Текст книги "Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ТАЙНЫ ИЕЗУИТОВ

Гермоген излагал дьяку Патриаршего приказа грамоту-повеление архиепископу Смоленскому Сергию, дабы готовил паству к защите земли Русской да укреплял город. И когда в покое возникли Сильвестр и Лука, патриарх недовольно спросил:

– Зачем не подождали, пока стою у дела да мысль излагаю?

– Владыко святейший, прости. Лука привёз худые вести из Тулы, – выступил вперёд Сильвестр.

– Говори, сын мой, Паули!

– Царь запруду ставит на реке Упе, дабы затопить город и войско Болотникова. Да муромец Иван Сулин такое ему посоветовал и сам взялся за дело.

– Не уразумел, в чём грех.

– Святейший, там же дети и женщины приговорены к погибели! – воскликнул Сильвестр.

Гермоген подошёл к ведуну и лазутчику вплотную, посмотрел сурово.

– Аз скорблю и печалуюсь о каждом убиенном рабе Божьем, но перст его указал на Тулу, поражённую два года изменой. Зачем Тула укрыла у себя вора, коего изгнали калужане? Будем скорбеть и молиться за невинные души. А ещё помолимся Миротворцу, дабы пощадил вопиющих к нему.

– Да приступом бы взять сей город! – воскликнул Сильвестр.

– Сколько их было? Устояла крепость, как и от мамаев. – И чтобы прекратить напрасный разговор, Гермоген твёрдо сказал: – Царь от своей меты не отступится. Но я попрошу его, дабы проявил милосердие к слабым и сирым, к жёнам и детям... Всё, что могу...

– Напрасно мы себя тешили, Лука, – ворчливо произнёс Сильвестр и хотел покинуть покой патриарха. Гермоген остановил его:

– Вы мне оба нужны. Идите сей час в трапезную, вкусите пищи и возвращайтесь.

За дверью Паули сказал:

– Идём, побратим, медовуху пить – да прямо из братины!

– Годится, братенич!

И друзья засиделись в трапезной. Медовуха им уже головы кружила, они забыли про наказ Гермогена. Да вскоре он сам напомнил о себе. Пришёл, сел с ними рядом. Сильвестр и ему налил медовухи.

– Слушайте, гулёны, – патриарх отодвинул кубок, – снова нужда в вас строгая. Нужно бы узнать, какие каверзы замышляют поляки и их досужий наставник Рангони. Да ежели бы токмо сие меня угнетало... – Гермоген выпил-таки медовухи, бороду вытер и тихо заговорил: – Ещё пора проведать, дети мои, что замышляет против России глава святейшего престола папа Римский. Вот о чём Всевышний сподобил меня задуматься. Верю и уповаю на творца, что он поможет вам добыть тайные планы папы. Других помощников у меня нет. А то, что папа Климент замышляет каверзы против России, поверьте мне...

Сильвестр и Лука задумались. Они не спешили спросить, когда им собираться в путь, куда идти, но прежде спросили себя: почему патриарх меньше озабочен смутой в России, но не жалеет сил, чтобы защитить державу от посягательства извне? Неужели его так пугает нашествие католиков-иезуитов? И вспомнил Сильвестр время царствования Лжедмитрия, и понял, что патриарх болеет душой не зря. Римская церковь по-прежнему рвалась поработить русскую церковь. И Речь Посполитая, а по Сильвестру – ляхи, католики, еретики, – тоже вынашивала эту мечту. И потому так настойчиво искали на западе нового Лжедмитрия. И вся беда для России была в том, что там знали, кого нужно тянуть на Мономахов престол. И уготована новому самозванцу участь матрёшки, которую римляне и поляки ставят для видимости царской власти.

Беда с Запада надвигалась. Дошли до России вести о том, что в Польше закончилась гражданская междоусобица. И все паны-вельможи, лихие головы, такие как князь Роман Рожинский, гетманы Лисовский, Сапега, готовы были ринуться в преисподнюю, ввязаться в драку с самим сатаной, лишь бы не прозябать в своих имениях. Пан Зебржидовский, ветеран польской конфедерации, считал воздух мирной Польши невыносимо тяжёлым для себя и стремился на просторы России. С ним рвался на Русь другой ветеран конфедерации пан Маховецкий. Всё войско у поляков было под ружьём. И стоило поставить его к востоку и сказать: «Вперёд, арш!» – как хлынет на россиян конница, двинутся пешие легионы. Гетманы Вацлавский и Тышкевич уже держали на самой границе по тысяче всадников. Стоял во главе скучавшего от безделья тысячного отряда улан известный в России партизан Александр Лисовский, лихо гулявший за спиною царской рати.

