Текст книги "Царевна на троне"

Автор книги: Александр Красницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

III
ВНЕЗАПНАЯ ВСПЫШКА

розный атаман так и задрожал, услыхав этот голос.

– Кто, кто смеет? – вырвался у него крик и, обернувшись, он грозно, свирепо, дико взглянул в ту сторону, откуда раздались укоряющие слова.

Пощажённый разбойниками силач-приказчик каким-то образом освободился и от наглазной повязки, и от кляпа и теперь, сидя под деревом, с укором глядел на разбойника.

– Князь Василий, князь! – понёсся придавленный шёпот среди разбойников, – так вот кто у нас атаман-то!

– С того-то он и лют непомерно, – довольно громко высказался один из разбойников. – Княжеское отродье всегда видно: им бы только лютовать над нашим братом…

Разбойник не договорил: щёлкнул выстрел – и несчастный со стоном повалился на землю, поражённый пулею атамана. Весь разбойничий круг, вскочивший на ноги, так и замер, а грозный атаман, как был, с дымящимся ещё пистолетом в руке, очутился около пленника.

– Узнал? – наклонившись к нему, задал он вопрос, – узнал-таки?

– Ещё бы не узнать-то? – спокойно ответил тот, – мало разве на тебя нагляделся? Да ты об этом после… Теперь себя побереги… Вишь, твои-то как освирепели! Дай-ка мне ножик путы разрезать, может, я ещё пригожусь на что-либо…

Атаман оглянулся.

Случилось то, что нередко бывает среди людей, сцепленных между собою только общностью преступления.

Вид товарища, корчившегося на земле в предсмертных муках, осатанил этих озверевших и без того людей. Может быть, это новое злодеяние их атамана было последнею каплею, переполнившей запасы их долготерпения; может быть, они сообразили, что не для того сошлись они все сюда, на большую дорогу, не для того порвали всё, связывавшее их с честной, мирной жизнью, чтобы быть хуже, чем в рабском подчинении, и у кого?.. Пока они думали, что у такого же, как и они, обиженного и униженного, всё было ничего и даже слепо-рабское подчинение не казалось особенно тяжёлым. Но теперь, когда они внезапно узнали, что во главе их стоит ненавистное им "княжеское отродье", в них, собственно говоря, и на большую дорогу-то вышедших ради бессознательного протеста против неистовавшей и измывавшейся над угнетённым народом знати, закипела, разом проснувшись, ненависть; забыто было всё прошлое, они в эти мгновения жили только одною ненавистью и жаждали крови человека, которому за миг до того повиновались беспрекословно.

Теперь эти обезумевшие люди готовы были в клочки разорвать своего грозного атамана. Он сразу потерял над ними всю свою власть, всё своё влияние и из недавнего ещё владыки обратился в беспомощного, загнанного зверя.

Атаман понимал и сам своё положение. Оно, действительно, было критическим. Из огнестрельного оружия, которым только и можно было сдержать наступавшую толпу, у него оставался только пистолет. Правда, у него была сабля – засапожный нож он кинул своему пленнику, – но что всё это значило пред хорошо вооружённой толпой, у которой были и пищали, и пистолеты, и сабли, и тяжёлые топоры-секиры?

Наступавшая толпа галдела, ревела, бесновалась. Взлохмаченные волосы, дико сверкавшие глаза, рубахи с ещё не просохшею кровью, – всё это сливалось пред атаманом в одно хаотичное целое. Казалось, на него наступала не толпа его соучастников в разбоях и злодействах, а какое-то диковинное, многоголовое чудовище, освирепевшее, не знавшее пощады, жаждавшее его крови.

В таком положении атаман забыл о своём пленнике. Он видел пред собою только озверевшую толпу и понимал, что лишь хладнокровие и присутствие духа могут спасти его.

– Прочь, вы, пёсьи дети! – закричал он, поднимая оставшийся заряженным пистолет, – прочь вам говорят, волки бешеные! Первого убью, кто только шаг ступит…

Вид поднятого пистолета заставил толпу отступить назад шага на два.

– А, трусите, висельники окаянные? – закричал атаман. – Живо по местам все!..

Но на этот раз оклик не подействовал.

– Усь его, усь, собаку, – так и юлил пьяненький стрелец, натравливая разбойников на атамана. – Чего, братцы, стали?.. или вы, холопы несчастные, князя испугались?.. Вот он вам сейчас батожья горячего всыплет… Или давно, атаманы-молодцы, этого кушанья не пробовали?..

