру свою фотографию – прежде, несмотря на настойчивые просьбы Гитлера, он дважды отказывался это сделать.

Их первая встреча произошла лишь после прихода нацистов к власти – 14 июня 1934 года. Самолет фюрера приземлился на авиабазе Сан-Николо ди Лидо близ Венеции. Гитлер был в штатском: черный пиджак, длинные брюки в полоску, лежащие гармошкой на черных ботинках, серая фетровая шляпа и перекинутый через руку желтый непромокаемый плащ. Общий вид – провинциальный чиновник второго разряда, окруженный плотным кольцом дюжих молчаливых эсэсовцев.

Муссолини являл собою полную противоположность фюреру: блестящий парадный мундир, феска, высокие сапоги со шпорами, инкрустированный кинжал на боку. Внешний контраст был слишком разителен. Мелкий, тщедушный Гитлер, даже отдаленно не напоминавший воспетого Ф. Ницше «сверхчеловека», сразу не понравился расфуфыренному дуче. Эта неприязнь усилилась во время беседы, проходившей на вилле «Пизани ди Стра», где когда-то размещалась резиденция Наполеона. По словам очевидцев, дуче высунулся из окна комнаты, в которой шли переговоры, и сказал ожидавшим на улице иерархам: «Он сумасшедший, сумасшедший!» Его реакция бьша вызвана тем, что Гитлер превратил беседу в нескончаемый монолог: два часа кряду он пересказывал Муссолини «Майн кампф».

Ни о чем конкретном диктаторам договориться не удалось. Вопрос о преобладающем влиянии в Австрии, на которое претендовали и Италия, и Германия, тщательно обходился стороной, но камень преткновения между ними оставался и месяц спустя превратился в нешуточный конфликт. Переодетые нацисты убили премьера альпийской республики Э. Дольфуса, который снискал личное расположение Муссолини и в своей политике ориентировался на Италию. «Гитлер несет ответственность за происшедшее, – возмутился дуче. – Пора покончить с этим ужасным сексуальным дегенератом, опасным типом!» Он подтянул четыре дивизии к границе с Австрией, дав понять, что не остановится перед решительными действиями. Но Гитлер не счел нужным идти на обострение конфликта и публично отмежевался от организаторов путча. Он проглотил обиду и сделал вид, будто ничего не произошло.

После этого инцидента отношения между фашистскими режимами и лично Гитлером и Муссолини пошли на лад. В нарушение блокады, установленной Лигой Наций, Германия поставляла в Италию промышленное оборудование и сырье, а с лета 1936 года оба диктатора стали активно поддерживать мятежников генерала Ф. Франко в Испании.

Нюхом и нутром прожженного политикана Муссолини чувствовал, что в Европе назревал крупный вооруженный конфликт, в котором Италии нужно будет принять участие. И хотя логика событий неумолимо толкала его в объятия Гитлера, не скрывавшего своих пангерманистских намерений, решающий выбор в пользу Германии дуче сделал лишь в сентябре 1937 года после своего первого визита в рейх. Фюрер в полной мере взял реванш за неблагоприятное впечатление, оставленное им у дуче после встречи в Венеции. Он устроил Муссолини такой прием, который по пышности и торжественности аналогов в истории Европы до сих пор не имел.

На границе дуче ожидала целая дюжина нацистских министров и генералов, составивших его свиту по дороге до Мюнхена, где уже находился Гитлер. На сей раз он предусмотрительно облачился в военную форму нацистской партии: коричневую рубашку и заправленные в сапоги черные галифе. Фюрер встретил дуче на вокзале, и сразу же на площади Кенигсплатц диктаторы приняли парад войск СС. Затем в открытой машине они проехали по улицам города: бесконечные шеренги солдат вермахта с непроницаемыми лицами образовывали коридор для автомобилей в многотысячной толпе вопивших от восторга нацистов.

Пять дней визита представляли собой нескончаемую вереницу эффектных зрелищ: Муссолини показали мощные артиллерийские заводы в Гессене, внушительные цейхгаузы в Потсдаме, маневры отлично экипированных войск в районе Мекленбурга, стрельбу дальнобойной артиллерии на Балтике. Он был ошарашен и восхищен отлаженной военной машиной Германии. Только теперь дуче понял, что «мелкий подражатель» его идей стал настоящим лидером, управлявшим могучей державой. Зависть к Гитлеру смешалась с потаенным страхом перед ним.

