Текст книги "Коротко о жизни (СИ)"

Автор книги: Александр Грарк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

   Гидом у нас был француз Роже, общаться с группой ему помогала женщина-переводчик. Шофером был итальянец Тонино. Вообще, Швейцария – очень интернациональна, она делится на три части: немецкая, французская и итальянская. Здесь можно увидеть человека любой национальности. В Москве мы такой пестроты не наблюдали никогда. Нейтральность страны подчеркивается почти на каждом шагу. Это и отсутствие армии, оружия для массовых убийств. Это и отношение к странам с самыми различными общественными строями.

   Гуляли мы по Цюриху поздним вечером и набрели на ярко освещенный магазинчик, где за широкими витринными стеклами увидели портреты разных политических деятелей: одноглазый Моше Даян (тогда он был министром обороны Израиля, у нас в стране пользовался репутацией 'оголтелого ястреба', это было время после общеизвестной войны евреев против арабов), Мао Цзе Дун, Сталин. На полочках с книгами среди прочих стояла 'Майн кампф' Гитлера. Внутрь магазина мы не заходили, он уже был закрыт. А вот в магазин, где торгуют оружием, мы заглянули. Сейчас уже не помню цены на разнообразные пистолеты, револьверы, ружья. Но небольшой пистолет нам приобрести было вполне по карману на те 125 швейцарских франков, которые выдали вместо 25 советских рублей.

   О Женеве, пользующейся международной известностью, особенно связанной с Организацией Объединенных Наций, у меня осталось довольно много воспоминаний.

   Этот очень красивый живописный город расположен вокруг Женевского озера. В нескольких сотнях метров от берега из озера высоко вверх бьет фонтан воды. До сих пор не знаю, искусственный это фонтан или какое-то естественное образование.

   В Женеве я заблудился, когда меня послали за недостающей водкой для встречи с членами общества советско-швейцарской дружбы. Не смог сразу найти дорогу в отель, стал спрашивать, но русский язык, конечно, никто не знает. Одна женщина, правда, знала несколько слов и все мне показала. На встрече обменивались подарками. Мне достался деревянный под слоновую кость штопор, я им и сейчас винные бутылки открываю, хотя минуло больше полвека...

   По всей Швейцарии, а особенно в Женеве, много травяных часов. Вряд ли такое количество есть в других странах. Просто Швейцария – страна часов и они – везде: на стенах, на шпилях церквей, костелов, на площадях городов, но самое впечатляющее – это огромные клумбы – часы из разноцветной травы. Из травы – цифры, стрелки – деревянные или из тонкой пластмассы. Таких часов здесь сотни, все они идут, показывают точное время. Механизм часов находится под клумбой. Практически все такие часы имеют секундные стрелки, наверное, для наглядности хода.

   Дороги, по которым мы колесили по Швейцарии, отличались опрятностью, они были очень ровные, с прекрасной разметкой, в основном – бетонные. Автобус наш был немецкий, внутри – необычайно тихо при движении, хорошо для разговоров, всеобщего пения. Мы часто пели русские песни. Лев Славин был замечательным компанейским парнем, любил шутки, веселье. Задумал он конкурс провести на лучшее стихотворение про сигареты. И припев у него уже был:

   – Сигарета, сигарета!

   Ты одна не унываешь,

   Я люблю тебя за это

   И ты сама об этом знаешь!

   Прямо реклама про курево отечественного и иностранного производства! Лева предложил всем дать свои четверостишья под псевдонимом, а затем, в конце поездки он обещал объявить результат и вручить победителю приз. Учитывая свою склонность к сочинительству, решил и я заняться стихами о сигаретах, хотя терпеть не могу сигаретного дыма. Многие написали по насколько куплетов, чтобы повысить шансы на приз. Но в итоге я все-таки победил и получил две пачки импортных сигарет – швейцарские и американские 'Филипп Морис'. Они у меня лежали дома лет двадцать, я даже не заметил, как старший брат их использовал по назначению. Вот оно, победное четверостишие:

   Я с тобою лазил в горы,

   Я делил с тобой печали,

   Вместе мы ходили в море

   И порой стихи писали!

   В последний день пребывания в Швейцарии мы в автобусе пели только про сигареты, благо куплетов набралось штук двадцать...