Но россияне ещё не знали, что не только у Римского папы, но и у католического духовенства Польши тоже есть планы порабощения России, уничтожения её независимости и веры.

– Святейший, куда нам идти, где искать дичь? – спросил Сильвестр. – Мы и в Рим готовы...

– Сын мой, Сильвестр, и ты, отважный Лука, аз не повелеваю, но прошу, ежели вы найдёте мужества, идти в Краков и там искать правду о замыслах иезуитов и поляков. В Кракове вы её добудете, хотя варится она в Риме. Мои люди уже были в Стародубе, видели поляка Мархоцкого, кой служил у самозванца и сидел в Москве. Мархоцкий рассказал, что по требованию Марины Мнишек нашли нового самозванца. Ещё пан говорил, что он не то попович из Северской земли, Алёшка Рукин, не то сын князя Курбского, великого недруга Ивана Грозного, не то учитель из города Соколы. Да суть, дети, не в том. Полякам и римским иезуитам нужен идол, за коего они спрячутся, пока идут к Москве. И силу свою они токмо здесь раскроют, на погибель россиянам. Вот и всё напутствие, сыны мои. Пойдёте же не таясь. Тебе, Лука, быть посланником, а ты при нём – толмачом. И будет вам моя грамота с печатью. Да поможет вам Всевышний и в ночь и в день, на полях и в лесах.

Оба лазутчика были скоры на подъём и собрались в путь на другой день. Москву покинули к вечеру. Да смысл у них был в том особый.

События в эти дни накатывались волнами. На западном рубеже России случилось мощное вторжение поляков. В сопровождении многих польских вельмож и в самом деле двинулся к Москве новый самозванец. Он достиг северской крепости Стародуба и там заявил о себе как «царь Дмитрий, изгнанный из Москвы год назад». Лжедмитрию II была устроена пышная встреча эмиссаром «царевича Петра» и Ивана Болотникова, казачьим атаманом Иваном Заруцким, лихим и отважным красавцем.

Как только самозванец появился на главной площади Стародуба, Заруцкий при стечении всех горожан и на виду у своего войска подскакал к самозванцу и всенародно признал в нём царя Дмитрия и поклялся служить ему верой и правдой. И крест целовал.

В те же дни споро действовали царские войска. Они изгнали повстанцев из Коломны, Каширы, Алексина и Серпухова. Пришли в Москву добрые вести с Волги. Там Нижний Новгород освободился от осады. И Тула доживала последние дни в руках восставших.

До Северщины Паули и Сильвестр добрались без помех. Дороги в этот май были и многолюдны и опасны. Отряды повстанцев рыскали повсюду. Да всё больше в поисках харчей. Грабили всех беспощадно. И Паули с Сильвестром постигла такая же участь. Когда они приближались к Почепу, из придорожной купины налетела на них с гиком и свистом седмица Казаков, и через пять минут путники оказались на дороге без лошадей и возка, без денег и хлеба. Они посидели, погоревали да и отправились пешью в Почеп. И всё, как показали события, случилось с ними к лучшему.

Миновав неласковый городок, они решили достичь Стародуба. И через день-другой вошли в эту крепость, донельзя забитую пришлым людом со всей России и из других земель. Потолкавшись день по городу, они отметили одну особицу: были пришлые люди всё больше из средних слоёв населения – и, похоже, не спешили на поклон к самозванцу бояре, дворяне и другие вельможи, как было при первом самозванце в Путивле. Знали уже по России, кто таков новый Лжедмитрий.

– Сей Дмитрий нашенский, из Шклова, – рассказывал прихожанам священник в деревянной церквушке на окраине Стародуба. – Напервеж он у попа детей грамоте учил, а потом в Могилёв ушёл, нанялся к попу Терёшке, но, ревностью задетый, ушёл...

