Текст книги "Избранное"

Автор книги: Александр Гитович

ПИРЫ В АРМЕНИИ

В землянках

С. Кара-Дэмуру

...Храбрый увидит, как течет Занги

и день встает над могилой врага.

С. Вартаньян

 
Ни печки жар, ни шутки балагура
Нас не спасут от скуки зимних вьюг.
Деревья за окном стоят понуро,
И человеку хочется на юг,
 
 
Чтобы сказать: «Конец зиме, каюк», —
И – да простит мне, грешному, цензура —
Отрыть на родине Кара-Дэмура
Давно закопанный вина бурдюк.
 
 
– Он в Эриване ждет, – сказал мне друг, —
И мы его, не выпустив из рук,
Допьем до дна: губа у нас не дура.
 
 
А выпьешь да оглянешься вокруг —
И счастлив будешь убедиться вдруг,
Что это жизнь, а не литература.
 

 
Зима – она похожа на войну,
Бывает грустно без вина зимою.
И если это ставят мне в вину,
Пожалуйста – ее сейчас я смою
 
 
Не только откровенностью прямою,
Признаньем слабости моей к вину,
Но и самим вином. Как в старину,
Мы склонны трезвость сравнивать с тюрьмою
 
 
Во-первых, это правда. Во-вторых,
Не спорьте с нами: в блиндажах сырых
Мы породнились – брат стоит за брата.
 
 
А в Эривань поехать кто не рад?
Там, если не взойдем на Арарат,
То хоть сойдем в подвалы «Арарата».
 

 
Не крупные ошибки я кляну,
А мелкий день, что зря на свете прожит,
Когда бывал я у молвы в плену
И думал, что злословие поможет.
 
 
Ночь Зангезура сердце мне тревожит.
Торжественного света пелену
Раскинет Млечный Путь – во всю длину —
И до рассвета не сиять не сможет.
 
 
Да будет так, как я того хочу:
И друг ударит друга по плечу,
И свет звезды пронзит стекло стакана,
 
 
И старый Грин сойдет на братский пир
И скажет нам, что изменился мир,
Что Зангезур получше Зурбагана.
 

 
Мне снился пир поэтов. Вся в кострах,
Вся в звездах, ночь забыла про невзгоды,
Как будто лагерь Братства и Свободы
Поэзия раскинула в горах.
 
 
И, отвергая боль, вражду и страх,
Своих певцов собрали здесь народы,
Чтобы сложить перед лицом Природы
Единый гимн – на братских языках.
 
 
О старый мир, слепой и безобразный!
Еще ты бьешься в ярости напрасной,
Еще дымишься в пепле и золе.
 
 
Я не пророк, наивный и упрямый,
Но я хочу, чтоб сон такой же самый
Приснился всем поэтам на земле.
 

 
Конечно, критик вправе нас во многом
Сурово упрекнуть – но если он,
К несчастью нашему, обижен богом
И с малолетства юмора лишен,
 
 
И шагу не ступал по тем дорогам,
Где воевал наш бравый батальон,
А в то же время, в домыслах силен,
Пытать задумал на допросе строгом:
 
 
Где я шутил, а где писал всерьез,
И правда ль, что, ссылаясь на мороз,
Я пьянствую, на гибель обреченный?
 
 
Пусть спрашивает – бог ему судья,
А бисера метать не буду я
Перед свиньей, хотя бы и ученой.
 

 
Не для того я побывал в аду,
Над ремеслом спины не разгибая,
Чтобы стихи вела на поводу
Обозная гармошка краснобая.
 
 
Нет, я опять на штурм их поведу,
И пусть судьба нам выпадет любая
Не буду у позорного столба я
Стоять, как лжец, у века на виду.
 
 
Всю жизнь мы воевали за мечту,
И бой еще не кончен. Я сочту
Убожеством не верить в призрак милый.
 
