Текст книги "Избранное"

Автор книги: Александр Гитович

Встреча

 
О верности свидетельствуем мы...
 
 
Пустыни азиатские холмы,
И пыль путей, и мертвый прах песка,
И странствия великая тоска.
Пустая ночь ползет из края в край,
Но есть ночлег и караван-сарай,
Дикарский отдых, первобытный кров
И древнее мычание коров.
Блаженная земная суета —
Мычание домашнего скота.
 
 
Скорей гадай, шагая на огонь,
Чей у столба уже привязан конь?
Кого сегодня вздумалось судьбе
Послать ночным товарищем тебе?
 
 
Перед тобой из душной темноты
Встают его простейшие черты —
И пыль путей, и мертвый прах песка
На рваных отворотах пиджака.
 
 
Закон пустыни ясен с давних пор:
Два человека – длинный разговор.
Куда ведет, однако, не слепа,
Его мужская трезвая тропа?
О чем имеют право говорить
Работники, присевшие курить,
Пока война идет во все концы
И Джунаида-хана молодцы
Еще несут на уровне плеча
Английскую винтовку басмача?
 
 
Он говорит сквозь волны табака:
«Порою, парень, чешется рука.
Пустыня спит, пески ее рябят,
А мне бы взвод отчаянных ребят,
И на бандита вдоль Аму-Дарьи
Уже летели б конники мои!..»
 
 
Я посмотрел на рваные слегка
Косые отвороты пиджака, —
Там проступали, как пятно воды,
Петлиц кавалерийские следы.
 
 
Я говорю:
«Продолжим план скорей...
Сюда бы пару горных батарей,
Чтоб я услышал, как честят гостей
По глинобитным стенам крепостей,
Как очереди пушечных гранат
Во славу революции гремят».
 
 
Мы встали с мест, лукавить перестав,
Начальствующий армии состав,
И каждый называл наверняка,
Как родину, название полка.
 
 
Мы встали, сердце верностью грузя, —
Красноармейцы, конники, друзья, —
Мы вспоминали службу наших дней,
Товарищей, начальников, коней.
Республики проверенный запас!
На всех путях Союза сколько нас,
Работников, сквозь холода и зной
Раскиданных огромною страной
От моря к морю, от песка к песку.
Мы только в долгосрочном отпуску,
Пока она не позовет на бой,
Пока бойцы не встанут за тобой.
 
 
И повторяет воинский билет,
Что это отпуск. Увольненья нет.
 

1933

Воспоминания в Пушкинских Горах

 
Я летчиком не был
и не был разведчиком,
Героем и гордостью
гневной страны, —
А просто безвестным
армейским газетчиком,
Но все – временами —
на фронте равны.
Не этим ли полем,
за этой горою ли
Прошел батальон
сквозь лавину огня, —
И то, что друзья мои
были героями,—
Вот это никак
не отнять у меня.
 

1962

Чистилище

 
Стыжусь: как часто
Я бывал в восторге —
 
 
Меня бросало
В сладостную дрожь
 
 
От грома сборищ
И парадных оргий,
 
 
Речей победных
И хвастливых сплошь.
 
 
Лишь опыт войн —
Пронзительный и горький,
 
 
Который
На чистилище похож, —
 
 
Открыл мне мудрость
Древней поговорки:
 
 
Глаз – видит правду,
Ухо – слышит ложь.
 

1962

«Я пью за тех, кто честно воевал…»

 
Я пью за тех, кто честно воевал,
Кто говорил негромко и немного,
Кого вела бессмертная дорога,
Где пули убивают наповал.
 
 
Кто с автоматом полз на блиндажи, —
А вся кругом пристреляна равнина, —
И для кого связались воедино
Честь Родины и честь его души.
 
 
Кто не колеблясь шел в ночную мглу
Когда сгущался мрак на горизонте,
Кто тысячу друзей нашел на фронте
Взамен десятков недругов в тылу.
 

1942

К музе

 
Ну какими мы были талантами —
Мы солдатами были, сержантами.
Но теперь, вспоминая о том,
 
 
Веря в наше святое призвание
И борясь за военное звание,
Меньше маршала – мы не возьмем.
 

1962

На пограничной заставе

Акбару

 
Заболела овчарка,
Уж ей не подняться вовеки,
 
 
И над нею склонился
Майор в старомодных очках.
 