– Вот и гадай, кто есть сей Дмитрий, – сказал Паули, когда друзья покинули приходскую церквушку.

В Стародубе самозванец был окружён поляками, и первым вошёл к нему в доверие деловитый и властный хорунжий Будила. Он добыл самозванцу почти царскую одежду, окружил его вельможами разного ранга. Но через день-другой они убежали из «дворца» и не хотели больше появляться при «дворе» проныры из Шклова, потому как боялись московского подьячего Олешки Рукина, свирепого, с бычиной силой рынды. Всё это выведали Паули и Сильвестр и поняли, что в Стародубе им делать нечего, надо идти в Краков. Но как, если не было у них ни денег, ни бумаг, ни коня, ни хлеба. И тогда Паули рискнул найти стародубского церковного старосту, открылся ему, что он от Гермогена, рассказал о разбое и попросил помочь добраться до Кракова, к нунцию Рангони. И староста дал им денег, коня, повозку, и они выехали в сторону Польши.

Но в пяти верстах от Стародуба они встретили большой отряд поляков во главе с князем Романом Рожинским. Вельможный пан вёл за собой не только армию в четыре тысячи человек, но и сотни польских священнослужителей и миссионеров-иезуитов из Рима.

– Пусть накажет меня Господь, ежели я ошибаюсь. Среди этой оравы римлян мы найдём то, зачем идём по воле патриарха, – бодрым голосом заявил Паули. – Видишь, какие они бодрые, как твёрдо шагают.

Пропустив армию пришельцев, путники ещё какое-то время размышляли и были в нерешительности: возвращаться им в город или нет. Да победил здравый смысл: зачем бы иезуитам идти в Россию скопищем, ежели не было у них должной цели. А возвращаясь в Стародуб, Сильвестр и Паули попали под проливной дождь и вымокли до нитки. В городе они появились уже к вечеру. Поляки к этому времени захватили все дома, палаты, избы и вовсю хозяйничали. Сильвестр счёл, что им лучше вновь пойти к церковному старосте. Однако Паули возразил:

– Опасица в том есть, не поверит он нам, коль правду не скажем. Едем к тому батюшке, что про шкловского проныру рассказывал.

Был уже поздний вечер, когда они добрались к церквушке на северной стороне города и разыскали отца Алексия. Батюшка принял их приветливо, поставил лошадь в конюшню, задал ей овса, гостей пригласил на трапезу. А за столом выяснилось, что отец Алексий знал Гермогена, служил с ним в одни годы в Казани. Старец расспрашивал Сильвестра и Паули о Москве, о Иове и Гермогене, а когда узнал, что патриарх Иов тихо скончался в Старицах, куда вернулся, приняв покаяние от россиян, то прослезился и прочитал молитву. Потом все выпили за упокой души боголюбца.

– Печалуюсь, что в царство небесное не провожал первосвятителя, – сожалел отец Алексий.

Ночью Сильвестр поделился задумкой, как проникнуть в стан иезуитов. И ранним утром Паули и Сильвестр отправились искать трапезную, в которой бы скопом кормились пришельцы. Вначале они заглянули в стародубские питейные дома и постоялые дворы. Но там ничего похожего не нашли. Потом лазутчики стали обходить подворья именитых горожан. Но там всюду хозяйничали польские драбанты, гусары, уланы. И лишь за торговыми рядами, на подворье богатого купца, посланцы Гермогена нашли то, что искали. Увидели они, как на дворе под присмотром монахов-иезуитов мужики разделывали говяжью тушу, как четыре иезуита несли из погреба в корзинах мороженую рыбу. И Сильвестр сказал Паули:

– Здесь мы и поработаем во славу Господа Бога. Иди к дровоколам, носи от них дрова на кухню, а я в погребе побываю.

Сильвестр первым шагнул в распахнутые ворота. Решительно пошёл к погребу, ещё не ведая, что будет там делать. Но в холодном полумраке, при неярком свете плошки с жиром, увидел человека – купеческого ключника – подошёл к нему и властно спросил:

– Где вино? Да лепшее, како фряжская мальвазея!