 
Он должен жизнью стать. Не трусь, не лги
И ты увидишь, как течет Занги
И день встает над вражеской могилой.
 

Февраль 1944

Волховский фронт

Зимняя сказка

Поэзия и поэты с древнейших времен высоко почитались в Армении. Враги поэтов всегда были врагами армян.

С. Вартаньян

 
Когда мечту перебивала шутка,
Сам замысел был весел и здоров,
Но не учел масштабов промежутка
Между Войной и Праздником Пиров.
 
 
И стал у музы ненадежен кров —
Порою так бедняжке было жутко,
Что сердце жило волею рассудка,
И то – едва не наломало дров.
 
 
Все позади, мой добрый друг Кара,
Беспечный курд в неправедном Ираке.
Ты из окопов не попал в бараки,
И вот, на самом деле, нам пора
 
 
Лететь туда, где все тебе знакомо,
Где я – в гостях, а ты – хозяин дома.
 

 
Ржаного хлеба ржавая коврига
Нам украшала фронтовые сны.
Но долог путь от подвига до сдвига,
И нам теперь, в преддверии весны,
 
 
Благих советов ханжеское иго
И скорбные упреки так нужны,
Как, например, поваренная книга
В условиях блокады и войны.
 

 
Армения сказала нам: «Друзья,
Никто вас не обидит нарочито —
Такая здесь налажена защита,
Что даже пальцем тронуть вас нельзя.
 
 
Стоит на страже маршал Баграмян,
Чтоб лезвием бесценного кинжала
Навек отсечь еще живое жало
Антипоэтов и антиармян!»
 

 
К тебе, Владыка конного завода,
Я обращаюсь, голову склоня:
Ты дашь мне зангезурского коня
С такою родословной, что порода
 
 
Кричит в зрачках, как бы из тьмы былин
И вместе с ним ворвусь я невозбранно
Туда, где скрыты семьдесят долин,
Как выкуп за царевича Тиграна.
 

 
Трудился мастер, рук не опуская,
Не требуя от ближних ничего,
Чтобы собрала эта мастерская
Весь свет, все краски Родины его.
 
 
Настанет день – и повлекутся к ней
Те, что бредут за гранью океана,
И Сароян вернется в дом Сарьяна,
Как блудный сын Армении своей.
 

 
Обысканы кустарники и скалы,
Бугры и шрамы выжженной земли, —
Полиция его не отыскала,
Но мы – потомки – все-таки нашли.
 
 
Нашли полуседого человека,
Который, бросив старое жилье,
Ушел из девятнадцатого века,
Чтобы войти в бессмертие свое.
 

На левом берегу Аракса

Мое искреннее мнение, как частного лица, таково, что освобождение Армении от Турции станет возможным лишь тогда, когда будет сокрушен русский царизм.

Ф. Энгельс

 
Текли века – и позабыть пора бы
Религию Погрома и Резни,
Когда зеленая чалма араба
Здесь заслоняла солнечные дни.
 
 
А там и ты пришел, Абдул-Гамид,
Побаловаться в каменных деревнях —
Поет зурна, и барабан гремит,
И трупы коченеют на деревьях.
 

 
Армения! Как путь в небытиё,
Твой старый враг не покидает сцену,
Лелея за кулисами измену
И снаряжая воинство ее.
 
 
Еще тебя пометят смертным знаком,
Поволокут с проклятьем и хулой,
И поп облобызается с дашнаком,
И сын попа обнимется с муллой.
 

 
Но кто сказал – с презренного похмелья,
Что сломан меч и продырявлен щит?
Молчит провал Аргинского ущелья,
Но память у поэта не молчит.
 
 
Его звезда горит в беззвездном мраке,
И он увидит, став на перевал,
Что не подымут голову дашнаки
И будет так, как Ленин завещал.
 

 
Армения! Бессмертен твой народ,
Он не числом прославлен, а уменьем —
И на него глядят с недоуменьем:
Что он предвидит? Что изобретет?
 
