Текст книги "Клады Отечественной войны"

Автор книги: Александр Косарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

Дело о «гребешках»

Любопытная история, поставленная мной в данный раздел книги, и которую я недолго думая назвал «Дело о гребешках», возникла на абсолютно ровном месте. Начиналась она так...

В конце ноября 2004 года на мой почтовый адрес пришло письмо из Санкт-Петербурга. Совершенно незнакомый мне г-н П. предлагал осуществить совместные действия по розыску весьма крупного и довольно-таки ценного захоронения, о котором я среди прочих историй написал в одной из своих книг. Я, разумеется, ответил в том духе, что ближе к лету будет виднее, и отправил ответ в тот же день, в общем-то, не особо рассчитывая ещё раз увидеть перед собой адрес незнакомца.

Но он написал вновь, видимо, всерьёз рассчитывая укрепить заочное знакомство. И вскоре мне стало понятно, что его волнуют не столько будущие совместные походы, сколько другое, более старое дело, которому он ранее явно посвятил довольно-таки значительное время. Вот как он написал о нём: « Несколько лет назад я работал в архивах Минска, Смоленска, Москвы. В СПб. (Санкт-Петербургском) архиве нашёл дело о двух бочонках монет у г. Красного. Известно ли оно Вам? Несколько поездок туда не дали результата, хотя на старых картах я нашёл это место и определил его на месте точно. Тем более что осталась дорога, речка, где была мельница, всё точно...»

Никакой такой «бочечной» истории, произошедшей именно вблизи г. Красный, я не знал, но, прекрасно понимая, что человек деликатно обращается ко мне за помощью, или как минимум за консультацией, осторожно выразился в том смысле, что причин, по которым он не отыскал вожделенные бочонки, могло быть всего две. (Самая главная причина, состоящая в том, что обе бочки были извлечены из земли ещё 200 лет тому назад, т.е. сразу после Первой Отечественной войны, в данном контексте даже не рассматривалась).

– Первая причина, – утверждал я, – может заключаться в том, что ваш поисковый прибор просто не может вытянуть электронный сигнал отклика от слишком глубоко зарытых монет. – Но, написав данную фразу, я одновременно с этим провёл анализ исторической обстановки, и особенно температурного фона, который в значительной мере диктовал поведение людей то время. Для этого я использовал небольшой отрывок из дневника бравого адъютанта Кастеллана, бывшего во время русской кампании в подчинении у генерала Нарбона. Написаны эти строки как раз в то время, которое соответствует примерной дате сокрытия двух бочонков.

«12 ноября. Обоз с казной готовится к выступлению на следующее утро. Всю ночь идёт ковш лошадей. Коленкур, отвечавший за обоз лошадей, приказал сжечь много экипажей и повозок в соответствии с числом наших лошадей, такую предосторожность он предпринял уже один раз, 10 дней назад.

700 человек вестфальцев под командой Жюно, большой артиллерийский парк и 500 человек безлошадных кавалеристов выступили по дороге на Красный. Отправлен обоз маршала Нея и генерала Маршана под охраной 40 человек».

«Холодно (-17 градусов) и северный ветер. У комиссара по провиантской части мне удалось выменять мешок муки для наших людей. Я отлично сплю на моей медвежьей шкуре, которая пока ещё у меня».

«Четвёртый день пребывания в Смоленске. Наши лошади без пищи, и служители (имеются в виду конюхи) отправились в фуражировку за одну милю отсюда; преследуемые казаками, они ничего не принесли. Из Дорогобужа 4-й корпус свернул на Витебскую дорогу; он прибыл в Смоленск, бросив всю артиллерию. Всё время после полудня слышна пушечная пальба. Вечером дерутся около Смоленска. Холодно, но сухо.

У нас очень скверное пристанище, мы осуждены либо замерзать, либо задыхаться в дыму; или садиться около проклятой печки. Генерал Нарбон рассказывает мне забавнейшие истории».

«Мороз так силён, что говорят он достигает 28 градусов С».

Последняя фраза меня сразу же насторожила. Не понаслышке зная о том, что делается с землёй даже при минус 17 градусах Цельсия (не говоря уже о 28), я написал в своём ответе, что просто так, не подготовив землю длительным разогревом, нечего было и думать зарыть два бочонка на такую глубину, чтобы их не смог бы обнаружить прибор г-на П.