– Что же они, окаянные, с утра и вино будут лакать?! – возмутился ключник.

– Посланники папы Римского с именем Бога пьют с утра и до вечера. Да святым и можно. Нунций Рангони позволяет. – Сильвестр рассчитал верно: Рангони знали на Северщине как в России московского патриарха Гермогена.

Ключник молча ушёл в глубь погреба и прикатил небольшой бочонок вина. Сильвестр поругал иезуитов.

– Нехай бы они лопнули от зелья. Уж сколько я им переносил! – Он ловко поднял бочонок и унёс его на кухню. В доме его никто не спросил, кто он, почему ходит всюду. Всё в Стародубе с прошедшего вечера смешалось, сместилось. И люди купца сочли Сильвестра за пришлого, потому как таких рыжих в Стародубе не водилось. Со своей стороны, иезуиты не сомневаясь приняли его за человека из дворни купца, которая оказалась большой.

Подошло время утренней трапезы. Сильвестр открыл бочонок, налил в большую братину вина, взял ковш тёмной меди и понёс всё в трапезную. Там он увидел отдельный стол и за ним трёх иезуитов, чинами выше других, прошёл к ним. Низко поклонившись, предложил выпить вина. И посмотрел на них так, что они не могли отказаться.

На лицах иезуитов появилось подобострастие. Старший из них, худой, с орлиным носом, седовласый, перекрестился и прошептал: «Святая Мария!» – и, приняв от Сильвестра ковш с вином, воскликнул:

– О Казаролли, да простит Господь твоё прегрешение! – Он сделал три добрых глотка и передал ковш товарищу – круглолицему, глаза щёлочки, губы в ниточку, – иезуиту. – Приложись, брат.

И тот опорожнил ковш до дна, засмеялся, поглаживая своё большое чрево и приговаривая:

– О Матерь Божия, хвала тебе за то, что прислал святого Севостьяна!

Сильвестр снова наполнил ковш и подал третьему, самому молодому, черноглазому иезуиту. Но тот показал на Казаролли. Ведун понял знак и подал вино старшему. Казаролли снова сделал три глотка. Лишь после этого к ковшу приложился черноглазый. Отпив совсем немного, он одарил оставшимся вином толстяка.

Когда Сильвестру вернули ковш, он поклонился и ушёл. Но, проходя мимо столов иезуитов, он видел, как к нему тянули руки, просили вина и восклицали: «О святой Севостьян, смилостивись!»

«Севостьян» не проявил к ним жалости. Он ушёл с купеческого подворья и бродил по городу, коротая время до полуденной трапезы. Да увидел то, что и во сне не часто снится: на городской площади палачи готовились казнить десять горожан. На сооружённом помосте палач принародно точил топор. Ещё нескольких горожан два дюжих ката валили по очереди на помост и секли плетьми.

– За что их? – спросил Сильвестр старого горожанина.

– Сказывают, что намедни кричали здесь, что царь не есть царь, а тать из Шклова. Вот и... – Озираясь, горожанин поспешил уйти.

И Сильвестр ушёл с места казни. На душе было неспокойно, и он отправился к дому отца Алексия. А на купеческое подворье вернулся лишь к вечерней трапезе. Он повёл себя так же, как и утром, и вся дворня купца отнеслась к нему как к близкому иезуитам человеку. Были и такие, кто слышал, как иезуиты называли его «святым Севостьяном».

Сильвестр велел ключнику выдать ему большую бочку вина, и монахи прикатили её в трапезную. И когда иезуиты собрались ужинать, на столах у них стояли братины с вином. Водрузив и на стол Казаролли братину с хмельным, Сильвестр попросил его по-латыни:

– Преподобный отец, пусть и твои дети выпьют за Святейший престол.

Сильвестра услышали все и с надеждой смотрели на своего патера. Он встал, поднял кубок и сказал: «С нами Бог». И выпил вино. И все дружно приложились к кубкам. Тут же Сильвестр велел слугам купца снова разливать вино. И вскоре в трапезной стало шумно от говора. И слышно было, как иезуиты повторяли: «О святой Севостьян, хвала тебе!»

Ведун делал своё дело. Он велел слугам принести в трапезную водки и угостить всех русским «причастием».