 
В какой еще посмотрит телескоп,
Какое чудо вырастит в долине,
Через какой перемахнет окоп,
Чтоб вместе с нами ликовать в Берлине?!
 

 
С балкона, сверху, видно было мне,
Как на дорожке, выметенной чисто,
Стояли иностранные туристы
У памятника Павшим на Войне.
 
 
А зной плясал по черепице крыш,
И сон пришел, незримо и нежданно,
И снились мне Отвага, и Париж,
И улица Мисака Манушяна.
 

1964

Прощальный пир

 
Поэзия! Будь на ногу легка,
Чтоб в гости ездили поэт к поэту,
Чтоб разум не сидел у камелька,
А бодро путешествовал по свету.
Быть может, в этом-то и корень зла,
Что – как признала братская беседа —
Недалеко от глупости ушла
Безрадостная мудрость домоседа [1]1
  «Недалеко от глупости ушла домоседская мудрость». Шекспир.


[Закрыть].
 

1

 
Итак, в объятьях дружеского пира
Я стал как будто духом посмелей:
Я ловко процитировал Шекспира,
Учитывая близкий юбилей.
Не покидай меня, лихая лира,
И в грозный рог еще вина налей,
Прибавь мне сил и выдумки для тоста,
Которым здесь блеснуть не так-то просто.
 

2

 
«Друзья мои! Как будто с колыбели
Я с вами связан в сумраке времен.
Пусть с нами нет могучего Орбели,
Иосифа Абгаровича, он
Всегда следил, чтоб мы не оробели
И свято чтили божеский закон:
Чтобы никто на донышке стакана
Не оставлял ни капли «Еревана».
 

3

 
И он учил, что у судьбы-злодейки
Ты должен вырвать, хоть из-под земли,
Зачем богатство? – только три копейки
И первая копейка – для семьи,
Вторая – для совсем другой семейки,
Где празднуют товарищи твои,
Ну, а поскольку есть и свет и тень,
То третья, так сказать, на черный день.
 

4

 
И вот теперь, среди друзей пируя,
Гостеприимство горное ценя,
Я буду пить сегодня за вторую,
Что сберегли армяне для меня, —
Хотел бы греться у ее огня
До той поры, покамест не умру я,
И да простит семья мои стихи,
Как прочие немалые грехи».
 

Нам ни к чему преуменьшать удачи,

Столь редко посещающие нас, —

В Армении мы стали побогаче

И кое-что скопили про запас.

На склоне лет мы сможем вспомнить пир

Во всем его языческом размахе —

Свободу, а не ханжеский трактир,

Где втихомолку пьянствуют монахи.

1964

Воображаемое свидание с Ованесом Ширазом (Неправильные октавы)

...Больше ничего

не выжмешь из рассказа моего.

А. Пушкин

1

 
Нам ненавистны варварские пьянки —
Мы пьем степенно, Ованес Шираз.
И, если это правда без прикрас,
Закажем, друг, по порции солянки
Такой, где, радуя голодный глаз,
Блестят маслины, как глаза армянки,
Что многократно, но не впопыхах,
В твоих изображаются стихах.
 

2

 
Вот это значит уважать культуру,
А не бесчинствовать в дыму и мгле,
Где пьют пижоны «под мануфактуру»,
Чтоб через час валяться на земле.
 

3

 
Обед по-царски и шашлык по-карски —
Синонимы. Тут разных мнений нет.
Мы не нуждаемся ни в чьей указке,
Чтоб сочинить наш княжеский обед.
Пока есть деньги, мы живем как в сказке,
Ну, а наутро, чуть забрезжит свет,
Мы дома вывернем свои карманы
И как-нибудь опять нальем стаканы.
 