– Скорее всего, – сделал я обоснованное предположение, – бочки с червонцами зарывали на очередном привале, когда бивуачные костры хорошенько разогрели землю. Но кто же ночует прямо на дороге, тем паче вблизи какой-то мельницы?! Вдоль рек лежал глубокий снег, а отступающие французы были вовсе не самоубийцами и свои стоянки устраивали, как правило, на опушках лесов (там, где было топливо) или в деревнях. Непосредственно около воды, не ночевал никто, а если кто и ночевал, то наутро уже не поднимался – замерзал насмерть. Так выявилось первое противоречие, которое вызвало во мне определённую профессиональную настороженность. Я мог лишь предположить, что там, где зарыли монеты, никакой ночёвки не было. А раз её не было, то костры там не жгли. Если же не было костров, то закопать что-то значительное по размерам можно было лишь очень неглубоко. К тому же для того, чтобы ответственные лица решились спрятать столь значительные ценности, нужна была очень веская причина. И такая причина действительно могла возникнуть, поскольку именно на подъездах к г. Красному в те дни творился подлинный хаос. Вот как описывает кошмарные события, происходившие вечером 15 ноября 1812 г. (н.с.) в Лосминском овраге генерал Булар:

«...немного далее этого места находился овраг, через который мы должны были пройти по перекинутому через него мосту, упиравшийся на противоположном берегу в целый ряд возвышенностей, которые нам надо было преодолеть. Благодаря этому узкому переходу, здесь произошло страшное скопление всякого рода экипажей. Прибыв сюда вечером, я тотчас увидел полную невозможность перейти через овраг сейчас же и поэтому отдал приказ остановиться и покормить людей и лошадей. Генерал Киржине (гвардейского инженерного корпуса) командовал моим конвоем. После трёхчасового отдыха мне донесли, что движение экипажей приостановлено, и движение через мост прекращено, т.к. невозможно проникнуть через скопившиеся здесь экипажи. Зная критическое положение, в котором я находился благодаря близости казаков к моему левому флангу, и зная, что они уже опередили меня, я решился двинуться вперёд и проложить себе силой дорогу сквозь эту беспорядочную кучу экипажей. Я отдал приказ, чтобы все мои повозки следовали бы друг за другом на самом близком расстоянии без перерыва, чтобы не быть разъединёнными, и сам встал во главе колонны. Мои люди силой убирали с дороги экипажи, мешавшие нашему проходу, и опрокидывали их; мои собственные повозки тронулись, расширяя путь, проложенный нами, и продвигались вперёд, давя и разбивая всё, что попадалось на их пути, и ни крики, ни вопли, ни плач, ни стоны, ничто не замедлило хотя бы на миг их движения. Наконец, после тысячи приключений голова колонны достигла моста, который пришлось также очистить, и пробилась сквозь бывшее здесь загромождение. Правда, теперь путь был свободен, но здесь дорога круто шла вверх, и земля вся обледенела! Я велел колоть лёд, взять землю с придорожных боковых рвов и набросать её на середину дороги. Подавая сам пример, я приказал тащить повозки за колёса, чтобы хоть каким-нибудь образом втащить экипажи один за другим на вершину. Двадцать раз я падал, то взбираясь, то спускаясь с холма, но благодаря сильному желанию достичь цели, меня это не останавливало. За час до рассвета, вся моя артиллерия была уже на вершине; конвоя со мной уже не было (он достиг Красного)».

Вторая же причина неудачи П. (и, на мой взгляд, самая вероятная) заключалась в том, что он взялся искать нечто ценное там, где не было ничего изначально. Однако, поскольку я по-прежнему не знал об это истории абсолютно ничего, то прямо высказал предположение, что мой корреспондент просто неправильно выбрал точку для поисков. А искать чёрную кошку в тёмной комнате, особенно если её там нет – занятие абсолютно бесперспективное.

Видимо, мои доводы были достаточно убедительны, и ленинградец наконец решился несколько приподнять полог тайны и в очередное послание вложил два листка ксерокопий, на одном из которых было описана часть того самого дела о таинственном захоронении 2-х бочонков. Вот что там было написано: « От Смоленского Гражданского Губернатора получено мной донесение, об открытии, по дошедшим до него слухам у Города Красного, у моста на дороге к Смоленску близ Гребли, места в котором зарыты будто бы во время бегства французов два бочонка золотой монеты, не менее трёхсот тысяч червонных.

