Текст книги "Сказка Гоцци"

Автор книги: Александр и Лев Шаргородские

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Дзень добжий, панове, – сказал Самарий Валентинович, – но Польскую Народную Республику еще не делили! Еще Польска не сгинела! Не правда ли? – И он плотоядно улыбнулся из-под лимонной листвы. Он был похож на гепарда, ждущего добычи…

– Уберите ваше дерево, – раздраженно произнес Саша, – что вы на меня смотрите, как царь на еврея!

– Это ваше дерево, – мягко поправил Куролапов, – не узнаете?

И тут Саша увидел, что на дереве висит бесчисленное множество табличек, с именами и фамилиями. Самарий Валентинович встал. В полный рост.

– Вы рассказали мне печальную и прекрасную историю, – сказал он, – но давайте перейдем от библейских сказаний к русским былинам. Перед вами, дорогой мой иудей из Вавилона, не лимон, не цитрус, а ваше генеалогическое древо. Редкое и благоухающее, как мирт на Масличной горе. И какие на нем экзотические плоды! Подойдите поближе, не бойтесь. Вот на этой веточке висит ваша «пра, пра, пра, пра», которая не служила ни в каком храме и не поддерживала никакой огонь, а была крестницей великого князя Юрия Долгорукого и именовалась Марьей Петровной!

– Мою «пра, пра, пра» звали Саррой, – пытался защищаться Саша.

– Перестаньте картавить, – презрительно сказал Самарий Валентинович, – у вас не получается. Не к лицу картавить потомкам Долгоруких!.. Да, так вот, Марья Петровна сидела в чистой горнице и пряла одежды для витязей, и ее иногда посещал сам великий князь. И может быть… – Самарий Валентинович запнулся: – Неужели, когда вы бывали в Москве и смотрели на памятник Долгорукому, вы не заметили, что он, как две капли воды похож на вас? Прежнего, без пейс!

Саша тяжело опустился на стул.

– А вот на этой ветви висит богатырь земли русской Святополк Попович! Тоже ваш «пра, пра, пра». Вы, конечно, читали про Ледовое побоище. Так вот, он громил псов-рыцарей, уложил не одного, но и сам был ранен и навеки остался на дне Ладоги.

Самарий Валентинович замолчал, будто чтил минутой молчания былинного витязя. Когда же минута кончилась, он продолжил экскурсию по древу.

– Здесь вся история Руси! Вот свисают соратники Ивана Калиты, вот – Владимира – Красна Солнышка. Эти двое – сподвижники Ивана Грозного. Тут весь цвет-гусары, кирасиры, тайные советники, генералы и даже один любовник Екатерины, – Самарий Валентинович не сдержал улыбки. – И тут же висит ваш «пра, пра, пра», который топил вашего «пра, пра, пра», ловившего, по вашим словам стерлядь! А теперь скажите, может ли один прадедушка русский утопить сам себя – еврея??!

– Это не мое дерево, – после долгой паузы сказал Саша, – на моем висят совсем другие плоды, более восточные и диковинные. На нем висят Деборы и Исайи, Авраамы и Исааки, Рабиновичи и Шапиро…

– То дерево, о котором вы говорите, – почти нежно произнес Самарий Валентинович, – дерево вашей мечты. Оно – чужое дерево. Если хотите, это дерево Беллы Шнеерзон из планового отдела. Нехорошо, май таэрэ, воровать фрукты из чужого сада, когда в вашем собственном они гораздо слаще! Скажите мне, зачем вам все это понадобилось? Что будет делать светлейший князь на берегах мутного Иордана?!

Светлейший князь стал действительно светлым, почти прозрачным.

– Я вас не понимаю, – только и сказал он.

– Ночью спать надо, – загадочно улыбнулся Самарий Валентинович.

– Какой ночью?..

– Прошлой. Когда взрывали вокзал.

– Я спал!

– Не-ет, вы уснули только под утро, на полтора часа. Но даже за это короткое время вы успели побывать в Нью-Йорке, Женеве и Тель-Авиве! Подумать только – потомок великих князей с женой всю ночь искали в себе еврейскую кровь!

От отвращения Самарий Валентинович даже сплюнул прямо под генеалогическое древо…

Саша онемел: он поверил в телепатию, в мистику, в переселение душ!