   В Женеве мы жили пять дней на тихой улочке в дешевом отеле. Напротив находился китайский ресторан, никто туда не входил и никто оттуда не выходил, как будто он был на ремонте. Тогда с Китаем у нас были напряженные отношения, связанные с событиями вокруг острова Даманский на реке Уссури, в 230 км южнее Хабаровска. И мы частенько с удивлением взирали на этот ресторан без китайских посетителей.

   Однажды нас в конце дня повели в дансинг – вечерний клуб. Пили виски со льдом, очень неприятное на вкус, никогда не увлекался спиртными напитками, поэтому назвал бы то виски чем-то вроде вонючего пойла. Я его очень даже сильно разбавил льдом, но все равно пить не смог. Наши танцевали под оглушающую музыку четверки музыкантов, работающих под группу 'Bitls'. Мы с молдаванами ушли пораньше, уши стало ломить от шума, и голова разболелась. Прошлись по улицам ночной Женевы, все первые этажи – магазины, витрины отражали одежду, обувь, часы, все товары мира. Хотя и закрыт магазин, но мы с интересом подходили и через витринное стекло все цены видели: в швейцарских франках и американских долларах. Во время этой прогулки увидели набольшую автоаварию: водитель, наверное, уснул за рулем и врезался в витрину. Сразу приехала полиция. Мы немного посмотрели на это происшествие и пошли в отель.

   Утром я проведал соседний с отелем магазинчик – купить каких-нибудь сувениров. Магазин был частный, колокольчик сразу звякнул, и ко мне засеменила хозяйка, даже неудобно стало. Там были хорошие шариковые ручки, я такие только во сне видел. И, конечно, купил три штуки разных. Правда в большом, видимо, государственном магазине, подобные ручки встречались раза в два дешевле. Я их накупил штук двадцать, мне многие знакомые заводчане и родственники заказали, у нас тогда шариковые ручки только появлялись, они были простенькие и довольно дорогие – начиная с трех рублей, а здесь – можно сказать за бесценок (от половины франка до двух).

   Наш затейник Славин взял из Москвы футбольный мяч и в один из дней предложил мужчинам размяться, поиграть в футбол. Поскольку разговор состоялся в женевском отеле, мы были в недоумении.

   – Какой футбол, Лева? Мы же – за границей!!!

   – Посмотрите, какая погода! А трава? Найдем поляну и погоняем мяч, поделимся на две команды. Девчата поболеют.

   На следующий день после обеда наш автобус взял курс за окраину Женевы. Мы нашли настоящее футбольное поле с воротами, огражденное низкой оградкой. Ребята обрадовались, ведь почти одна молодежь была. Разобрались на две команды, и началась игра в одни ворота, которые я и защищал. Через несколько минут подкатил на автомобиле какой-то хорошо одетый мужчина, выразил внешнее недовольство, стал жестикулировать. Потом уехал. Переводчица нам сказала, что это хозяин стадиона, требовал заплатить за эксплуатацию поля, но, узнав, что мы из России, быстро остыл и убрался восвояси. Водимо, понял, что от нас ничего не добьешься. Или оказался филантропом.

   Играли мы долго и самозабвенно. В конце игры при отчаянном броске за мячом я перевернулся в воздухе и головой ударился о землю. Встаю, а в голове – звон, голова кружится. Еле последние минуты доиграл, в автобусе меня затошнило, еле доехал. Медсестра наша обеспокоилась, дала каких-то таблеток, капель, уложила меня в постель и вызвала врача из советского посольства. Диагноз: сотрясение мозга средней тяжести. Врач предложил везти меня в клинику, а это – по меньшей мере несколько дней. Но я-то не на работе, не дома, я – в туристической поездке. И вообще стало вырисовываться, что я могу застрять в этой Швейцарии, ведь через несколько дней экскурсия заканчивается и нам нужно улетать на Родину.

   Конечно, я наотрез отказался ехать в клинику, врач пожал плечами и убыл. Я остался лежать в постели, наши группой пошли в кинотеатр смотреть научно-популярный фильм о появлении жизни. И хорошо, что я не пошел с ними, многим фильм не понравился. Тем более никто там на русский язык фильмы не переводит.

   Мы смотрели чуть раньше американский боевик 'Бонни и Клайд'. Там и без перевода все было ясно. Афиши в больших городах гласили, что наиболее популярными фильмами в те времена в Швейцарии были французские – про Анжелику, Фантомаса, которые и у нас были в прокате. Но нам понравился фильм про Бонни и его подружку, хотя там было много крови, трупов. Это был первый американский боевик в моей жизни. Интересно, что в России по центральному телевидению его в сильно урезанном виде показали только через 25 лет, уже после обратной революции.