Стрелец суетился впереди всех. У него в руках был разряженный пистолет атамана, который тот бросил, кинувшись к своему пленнику. Пьяненький размахивал им и, указывая на атамана, выкрикивал:

– Айда! Усь его, чего стали!

Его ирония подстрекающе действовала на разъярённую толпу. Грозный атаман решительно ничего не представлял собою для этого чужака; он отнюдь не был для него грозою, и этот пьяница своими насмешками вконец разрушил остатки обаяния атамана.

– Подержи-ка лоб, негодник! – крикнул тот, сообразив положение, и, с этими словами, направив на стрельца пистолет, дёрнул за собачку.

Но судьба не благоприятствовала атаману. Последовала осечка, и толпа так и завыла, увидав новую неудачу своей жертвы.

– Ишь, ты без пороху палить вздумал? – закричал стрелец, – а ещё князь именитый!.. Моего лба хотел, свой подержи! Вот так! – и он, схватив за дуло, метнул в атамана его же пистолетом.

Тот схватился было за саблю, но в этот же момент пистолет, кувырнувшись неуклюже в воздухе, угодил ему своей тяжёлой рукоятью в голову около виска. Атаман слабо вскрикнул, взметнул руками и, ошеломлённый страшным ударом, рухнул на землю.

IV
НЕЖДАННАЯ ВЫРУЧКА

сё это было делом одного мгновения.

Едва только упал сражённый атаман, как вся толпа разбойников, стремительно сбив с ног неугомонного стрельца, кинулась к своему ещё недавнему повелителю. Теперь-то, казалось, гибель этого человека была неизбежна, но тут случилось нечто неожиданное.

– Не трожь, ребята, говорю! – раздался ровный, спокойный голос и своею неожиданностью и спокойствием произвёл на толпу магическое впечатление. – Посторонитесь-ка, братцы, поотодвинься малость!..

Пред толпой, выпрямившись во весь свой богатырский рост, стоял недавний пленник, приказчик разгромленного обоза. Его вид был необыкновенно внушителен. Он был на голову выше всех в этом разбойном скопище; в плечах у него что косая сажень была заложена; его руки, длинные и цепкие, спускались до колен, а грудь так и подымалась колесом под изорванною в клочья рубахою. Он стоял спокойно около лежавшего на земле без чувств атамана. Ярость освирепевшей толпы, очевидно, нисколько не пугала его. Он не боялся её, как будто сознавая своё превосходство над всеми этими людьми, которые были более несчастны, чем злы. К тому же теперь он был не совсем безоружен: в его руках был огромный толстый суковатый кол, на который он совершенно спокойно опирался.

Толпа, ошеломлённая неожиданным заступничеством за свою жертву, на мгновение приостановилась.

– Что стали? – крикнул кто-то из разбойников. – Забить их обоих!.. Вали, молодцы!

Повинуясь этому оклику, разбойники, но далеко уже не так дружно, как прежде, двинулись было вперёд.

– Ну, ну, молодцы, – прикрикнул на них пленник, – полегче вы!.. Говорю, лучше отодвинься!

Он слегка пошевелил колом, и в этом движении было столько угрожающего, что толпа и в самом деле несколько поотодвинулась.

Внезапно вспыхнувшее бешеное озлобление так же быстро и опало, как быстро вспыхнуло. Сознание просветлело, вернулась снова способность соображать и рассуждать, буйный порыв стих, и уже никому не хотелось подставлять свою голову под страшную палицу освободившегося пленника, силу которого все видели, а некоторые и на себе изведали.

– Ну, вот так-то и лучше, братцы! – с добродушной усмешкой проговорил великан, – кажись, мы и без драки сговориться можем. Так вот, вы и послушайте меня…

– Говори! – раздалось несколько голосов, – ежели хорошее что скажешь, так отчего и не послушать?

– Вот и ладно! – отозвался недавний пленник. – Так вот, что я сказать вам хочу. То, что на большой дороге было, а потом в овраге, пусть Бог рассудит. Его святая воля! Ежели Он попустил, так, значит, было надобно… Он с виноватых взыскивает и не нам против Него идти. А вот что теперь будет, так это – уж наше дело. Этого человека я вам не уступлю: он мой уже давно… Старые счёты между нами, бо-ольшие счёты! Ежели к примеру, так сказать, я из него кровь по единой малой капельке всю выточу, так и то он у меня в долгу останется.

– Ого! – воскликнул кто-то из разбойников.