Фюрер лез из кожи вон, чтобы угодить Муссолини. Его комнату всегда украшали свежие цветы, поезда делали специальные остановки для отдыха, говорят, фюрер заботился даже о мягких подушках, которые так любил Муссолини. В Берлин диктаторы ехали на двух поездах, шедших параллельно с одинаковой скоростью. Вдоль всего полотна частоколом стояли часовые. Кульминацией спектакля стал митинг на олимпийском стадионе в Берлине, на котором присутствовало около миллиона человек. Такого скопища людей Муссолини видеть еще не приходилось. Толпа приветствовала диктаторов «римским салютом» и пением фашистского гимна «Молодость». Дуче и фюрер обменялись речами, но впечатление от зрелища подпортила непогода: шел дождь, микрофоны работали плохо и разобрать слова Муссолини было довольно трудно. Однако это не помешало дуче в тот же вечер позвонить Кларетте Петаччи (которую он очень хотел, но не мог в этот раз взять с собой) и возбужденно сообщить ей, что «успех был колоссальным!».

Шокотерапия Гитлера дала блестящий эффект. Из поездки по Германии Муссолини вынес впечатление, что она лучше кого бы то ни было подготовлена к войне, что именно Гитлер в скором времени станет вершителем судеб Европы, а раз так, то с ним лучше дружить, чем враждовать. Этот выбор оказался для Италии роковым, ибо он увлекал ее на путь подготовки новой мировой войны. В 1937 году страна официально присоединилась к так называемому антикоминтерновскому пакту между Германией и Японией, затем вышла из Лиги Наций, а в 1938 году дуче пришлось закрыть глаза на захват нацистами Австрии. Это был сильный удар по его престижу в Италии и за рубежом, ибо становилось очевидным, что Муссолини, еще не успев стать полноценным партнером, превращался в вассала Гитлера.

В мае 1938 года фюрер нанес ответный визит на Апеннины. Бывшего австрийского ефрейтора, прибывшего со свитой на четырех специальных поездах, без энтузиазма встречал Виктор-Эммануил III. Гитлер был неприятно удивлен тем, что по протоколу во время визита Муссолини как главе правительства отводилась вторая роль. В чинной, старомодной атмосфере «Квиринала» (официальной резиденции монарха) Гитлер чувствовал себя не в своей тарелке, а в кругу приближенных постоянно ворчал и даже насмехался над королем. Виктор-Эммануил платил ему той же монетой, называя за глаза «физическим дегенератом с привычками плебея».

Уязвленному Муссолини пришлось смирить гордыню, чтобы добиться главного: не ударить лицом в грязь и показать фюреру, что фашистская Италия не менее агрессивна и сильна, чем нацистская Германия. Все станции по пути следования гитлеровского эшелона от перевала Бреннер до Неаполя были украшены живыми цветами, на центральных улицах Рима и Флоренции усилено освещение и обновлены фасады домов, приветственные транспаранты, свастика и огромные, видные издалека портреты диктаторов повсюду создавали обстановку подъема и торжественности. Гитлер посещал казармы и оружейные заводы, присутствовал на маневрах и принимал парады войск, восхищался природной экзотикой и бравым видом итальянских матросов. С видом знатока (еще бы – старый живописец!) он бродил во Флоренции по галереям Питти и Уффици, восхищаясь полотнами итальянских мастеров и сокрушаясь, что папа отдал распоряжение закрыть для посещения ватиканские музеи.

По свидетельству Чиано, Муссолини во время этих экскурсий демонстрировал полное равнодушие. Он и прежде никогда не скрывал своего непонимания искусства и презрения к нему. Как-то раз он откровенно признался Маргерите Сарфатти, что «ощущает себя абсолютным варваром, бесчувственным к красоте», а Ракеле совершенно серьезно заявил, что был бы счастлив, если бы музеи «хранили больше захваченных у неприятеля знамен, нежели античных статуй». Неприязнь к искусству дуче объяснял по-своему понимаемой им природой человека. «Прежде чем ощутить необходимость в культурном развитии, – считал он, – человек почувствовал потребность в приказе. В известном смысле можно сказать, что в истории полицейский предшествовал педагогу». В 1940 году Муссолини детально обсуждал со своим зятем возможность продажи в Германию произведений итальянского искусства. К счастью, этого не произошло.