4

 
И вот плывут, не ведая смущенья,
Как равные, солянка и шашлык:
То двух культур, достойных восхищенья,
Немой, по выразительный язык, —
И дух взаимного обогащенья
Над ними вьется, важен и велик.
И, понимая это, мы запьем
Солянку – водкой, а шашлык – вином.
 

5

 
Могучей кулинарии наука
Ты хороша и ныне, как в былом,
Ты и теперь, не зная слова «скука»,
Объединяешь нас таким теплом,
Что даже фаршированная щука
Была бы тут не лишней за столом.
Хотя тогда, Шираз, придется снова
Потребовать у девушки спиртного.
 

6

 
«Да будет так, – кивает Ованес, —
Я замечаю, что с твоим приездом
В меня как будто бы вселился бес,
 
 
Он прямо в душу, окаянный, влез,
Усевшись там определенным местом,
И не видать, чтоб скоро он исчез.
И если это, друг мой, предпосылка,
То следствием пусть явится бутылка».
 

7

 
По мне, хоть две бутылки: я не жмот, —
Они ускорят ровный ритм рассказа, —
Но люди скажут, что виновен тот,
Кто совратил непьющего Шираза,
Который духом трезвости слывет
От Закавказья до Владикавказа.
Я не хочу, чтоб от меня народ
Шарахался, как от дурного глаза.
И так тревога прибавляет сил,
Что я октаву эту удлинил.
 

8

 
А впрочем, пусть десятки зорких глаз,
Слегка знакомых или незнакомых,
Все это видят: нам пришлось не раз
Спокойно пить в прославленных хоромах
 

9

 
И что ж? Мы живы, Больше ничего
Не выжмешь ив рассказа моего.
 

1965

«Хмельного от хлеба и соли…»

 
Хмельного от хлеба и соли,
Меня развлекали друзья —
Но думал старик поневоле
О том, о чем думать нельзя.
 
 
Спала под снегами Европа.
А тут уже знал человек
Звериную злобу потопа,
И разум, и Ноев ковчег.
 

1965

В горном монастыре

 
Здесь позабудешь ты о многом
Здесь не монахи, а жрецы
Бредут за каменным порогом,
И жертвенная кровь овцы
Насмешка идола над богом
Течет в унынии убогом,
И спят в пещерах мертвецы.
 

1966

Облака над Севаном

А. Галенцу

 
Пришедший из далеких стран
С поклажею нехитрой,
Сезанн, влюбившийся в Севан,
Колдует над палитрой.
 
 
Над ними глыба облаков
Плотна и серебриста —
Она как шерсть для башлыков
И рай – для пейзажиста.
 

1965

У Балабека Миклэляна

 
На перекрестке путей
В дебрях безводного юга
Дряхлая эта лачуга —
Истинный рай для гостей.
Я не забыл ничего,
То, что запомнил, – навечно:
Так не пируют беспечно
Сильные мира сего.
 
 
Щедрому дому под стать
Кружки, подобные чашам.
Что я смогу пожелать
Добрым хозяевам нашим?
Мирные славит труды
Бывший бродяга и воин:
Было бы вдоволь воды —
А за вино я спокоен.
 

1966

Деревенский праздник

 
Вино и хлеб, рожденные из камня,
Гостеприимство трудовой души, —
Вся эта жизнь ясна и дорога мне,
И люди здесь добры и хороши.
 
 
Трудись и празднуй! Мирной жизнью
Необходимо в каменной пустыне:
Тут грешники становятся святыми,
Но и святые склонны согрешить.
 

1966

Две чайки

С. Кара-Дэмуру

 
Как неожиданно воспоминанья
Соединяют вместе север с югом,
Вот и сейчас, вне моего сознанья,
Они спокойно сходятся друг с другом:
 
 
Две чайки возникают предо мною,
Как будто в сновидении незваном,
Хотя одну я видел над Невою,
Другую – в знойном небе над Севаном.
 