 
И она умерла,
Не смежив воспаленные веки,
 
 
С отраженьем Хозяина
В мертвых прекрасных зрачках.
 

1959

Веселые нищие

Б. Семенову

 
Кому из смертных сколько жить осталось —
Об этом, к счастью, знать нам не дано.
Скучает состоятельная старость,
С утра томится и глядит в окно.
 
 
А там – и бог готов развеселиться,
Когда, тряхнув армейской стариной,
Два нищих друга – два седых счастливца,—
Веселые, выходят из пивной.
 

1965

«Нам ли храбрости набираться…»

 
Нам ли храбрости набираться,
Понимавшим прямую суть
Отвлекающих операций,
Но идти, если выбран путь,
 
 
В бой, во имя своей Державы,
Наносящей удар врагу,
И в безвестности – и без славы
Умирать на сыром снегу?!
 

1964(?)

«Участвовать в былой судьбе…»

 
Участвовать в былой судьбе
С победой и обидою —
Нет, милый друг,
Я ни себе,
Ни прочим не завидую.
 
 
А все же нужен —
Так иль так —
Пренебрегая датами,
Хотя бы самый малый такт:
Не ссориться с солдатами.
 

1964

За великой стеной

 
Есть трагедия веры,
С которой начнется
 
 
Закаленных дивизий
Разлад и распад:
 
 
Это вера солдат
В своего полководца,
 
 
Что давно уже стар
И не верит в солдат.
 

1964

Лесник

 
Живет в избушке отставной сержант,
Всему живому родственник и друг.
Был у него в боях другой талант,
Но генеральских не было заслуг.
 
 
И пенсией старик не награжден —
Не гонит на охоту егерей,
Но, как мудрец, сосуществует он
С державой птиц, деревьев и зверей.
 

1964

Сосед

 
В окне всю ночь
Не гаснет свет —
 
 
Всю ночь
Работает сосед,
 
 
Всю ночь
Не гаснет свет в окне...
 
 
Кто я ему,
И кто он мне?
 
 
Но сердце говорит:
Он твой
 
 
Сосед
По точке огневой,
 
 
С которым вместе,
День за днем,
 
 
В бой за грядущее
Идем.
 

1962

Четыре войны

 
Нам дан был подвиг как награда,
Нам были три войны – судьбою,
И та, четвертая, что надо
Всю жизнь вести с самим собою.
 
 
От этой битвы толку мало,
Зато в душе у нас осталась
Сопротивляемость металла,
Где нету скидок на усталость.
 

1961

Из Анри Лякоста

В декабре 1943 года, когда я лежал в госпитале на Волховском фронте я перечитал «Падение Парижа», и вот что пришло мне в голову, а что, если бы Люсьен остался жив, Люсьен, для которого «мир хорошел, люди становились милыми», который стал думать о товарищах – «хороший человек»?

В госпитале было время для размышлений, и я выдумал тогда французского поэта Анри Лякоста, соединив имя знаменитого одного теннисиста с фамилией другого. Я выдумал его биографию, выдумал первую его книгу «Горожане», а затем его стихи – солдата армии Сопротивления.

Моя задача заключалась в попытке написать об известных событиях в Западной Европе так, как это сделал бы мой товарищ по профессии – французский поэт и военный корреспондент, сражавшийся в рядах вооруженных сил армии Сопротивления.

Анри Лякост – фигура примечательная среди молодых поэтов Франции. Младший брат знаменитого теннисиста, он сам вначале приобретает известность как выдающийся игрок в пинг-понг. Первая и единственная книга его стихов «Горожане» вышла в 1939 году в Лионе, в количестве восьмидесяти экземпляров. Тем не менее критики немедленно отметили ее появление, и некоторые из них называют Лякоста чуть ли не «единственной надеждой молодой французской поэзии».

Знаменательно, как под влиянием войны изменилась психология автора, которую Брюньон назвал в свое время «мужеством отчаяния».

С этой книгой, представляющей библиографическую редкость, меня познакомил мой друг, английский писатель Леонард Уинкотт. Он же сообщил мне некоторые подробности биографии Лякоста. В частности, он рассказал, что в газетах сражающейся Франции промелькнули сообщения о том, что Лякост находится в армии генерала Жиро и, в чине сержанта колониальных войск, принимал участие в битве за Сицилию.