Гитлер остался доволен итогами визита и, прощаясь с дуче на перроне вокзала во Флоренции, чуть ли не со слезами умиления на глазах заявил: «Теперь никакая сила не сможет разъединить нас». Вряд ли фюрер обманывался насчет итальянской военной мощи, но в готовившейся схватке за новый передел мира рейху были крайне необходимы союзники, поэтому успех своей миссии Гитлер видел именно в укреплении связи Италии с нацистской Германией.

Что же касается личных отношений диктаторов, то в них мало что изменилось. Судя по дневниковым заметкам Чиано, дуче не испытывал к фюреру ни капли симпатии, только страх и черную зависть. Эти чувства питала не столько личность Гитлера, сколько те возможности, которыми он располагал. Муссолини прекрасно понимал, что ему в Италии не удастся ни создать военно-промышленную мощь, сравнимую с германской, ни воспитать железную дисциплину у нации. («Управлять итальянцами нетрудно, – говорил он, – но бесполезно».) В этом он усматривал явную историческую несправедливость: ему, пророку фашистской религии, была уготована участь младшего партнера несостояв-шегося живописца! Чувство абсолютного духовного и умственного превосходства над Гитлером давно и прочно укоренилось в дуче. С каждым годом оно все больше и больше вступало в противоречие с усилением его зависимости от воли фюрера, с той подчиненной ролью, которая ему выпала в альянсе диктаторов. До конца своих дней Муссолини так и не смог с этим смириться.

Внешне, однако, все выглядело вполне «благопристойно». Гитлеровцы всячески подчеркивали свое уважение к дуче, а европейские политики считали его человеком, способным оказывать на Гитлера серьезное влияние. Ему даже доверили роль миротворца в урегулировании крупного международного кризиса, возникшего осенью 1938 года в связи с притязаниями нацистов на Судетскую область Чехословакии. Все выглядело так, будто именно Муссолини руководил работой конференции в Мюнхене, на которую кроме него прибыли Гитлер, Чемберлен и Даладье. Сформулированные в немецком генштабе требования дуче выложил на стол в качестве собственного проекта. Он председательствовал на переговорах, с каждым из участников пытался объясняться на их родном языке, и, хотя это ему не всегда удавалось, известный эффект был достигнут. Матерый политик Чемберлен с едва заметной усмешкой наблюдал экспрессивную «мимикрию» лица Муссолини, живость его взгляда, уверенность жестов – все говорило о том, что именно он верховный арбитр, спаситель мира, творец истории.

Шумный дипломатический успех Муссолини оказался очередным блефом, созданным под диктовку фюрера. Опьяненный триумфом, дуче плохо понимал, что «великая поступь» римского диктатора все больше превращалась в мелкий, семенящий шаг в тени тщедушного австрийца. Однако эйфория прошла столь же быстро, как и появилась. Уже в марте 1939 года Гитлер, даже не уведомив дуче и вопреки всем соглашениям, оккупировал оставшуюся часть Чехословакии. «Итальянцы осмеют меня, – вопил уязвленный диктатор. – Каждый раз, когда Гитлер захватывает страну, он просто присылает мне с известием гонца».

Задетое честолюбие требовало каких-то ответных самостоятельных шагов, и Муссолини отдал приказ захватить Албанию. Маленькая страна не могла долго сопротивляться и была присоединена к итальянской империи.

Однако радость захватчика по-прежнему омрачалась тем фактом, что он ничего толком не знал о намерениях союзника, не считавшего нужным посвящать кого-либо в свои замыслы. Даже договор между Италией и Германией, подписанный в Берлине в мае 1939 года и получивший наименование «Стальной пакт», был подготовлен практически без участия итальянского МИДа. Всякая риторика о мире и благих намерениях была отброшена. Агрессивные высказывания подкреплялись обязательством сторон оказать поддержку друг другу в случае возникновения любого вооруженного конфликта. Это автоматически ввергало Италию в войну по воле нацистов. Даже Чи-ано был ошеломлен. «Я никогда не читал такого договора, – воскликнул он, – это настоящий динамит!» Однако неподготовленность Италии к войне была столь очевидной, что, когда она началась, Муссолини нашел способ уклониться от боевых операций. Он выдумал формулу временного «неучастия», желая тем самым подчеркнуть, что занимает не пассивную позицию, а лишь ждет своего часа.