То-то началось! Казаролли от пшеничной водки захмелел сразу. И пожелал, чтобы Сильвестр сел с ним рядом.

– Почтенный, я вижу в тебе святого Севостьяна. Не так ли сие?

Сильвестр улыбнулся, и глаза его сверкнули зелёным огнём.

– О, я не сомневаюсь. Ты есть святой Севостьян. И я буду восхвалять твоё имя братьям во Христе и овцам заблудшим, россиянам. Да благоволит перед тобой наша святая церковь. – И Казаролли осушил до дна кубок с водкой. Не отстали от патера и его сотоварищи.

И надо же быть такому чуду, что сами они ещё крепко держались за столами, а языки их такую волю взяли, так расплёскивали слова, что удержу им не было. Однако лопот иезуитов лился несвязно. А Сильвестру не это было нужно. Он хотел, чтобы Казаролли дал волю не только языку, но и рукам, чтобы показал всё, что везёт в Россию именем папы Римского. Сильвестр снова поиграл зелёными глазами. Но Казаролли оказался не так прост. И сам попытался ожечь «Севостьяна» взглядом. В чёрных глазах свечи загорелись. Ан нет, Сильвестр оказался сильнее духом. И увидел Казаролли, что над «Севостьяном» сияние поднимается, а сам он витает над столом Казаролли и зовёт тоже взлететь. И вот уже посланник папы Римского машет руками, подпрыгивает, пытаясь вознестись. Но ему что-то мешает. И он достаёт из карманов различные предметы. Вот легли на стол чётки, крест, ладанка с ликом Богоматери Казаролли снова попытался взлететь. Но и сия попытка не увенчалась успехом.

Иезуиты хором подбадривали своего патера, сами махали руками, как крыльями. И тогда Казаролли достал из тайного кармана то, что мешало ему взлететь. А был сие всего лишь свиток. Он подал его Сильвестру, при общих криках одобрения взобрался на стол, замахал руками, оттолкнулся от стола, и – о чудо! – ему показалось, что он парит над столами. Но «чудо» длилось мгновение, Казаролли упал на пол. Иезуиты сбежались в кучу, мешая друг другу, пытались поднять Казаролли. Наконец им удалось это, и под торжествующие крики они унесли его из трапезной.

О «святом Севостьяне» иезуиты забыли. А он прошёл в людскую, там увидел Паули, позвал его, и они спешно покинули купеческое подворье. Благополучно добравшись до домика отца Алексия, Сильвестр и Паули уединились, и ведун достал спрятанный под кафтаном свиток. Радости у Сильвестра не было. Уж больно легко далась ему добыча – тайна римского двора. Знал Сильвестр, что такие лёгкие приобретения всегда оборачивались порухой. Но дело было исполнено. Он подал свиток Луке:

– Может, сие и есть то, за чем мы шли, – сказал он. – Читай.

Лука развернул свиток, преподнёс к свече. Латынь он знал и с первых же слов понял, что это тот документ, за которым их послал Гермоген. Бумага хранила тайные замыслы иезуитов.

– Брат мой, это та дичь, за которой мы охотились, – горячо произнёс Паули. И заспешил: – Прячь! И уходим! Уходим каким угодно путём. И пешью, мой друг. Лошадь нам будет помехой. На ней не минуем застав.

Сильвестр и Паули быстро оделись в дорожные плащи, простились с отцом Алексием и, ничего не поведав ему, покинули его дом.

Оказавшись за городом, друзья без дорог и троп взяли путь на северо-восток и шли всю ночь скорым шагом, стараясь как можно дальше уйти от Стародуба. На третий день пути Сильвестр и Паули добрались до Почепа. Усталые и голодные, они появились на постоялом дворе. Здесь было людно, как и во всём городе. Князь Сергей Засекин по воле князя Григория Шаховского вёл из-под Тулы в лагерь Лжедмитрия большой отряд служилых людей и холопов.