1966

Наш старый критик

 
Все равно мы вытащим его
На далекую прогулку в горы,
Чтобы наши гордые просторы
Он не принимал за колдовство.
 
 
Чтобы и за совесть и за страх
Понял наш насмешливый коллега,
Как смертельно устает в горах
Сердце пожилого человека.
 

1966

«Пиры – это битвы. Заране…»

 
Пиры – это битвы. Заране
Был час испытанья суров:
Меня проверяли армяне —
Пригоден ли я для пиров.
 
 
И вот на колхозном базаре
Я принял как первый удар
Кувшин ледяного маджари
И красного перца пожар.
 

1965

Мысли из гостиницы «Армения»

 
Вдали от родимого края,
В табачной прокуренной мгле,
Я понял, что я умираю
На древней армянской земле.
 
 
Душа разрывалась на части,
И тело ей вторило тут —
И длилось все это несчастье
Не больше чем десять минут.
 

1966

Военный парад в Ереване

 
Путь к справедливости – далек и труден.
 
 
Трибуны – слева,
Справа – Арарат.
И дальнобойные стволы орудий
Под солнцем
Недвусмысленно блестят.
 
 
И, призрачной прикрытая одеждой,
Следит за ними
С самого утра
С тревогою, восторгом и надеждой
Великая Армянская Гора.
 

1965

Ереванский пейзаж

 
Здесь грозный памятник стоял
И нас давил, как слово божье,
И вот – остался пьедестал,
Где мы толпились у подножья.
 
 
И так, и этак вьется нить,
Но сердце человека радо,
Что никому не заслонить
Архитектуру Арарата.
 

1966

Два варианта письма Арутюну Галенцу

 
Когда устану я и затоскую
Среди литературных передряг —
Я к Вам приду, как странник, в мастерскую
И постучусь, и задержусь в дверях.
 
 
А там – иная жизнь, иные нравы,
Там, в обаяньи мудрой тишины,
Вам, может быть, и впрямь не нужно славы,
Но слава скажет, что Вы ей нужны.
 

 
Угрюмый день. С утра передо мной
Течет туман, в низинах расползаясь.
Но мне везет: в краю, где свет и зной,
Есть на примете у меня оазис.
 
 
Я на воздушном прилечу коне
Напиться из волшебного колодца —
И не в пустыню надо ехать мне,
А в Ереван, на улицу Моштоца.
 

1966

В «Арагиле» [2]2
  Арагил (арм.) – аист. Здесь – название популярного ресторана в Ереване.


[Закрыть]

Л. М. Мкртчяну

 
Собранье дятлов, соек и синиц
Мне скрашивало зимние досуги —
Так неужели здесь, на знойном юге,
Я позабуду этих милых птиц?
 
 
Но ты, Левон, ты мне захлопнул дверь
К воспоминаньям о родных пенатах,
И я из всех друзей своих пернатых
Предпочитаю аиста теперь.
 

1966

«Двин»

 
Ты прав опять, мой добрый Вартанян:
Нет коньяка, что равен был бы «Двину»,
Пусть я сейчас наполовину пьян,
Но я зато и трезв наполовину.
 
 
Я закаляюсь в медленном огне,
Чтоб мысль работала легко и ясно,
И то, что в Ленинграде вредно мне,
В Армении – полезно и прекрасно.
 

1966

Спортивные известия

 
Какая сила в маленькой стране,
Пленившей помыслы мои и чувства,
Сам посуди, ну что за дело мне
До шахматного древнего искусства?
 
 
А я по вечерам известий жду,
Переживаю праведно и рьяно —
И с прочими армянами в ряду
Болею за железного Тиграна.
 

1966

Вернувшись из Еревана, навещаю старых знакомых

 
Здесь все знакомо и уныло,
Здесь к чаю – торт и молоко,
И далеко до «Арагила»,
И до веселья далеко.
 
 
Не разговор, а прозябанье,
И, чайной ложечкой звеня,
Ханжа с поджатыми губами
Давно косится на меня.
 