Открытие сие последовало по объявлению о сем дворянина Царства Польского Ковалевского польскому же дворянину Петрашкевичу. Золото сие, по объявлению Ковалевского, везено было в Октябрь (по старому стилю) 1812 года из дивизии французского Генерала Габерта за границу, и по служению тогда Ковалевского во Французской Армии, лично при нём было на том месте положено».

На документе в положенном месте была наложена следующая резолюция, подтверждающая, что власти отнеслись к неожиданному известию о солидном кладе со всей серьёзностью.

« Вновь повелено сообщить нашему (неразборчиво) чтоб он представил надёжному чиновнику произвести осмотр наличности и стараться открыть сумму сокрытого, будь подлинно от существующей. Ноября 23. 1819 г.».

Ниже имелась ещё одна резолюция другого чиновника (рангом, видимо, помельче): «Сообщить Губер(натору), что М.Ф. предоставлено (неразборчиво) исполнить надлежащее наблюдение за мостом (или местом), где находиться могут бочонки с червонцами. Но губернатор (неразборчиво) предостережение говорит: что зимою нельзя отрыть клад (неразборчиво) просит нарядить караул: но летом караул нужен для того, чтобы деньги не (неразборчиво) (неразборчиво). Есть возможность и казённой земли схор.».

Обстановка несколько прояснилась, хотя по-прежнему было совершенно неясно, о каком, собственно, месте идёт речь. Просто стала более понятна общая атмосфера, в которой в 1819 году начинались поиски ценностей. Видимо, додумывал я на ходу, некий г-н Ковалевский, который совсем недавно служил при польской дивизии, уже через семь лет после выдворения французов за пределы России (т.е. когда несколько поутихли послевоенные страсти) озаботился отысканием спрятанного на его глазах очень богатого клада. Несомненно, это был клад «до востребования», т.е. он был весьма чётко привязан к неким местным (а может быть, даже и рукотворным) ориентирам, и бочки прятались с тем расчётом, чтобы их можно было впоследствии отыскать без особых проблем.

– Однако, – подумал я тут же, – в таком случае у последующих кладоискателей (а у наших современников и подавно) нет ни малейшего шанса отыскать данное захоронение. По идее совершенно ничто не мешало смоленскому гражданскому губернатору Казимиру Ивановичу Ашу или его преемнику успешно отыскать обе бочки и прославиться тем деянием на всю Российскую империю. Ведь в его распоряжении был непосредственный свидетель, который собственными глазами видел, как, что и где именно зарывалось, и к тому же целая армия землекопов в придачу. Пусть поляк запомнил данное место с той или иной погрешностью. Пусть прошедшие годы несколько смазали точность его воспоминаний. Но ведь столь значимые и памятные для него события происходили всего семь лет назад, и сильно ошибиться в определении хотя бы примерного места захоронения Ковалевский не мог никак.

К тому же подумайте сами! Пусть в некотором месте было спрятано не 300 000 червонцев, а хотя бы только 50 кг золотой монеты. Да даже за такой неслабый куш можно было элементарно перекопать указанную поляком площадку вдоль и поперёк, причём не раз. Ведь недаром же было дано указание выставить караул, который, разумеется, не столько охранял некий мост, сколько бдительно следил за тем, чтобы посторонние за зиму не попытались вытащить и расхитить принадлежащее государству золотишко.

Кстати, не помешало бы прямо сейчас выяснить, сколько же весили спрятанные бочонки. «Червонец, – прочитал я в энциклопедическом словаре, – в обиходе XIX в. – 3-рублёвая золотая монета весом до 3,9 г. Если 300 000 разделить на номинал монеты (3 рубля) и умножить на вес одной монеты, которая даже и в потёртом виде весила не менее 3,5 г, то можно легко сосчитать, что вес лишь одного бочонка был никак не менее 180 кг. О-го-го, вот это чушки! Как же кассир Ковалевский с ними управлялся? Предельно ясно, что без нескольких помощников он даже не смог бы сгрузить их с телеги. И значит, при сокрытии клада наверняка присутствовало ещё несколько человек, которые помогали ему в этом деле.