– Вот тебе и "ого", – отозвался богатырь. – Понимаете сами, почему я вам его уступить не могу… Да и на что он вам нужен? Ведь после того, что вышло, атаманом над вами он быть не может, – друг другу верить ни в чём не будете, а ежели вы убить его желаете, так бросьте! Не надоело вам, что ли, душегубство? Вы его мне отдайте, вот мой сказ. Согласны?

– А что нам за это будет? – выступил подбоченившись очухавшийся стрелец.

Великан посмотрел на него, засмеялся, а затем сказал:

– Чудишь, Ермил, брось смешить! А вы, братцы, ежели про выкуп меня спросите, то вам я, так и быть, отвечу. Головы ваши у вас на плечах уцелеют, вот это и будет вам моим выкупом. А вы мне коня дадите ещё…

Он опять, словно невзначай, передёрнул плечами и шевельнул колом. И слова, и жест показались настолько внушительны, что разбойники, переглянувшись только, все разом пришли к молчаливому соглашению.

– Ну, Бог с тобой, добрый молодец! Пусть наш атаман тебе достаётся; бери себе, что нам негоже! Хоть вот здесь, в овраге, свои счёты с ним своди, мешать не станем…

– Нет, уж я лучше на стороне, – уклонился от этого предложения недавний пленник.

– Твоё дело! Мы с тебя воли не снимаем. Бери его и уходи, коня тебе сейчас приведут. А что он – в самом деле князь?

– Природный! – усмехнулся богатырь. – С чего он в разбой пошёл, того не ведаю, а только разбойником… да чего там разбойником! – зверем лютым он всегда был…

– Оно и видно! – раздались голоса, – и с нами он больше лютовал, чем промышлял…

– Ну, бери его, князя твоего, бери да уходи скорее! – закричал Ермил, – а не то товарищи свою милость назад возьмут… Вот тебе конь!

В самом деле подвели хорошего скакуна с хорошо снаряженным седлом.

Богатырь, как пёрышко, поднял тело всё ещё бесчувственного атамана и вместе с ним взобрался на коня.

– Эх, Ермил, Ермил, – укоризненно покачал он головой, обращаясь к стрельцу, – нехорошо ты делаешь, что здесь остаёшься!

– Ладно, добрая душа, – выкрикнул тот, – не тебе знать, что для меня хорошо, что дурно! Поезжай-ка с Богом! – и с этими словами стрелец, превратившийся в разбойника, вытянул коня хворостиной и гикнул.

Испуганное животное рванулось с места и понеслось к дороге, вившейся по круче оврага.

Скоро становище разбойников скрылось уже из виду.

V
В ЛЕСУ

онь был ходкий, привычный к грузу и бойко нёс свою двойную ношу.

Богатырь, один устрашивший своею решимостью стольких отпетых злодеев, был с виду по-прежнему спокоен; тревога только тогда начинала скользить в его взоре, когда он взглядывал на своего бесчувственного пленника. Страшный удар рукоятью тяжёлого пистолета не разбил ему головы, по крайней мере крови не было видно, но всё-таки удар был так тяжёл, что надолго лишил атамана сознания.

Однако тряска, неудобство положения на седле, свежесть надвигавшегося вечера уже понемногу приводили беднягу в себя. Всё чаще и чаще раздавались его слабые стоны и был близок момент, когда он должен был окончательно опомниться.

Спасший его богатырь, слыша вздохи и стоны ошеломлённого столь сильно бедняги, то и дело покачивал головой. Видимо он сильно беспокоился за него. Наконец он решительно остановил коня и, осторожно придерживая недавнего атамана, сошёл вместе с ним на землю. Они в это время были в лесу, уже значительно поредевшем, что показывало на близкий конец его. Может быть, из-за этого и остановился здесь освободившийся пленник.

– Пооправить бы его малость нужно, – тихо прошептал он, укладывая беднягу-атамана поудобнее у подножия большого, широко раскинувшегося своими ветвями дерева. – Эх, и людям показать нельзя… Признают, кто он, – в клочки разорвут… И куда бы мне укрыть его, вот чего не ведаю. Везде боязно оставить!

Как раз в это мгновение ошеломлённый атаман пришёл в себя. Быстро, нервным движением поднялся он на руках и осмотрелся мутным взором налитых кровью глаз.

– Где они, где? – закричал он, не узнавая местности. – Отчего их нет?.. А-а, вы меня убить захотели?.. Вот я вас!.. Всех перебью, будут помнить, окаянные!

– Будь, князь, спокоен, – склонился над ним спасший его силач, – кроме меня никого нет… Твои-то все, ау, далеко!