Сильвестра и Паули заметили люди князя Засекина. И вечером рассказали ему о появлении в Почепе «огнищанина». По их описанию князь признал в «огнищанине» ведуна Сильвестра, которого не раз видел в Москве в свите патриарха Гермогена. Князь заподозрил что-то опасное для себя. Он трепетал перед Гермогеном и хорошо помнил его гневные глаза, когда в Успенском соборе читали разрешительную грамоту. И ночью, когда усталые путники приткнулись поспать на конюшне постоялого двора в каморке конюха, их разбудили холопы князя, скрутили им руки и повели к своему господину. И князь Засекин не мешкая взялся допрашивать их с пристрастием.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
СГОВОР

Катерина верила, что Кремль – святое место. И каким бы грехом не запятнали его люди, нечистая сила не появится в нём. Ан нет, ошибалась ясновидица. В ночь на Агафона-огуменника услышала она, как за дверью кто-то скребётся. Подумала, что кошка приблудная в палаты пробралась. Встать бы с постели, выгнать её, да сердце с вечера приболело, вещало что-то горестное о Сильвестре, а что, пока Бог не открыл. Знала лишь одно: попал он в беду.

Теперь уж Катерина и не скажет, что привело в её покой домового с Пречистенки, где стоял её дом. Да видно сам Бог послал, потому как домовой только у тёмных людей есть нечистая сила. Вот и Катерина впала в темноту. Тут скрипнула дверь, и увидела Катерина в свете лампады человека невысокого роста, обличьем схожего с Сильвестром. Села ведунья на постели, сама уже догадалась, что не Сильвестр перед нею, а домовой, принявший его облик. Был на нём красный кафтан, но левая пола запахнута за правую, так ноне никто не носил. Лапти перепутаны: правый – на левой лапе, левый – на правой. А глаза у домового Сильвестровы, зелёные, горят, как угли.

– Зачем полуночничаешь и сон бередишь? – спросила Катерина.

– А ты пошто ласково не встречаешь? Я – Сильвестр.

– Вижу токмо его обличье. Уходил бы в неворотимую сторону.

– Зачем гонишь, коль сердцем исходишь. Я из Почепа прилетел. Край неближний, да сила твоя помогла путь одолеть. – Домовой подошёл к Катерине, гладить её стал, ласкаться, платно с неё словно бы само спало, и домовой за груди её взял, губами потянулся к ним, причмокивая от блаженства.

Катерина и сказала заветное:

– Спасибо, любый, пробудил ты меня ото сна, лечу к тебе. – И домовому ласковое слово подарила: – И тебе, окудничек, спасибо. Приходи в другой раз погреться. – И перекрестила домового. Он тут же источился на глазах у Катерины. Она платно с полу подняла, торопливо оделась и поспешила на половину патриарха.

Гермоген ещё не спал, на коленях перед образами стоял, молился.

– Владыко святейший, беда с Сильвестром, – опустившись рядом с патриархом, сказала Катерина.

– Верю, дочь моя. Я тоже места не нахожу. Где он?

– Дух прилетал токмо что. Поведал: в Почепе бедует!

– Ой-ей-ей! – запричитал Гермоген. – Знать, в руки князя Шаховского попал. Не дай-то Бог князь обличит его! Да за печать государеву на кол посадит. – Спросил: – Сама помчишь спасения для?

– Мой он, мне и лететь, владыко.

– Позови отца Николая. Повелю, чтобы лучших коней тебе и на всём пути дабы помех не было. Да ловких иноков в помощь дам.

Птицей летела Катерина в Почеп, но не помнит, на какую ночь принесли её патриаршие кони к палатам, в которых князь Засекин нашёл своё место. Катерина, ещё сама не зная зачем, взяла у возницы-инока кнут и поспешила в палаты. Рынды князя распахивали перед нею двери молча, сами же на колени опускались и крестились. Ужас в глазах у них застыл, потому как шла на них святая Магдалина-воительница. И в руках у неё сверкал огненный меч, и над шлемом витало сияние.

В опочивальне пахло винным перегаром и кровью. Запах крови привёл Катерину к кафтану князя. Он был в пятнах. И ведунья поняла, что это кровь Сильвестра. Ненависть и гнев обожгли её сердце. Она увидела сулебу – короткий меч – схватила её и занесла над спящим князем. Но Всевышний удержал её руку, занесённую во гневе. Опустив сулебу, Катерина тронула князя кнутовищем. Засекин открыл глаза, лицо исказил страх, он сел на постели. Ведунья взяла его за руку, и он, послушный её воле, встал с постели и пошёл за ясновидицей из палат в глубокий каменный подвал и молча, только движением руки, велел стражу освещать путь по подвалу. Но вот страж остановился перед окованными железом дверями и, посмотрев на князя Засекина, открыл их. И все они зашли в каменную клеть.