Следующее письмо из Санкт-Петербурга пришло как-то совершенно неожиданно. Большой и увесистый почтовый конверт ясно указывал на то, что в нём содержится нечто совершенно необычное, во всяком случае, не простое письмо, в обычном случае легко укладывающееся в единственный листок бумаги. В конверте, к моему удивлению, находилось не только всё собранное в архиве «Дело № 1637 о двух бочонках, зарытых у г. Красного», но и копии современной карты, а также довольно точный рисунок конкретной обстановки в том месте, где г-ном П. производились поиски. Кроме всего прочего были приложены и панорамные фотографии некой унылой речной долины. Что и говорить, работа коллегой из Санкт-Петербурга была проделана просто колоссальная. Оставалось лишь взглянуть на результаты его трудов непредвзятым взглядом и... вынести свой вердикт.

Но чем больше я изучал присланные документы, тем больше сомнений закрадывалось в мою душу. Буквально всё указывало на то, что мой корреспондент роковым образом ошибался, пытаясь что-то такое-этакое отыскать вблизи деревеньки с названием... Гребени! Заинтригованы? Я тоже был заинтригован, и поэтому перечитал все присланные им документы ещё по два раза. Итак, вот какая вскоре развернулась предо мной картина. Начну описание её с адаптированного на современный язык старинного официального документа.

«Господину Управляющему Министерством Полиции.

С получением вероятного сведения, что у города Красного близь Гребли во время бегства французских воинов зарыты в землю два бочонка золотой монеты заключающих не менее трёхсот тысяч червонных, одолжаюсь донести об этом Вашему Сиятельству и распоряжений моих, сопровождающих данное открытие.

Писарь Мерлинской волости польский дворянин Петрашкевич, который по секрету 4-го сего ноября сообщил Правителю (начальнику) Канцелярии моей, известному оному как близкий ему помещик в г. Красном и его Петрашкевича местопребывания его Польского Царства Дворянин Ковалевский, служивший при этих французах и находившийся при зарытый означенных бочонков, может указать место содержащие оные. Сей час тот довёл до моего сведения сие открытие. По распоряжению моему немедленно и Петрашкевич и Ковалевский при Губернском Чиновнике, Уездном Судье, Городничем и Стряпчем были допущены к поиску. Но расширение и возвышение плотины, которое получила она по очищению Губернии от неприятеля, затруднило точно указать место сокрытия бочонков, к тому положение сильно замёрзшей и покрытой снегом земли затруднили поиск. (Неразборчиво) он нашёл приметы и ручается с появлением весны найти сокровища двух бочонков.

Для охранения того места от всякого прикосновения я предписал командиру здешнего гарнизонного батальона учредить при нём надёжный караул из Инвалидной стражи и строжайше предписать Городничему и указанному Стряпчему тщательно и неупустительно блюсти (неразборчиво) известного уже им места и в неприкосновенности к оному удостоверять меня ежемесячно. В этом случае побуждаюсь всепокорнейше просить содействия Вашего Сиятельства, дабы требуемый мною Военный Караул был устроен надёжно и исправно выполнял свою обязанность.

В заключение не лишним считаю поднести в список отзыв Дворянина Ковалевского.

Губернатор (подпись неразборчива)».

Далее следовал и сам «список», иными словами, докладная господина Ковалевского, который явно в несчастливый час и, видимо, во время дружеской пирушки проболтался о кладе своему нескромному на язык одноплеменнику Петрашкевичу.

«Список с объявлением дворянина Польского Царства Ивана Ковалевского.

На сих днях объявил я Дворянину Игнатию Петрашкевичу, что в городе Красном близ самого моста на дороге к городу Смоленску устроенному, положено с золотой монетою два бочонка, из дивизии французского генерала Габерта за границу везённого, в последних числах Октября месяца 1812 года, почему Петрашкевич с дозволения Начальства и отыскивал деньги сии; но по неимуществу его и неудобству времени, от продолжения поисков отказывается, а потому прошу покорнейше Вашего Высокоблагородия, исходатайствовать у главного Начальства позволения, чтобы поиски сего золота начатые в неудобное время Петрашкевичем, оставить до апреля месяца будущего года, и до того времени предписать Краснинской Градской и Земской полициям иметь строгий надзор, дабы никто из сторонних немочь отыскать того золота в объявленном месте, помимо меня или его Петрашкевича, и притом прошу покорнейше заверить Главное Начальство, что истину моего объявления о сокрытии сих денег, я утверждаю тем, что сам был при поклаже оных, ибо служил в то время во французской Армии при оной кассе: и не имею слухов ни в городе Красном, ни в другом каком-либо месте, что бы сей день они были уже вынуты и что все приметы мною кладенные сысканы по обликам их, я непременно надеюсь, что положенное при мне золото, и казна получит значительную часть денег сих. Подлинное подписано тако: к сему объявлению Дворянин Иван Матвеевич сын Ковалевский, а вместо его по личному прошению за неумением Российской Грамоты Губернский секретарь Федор Барадавкин руку приложил.