Этот час пробил, когда гитлеровцы уже захватили пол-Европы и завершали разгром Франции. Муссолини переполошился, так как не ожидал от союзника такой прыти и боялся опоздать к дележу добычи. «Мне нужно лишь несколько тысяч убитых, – заявил он маршалу П. Бадольо, – чтобы сесть победителем за стол переговоров». 10 июня 1940 года Италия официально объявила о состоянии войны с Великобританией и Францией. 19 итальянских дивизий перешли в Альпах в наступление, которое задохнулось на первых же километрах. Сразу дала о себе знать нехватка техники, обмундирования и того, что Муссолини называл «военным порывом нации». Дуче был обескуражен, но обратного пути уже не существовало.

Неудачи на фронте сопровождались крупными неприятностями в личной жизни диктатора. В августе на него обрушились сразу два несчастья. Первое из них непоправимое: в результате несчастного случая погиб его сын Бруно. Юноше было всего 22 года, но он успел стать кумиром многих молодых итальянцев, поскольку олицетворял собой «идеальный тип фашиста». После окончания средней школы Бруно овладел престижной профессией военного летчика. Особых подвигов он не совершил, но появлялся в небе над Эфиопией, Испанией и Мальтой, перелетал в составе экипажа бомбардировщика через Атлантический океан в Южную Америку. Его фотографии часто появлялись в газетах, а сам он стал предметом мечтаний многих итальянских девушек. Бруно разбился в районе Пизы, выполняя тренировочное упражнение в воздухе. То ли он не справился с управлением, то ли техника подвела, но его смерть оказалась нелепой и глубоко потрясла Муссолини. Позднее он даже опубликовал книгу «Я говорю с Бруно», в которой, порой даже слишком откровенно, описал свои отцовские переживания.

Второе несчастье было связано с Клареттой Петаччи. 27 сентября она перенесла тяжелейшую операцию, грозившую смертельным исходом. Любовница дуче и прежде не отличалась крепким здоровьем. Она часто хандрила, болела, еще чаще ей только казалось, что она больна. Банальный насморк мог на несколько дней выбить ее из колеи, а грипп приковывал к постели на две-три недели.

Однако в этот раз дело было действительно серьезным. Кларетта забеременела, и у нее случился выкидыш. Биографы Муссолини до сих пор не пришли к единому мнению по вопросу о форме прерывания ее беременности: была ли она естественной, как это зафиксировано в официальной истории болезни, или искусственной. Аборты в Италии, как уже говорилось, были запрещены и жестоко карались. Но Муссолини мог пойти на грубое нарушение закона, поскольку рождение внебрачного ребенка, да еще от женщины, чье имя уже стало в стране притчей во языцех, могло спровоцировать политический скандал оглушительной силы и с непредсказуемыми последствиями. Это вовсе не означает, что дуче как-либо побуждал Кларетту избавиться от нежелательного ребенка. Некоторые авторы полагают, что эту миссию взяли на себя люди из ближайшего окружения Муссолини, разумеется, с его ведома и согласия. Иные считают, что прерывание беременности произошло естественным путем и дуче в очередной раз просто повезло. Но эта версия выглядит уязвимой с медицинской точки зрения, так как перитонит, сделавший необходимым хирургическое вмешательство, как правило, является следствием заражения внутренних полостей организма в результате вмешательства извне.

Кларетту оперировали лучшие врачи Рима, подобранные отцом. Для операции оборудовали одно из помещений на ее вилле в районе Камилуччиа. Исход был непредсказуем, так как от перитонита в те времена умирал почти каждый второй пациент. Дуче, еще не оправившийся после смерти сына, бросил все дела и приехал на виллу. Пока шла операция, он метался в соседней комнате из угла в угол, нервно присаживаясь на обитую дорогим шелком кушетку, теребил в руках носовой платок, отказывался от предложенного молока и фруктов, избегал разговоров с родителями и близкими Кларетты. Спустя полтора часа стало ясно, что операция прошла успешно. Муссолини перевел дух и уехал, не дождавшись, пока больная проснется.