Он же ничего не знал об особом даре Самария Валентиновича, о его нюхе…

– Чистокровные евреи, – продолжал обвинительную речь Куролапов, – ищут в себе черт знает какую кровь, – он распахнул сейф и выхватил несколько папок, – полюбуйтесь: Исаак Кац – татарин, Гиршл Блюм – чуваш, Сарра Гитл – калмычка, Наум Гольд – чечено-ингуш! А вы ищете в себе еврейскую?! Вам не к лицу хассидские пейсы, светлейший князь!

И он достал из стола бритву.

– Сбрейте!

– Ни за что, – отшатнулся Саша. – Лучше на дно, к стерляди!

– Прекратите! Брейте и положим конец этому позорному делу. Вы там не сможете жить – князь среди раввинов! Там жарко и надо воевать! А вы вот второй год боитесь попросить прибавки. Но все это ерунда! Там надо работать! И не по-коммунистически. Нет второй страны в мире, где бы так били баклуши, как у нас. Куда вас несет?.. Возьмите себя – с 9 до 10 вы досыпаете, с 10 до 11 просыпаетесь и берете газету, потом курите и, наконец, садитесь за кульман и начинаете думать, но о чем: о премии, о погоде, о женщинах, куда поехать летом, где достать помидоры зимой, потом вы вспоминаете анекдот, хохочете, рассказываете его другим и, наконец, обед! Обед у вас, как в Италии, четыре часа, после которого марокканская сиеста. Остается полчаса, во время которых вы неотрывно, как удав на кролика, смотрите на часы. И все равно убегаете на 10 минут раньше! Вы бежите, как уголовники не бегут из тюрьмы! И это вы – ударник коммунистического труда! А чем тогда занимаются другие?.. Я все понимаю в этой жизни, но как вы умудряетесь выполнять план – не пойму никогда!

– Мы его перевыполняем, – поправил Саша.

– Нет, – протянул Самарий Валентинович, – нет другой такой страны на свете, которая бы столько делала для трудящихся и для которой трудящиеся не делали бы ничего! Поэтому я и спрашиваю – куда вас несет нелегкая?..

Короче, будем считать, что вы пошутили, и я, как человек, чувствующий юмор, это понял. Советским людям свойственно чувство юмора, поэтому я уверен, что это поймут и все остальные. Несмотря на то, что в данном случае ваш юмор, между нами – черный.

– Я не умею шутить, – серьезно сказал Саша.

Куролапов расхохотался.

– Отнюдь, – пропел он и раскрыл дело.,– Вы просто недооцениваете себя. Вот сведения только за 1979 год: 5 января, мужской туалет нашего института. Вы рассказываете с большим мастерством: «Можно ли построить коммунизм в Армении? – спросили у армянина. – Лучше в Грузии, – ответил тот». Смешно… И действительно, все смеялись. Пошли дальше: 27 марта, угол Стремянной и Владимирского. Полночь. Безлюдно. «Чтоб они все передохли», – говорите вы про себя. Смешно… 5 июня, в гостях у Клейна: «Что такое КПСС? – спрашиваете вы. После чего часть присутствующих удаляется, остальные не знают. – «Группа согласных шипящих», – мудро отвечаете вы. Смешно… Читать дальше?

– Не надо, – сказал Петровский.

– Действительно, не стоит, а то мы оба умрем со смеху.

Он захлопнул папку, опять поднялся в полный рост и, глядя на понурого Сашу, произнес:

– Вы свободны, святлейший князь. Шолом!..

…На следующее утро все узнали, что русский Александр Иванович Петровский, ранее объявивший себя евреем – русский!..

И тут же молодой специалист Курочкин начисто забыл решение проблемы, над которой бился весь институт, расстройства желудка сотрудников сменились обычными запорами, и только секретарша Эльвира Павловна не родила обратно. Хотя и вновь забеременела!..

И все заработали с прежним энтузиазмом и отдачей, и работали так почти сорок минут, пока весь институт не облетела новая ошеломляющая весть – старший научный сотрудник Стахан Кадыров, узбек и тайный почитатель Магомета, объявил себя евреем!..

ОТЕЦ КАЦ ИЛИ ПАДЕНИЕ ИЛЬИЧА

Это было Ватерлоо. Это было, если хотите – Бородино! Сашу разбили наголову, и он бежал с поля боя, бросив свое генеалогическое древо.

Силы были явно неравны – что мог противопоставить человек, не умевший отличить еврея от русского и даже от грузина, человеку, видевшему еврея даже в негре? Если тот там когда-то бывал…

Существует много мнений, что такое советское общество. Одни его считают коммунистическим, другие – социалистическим, третьи – феодально-рабовладельческим, четвертые – со спортивным уклоном и т. д., но никто не знает, что советское общество – это обычный сэндвич, а, возможно, даже и гамбургер, который продается в любом «Макдональде».