Князь-атаман устремил на него свой воспалённый взгляд и забормотал:

– Это ты, Петька, опять ты! Откуда ты появился! Ах, да, помню… Ты опять спас меня от неминуемой смерти…

– Видно, так мне уж на роду, князь Василий Лукич, написано, чтобы тебя вызволять! – тряхнул головой великан. – Из-под медведя я тебя выцарапал, от самого себя спас, из польской неволи высвободил, вот теперь опять привелось… Да что об этом говорить-то?.. Надо думать, что Господь мне так повелел свои счёты с тобою сводить. А дюже твои-то на тебя осерчали. Видно, осточертел ты им…

По лицу князя пробежала судорога, но он ничего не сказал в ответ.

– Вот не думал-то, – продолжал Пётр, – что встречу среди разбойного сброда именитого своего князя Агадар-Ковранского… И как только это случиться могло? Ума совсем не приложу… Хоть ты мне скажи… А не хочешь – не говори; знаю – нелегко про такие-то дела рассказывать…

Он опять взглянул в лицо князя. Оно было мертвенно-бледно; глаза были широко раскрыты, но в них не отражалось мысли; губы шевелились, как будто князь хотел что-то говорить, но слова не срывались с его уст.

– Ахти, беда, – опять закачал головою Пётр, – вишь ты, снова обеспамятовал… Ох, грехи, грехи! Что же мне теперь с ним делать?

Он остановился и осмотрелся вокруг. Разбойничий конь, привыкший к подобным остановкам, спокойно пасся тут же на лужайке, поблизости. В лесу всё было тихо. Близился вечер. Даже птицы переставали чирикать.

"Опять обеспамятовал, – думал Пётр, – может, огневица начинается… Куда его девать? На село свезти? Нельзя! Ведь знаю его… видали атамана-то… Озлобятся и, поди, убьют, как увидят, а не убьют, так воеводе выдадут. Далеко завезти тоже нельзя: больного куда повезёшь? И выходит: куда ни кинь, всё клин! Что делать? Хоть бы Господь Батюшка на ум навёл; у Него, Всемилостивца, и к зверям всяческая жалость есть… Чу, откуда это?".

Петруха весь так и насторожился, напряжённо прислушиваясь к доносившимся откуда-то неиздалека странным, нестройным звукам. Слышалось, как будто кто-то дробно часто ударял палками в большой железный свободно висевший лист. Удары были то глухие, сильные, с перерывами, то переходили в дробь, так и сыпавшуюся в лесном безмолвии.

Услыхав эти звуки, Пётр весь так и просветлел.

– Милостив, видно, Господь к нечестивцу, – тоном глубокого убеждения проговорил он, – в било бьют, святая обитель близко…

Он подошёл к князю. Тот лежал и бредил.

– Ясочка моя, касаточка! – довольно внятно срывалось с его запёкшихся губ, – и счастливо пожить-то тебе злые люди не дали… Извели тебя вороги окаянные, Милославские лютые… У-ух, расплачусь же я за твой венец мученический с палачами твоими… Нет той муки, которой бы я для них не придумал…

– Всё царицу покойную Агафью Семёновну вспоминает, – тихо, с грустью проговорил Пётр, – за неё Милославским отмщать собирается… Поди, он её один и помнит, хотя много ли годков с её мученической кончины-то прошло… Эй, князь Василий, – потряс он за плечо бредившего, – послушай-ка ты меня. Можешь подняться да на коня сесть?

VI
У ВРАТ ОБИТЕЛИ

илы и сознание совершенно оставили князя Василия.

Несомненно, что потрясение было настолько сильно, что даже могучий организм этого человека не мог с ним справиться. С величайшим трудом взгромоздил Пётр князя на коня, а сам пошёл рядом, поддерживая его. Шёл он на звуки монастырского била, доносившегося с каждым шагом коня вперёд всё явственнее и явственнее.

Так, с величайшим трудом пришлось пройти, продираясь сквозь кустарники, несколько больше версты.

Монастырёк, маленький и бедный, ютился на обширной поляне с большим лесным озерком. Плохо срубленная оградка сильно обветшала. Из-за неё виднелись крохотные, топорной работы, главки убогой монастырской церкви и соломенные крыши столь же убогих келий-изб.

Вся обителька была миниатюрна, словно игрушечная. От неё веяло великим покоем; жизнь с её бурями и вихрями не добиралась сюда в эту безмолвную тишь. Озерко тоже было спокойно; оно словно спало невозмутимо среди лесных великанов – елей и сосен, росших по его берегам и защищавших его спокойствие от бурных шквалов налетавших иногда ветров.