Разумеется, мои переводы не претендуют на то, чтобы составить у читателя более или менее полное представление о творчестве французского поэта. Не совсем обычные условия для работы над переводами отнюдь не способствовали тщательности их отделки. Тем не менее сержанту Лякосту, сражавшемуся за Сицилию, возможно, приятно будет узнать, что стихи его переводились под музыку артиллерийской канонады, гремевшей у берегов Волхова и на Ленинградском фронте.

А. Г.

 
Да, мы горожане. Мы сдохнем под грохот трамвая.
Но мы еще живы. Налей, старикашка, полней!
Мы пьем и смеемся, недобрые тайны скрывая, —
У каждого – тайна, и надо не думать о ней.
 
 
Есть время: пустеют ночные кино и театры.
Спят воры и нищие. Спят в сумасшедших домах.
И только в квартирах, где сходят с ума психиатры,
Горит еще свет – потому что им страшно впотьмах.
 
 
Уж эти-то знают про многие тайны на свете,
Когда до того беззащитен и слаб человек,
Что рушится все – и мужчины рыдают, как дети.
Не бойся, такими ты их не увидишь вовек.
 
 
Они – горожане. И если бывает им больно —
Ты днем не заметишь. Попробуй взгляни, осмотрись
Ведь это же дети, болельщики матчей футбольных,
Любители гонок, поклонники киноактрис.
 
 
Такие мы все – от салона и до живопырки.
Ты с нами, дружок, мы в обиду тебя не дадим.
Бордели и тюрьмы, пивные, и церкви, и цирки —
Все создали мы, чтобы ты не остался один.
 
 
Ты с нами – так пей, чтоб наутро башка загудела.
Париж, как планета, летит по орбите вперед.
Когда мы одни—это наше семейное дело.
Других не касается. С нами оно и умрет.
 

 
Я пил всю ночь. Июля тяжкий зной
Плывет, как дым, томительно и сонно,
И пестрые трибуны стадиона
Плывут куда-то вдаль передо мной.
 
 
Бью по мячу наотмашь, с пьяных глаз.
Куда летит, где падает – не вижу...
Наверно, бог ударил по Парижу
Вот так, как я по мячику сейчас.
 

 
Блоха проворно скачет за блохой.
За словом – слово. День покрылся тучей.
Униженный ремесленник созвучий,
Я, к сожаленью, не совсем глухой.
 
 
Да, занят я не делом – чепухой.
Да, я готов признать на всякий случай,
Что мой папаша умер от падучей
И я ему наследник неплохой,
 
 
А главное, слуга покорный ваш
Умеет бить, как бил один апаш —
Ни синяков на теле, ни царапин.
 
 
И вы учтите, господин рантье,
Что мой удар покойный Карпантье
Хвалил за то, что он всегда внезапен.
 

 
Дурак уснул – он помолился богу.
А гром гремит над миллионом крыш.
Не этот ли удар нам бьет тревогу?
Не эта ль молния зажжет Париж?
 
 
Тьма нарастает, мутная, тупая,
Предчувствиями по сердцу скребя.
И я, в грозе и ливне утопая,—
Соломинка! – хватаюсь за тебя.
 

 
В гостинице мне дали номер. Малость
Я присмотрелся к комнате. И вдруг
Припомнил то, чего забыть, казалось,
Никак нельзя: тут умирал мой друг.
 
 
С кровати видел он перед собою
Пространство небольшой величины.
Диван, пятно сырое на обоях.
И были дни его обречены.
 
 
И целый день я пьянствовал и бредил,
От разума скрывая своего,
Что был он лучше, чем его соседи,
И чем враги, и чем врачи его.
 
 
А шумный Век твердил простые вещи,
Что все мы дети по сравненью с ним,
Что ни один еще закон зловещий
Нам, неучам, пока не объясним.
 
 
И в том, что разум властвует на свете,
Я усомнился, бедный ученик,
На миг один. Но разве знают дети,
Доколе будет длиться этот миг?
 

 
Мне приснилась пустынная Прага,
Грязный двор и квадратное небо,
И бродяг обессиленных драка
Над буханкою серого хлеба.
 
 
А в костеле, темнее, чем аспид,
Только ветер блуждает, как пленник,
И Христу, что на свастике распят,
Тайно молится дикий священник.
 
 
Мне приснились кирпичные стены,
И решетка, и надпись «Свобода»,
Где стоит на посту неизменно
Часовой у железного входа.
Неизвестно чего ожидая,
Он стоит здесь и дни, и недели,
И стекает вода дождевая
По шершавой и узкой шинели.
 