Минуло пять дней, и состояние Кларетты резко ухудшилось. На протяжении нескольких часов она была на грани гибели, и дуче, зная об этом, остро и мучительно переживал опасность ее потерять. Он все еще любил Кларетту и был привязан к ней как ни к одной из своих прежних многочисленных возлюбленных. Кризис миновал, больная быстро поправлялась, дуче, вопреки обыкновению, навещал ее чуть ли не каждый день, а по Риму пошли гулять слухи, которые получили свежую пищу на следующий год, когда жена Марчелло Петаччи родила сына. Злые языки утверждали, что это был незаконнорожденный ребенок Кларетты и Муссолини.

Они вновь начали встречаться, в тех же апартаментах палаццо «Венеция», но эти встречи становились все более редкими и короткими. Муссолини развязал боевые действия против английских войск в Северной Африке, дела шли с переменным успехом, что отражалось на его настроении. Когда приходили добрые вести, дуче являлся в радостном возбуждении, становился немного сентиментальным и нежным. Они предавались любви, наслаждались покоем, ворковали, как молодые влюбленные, вспоминали о минувших радостях, но никогда не строили планов на будущее. После таких свиданий Кларетта вновь бралась за дневник и изливала на его страницах переполнявшие ее чувства. «Он любит меня, как и прежде, мой Бен. Я буду приходить к нему только ночью, не днем, ненадолго, только увидеть его и поцеловать».

Но гораздо чаще Муссолини бывал подавлен, зол и раздражителен. Его постоянно мучила язва и донимали врачи, которые не могли облегчить страданий. Когда боли становились невыносимы, дуче зажимал рот, падал на пол и, скрючившись, застывал на несколько минут. Ему давали обезболивающие препараты, делали инъекции, а однажды посадили на жидкую диету, результатом которой стала начавшаяся анемия. Доктора опасались более страшного диагноза – рак желудка, но после смерти при вскрытии это предположение не подтвердилось.

Отвратительное самочувствие дуче усугублялось неутешительной информацией, поступавшей с фронтов и от префектов из провинций. Итальянские армии терпели одно поражение за другим, гитлеровцы вели себя все наглее, в стране нарастало массовое недовольство тяготами военного времени: нехваткой продовольствия и расцветом «черного рынка», карточной системой и реквизициями изделий из кожи и цветных металлов, запретом на продажу шерстяных вещей, отсутствием в городах необходимых средств противовоздушной обороны, участившимися налетами английской авиации, а также некомпетентностью фашистских чиновников и усилением коррупции. Но главное – повсеместно росло неверие в возможность благополучного завершения конфликта, в который втянул страну он, Муссолини, виновник всех бед и лишений.

И дуче чувствовал это. Когда норма выдачи хлеба на одного человека была сокращена до 150 граммов в день, он лишь мрачно заметил, что наконец-то сможет «увидеть выражение страдания на лицах итальянцев». Сам дуче не испытывал недостатка в продуктах, но язвенная болезнь давала о себе знать. Он похудел, посерел, его глаза ввалились, а щеки покрылись колючей щетиной. В минуты гнева он начинал метаться как загнанный зверь, злобно кричал и кидался на Кларетту, если она попадалась ему под руку. Их скандалы становились все чаще, сопровождались взаимными обвинениями и упреками, потоками слез, грубой бранью и хлопаньем дверьми. Однажды в приступе ярости он так ударил ее, что женщина отлетела на другой конец комнаты и, падая, ударилась головой. Пришлось срочно вызывать ее отца, который привел дочь в чувство, сделав ей несколько инъекций.

Кларетта стала нервной и раздражительной. Она устраивала истерики, упрекала Муссолини в том, что он перестал ее любить, безумно ревновала, подозревала, что у него появилась другая женщина, некая Ирма, которая изматывала дуче и отнимала у нее. Больше всего на свете Кларетта боялась потерять «любимого Бена». Она приходила в ужас от одной мысли об этом, гнала ее от себя, но утомительные часы ожидания вновь и вновь рисовали в воображении страшные картины. Кларетта отправлялась к гадалкам и прорицательницам, пускалась на маленькие женские хитрости, чтобы завлечь и задобрить возлюбленного, а однажды обратилась за советом даже к любовнице своего брата, некой Зитте Ритоссе. Умудренная эротическим опытом дама предложила испытать проверенный метод – стать менее доступной, отдалить мужчину на некоторое расстояние и не позволять ему делать все, что захочется. Кларетта в ужасе отшатнулась. Уж она-то прекрасно понимала, что подобная демонстрация может кончиться полным разрывом.