   Запомнился мне Сен-Готардский перевал, весь заснеженный. Здесь когда-то Суворов с русскими войсками переходил Альпы, чем обессмертил свое имя и своих солдат. Запомнились невзрачные неуютные скалы, а также памятник в виде креста, высеченного на прямоугольном гранитном постаменте, и пронизывающий холодный ветер высоко в горах.

   Мы посетили очень хороший богатый музей искусств в Цюрихе. Экспозиции картин известных и не очень известных авторов напомнили мне день, когда мы с Колей Фомичевым ходили по залам Третьяковской галереи – прошло-то всего три года. С гидом ходила израильская группа. Одна девушка из этой группы, услышав русскую речь, подошла к нам, мы познакомились. Она с родителями уехала в Израиль из Минска, когда ей было несколько лет. Все они были из института искусств, посетили уже несколько музеев мирового значения. Я ради любопытства взял у нее автограф. Она написала в моей записной книжке и по-русски и на индиш. Было интересно видеть, как пишут слова справа налево. Я спросил Токарскую – так была ее фамилия, зачем они воюют с арабами? Она ответила в том смысле, что это их жизнь, их политика – она никого не касается. Сказано было с улыбкой, не зло, мы расстались друзьями.

   Нужно добавить, что в Швейцарии я заснял десять кинопленок на свою любительскую кинокамеру 'Аврора'. Меня заразил кинолюбительством в 1967 году начальник смены соседнего цеха Назаров Александр Изосимович. В то время у него созрела мысль снять фильм 'Один день секретаря парткома' про выходца из нашего когда-то совместного цеха ДК 1-3 Грачева. Я даже заинтересовался написанием сценария, стал покупать литературу про любительские фильмы, а затем как раз перед туристической поездкой купил себе кинокамеру 'Аврору' за 70 рублей. К сожалению, пять кинопленок не получились, они были с вещами в багажном отделении и оказались засвечены, полагаю, что это сделано было спецслужбой (просто не вижу другой причины). Остальные пять коробочек я нес в кармане костюма, и они сохранились, я проявил их и долго еще смотрел на своих товарищей по далекой Швейцарии, цветущие сады весеннего Цюриха, мрачный дом, где жил Байрон у Женевского озера, да еще многое другое. Со временем кинопленки сильно выцвели, а затем и кинопроектор сломался. На смену кинопленке пришла видеопленка, но перевести с одной на другую у меня никогда не будет возможности. Все осталось только в памяти, да на бумаге.

   Уже по приезде в Ефремов я в комитете комсомола довольно подробно рассказал о поездке. Володя Юрасов заинтересовался Славиным:

   – Да ведь Левку Славина я хорошо знаю, он у нас в Швеции группу возглавлял. А затем его от руководства туристическими группами отстранили, потому что там парень один остался. Собираемся мы в отеле домой в последний день, нам улетать уже через два часа из Стокгольма, смотрим: Пашка пропал. Так и не нашли, а он уже после в аэропорт позвонил, попрощался, сказал, что попросил политического убежища. Значит, простили Левку? Но раньше он работал в центральном аппарате ВЛКСМ, а сейчас очутился в Обкоме, значит, понизили...

   В 1968 году сильно ухудшилось здоровье моей матери. Она часто лежала в больнице, после Швейцарии я застал ее в санатории в Горках, под Москвой. У нее ухудшилась работа почек, было подозрение на туберкулез. Отец с 1965 года жил на пенсию в 57 рублей. В общем-то много денег уходило на лекарства. И в квартире все пропахло лекарствами. Летом родители потихоньку занимались на даче, у нас там были посажены яблоньки, вишни, много смородины, мать выращивала ягоды. Вначале ягод было много. А затем все это стало исчезать, мать не могла уже много сил отдавать саду, отец нервничал, бывало, они ругались. Я не всегда понимал причины их споров, был младшим сыном в семье и не при мне, в основном, складывались их отношения.

   Приходилось много работать, делать контрольные, ездить в институт, сдавать задолженности. В цехе мне присвоили седьмой разряд аппаратчика полимеризации, работать было интересно, да и коллектив, хотя и обновлялся, был по-прежнему дружный. Летом ездили на турбазу, зимой – в рощу, катались на лыжах, гоняли по снегу в футбол. Меня ставили на подмену старшим мастером на полимеризации.