 
Мне приснилась потом Справедливость
В бомбовозе, летящем как птица.
И четыре часа она длилась,
Чтоб назавтра опять повториться.
И я видел развалины кровель
В обезумевшей полночи Кельна,
И британского летчика профиль,
Чья улыбка светла и смертельна.
 
 
Мне приснилась рабочая кепка
На хорошем, простом человеке, —
И такую, что скроена крепко,
Перед немцем не скинут вовеки.
Пусть друзья мои роют окопы
И стоят за станками чужими, —
Но последнее слово Европы
Будет сказано все-таки ими.
 

 
Нагие скалы. Пыль чужой земли
На сапогах, на каске, на одежде.
Уходит жизнь. Все, чем дышал я прежде,
Померкло здесь, от родины вдали.
 
 
Но уж плывут, качаясь, корабли,
Плывут на север, к Славе и Надежде.
Что бой? Что смерть? Хоть на куски нас режьте,
Но мы дойдем – в крови, в грязи, в пыли.
 
 
Во Франции не хватит фонарей
Фашистов вешать. Нам не быть рабами.
Меня качало на груди морей.
 
 
Качало меж верблюжьими горбами,
Чтоб мог я пересохшими губами
Припасть к бессмертью родины моей.
 

 
Покамест Жертв и Доблести союз
Нас не привел, освободив от уз,
К тем берегам, где Братство и Свобода, —
Вы слышите меня? – да, я француз,
Мне душу давит непомерный груз
Кровавой муки моего народа.
 
 
Но если мир восстанет из огня,
Отбросив злобу, ненависть кляня
И отвергая подвиг их презренный,—
Тогда скажу я, в ясном свете дня,
Как равный равным, – слышите меня? —
Я не француз —я гражданин Вселенной.
 

 
Над диким камнем выжженных равнин,
Над желтизной их мертвого потока
Я слышу гул, крылатый гул машин.
Вы были правы: свет идет с Востока.
 
 
Я ошибался жалко и жестоко,
Ничтожных дней себялюбивый сын,
Я думал: в мире человек – один,
И он бессилен перед гневом рока.
 
 
Вы были правы. И когда-нибудь,
В Нормандии, мы вспомним долгий путь
И за столом, на празднике орлином,
 
 
Поднимем тост за братство на земле,
За Францию, за маршалов в Кремле
И англичан, летавших над Берлином.
 

1943

ДВОЕ

Посвящение («Нам нельзя путешествовать вместе…»)

 
Нам нельзя путешествовать вместе,
Что доказано жизнью в былом:
Ни одно из таких путешествии
Не согласно с моим ремеслом.
 
 
Все равно ты нарушишь при этом
Договор предварительный наш —
И не тенью, а внутренним светом
Заслонишь мне людей и пейзаж.
 

1965

Двое

 
Сколько лет не гаснет их очаг
В домике бревенчатом и старом,
И мелькают искорки недаром
В умудренных временем очах.
Им разлука кажется смертельной,
Им одни и те же снятся сны.
 
 
Но мужчина думает отдельно
О сраженьях прожитой войны.
 

1966

Колыбельная

 
Ночь родимого края
Тишиною полна.
И горит, не сгорая,
Над горами луна.
 
 
Цапли белые в гнездах
Отдыхают давно,
И спокойные звезды
В наше светят окно.
 
 
И в рыбачьей деревне
Мирно спят рыбаки,
Не шумят там деревья,
Не горят огоньки.
 
 
Только бьется о берег
Неумолчный прибой.
В доме заперты двери.
Спи, мой друг дорогой.
 

1951 (?)

Вечернее пение птиц

 
В тихой роще, далеко от дома,
Где закат блаженно догорает,
Слышен голос песенки знакомой,
От которой сердце обмирает.
 
 
Но, внимая этой песне дальней,
Даже мудрецы поймут едва ли:
То ли птицы стали петь печальней,
То ли мы с тобой печальней стали.
 

1966

В смешанном лесу

 
Не знаю, кто, в какие времена,
Уговорил их вместе поселиться,
Но дружит краснокожая сосна —
Как равная – с березкой бледнолицей.
 
 
Для них давно настала, в добрый час,
Торжественного равенства эпоха,
Как бы невольно убеждая нас,
Что быть терпимыми – не так уж плохо.
 