Верх и низ этого сочного бутерброда составляют два класса – рабочие и крестьянство, а между ними, тонкой прослойкой – трудовая интеллигенция. Эта прослойка может быть и ветчиной, и бифштексом, и котлетой – неважно, главное – что ее почему-то всегда съедают в первую очередь. Возможно потому, что это самое лакомое…

И советская власть ни в чем, впрочем, не отличаясь от рядового посетителя «Макдональда», тоже, проголодавшись и время от времени принимаясь за гамбургеры, съедала прежде всего эту самую прослойку. Так в свое время были съедены папа Саши и мама Кати.

И, казалось, дети должны были учесть опыт родителей и убраться из этого опасного места. Но, как это ни странно, Петровские опять оказались аппетитным кусочком меж двух толстых ломтей.

Каждый гамбургер, даже самый черствый, даже самый залежалый, рано или поздно съедают. И они об этом знали. Поэтому, чуть оправившись от поражения, княжеская чета отправилась в центральную синагогу!

Вообще-то в городе было несколько синагог, но все – до революции, когда евреям жить в Петербурге категорически запрещалось…

Когда ж евреи стали равноправными и наводнили весь Петроград, переименовав его, назло проклятому царю в честь великого вождя – в Ленинграде осталась всего одна…

Синагога была специфическим и довольно забавным местом. Если вы хотели добровольно выйти из партии, что было совершенно невозможно, вам стоило посетить этот восточный храм, и назавтра вы были бы без партийного билета в кармане…

Стоило вам сплясать «Фрейлехс» – и вас выгоняли с работы. Достаточно было там спеть древнюю песню, посвященную урожаю – и вас исключали из института… Поэтому центральную синагогу посещали, в основном, евреи старше восьмидесяти лет, которым, кроме талес и «кипелах», терять было нечего. Единственной синагоге грозило закрытие и превращение ее в плавательный бассейн спортивного клуба военно-морского флота.

И вдруг, как гром среди ясного неба, возникло государство Израиль. И это спасло синагогу. Все, кто хотел уехать на Землю Обетованную, приходили сюда поговорить не только с Богом, но и друг с другом, и синагога начала возвращаться к жизни, а раздосадованные морячки с горя поплыли к берегам Мертвого моря. Они не могли простить евреям потери собственного бассейна.

Напротив центральной синагоги построили центральный – не уступать же жидам – общественный туалет, куда периодически, иногда по нужде, когда и по работе, забегали многочисленные, потные, разгоряченные пасхальным вином и раскрасневшиеся от еврейских танцев, с еще не остывшей на губах «Хава Нагилой», стукачи.

Многим людям дала работу вызванная к новой жизни синагога…

В другой, более маленькой стране, она могла надолго покончить с безработицей…

Стукачи лучше всех плясали иудейские танцы, голосистее остальных пели израильские песни, громче прочих восхваляли древнюю землю, яростно и открыто ругали родную партию и любимое правительство и настолько с головой уходили в работу, что некоторые из них даже не успевали добежать до туалета…

И поэтому, когда княжеская чета приблизилась к синагоге, первый, на кого они напоролись, был стукач. Он был в ермолке, шепелявил и стремительно вращал огненно-красными глазами.

– Уезжаем? – прошепелявил стукач.

Надо отметить, что слово «уезжать» висело над синагогой, как луна над полем – все было окрашено звуком и смыслом этого глагола. Казалось даже, что нет других глаголов в столь богатом и могучем русском языке. Глагол спрягали во всех временах и во всех родах:

– Вы уезжаете?

– Мы уезжаем. А вы уезжаете?

– Мы вот-вот уезжаем. А вы когда уезжаете?

– Мы уже уезжаем. А они когда?

– О-то-то! И Зифы о-то-то! И Куны! А Блохи уже уехали.

– Как?! У него же были две язвы?

– Одну не пропустили!

– Что вы говорите?

– Больше одной на человека не разрешают.

– Не говорите чепухи – Явич уехал с тремя!

– Да, но не с язвами, а камнями. В почках, печени и желчном пузыре!

– Кошмар! Он был здоров, как лошадь. У него ничего не было.

– К сожалению, ему пришлось сделать операцию. Перед самым отъездом.

– Ну и что, ему удалили эти камни?