1966

Подражание Пушкину

 
Не забыли мы, как в селах отчих
Полыхал неистовый пожар —
На страну строителей и зодчих
Пали ятаганы янычар.
 
 
И когда нас буря долу гнула,
Различали мы через туман
Драгоценные дворцы Стамбула,
Созданные гением армян.
 

 
Мне кажется, что когда-то
Природа, в глубоком горе,
Оплакивала Армению
Каменными слезами,
И слезы, соединяясь
Подобно шарикам ртути,
Образовали эти
Гладкие валуны.
 

1966

«Так будет до самого марта…»

 
Так будет до самого марта:
Я сплю среди зимних ночей
А горы Гарни и Гегарта
Стоят у постели моей.
 
 
И верю я верой младенца,
Что это – основа основ,
Которую гений Галенца
Мне создал из красок и снов.
 

1965

Мкртчянам

 
Я весною вернусь в Ереван,
А пока —
Под надзором жены —
Путешествует мой караван
По снегам —
От сосны до сосны.
 
 
Я весною вернусь в Ереван:
Надо только дожить до весны.
 

1965

СКВОЗЬ БИНТЫ

Сквозь бинты

 
Раны сердца!
Или я впустую
 
 
Сдерживал себя
В лихой судьбе?
 
 
Ведь пока я
Их не забинтую —
 
 
Даже друга
Не впущу к себе.
 
 
Если ж стало
Кое-что понятно,
 
 
То отнюдь
Не по моей вине:
 
 
Это крови
Проступали пятна
 
 
Сквозь бинты,
Белевшие на мне.
 

1964

«Эти строки – вне выгод и схем…»

 
Эти строки – вне выгод и схем,
Я надеялся: ты мне простишь их,
После чтения шумных поэм
Отдохнув на моих восьмистишьях.
 
 
Уж и так я в долгу как в шелку,
Но опять меня совесть осудит,
И опять я по слабости лгу —
Ибо отдыха нет и не будет.
 

1965

Памяти Анны Ахматовой

 
Дружите с теми, кто моложе вас, —
А то устанет сердце от потерь,
Устанет бедный разум, каждый раз
В зловещую заглядывая дверь,
Уныло думать на пороге тьмы,
Что фильм окончен и погас экран,
И зрители расходятся – а мы
Ожесточаемся от новых ран.
 

1966

Совесть

 
Злая совесть-каторжанка,
Жизни видимой изнанка,
Арестантская жена.
Все равно – ты мне нужна.
 
 
Злая совесть-каторжанка,
Рваный ватник и ушанка,
За тобой не в монастырь,
А на каторгу, в Сибирь.
 
 
Злая совесть-каторжанка!
Ты в чужой избе лежанка,
Где не спится до зари.
Сам с собою говори.
 
 
Злая совесть-каторжанка!
Я – слуга, а ты – служанка,
У доски у гробовой
Мы помиримся с тобой.
 

1958

Время осенних дождей

 
Мне хорошо знакома,
Помимо прочих бед,
Тоска аэродрома,
Когда полетов нет.
 
 
О, давняя невзгода
Туманов и дождей —
Нелетная погода
В поэзии моей!
 

1965

Перед циклоном

 
На море – штиль. Вода мертва от зноя,
А в небе равномерно-голубом
Лишь облачко одно плывет тайком
Пленяя нас прохладной белизною.
 
 
И так нарядно-женственно оно
Что только рыбаки и мореходы
Определят: какой оно породы
И сколько злобы в нем заключено.
 

1964

«Так, во флотской форменной шинели…»

М. Ю. Лермонтову

 
Так, во флотской форменной шинели,
Черной среди серых, на снегу,
Я ли не находка для шрапнели,
Не подарок лютому врагу?
 