1966

Жестокий романс

 
Если уж по-честному признаться,
Выложить всю правду без прикрас —
Он влюблялся, может быть, пятнадцать,
Может быть, и полтораста раз.
 
 
Было дело и зимой, и летом,
Осенью случалось, и весной —
Только вся его любовь при этом
Относилась к женщине одной.
 

1966

Любовь

 
Когда тебе за пятьдесят,
Будь благодарен той любовной дрожи,
О коей в полный голос голосят
Стихи непросвещенной молодежи.
 
 
Потом они расскажут, что туман
Их совратил. Стихи их в воду канут.
Но ты-то знаешь правду и обман.
Но ты умен – и счастлив, что обманут.
 

1962

На пяти океанах любви

 
На пяти океанах любви
Нам встречались с тобой острова.
Где наивные ручьи
И по-детски вздыхала трава.
 
 
Сколько дней отдыхали мы там,
Сколько прожили на море лет,
Уплывая к таким берегам,
На которых спасения нет.
 

1965

Вдвоем

Добрым молодцам урок.

А. Пушкин

 
Нам теперь – ни сна, ни ласки:
Не пошла наука впрок.
Разве только, словно в сказке,
Добрым молодцам урок.
 
 
Жили весело – да вскоре
Подошел недобрый час,
И осталось только горе,
Разделяющее нас.
 

1964

Лунный луч

 
Взгляни, как лунный луч блуждает
И озирается вокруг,
Чего-то ищет, ожидает,
И вот он нас нашел – и вдруг
 
 
Похорошел от этой встречи,
Упав, в блаженном забытьи,
На обессиленные плечи,
На руки храбрые твои.
 

1959

Белой ночью

 
Мы доброю
Научены судьбою,
 
 
Среди домашних ссор
И суеты,
 
 
Так разводиться – временно —
С тобою,
 
 
Как на Неве
Разводятся мосты.
 

1963

Отдых в лесу

 
Пусть все стихи, что написал я за год,
Перед тобой сейчас покорно лягут,
Взамен корзины разноцветных ягод,
Которых я собрать тебе не смог.
 
 
И все стаканы, выпитые мною,
Пусть возвратят свое вино хмельное,
Чтобы оно летучею волною
Смывало пыль с твоих беспечных ног.
 

1958

«В тревожном сне лесного государства…»

 
В тревожном сне лесного государства
Река бесшумна, словно на экране, —
Но здесь природа лишена коварства
И обо всем предупредит заране:
 
 
Уже ты слышишь, как она исторгла
Могучий вздох разгневанного бога, —
И оперенная стрела восторга
Пронзит тебя у Белого порога.
 

1964

«Осенний день, счастливый, несчастливый…»

 
Осенний день, счастливый, несчастливый,
Он все равно останется за мной
Косым и узким лезвием залива
И старых сосен лисьей желтизной.
 
 
Они стоят, не зная перемены
И подымаясь, год за годом, с той
Столь ненавистной и одновременно
Желанной для поэта прямотой.
 
 
Вперед, вперед! Простую верность вашу
Я – обещаю сердцу – сберегу.
Уже друзья вослед платками машут, —
Им хорошо и там, на берегу.
 
 
Нам – плыть и плыть. Им – только ждать известий
Но если погибать придется мне,
То – не барахтаясь на мелком месте,
А потонув на должной глубине.
 

1935

Через пять тысяч верст в альбом

 
Я напишу тебе стихотворенье:
Там будет жаркий азиатский день,
Воды неумолкаемое пенье
И тополя стремительная тень.
 
 
И я, идущий с низкого холма
Туда, где под глубокой синевою —
Все белые – зеленою листвою
Окружены окраины дома.
 
 
Вперед, вперед! На ярко-белых ставнях
Дробится свет. Бежит, поет вода.
А комнаты молчат. И темнота в них,
И только платье светлое. Тогда
 
 
Полдневный мир, который так огромен,
Дома на солнце и вода в тени,
Жара за ставнями, прохлада в доме —
Все скажет нам, что мы совсем одни.
 
 
И кончится мое стихотворенье,
И все исчезнет в городе твоем.
Дома уйдут, воды умолкнет пенье,
И только мы останемся. Вдвоем.
 

1937

Романс

 
Я лгать не буду, что сожжен жесток
Июльским ветром, как трава степей
Под небом беспощадного Востока.
И я не стал наивней и глупей.
 