В отчаянии она начинала писать дуче письма, умоляя быть бдительным и обвиняя окружавших его людей в неискренности, предательстве и требуя их наказания. Ей казалось, будто ему все лгут, плетут интриги, пытаются при каждом удобном случае сделать какую-нибудь гадость, а главное – опорочить ее, невинную и преданную женщину, которую завистники обливают грязью. Она даже уверяла Муссолини в том, что некие фанатики собираются из ревности к дуче ее убить.

Кларетта была права лишь отчасти, поскольку сильное недовольство в истеблишменте вызывала не столько сама любовница, сколько ее семейство. В первые годы войны «клан Петаччи» приобрел широкую и чрезвычайно скандальную известность. Спекулируя на своей близости к диктатору, брат Кларетты Марчелло сколачивал состояние, проворачивая финансовые операции весьма сомнительного свойства. Рассчитывая на безнаказанность, он не брезговал даже контрабандой золота и нелегальной торговлей валютой, используя для этого дипломатическую почту и личные связи. Муссолини никогда не оказывал ему ни малейшей поддержки в коммерческих делах, но пронырливый майор медицинской службы умел пускать пыль в глаза и выдавать желаемое за действительное. Многие его партнеры были уверены в благополучном исходе предлагавшихся им сделок, которые якобы совершались при благосклонном отношении диктатора. Более того, Марчелло Петаччи через Кларетту удавалось даже влиять на кадровые назначения на уровне министров и их заместителей. Его личность и деятельность вызывала ропот недовольства, так или иначе доходивший до ушей властелина.

Не менее скандальную репутацию приобрели и родители Кларетты, точнее, ее мать. Женщина властолюбивая и высокомерная, в избытке наделенная ханжеской чванливостью, она председательствовала на «семейных советах», в назидательном тоне высказывала свои пожелания и рекомендации высокопоставленным лицам, направо и налево раздавала посулы покровительства и с удовольствием интриговала против всех и вся, используя дочь в качестве главного орудия.

Кларетта, хорошо изучившая Муссолини, знала, когда и как можно добиться от него желаемого. Она не заводила первой разговора о государственных делах, но выжидала удобный момент, чтобы высказать свое мнение, подсунуть дуче готовое решение или назвать какие-то имена. Она умела вовремя заметить, что этот министр или генерал очень плох, глуп и ненадежен и за ним глаз да глаз нужен, а вот, например, Гальбиати очень предан и вполне подходит на должность руководителя фашистской милиции, а единственный, кто может возглавить флот, – это адмирал Рикарди, а лидером партии давно должен стать кто-нибудь помоложе, кто способен придать ей новое дыхание, к примеру, некий студент Видуссони и т. д. Все эти и прочие, назначавшиеся по рекомендациям Кларетты, люди проявляли лояльность к «клану Петаччи», а 26-летний Видуссони, человек тупой, невежественный и самолюбивый, был близким другом семьи. Его назначение на один из важнейших постов вызвало бурю негодования в высших эшелонах власти, но дуче это нисколько не интересовало. Иногда он даже удивлялся тому, что его кадровые перестановки порождали столь негативную реакцию.

Похоже, Муссолини толком не представлял, сколь ненавистным в обществе стало семейство его фаворитки, а сказать ему об этом напрямую никто не решался. Чиано из-за своих антигерманских настроений лишился поста министра иностранных дел и утратил влияние на тестя; Ракеле оставалась, похоже, единственной женщиной во всей Италии, ничего не знавшей о многолетней связи мужа с Петаччи; король Виктор-Эммануил уже давно мечтал избавиться от Муссолини; люди из ближайшего окружения дуче предпочитали утаивать от него неприятную информацию, а министры и высшие партийные сановники просто не хотели рисковать своим положением. «Где тот смельчак, который отважится поговорить с дуче о малоприятных вещах?» – риторически восклицал в своем дневнике Дж. Боттаи, один из самых влиятельных иерархов, считавшийся лидером левого течения в фашизме. Один такой смельчак все-таки нашелся – министр торговли Рафаэлло Рикарди. Он рассказал дуче о некоторых незаконных операциях с золотом, которые проворачивал Марчелло Петаччи. Муссолини был не на шутку взбешен. Он призвал министра не допускать никаких поблажек вороватому майору, как никогда не делал их сам.