Подпись неразборчива».

Ага, вот теперь ситуация стала проясняться более радикально. Иван Матвеевич сын Ковалевский, оказывается, служил обычным войсковым кассиром в дивизии генерала Габерта. Скорее всего, он сам лично и руководил захоронением подведомственной ему кассы. Поэтому-то он довольно подробно помнил конкретное место, в котором были закопаны бочонки, и все последующие годы не терял надежды когда-нибудь извлечь их обратно. И такой момент, видимо, настал. Получив в 1819 году паспорт, позволяющий передвигаться по России, он, естественно, приехал в тот самый город, вблизи которого были спрятаны бочонки. Но, приехав в Красный, он немедленно столкнулся с немалыми трудностями. В те дни, когда ценности зарывались, и сам город Красный и значительная площадь прилегающих к нему земель были полностью оккупированы коалиционной армией Наполеона. И уж как минимум неприятельские колонны длительное время контролировали дорогу (Смоленск – Орша), идущую через город, а следовательно, и мосты, выстроенные на ней.

Иными словами, даже в самый лютый мороз можно было отыскать возле одного из этих мостов разогретое бивуачным костром место и под покровом ночи зарыть оба бочонка (а они были размером не больше алюминиевого хозяйственного ведра) с монетами. Почему же они были зарыты? Ведь золото, в отличие от серебра и прочих трофеев, французы берегли до последней возможности и защищали до последнего вздоха. По весьма достоверным сведениям, полученным мною ранее, действительно серьёзные потери золотой монеты и слитков начались у французов только в Белоруссии, да и то ближе к границе с Литвой.

Впрочем, достаточно веских причин для захоронения данных бочонков могло быть множество. Пали от холода или картечи лошади кассового фургона, а новых взять было негде – вот вам самая распространённая причина неизбежной потери груза в те безумные дни. Также тягловую силу могли запросто реквизировать из обозов в артиллерию или кавалерию, которые были жизненно необходимы французскому командованию для удержания города хотя бы в течение нескольких дней. Ведь нашими войсками делались самые решительные попытки устроить войскам Наполеона западню именно в данном районе. А силы коалиционной армии были слишком сильно растянуты и двигались по заснеженной русской равнине, подвергаясь непрерывным атакам казачьих частей и отрядов партизан. Кстати, какое-то количество французов именно у Красного нашему командованию удалось-таки отсечь от основных сил. Так, 3-й корпус маршала Нея был вынужден свернуть с основной трассы и выбираться из окружения обходными дорогами через Маньково, Мироедово, Нитяжи, Воришки и Гусиное.

Но продолжу рассказ о кассире Ковалевском. Приехав в город, он (наверняка памятуя о тех, с кем прятал золото), прежде всего, занялся сбором городских слухов, среди которых непременно были бы слухи о случайно найденном местными жителями сокровище. Но ни в трактире, ни на городском рынке ни о чём подобном не было и речи. Это был хороший признак, но кое-что было и плохо. Довольно скоро бывший кассир понял, что втихомолку достать захованное золотишко ему вряд ли удастся. Место, где были спрятаны бочонки, к несчастью, было открытым со всех сторон, а следы, оставшиеся от лопат кассиров и солдат охраны, давным-давно замыты вешними водами и заросли луговой травой. Значит, ему необходимо было проводить довольно масштабные земляные работы у всех на виду, причём наверняка на общегородских или сельских общественных землях, чего какому-то приезжему поляку, конечно же, никто бы делать не позволил. К тому же он не знал грамоты и, скорее всего, и по-русски разговаривал с большим трудом. Значит, чтобы достичь своей цели, ему нужно было найти в Красном или его окрестностях как минимум одного сообщника, причём желательно поляка и желательно дворянина. С простыми крестьянами Ковалевский дел иметь наверняка не хотел, опасаясь, что при виде груды золота те разберутся с ним по-простому, с помощью лопаты или дубинки.