В глубине каменной клети, на соломенной подстилке Катерина увидела два ещё живых существа. Они были избиты так, что в них невозможно было узнать ни Сильвестра, ни Луку Паули.

Катерина сдержала душевный крик, осмотрелась, увидела замурованную в стену цепь и велела стражу посадить на неё князя. Страж повиновался, да и Засекин был послушен, словно находился в летаргическом сне. Потом Катерина велела рынде поставить кадь с водой рядом с пленниками и принялась обмывать их лица. Они пришли в себя, сначала Лука, потом Сильвестр. Катерина приложила руку к устам Сильвестра и велела молчать, помогла им встать и повела к выходу. Страж с плошкой, в которой горел огонь, шёл впереди. В сенях он задержался на мгновение, и, когда Катерина и пленники прошли мимо, страж расплескал горящее масло по стенам и поспешил следом за Катериной. Она уже усадила в тапкану Сильвестра и Паули, сама скрылась в ней, а подбежавший рында попросил инока потеснится на козлах. И кони на рысях ушли с подворья, скрылись в ночной тьме.

* * *

Гермоген получил грамоту иезуитов от Сильвестра и Паули в тот же день, как они вернулись в Москву. Лазутчики помылись в бане, привели себя в божеский вид и пришли к патриарху. Паули рассказал, как добыли документ и сохранили его, спрятав за поднаряд в сапогах, как страдали из-за происков князя Засекина.

– Да Всевышнему было угодно послать нам спасительницу, – закончил рассказ Паули.

– Бог для нас – Бог во спасение; во власти Господа Вседержителя врата смерти, – сказал Гермоген, принимая помятый и чудом сохранившийся свиток. – Благодарю, дети, за подвиг, равный победе над ратью вражеской. Ведаю цену сей грамоте. – Гермоген открыл ларец, взял из него стопу золотых монет, разделил пополам и вручил друзьям. – Велю не отказываться. Примите возблагодарение от чистоты моих душевных помыслов.

Сильвестр и Паули приняли золотые монеты и поклонились.

– Спаси Бог тебя, святейший, – ответили они.

– А теперь ступайте на покой во благо...

Сильвестр и Паули молча ушли.

Патриарх долго не разворачивал бумагу, которая казалась ему ядовитой. Он ходил по моленной и вспоминал поползновения Римской церкви поработить русскую православную церковь. Он помнил, что ещё в пору крещения Руси по восточному православному обряду, Римская курия пыталась навязать князю Владимиру католическую веру. Позже старался папа Иннокентий IV подмять под себя князя Александра Невского. В ход было пущено всё, даже ложь, будто бы отец Александра умер в единении с Римской католической церковью. Но подобного не было. Сие доказано. Великий князь Ярослав Всеволодович умер в чистоте и согласии с православной верой.

«Господи, а как иезуиты пытались покорить душу Ивана Грозного! Многие лета Антоний Поссевин обивал пороги царского дворца. Но терпелив и стоек оказался сей русский царь, выстоял пред напором хитрого еретика, – размышлял патриарх. – Нет, каких бы благ ни сулили россиянам иноверцы, мы будем хранить свою веру, единство Руси и русскую душу, какой ни у кого боле нет. Мы скажем Святейшему престолу твёрдо: унии на Руси не бывать».