– Мишуге! Ему положили. В почку, печень и желчный пузырь. По одному…

Это была уникальная операция. Даже в Америке таких не делают…

Послушайте, я чувствую, вам нужна фамилия хирурга.

– Разве только из любопытства.

– Из любопытства его звать Гимельфарб! Он не только вкладывает, но и удаляет! Причем, кладет ваши на то же самое место – ни один рентген не отличает! Боли те же, но вы хотя бы знаете, за что страдать! Вот вам его телефон и торопитесь – он уже уезжает. А его помощник – вот, вот… А Мееровичи уже укатили…

Бывшие Долгорукие с интересом рассматривали волнующуюся толпу и глагол «уезжать» врезался в их светлейшие уши.

– Так уезжаем или нет? – переспросил стукач. – Лично я уезжаю! И Беры уезжают. И Тайцы. А вы когда уезжаете?

– Мы пока не едем, – ответил Саша.

– Перестаньте, – сказал стукач, – со мной вы можете быть откровенным, – я вот-вот уезжаю, Бергельсоны – уже, а вы, такие симпатичные – нет. Позвольте узнать – почему?

– Мы русские, – произнес Саша.

– А хиц им паровоз, – протянул стукач, – главное не национальность, главное – желание. Желание у вас есть? Что вы боитесь, говорите – вот-вот уезжаю…

– Да, – протянул Саша, – мы бы хотели уехать…

– Во, это важно!..

– Но мы потомки Долгорукого, вернее, я…

– Минуточку, минуточку, – стукач чуть отступил назад, – вы Катя, а вы Саша?

– Вы нас знаете?

– Боже мой, какой еврей в Ленинграде не знает славных потомков… Вы точно в предка, будто только что из Москвы, с лошади… Вейз мир, как бы хотелось помочь отпрыскам основателя Москвы, какая была бы честь, что бы такое сделать?.. Вы не пробовали объявить себя евреем?

– Провалилось, – ответил Саша.

– Антисемиты, – заявил стукач, – юдофобы!.. А теперь вы идете к раввину?

– Мы идем к раввину, – подтвердила Катя. – А вы считаете – зря?

– Мудрое решение, или, как говорим мы, евреи – Соломоново! Второй этаж, третья дверь налево. Он как раз сейчас принимает. Извините, бегу, надо складываться – вот-вот уезжаем. Бог даст – встретимся в Тель-Авиве. – И он побежал в общественный туалет…

…На дверях висела табличка «Раввин Кац. Прием трудящихся с 2-х до 5-ти».

К раввину сидела небольшая очередь, и Петровские сели четвертыми. Несмотря на то, что у ожидавших были соломенного цвета волосы и курносые лица, Саша, естественно, принял их за евреев – кто еще ждет раввина? – Простите, мы здесь впервые, – сказал он, – как у евреев принято обращаться к раввину?

Сидящая первой конопатая баба с румяным ртом ухмыльнулась.

– «Товарищ», – затем проокала она, – как ко всем – «товарищ»!

– Настя, – с укоризной поправил ее сидящий рядом муж, – раввин – лицо религиозное, к раввину надо обращаться – «батюшка». Батюшка он…

– Вы меня, конечно, извините, – заметил мужчина, сидящий третьим, по виду из образованных, – но батюшка в церкви… А это – «отец», насколько я знаю иудаизм.

Рябая с мужем промолчали, и по всему выходило, что «отец»…

– Спасибо, – сказал Саша, и они начали терпеливо ждать. За свою жизнь им приходилось стоять в очереди за всем – маслом, огурцами, мебелью, мылом, квартирой, водкой, в баню, к врачу, во Дворец бракосочетаний, но к раввину они стояли впервые…

…Первое, что бросилось им в глаза, когда они вошли в кабинет, был большой портрет вождя мирового пролетариата. Ленин широко улыбался и как бы говорил: «Ну что, попались, голубчики! Я всюду и везде!»

И Петровским вначале захотелось сбежать, им показалось, что они все напутали и попали в горком! Но тут за столом они увидели человека, который явно не походил на секретаря и не мог бы при всем желании сидеть в горкоме. Они вновь подняли глаза на портрет вождя и заметили вдруг, что это какой-то необычный Ленин. Если в Азербайджане на вас с портрета смотрит Ленин-азербайджанец, в Грузии – грузин, в Монголии – монгол, а в Каракалпакии – каракалпак, то здесь, со стены иудейского храма на вас глядел Ленин – еврей! Саше даже померещилось, что в вытянутой вперед руке он держит не кепочку, а ермолку, а на плечах его не пальтишко, а талес… И что, обращаясь непосредственно к ним, он пламенно и революционно картавит.