 
Но, судьбе навстречу вырастая,
Я иду не медля, не спеша.
Где ты, Вулич? Где твоя простая
Сербская и страшная душа?
 

14 декабря 1939

Теплоход «Сибирь»

«Жить – страшный пир не прерывая...»

 
Жить – страшный пир не прерывая...
Горит свеча, звенит металл.
Игра ведется роковая —
Ты сам ее изобретал.
 
 
Ты жив? – Кто эту ставку снимет?
Врагам открыт твой добрый клуб.
О, ты расплачивался с ними,
Не горевал и не был скуп.
 
 
Но чем платил ты в час печали,
Наедине с собой самим,
Об этом и друзья не знали,
Да и не нужно это им.
 
 
А дни бегут, проходят годы,
И ты, сгорающий дотла,
С твоею призрачной свободой
Вдвоем остались у стола.
 
 
Что ж, кто-то где-то знает меру,
И, проигравшим на пиру
Любовь и дружбу, стыд и веру,
Ты продолжай свою игру!
 

1941

«Тебе это нравится, что ли, чудак?..»

 
Тебе это нравится, что ли, чудак?
Поэты кругом. Остряки.
И вместо пустыни и солнца – коньяк,
Нарзан – вместо горной реки.
 
 
И долго ты жить собираешься так?
Ну, умник, ответь! Изреки!
 

1939

«Мне – жизнь и смерть. Тебе – одна забава…»

 
Мне – жизнь и смерть. Тебе – одна забава.
Закат. Конец томительного дня.
Как много отнято. А ты вдобавок
И мужество украла у меня.
 
 
Ужели я такой судьбы достоин?
Среди войны какой придумал враг,
Чтоб вышел не ревнивец и не воин,
А просто грустный, мнительный дурак?
 
 
Но от щедрот своих или из чувства
Добра и Материнства, ты опять
Мне оставляешь в жизни два искусства
Два утешенья: пить и умирать.
 

14 декабря 1939

Теплоход «Сибирь»

В поезде

 
Вот отдых твой: здесь нету даже писем,
А только поезд – сквозь песок пустынь
Ты одинок – и, значит, независим.
Сядь, покури и от страстей остынь.
 
 
Там – за окном вагона-ресторана —
Песок, нагретый солнцем. Тишина.
И для тебя уже совсем не странно,
Что существует на земле она.
 
 
А ночью – все по-старому. И снова
От прошлого избавиться нельзя,
Опять проходят в сумраке суровом
Потерянные годы и друзья.
 
 
Порой поверить трудно, сколько вздору
Идет на ум. А ты – гляди во тьму,
Не спи всю ночь, броди по коридору,
За все плати искусству своему.
 

1939

Бессонница

 
– Чего тебе надо от девочки этой?
Смятения, грусти, заплаканных глаз,
Тревоги, хотя бы и в рифмах воспетой
Впоследствии? – Ладно. Я слышал не раз.
 
 
Веди меня мучить в бессонный застенок,
Затем что и в этот раскаянья час
Есть в горечи маленький, подлый оттенок
Тщеславия. Вот тебе все. Без прикрас.
 

1938

Тринадцать стихотворений

 
Без отдыха, без совести,
Не спит моя душа —
Работает бессонница,
Мне память вороша.
 
 
Но все воспоминания
В одно свела она:
Там тоже утро раннее
Венчает ночь без сна.
 

 
Последняя – первая
Будет она —
 
 
Святая и грешная
Наша весна.
 
 
И сбудутся все —
Что придумала ты —
 
 
Святые и грешные
Наши мечты.
 
 
И вместе с природой
Возвысится вновь
 
 
Слепая и зрячая
Наша любовь.
 

 
Опять считать часы, минуты
До возвращенья твоего
И что-то говорить кому-то,
Не зная толком для чего.
 
 
И все ж я не кляну нимало
Жизнь, что порою тяжела, —
Она опять иною стала
И больше смысла обрела.