 
Нет, милая. Не мучась, не ревнуя
И уходя от лишней суеты,
Я небеса за нашу страсть земную
Благодарю. Благодари и ты.
 

1937

«Где ты пропадаешь эти годы…»

 
Где ты пропадаешь эти годы
И земной не бережешь красы?
Дура, – неужели ради моды
Рыжих две остригла ты косы?
 
 
На каких равнинах пропадая,
Каблучком ступаешь на цветы.
Как ты веселишься, молодая,
И кого обманываешь ты?
 
 
Мало мы, в хорошем этом мире
Грелись у веселого огня:
Три часа (а я хотел четыре)
Ты любила, милая, меня.
 

1934

Единственное невеселое путешествие

С. Л.

 
Невесело мне было уезжать.
А думаешь, мне весело скитаться,
В гостиницах унылых ночевать,
Чего-то ждать в пути – и не дождаться,
Чему-то верить, в чем-то сомневаться
И ничего как следует не знать?
 
 
Наверно, в жизни нужно зарыдать
Хоть раз один. Не вечно же смеяться
Сумевшему внезапно угадать,
Что нам придется навсегда расстаться,
Что в час, когда сердца должны смягчаться,
Я не смогу ни плакать, ни прощать.
 

 
Я с ума, вероятно, спятил, —
Все мне чудится: в тишине
Работящая птица дятел
Клювом бьет по моей стене.
 
 
Ладно – пусть себе суетится
И долбит, и долбит опять.
Пусть уж лучше не ты, а птица
Не дает мне ночами спать.
 

Н. А. Заболоцкому

 
Те желтые огни в бревенчатых домах,
Та гладкая вода, весла внезапный взмах,
Та тихая река, смиренный воздух тот
Избавили меня от горя и забот.
Пускай на миг один – и то спасибо им:
Они теперь со мной всем обликом своим.
Воспоминаний свет, пронзающий года,
У нас нельзя отнять нигде и никогда.
 

 
День отошел, а мне и горя мало.
Издалека, среди густых ветвей,
Кукушка сорок раз прокуковала,
И я был рад и благодарен ей.
 
 
Но ясно мне сквозь дальний дым рассвета,
Что только в миг смятения и тьмы
Нам сердце может радовать примета,
В которую не верим с детства мы.
 

 
Когда перейду я на прозу
и разбогатею немного,
Я, может быть, выстрою хижину,
один, не жалея труда.
Вы знаете лес и равнину,
где озеро так одиноко,
Что только скитальцы чайки
любуются им иногда.
 
 
Лапландия, милая сердцу!
Твой облик уныл и неярок.
Но те, кто тебя полюбили,
не требуют ярких цветов.
Надолго, товарищ?
Надолго. И мне приготовят в подарок
Рыбацкие сети – Пинегин,
ружье – Соколов-Микитов.
 

 
И был виновный найден и опознан
Самим собой. И, молодость губя,
Промолвил он: быть может, слишком поздно
Но я решил и осудил себя.
 
 
Вы слышали Разлуки дуновенье?
Теперь на годы горя и тревог
Протянуто угрюмое мгновенье,
Когда хотел я плакать – и не мог.
 

 
И ты был, друг мой, тоже
Получше, помоложе,
И девушка хотела
Не разлюбить вовек.
И сочинил ты в песне,
Что нет ее прелестней,
И сам тому поверил,
Наивный человек.
 
 
Но годы, слава богу,
Проходят понемногу,
Живешь, не ожидаешь
Ни писем, ни вестей.
А за стеною где-то
Поется песня эта
О девушке, о счастье,
О юности твоей.
 

Вл. Лифшицу

 
Ну что ж, попробуй. Вдруг все будет так же:
Немного хлеба, водка, соль, табак.
Опять пройдешь по нижней Кандалакше.
Опять перевезет тебя рыбак.
И там, где ты забыл дороги к дому,
Где в белом блеске движется волна,
Сожмется сердце: столь не по-земному
Чиста она, светла и холодна.
Наверх, туда, где сосны завершили
Свой трудный путь. Еще издалека
Увидишь камень, поднятый к вершине
Могучею работой ледника.
А там – подъем окончен. И мгновенно
Поющий ветер хлынет на тебя,
И ты услышишь музыку вселенной,
Неистребимый голос Бытия.
А солнце и не ведает заката,
А облик мира светел и велик.
Да, здесь, на миг, был счастлив ты когда-то.
Быть может, повторится этот миг.