– Здгаствуйте, товагищи! – как бы говорил Ленин. И Саша, весь под впечатлением этого неожиданного открытия, тоже вытянул вперед руку и тихо произнес:

– Шолом, Владимир Ильич! – проникновенно произнес он.

– Здравствуйте, товарищи! – поздоровался раввин. – Присаживайтесь.

Саша с Катей опустились в кресла и тут только заметили, что под портретом вождя стоит большая серебряная менора. Менора стояла так близко от Владимира Ильича, что, когда зажигались свечи, Ленин, по всем законам физики, должен был бы сгореть… Но поскольку он благополучно продолжал висеть – или менору никогда не зажигали, или он, как и утверждали, действительно был бессмертен…

– Чем могу быть полезен? – спросил раввин.

Саша откашлялся.

– Простите, – начал он, – может ли бывший князь стать евреем?

Раввин задумался.

– Почему нет? – наконец протянул он. – Во всяком случае, это легче, чем еврею стать князем. А вы имеете некоторое отношение к князьям?

– Д-да, – сказал Саша, – отдаленное…

Раввин опять задумался.

– Послушайте, князь с княжной, – мягко улыбнулся он, – зачем вам становиться евреями? Я знаю – вам плохо. Вы хотите, чтоб вам стало еще хуже? Зачем вам принадлежать к этому избранному народу? Вы знаете, на что он избран? Чтобы нести не только свои, но и чужие «кадохес». Почитайте его историю, и вы поймете, на что он избран… Быть евреем – это нести на себе не один крест, а два – за себя и за другого. А иногда и за третьего. Не всякая лошадь может тянуть такую поклажу. К чему вам этот избранный народ, который никуда уже давно не избирают! Даже в народные судьи… А ведь у нас был Соломон, самый великий из судей. И воистину народный. Но они бы сегодня не выбрали и Соломона… Послушайте, друзья мои, оставайтесь простыми князьями, не нужно вам избранности.

На Сашу смотрели добрые и молодые глаза старого раввина.

– А как же уехать? – спросил он.

– Все симпатичные люди – наивны, – сказал раввин. – Вы думаете, что, став иудеем, даже трижды иудеем, вы уедете? Милые мои, вы, наверное, забыли, что у нас церковь отделена от государства, а синагога к нему никогда и не приближалась! Поэтому вы станете иудеем для меня, для нашего кантора, шойхета – но не для государства с его ОВИРом! А выпускают, как известно, не я и не кантор. Вам чего, хочется стать иудеем для меня?

– К сожалению, для них, – сказал Саша.

– Вы честный человек, – ответил раввин, – поэтому я вам скажу то, что говорю всем порядочным людям, которые на данном историческом этапе хотят примкнуть к избранному народу – разводитесь!

– Что?! – подскочил Саша. – Разводиться?!

– А что еще? – печально протянул раввин. – Вывезти вас может только еврей! Папой еврея вы стать не можете, мамой – тем более, я уж не говорю о бабушке и дедушке. Вы можете стать только мужем и женой. И поэтому – разводитесь!..

– Никогда, – произнесла Катя, – ни за что!

– Дорогие мои, – сказал раввин, – я вижу, что вы любите друг друга. Иначе бы я вам не посоветовал. И торопитесь, пока не запретили разводы!

– Что вы имеете в виду? – спросил Саша.

– Я имею в виду, что запретить можно все!

Он поднял вверх свои седые брови, и Владимир Ильич согласно закивал головой.

– У вас есть кто-нибудь на примете? – спросил раввин.

– Никого, – ответила Катя, – мы об этом никогда не думали.

– Извините, но мы не собирались разводиться…

– Ничего, ничего, этому можно помочь, – протянул раввин. – Обычно я этим не занимаюсь, но для таких симпатичных людей, как вы, тем более князей…

Он встал из-за стола, забрался на стул и из-за портрета великого вождя достал две пачки перевязанных фотографий. Затем снова сел, отдышался и сказал:

– Ну, с кого начнем? Здесь женихи, здесь – невесты!..

– А не разводясь можно? – жалобно спросил Саша.

– Двоеженство у нас запрещено, а ехать вы хотите. Поэтому начнем с женихов. – Он достал первое фото. – У этого человека до революции был сахарный завод, он прямой родственник барона Гинзбурга. Если вы замужем за князем, вам как раз подойдет этот барон…

Катя долго смотрела на фотографию.