Такого сообщника судьба как раз и послала нашему кладоискателю в начале ноября 1819 года. Каким ветром занесло жителя соседнего уезда Игнатия Петрашкевича в город Красный, сказать доподлинно не могу, но ясно, что лучшего напарника Ковалевскому было не найти. И поляк, и дворянин, и к тому же живёт неподалёку и знает все местные правила и порядки. Войдя в доверие и хорошо угостив земляка в трактире, бывший кассир завёл с ним разговор о тайной цели своего нахождения в городе. Но едва Игнатий услышал, на что, собственно, намекает и что просит сделать его новый знакомец, то если и был пьян, то мигом протрезвел. Он тут же сообразил, что если он сейчас поддастся соблазну втихомолку организовать несанкционированные властями раскопки, то они оба рискуют запросто лишиться не только мифических монет, но и вообще всего своего имущества, а жизнь окончить где-нибудь на нерчинской каторге. Времена при царском режиме были суровые, кругом и во всём царили жёсткий порядок и нерушимая субординация. Предпринимать же столь рискованное дело, не испросив заранее разрешения как минимум у смоленского губернатора, было смерти подобно, и поэтому он на следующий же день настрочил на Ковалевского приличествующий такому случаю... донос в полицию.

Реакция властей, как вы сами понимаете, была мгновенной. Жандармы не только взяли под стражу Ковалевского, но и при стечении самых важных городских чиновников служащие местного околотка повели его к указанной им во время допросов реке, чтобы тот непосредственно и точно показал им, где конкретно лежат утаённые денежки. Что было делать бедному поляку? Он явно никак не ожидал такого развития событий. Вы поставьте-ка себя на его место. Не успел он заикнуться своему же соплеменнику о богатейшем кладе, который при благоприятных обстоятельствах обогатил бы их обоих несказанно, как тут же оказался под арестом. Что теперь делать, как доверять людям? Единственно, что Ковалевский мог предпринять при столь неблагоприятном зигзаге фортуны, так это нарочно и преднамеренно указать совершенно не на то заветное место, а на иное, наверняка довольно далеко отстоящее от истинного тайника. Возможно, что на первом же допросе он поведал жандармам, что сокровища действительно были спрятаны им вблизи от города, но озвучил при этом название совершенно иной речки, нежели на самом деле. При этом он руководствовался элементарным желанием любой ценой уберечь ценности от разграбления посторонними. Для этого он спешно выбрал в качестве дублирующего ориентира какое-нибудь знакомое местечко, мимо которого он часто проходил во время прогулок по городу.

Этому обману неожиданно помогало то обстоятельство, что уже началась суровая русская зима. Земля успела основательно промёрзнуть, что радикально и объективно осложнило двум польским землекопам их многотрудную работу. Поковырявшись для вида часочек вблизи какого-то моста, Ковалевский сказал наблюдавшим за ним чиновникам, что пробиться через мёрзлую почву нет никакой возможности. Его поддержал и взмыленный от интенсивной работы кайлом Петрашкевич, который был явно уверен в том, что они копают в нужном месте. Ведь в предварительном разговоре с ним Ковалевский наверняка не сообщил тому точного места залегания клада, а дал лишь общее словесное описание заветного места.

Что было делать российским чиновникам? Разглашать тайну и подвергать опасности хищения государственные деньги им не хотелось, и поэтому они поставили на мосту через реку часового и стали с нетерпением ожидать весны. Почва должна была отогреться и позволить добраться до бочонков. Но, по моим здравым рассуждениям, они ничего не должны были найти. Поляк, уже мысленно перебиравший сверкающие червонцы в своих, и только своих, карманах, не мог допустить и мысли о том, что золото захватят враги, с которыми он всего несколько лет назад воевал не за живот, а за жизнь. Однако, понуждаемый перепуганным Петрашкевичем (который надо думать поручился за него перед губернским руководством), он написал покаянную бумагу, в которой клятвенно уверял, что это то самое место и есть и как только придёт весеннее тепло...