И только после того, как схлынула ярость, как ум стал холоден и ясен, Гермоген развернул свиток. Его глаза были ещё остры, но он добавил свечей и стал читать. Патриарх читал долго. И повторял прочитанное, и в глубине души ругался по-казачьи, как в те годы, когда брал приступом Казань, когда гонялся по степям за врагами или сам удирал от них. Было и такое. Прочитав грамоту, он подумал, что держит в руках документ, который на многие века в грядущем заклеймит позором Римский Святейший престол. Это был документ совращения и уничтожения православной христианской веры в России. Это было яблоко раздора, которое кидали иезуиты народам многоязычной Руси. Навязать великой державе латинство значит подчинить её Риму, бросить в рабство чужой веры – вот чего побивались миссионеры-иезуиты. И понял патриарх, что России дано лишь одно: силою всей державы встать навстречу иезуитам, полчищами ворвавшимися на Русскую землю. И верил Гермоген, что перед лицом чужеземных врагов, как не раз бывало в старину, народ забудет свои распри, сплотится и встанет неодолимою мощью супротив врагов иноземных.

Гермоген подошёл к иконостасу и попросил Всевышнего укрепить его силы:

– Да будет сердце моё непорочно в устах Твоих, Боже, чтобы я не посрамился...

А помолившись, Гермоген позвал архидьякона Николая, которого вызвал из Стариц служить к себе, и повелел ему:

– Ноне хочу видеть московских архиереев. Зови их в Успенский собор.

– Исполню, святейший владыко. Не мешкая соберу их, дабы услышали тебя, – ответил Николай. Он так же преданно служил второму патриарху всея Руси, как и первому. Он приехал из Стариц на вызов Гермогена на пятнадцатый день после того, как усоп патриарх Иов. Был день Марии Магдалины. Гермоген принял Николая ласково, оставил за ним все права, какие были у дьякона при Иове, но дал чин архидьякона. И вот уже скоро два месяца, как Николай жил в патриарших палатах и занимал те же покои, в которых провёл ранее шестнадцать лет.

– Ещё пришли мне из Чудова монастыря писцов в латыни сведых.

И завертелась патриаршая машина. Писцы и толмачи сели размножать свод злодейских замыслов, сеунчи помчались по Москве за архиереями. Гермоген послал гонца в Троице-Сергиеву лавру к царю, который был там на молении, дабы уведомить, чтобы ждал его, Гермогена, с важным государевым делом. Вскоре архидьякон Николай принёс первый русский список грамоты иезуитов, и Гермоген стал обдумывать ответ папе Римскому Сиксту V. Архиереи скоро собрались. В палаты патриарха пришёл митрополит Пафнутий, и они ушли в Успенский собор.

– Слышал я, святейший, что вернулись Лука и Сильвестр. С чем пришли? – спросил Пафнутий по пути, сам хороший ходок в стан врага.

– Слава Богу, исполнили всё, как я уповал на них, – ответил Гермоген. – Да сей час всё узнаешь.

Поднявшись на амвон, патриарх сказал архиереям:

– Братья во Христе, россияне, ноне мы напишем папе Римскому Сиксту Пятому наш протест о беззаконии, какое он готов чинить на Руси полчищами иезуитов-еретиков. Вот какие средства указывает Сикст своим слугам. Он запрещает иезуитам пускать в Москву и державу православных христиан из других стран.

По храму волною прокатился гул возмущения.

– Внимайте дальше: он велит выгнать монахов Константинополя из приютов России. Он печётся о новом государе-самозванце и повелевает Лжедмитрию из Стародуба держать при себе католическое духовенство, защищать его, принимать письма из Рима как должное, отвечать на них скоро и посылать в Рим. Уразумейте, братья, как главный иезуит наставляет своих проныр. Он велит им мало говорить про католичество, но велит понукать россиян, чтобы от них началось движение к унии. Ещё советует с осторожностью выбирать людей, с коими нужно вести речь об унии и ждать, когда русские сами наденут ярмо католической веры. Но, хитростью одержимый, он повелел издать законы, дабы в русской церкви всё было подведено под правила Соборов Римской церкви и не сумняшеся отторгает нас, архиереев, требует поручать исполнение законов приверженцам унии. Есть у нас уже такой иуда: грек Игнатий – митрополит.

В соборе прокатилась волна гнева. Архиереи слали анафему бывшему «патриарху» Игнатию-греку. Но Гермоген поднял руку.

– Слушайте все! Пишет Сикст, чтобы иезуиты раздавали должности русскому духовенству, расположенному к унии. Да велено рассчитывать на высшую часть духовенства, как более сговорчивую. Так ли сие, братья? – спросил Гермоген архиереев.