– Сколько ему лет? – осторожно поинтересовалась она.

– Вы правы, – заметил раввин, – он – долгожитель! Он, можно сказать, ровесник Ленина. Но он еще даст фору любому спортсмену – он йог! Полдня он стоит на голове, пол – на руках!

– А на ногах он держится?..

– Ясно, – покачал головой раввин, – по вашему виду можно понять, что вы не очень любите йогов. Бикицер, перейдем к следующему. У меня есть старший экономист, умница, светлая голова и молодой, почти юный. Вот.

Он протянул фото. Катя долго смотрела на снимок.

– А где его правое ухо? – наконец спросила она.

– А что, разве нету? – удивился Кац и взял фото.

– Действительно, нету. Где же ухо, где же ухо?.. Ах, да, совершенно забыл, он же его потерял на охоте, да, да, он храбр, как барс! Или на дуэли? Нет, нет, скорее на дуэли, он очень горяч, этот старший экономист.

– А волосы он тоже потерял на дуэли?

– Нет, волосы – это просто ракурс. У него – шевелюра! Волосы – это ракурс!

– И глаз – ракурс?!!

– А чего вы удивляетесь? Человека можно снять в таком ракурсе, что у него не только уха – головы не будет! А на самом деле все имеется!

– Простите, – сказал Саша, – у вас не найдется чего-нибудь без ракурса и помоложе?

– Странно, – протянул Кац, – я для вас старался.

– Не понял, – ответил Саша.

– Знаете, жизнь есть жизнь, и новый муж, даже ненадолго, лучше в таком ракурсе… Безуха, как тот, надежнее…

– Даже ненадолго, – сказал Саша, – хотелось бы с ухом и помоложе. Поскольку оба могут развалиться на таможне, при обыске…

– Я вас понял, – ответил раввин и вынул фото жгучего брюнета. – Красавец, культурист, философ, кандидат трех наук…

– Этот ничего, – сказала Катя.

– Что? – зарычал Саша.

– Я сказала «ничего». В чем дело?

– Я видел, как ты на него посмотрела!

– Я должна посмотреть на будущего мужа или нет?! Или вслепую – закрыв глаза?

Саша блеснул очами, будто был потомком не Долгорукого, а Петра, и замолчал.

– Ты не хочешь меня выдать за красавца, – шумела Катя, – ты не хочешь за урода, за кого ты хочешь меня выдать?

– Ша, ша, не ругайтесь, – успокоил раввин, – до свадьбы еще далеко, мы еще не включаем марш композитора Мендельсона. Вы знаете, сколько это стоит?

– Марш? – удивился Саша.

– Красавец! – поправил раввин. – Этот культурист-философ! Дороже Мендельсона вместе с его маршем! Сорок тысяч или якутский бриллиант – вот сколько это стоит! Вот сколько запросил этот кандидат трех наук!..

– У нас никогда не было таких денег, – обрадованно сказал Саша, – и не будет, даже если мы сегодня прекратим кушать, пить и начнем только копить. У нас не будет такой суммы даже к возрасту вашего барона!

– Да, – протянул раввин, – вряд ли он будет столько ждать, этот красавец, вряд ли… Все, у меня мужчины кончились.

– Невесты у вас такие же? – спросил Саша.

– Не совсем, – ответил раввин, – они без недостатков, но, в основном, с усами. Не с буденновскими, но, на всякий случай, я их вам показывать не буду… Потому что вы ведете себя так, будто покупаете корову, а у нас не ярмарка, а синагога. Все, гинук!

И Кац спрятал обе пачки за портрет великого вождя…

– Ищите сами! Ищите и найдете! Я вам только одно посоветую – не езжайте в Биробиджан. Кроме вывесок, там уже ничего еврейского не осталось. Впрочем, и не было. И еще – поверьте в кого-нибудь! В Иисуса, Будду, Иегову. Или в Магомета! Не важно в кого! Вам предстоят такие времена, когда надо будет в кого-то верить..

– Мы уже верили, – сказал Саша.

– Не в то, – грустно покачал головой раввин; – верить можно только в то, что невидимо. Как наш Бог… – Он встал: – Ну вот и все, мои молодые люди, желаю вам удачи, а если я, кто знает, решу покинуть эту суровую землю, я вам, моя княжна, предложу свою еврейскую руку. И вы, князь, в данном случае сможете быть спокойным…

– Спасибо большое, отец Кац, – растроганно произнес Саша, и Владимир Ильич, сказав «вейз мир», упал на менору…