– Господи Иисусе Христе, – ударив молотком, начал было Пётр обычное монастырское обращение, когда добрался до плохо притворенной калитки в ограде, но даже и докончить не успел его.

– Ась, кто там? – послышался старческий шамкающий голос, – кого ещё Господь Батюшка несёт? – и словно из-под земли вырос старенький-престаренький монашек-привратник. – Ох, ох, что за люди? – шамкал он, – откуда такие?

– Путники, – ответил Пётр, – двое нас… Вот товарищ нежданно заболел… Примите Христа ради…

– Заболел? Ахти, беда какая! – засуетился монашек. – С чего же с ним приключилось-то такое? Вы уже подождите здесь Бога для, а я к отцу игумену сбегаю… Недолго я, единым духом смахаю… Вон и братия собралась… Тоже, хоть и ангельского жития, а любопытствуют…

Действительно, внезапный стук Петра в калитку нарушил обычную тишину и всколыхнул замершую в обители жизнь. Появление новых людей было столь необычно для ушедших навсегда от мира стариков, что и в них заговорило уже давно забытое любопытство. Собралась вся братия: несколько древних монастырских, мохом обросших от своей древности, иноков да два-три послушника помоложе. Все они стояли и, не говоря ни слова, смотрели на прибывших, как на какое-то невиданное чудо.

– Ишь ты, конь-то как разубран! – произнёс один из стариков и, сильно вздохнув, зачем-то прибавил: – о-ох, суета сует и суета всяческая!.. Марфо, Марфо, пецешеся о мнозем… а ад-то вот тут совсем близко; костры горят, котлы кипят, враги рода человеческого ликуют… Что тебе, милый? – прерывая свои рассуждения, обернулся он к склонившемуся к его уху молодому послушнику.

– Откеле бредёте? – деловито спросил другой старичок.

Пётр не успел ответить: к ним подошёл сам настоятель обители, такой же древний старичок, как и остальные, но только более суровый с вида. Он пристально взглянул и на Петра, и на снятого уже с седла князя, находившегося в забытье.

– Кто такие? – отрывисто спросил он, когда Пётр метнул ему земной поклон и подошёл после того под благословение. – Чем недужит? – указал он на больного.

– В дороге попритчилось, – не отвечая на первый вопрос, сказал Пётр, – трясовица, видно, злая… Приютите, святые отцы, Христа ради, не дайте погибнуть душе христианской без покаяния!..

– Как, отцы, думаете? – оглядел братию настоятель. – По-моему, недужного надобно приютить…

– Приютить-то недолго, – выступил инок, шептавшийся с послушником, – отчего Христа ради недужного не приютить? Да как бы святой обители от того беды и греха не вышло?

– Какой беды? Какого греха? – уставился на него настоятель, – о чём, отец, говоришь-то?

– А о том, отец игумен, – ответил старец, – что не простой человек недужный-то, а лихой: душегуб и разбойный атаман, вот кто он такой… Слыхали, поди, шайка разбойных людей в нашей округе завелась? Так вот он над той лютой шайкой и атаманствует!

Сперва словно тихий шелест пошёл среди безмолствовавшей братии, но потом привычка взяла своё и все замолкли.

Настоятель, внимательно поглядел на Петра и суровым тоном спросил:

– Правда?

– Правда, отче! – твёрдо ответил тот, смотря своим светлым взором в глаза монаху. – Лгать не буду!

– То-то ты и увильнул, когда я спрашивал, кто вы такие будете… Сам-то ты тоже из душегубов большедорожных?

– Нет, отче, – твёрдо ответил Пётр, – никогда разбойными делами не занимался и, пока Господь не попустит, заниматься не буду…

– Так как же вы вместе очутились-то?

В ответ на это Пётр рассказал всё, что случилось с обозом, к которому он принадлежал, а потом среди разбойников.

– Никогда я не лгал, – закончил он свой рассказ, – и теперь правду говорю. Грешник он великий, не одно только атаманство у него на душе… Много грехов у него, да ведь нельзя же дать погибнуть и такой душе без покаяния…

– Верно! – произнёс настоятель. – Ну, отцы, как? Вы слышали…

– Нельзя принимать! – высказался всё тот же старец, который первый заговорил против принятия недужного.

Остальные молчали, видимо присоединяясь к уже высказанному мнению.

– Стыдитесь, отцы! – громко воскликнул настоятель, – не узнаю я вас… Судите вы человека по делам его, которых и не знаете даже… Богу единому суд: "Мне отмщение и Я воздам", – говорит Господь!