Ага, придёт, как же! Злейший враг России, Ковалевский только прикидывался покорной овечкой и готов был подписать какие угодно докладные и протоколы, лишь бы сбить с толку незваных компаньонов из департамента полиции. К тому же и писал-то не он, а приставленный к нему городским стряпчим писец. Мне даже кажется, что именно Ковалевский, притворно заботясь о сохранности клада, как бы между прочим посоветовал городскому приставу выставить на мосту часовых. А потом со злорадством смотрел, как те всю зиму ёжатся на ледяном ветру, охраняя совершенно пустое место. Это нам только кажется, что два века назад люди были иные, простые, доверчивые и наивные. Нет, и тогда в людских сердцах бушевали настоящие шекспировские страсти, заставляя их совершать поистине головокружительные поступки и затевать совершенно невообразимые авантюры. Но давайте продолжим наше исследование и посмотрим, куда приведёт нас архивное дело № 1637. Вот что написано в последней официальной бумаге, окончательно ставящей в данном деле все точки над «i».

«Вашему Императорскому величеству имел я счастье докладывать по донесению Смоленского Гражданского Губернатора о сокрытых якобы французами у города Смоленска двух бочонков золотой монеты.

Он доносит ныне, что к открытию оной сделаны были поиски при назначенном от Министра Финансов Чиновнике, при Краснинском Предводителе Дворянства, уездном Судье и других Чиновниках, но обозначенных бочонков не найдено.

Объявивший о сём Польский Дворянин Коновалевский, решительно утверждавший о непременном отыскании сокрытых сумм, потерял в том надежду и в новом взятом с него допросе показал, что из четырёх человек, участвовавших в зарытии, двое при нём убиты, а остальные два взяты были вместе с ним в плен и где находятся, не знает».

А что ещё мог сказать Ковалевский в своё оправдание? Разумеется, он теперь и подавно не мог сознаться в том, что заведомо указал неверное место для поисков и раскопок. Он отчётливо понимал, что ему точно не сносить головы за столь наглый обман. И понятно, что во время последующих за неудачей допросов поляк стал валить вину на бывших соратников, которые вместе с ним зарывали тяжеленные бочонки. Сколько их было в действительности? Трое или четверо, не суть важно. Он утверждал, что два человека из этой бригады были якобы взяты в плен. Проверить же такое утверждение на тот момент было совершенно невозможно. Следовательно, можно уверенно утверждать, что Ковалевский до конца предпринимал все доступные ему способы защиты. Т.е., с одной стороны, он продолжал утверждать, что золото было зарыто именно в указанном им месте, а с другой стороны – прозрачно намекал на то, что его могли опередить возможные конкуренты.

Он, несомненно, врал. Он врал всем подряд. Он ни при каких условиях не мог сказать правду. Ведь эта правда была из разряда тех простых истин, которые убивают. И где бы в последующее время ни оказался этот Царства Польского дворянин, он наверняка не смог впоследствии осуществить свой коварный план, поскольку, засветившись на самом высоком уровне, весь остаток жизни был вынужден ощущать на своей спине недремлющее «око государево».

Жаль, что российские чиновники в то время были не столь сведущи в кладоискательском промысле, как об этом известно теперь мне. Уличить Ковалевского во лжи было совсем несложно и тогда. Достаточно было внимательно изучить предложенную им для раскопок площадку. Если там ранее покопались конкуренты, то неизбежно этот факт можно было установить по следам, которые обязательно оставляют все копатели без исключения. Но если земля была не тронута на всю глубину шурфа, то там явно никто и никогда не копался. А это значит, что бочонки в данном месте никогда не закапывали и затем не раскапывали. И, следовательно, поляк просто нагло врал всем в глаза.

– А что же золото? – наверняка спросите вы. – С ним-то что стало?

– Ничего с ним не стало, – отвечу я. – Скорее всего, оно так и лежит где-то в окрестностях города Красного, ничем не выдавая своего присутствия.

– Но при чём же здесь какая-то деревня Гребени? – продолжите вы свои вопросы. – Почему поисковик П. из Северной столицы вдруг решил, что искать данные бочонки следует именно в окрестностях именно этой деревни?

Вопрос резонный и умный. Давайте вернёмся несколько ближе к началу нашего разговора и осветим этот тёмный момент кладоискательской деятельности, до сего момента скрытый от широкой общественности. Собственно, П. посчитал прозвучавшее в одном из документов слово «Гребли» за название некоего населённого пункта, расположенного вблизи города Красный. Вот этот абзац:

«От Смоленского Гражданского Губернатора получено мной донесение, об открытии, по дошедшим до него слухам у Города Красного, у моста на дороге к Смоленску близь Гребли, места в котором зарыты будто бы во время бегства французов два бочонка золотой монеты, не менее трёхсот тысяч червоных».