   Много пришлось выступать в спортивных состязаниях за цеховые команды: по футболу, волейболу, легкой атлетике, шахматам, шашкам, теннису. Дошло до того, что меня включили в сборную завода по легкой атлетике, и трижды мне пришлось тренироваться на сборах, а затем мы ездили в Тулу, Новомосковск на областные соревнования. Мне пришлось участвовать в эстафетном беге 4х100 метров, в прыжках в длину, а также в моем любимом виде спортивной программы – в метании копья, где я был неизменным чемпионом завода и города.

   У нас был свой тренер по легкой атлетике, он занимался со мной индивидуально, требовал, чтобы я перед началом занятий в секции предварительно разогревал мышцы. Наверное, я их не так разогревал, и в конце концов растянул связки и бросил легкую атлетику, так как при метании копья стал чувствовать сильную боль в правом плече. И очень долгое время не мог спать на правом боку.

   Между прочем комсомольские дела в цехе шли прекрасно. Молодежь подрастала и постепенно выбывала из комсомольской организации, достигая 28-ми лет. И сдавал я свои секретарские полномочия при значительно уменьшившемся составе, осталось – если мне память не изменяет – тридцать восемь человек.

   Потихоньку я приближался к окончанию своей учебы в институте. Задолженностей у меня не было, в зимнюю и летнюю сессии приходилось интенсивно заниматься, сдавать зачеты, курсовые проекты. В нашем цехе я учился в Новомосковске один. И однажды, приехав с летней сессии, попал на медицинское обследование, которое затеяли врачи, обнаружив общее ухудшение здоровья работников нашего нового производства. Оставался из врачей только парень с электронной аппаратурой, мне пришлось два дня провести с ним. Он делал электрокардиограмму, еще какие-то исследования и попутно отвечал на мои вопросы по этой неожиданной проверке. Кстати, именно эти обследования позже привели к переходу на трехсменный график работы цехов ДК-1-2, ДК-3, ДК-4, а также к выдаче ежесменного лечебно-профилактического питания. Из рассказов врача, который оказался кандидатом медицинских наук, я четко уяснил одну вещь, над которой раньше не задумывался. Парень знал, что в цехе имеется спиртовый охладительный рассол. Он пояснил мне, почему людям нельзя увлекаться приемом алкоголя. Мозг человека омывается кровью, которую качает сердце. Кровь снабжает мозг кислородом. Когда в кровь попадает спирт – в любых количествах – то он может растворять частицы мозга, состоящие на 60% из жира. Люди, много потребляющие спиртного, со временем тупеют, потому что мозг теряет свои свойства, поверхность его и масса постепенно снижается. Мне это сложно было понять, специальностью я владел другой, но в том же духе я впоследствии вел профилактическую работу с любителями водки и самогонки, встречающимися в наших цехах. И скажу совершенно серьезно, что часть моих рассказов про влияние на мозг спиртосодержащих веществ помогала; не все, конечно, боялись сразу отупеть, но достаточно было таких, кто с пьянкой порывал полностью и со временем становился хорошим работником.

   Не могу не отметить появление в нашем цехе молодого специалиста, присланного по направлению после окончания учебы в Воронежском технологическом институте – Золотарева Валентина Лукьяновича. С Воронежа в тот год – 1971-ый – приехало несколько человек. Золотарев попал в мою смену аппаратчиком полимеризации того же разряда, что и я. Все инженерно-технические места были заняты и временно всех разбросали по цехам аппаратчиками. Валентина прикрепили ко мне и несколько дней я показывал ему цех. Буквально через несколько дней Золотарева перевели работать с командированными к нам специалистами, готовившими схему автоматического регулирования процессом полимеризации. Чуть позже его забрали в ЦЗЛ в водную лабораторию. У него сложился хороший трудовой путь у нас на заводе – до главного инженера, затем он переехал в Москву в ВПО 'Союзкаучук'.

  Глава четвертая

   В марте 1972 года мне, как получившему диплом инженера, предложили перейти в цех 100-107 мастером смены отделения 105. Поскольку в своем цехе мне места не было, я согласился. Написал заявление у начальника нового цеха Арнольда Ивановича Ладушкина, в его кабинете. В свое время он возглавил цех 100-112, сменив Варибрус Николая Ивановича. И уже при нем цех разделили на два цеха: 103А-112 и 100-107 – по выпуску конечного продукции. Очень эрудированный специалист, мы его уважали за строгость и справедливость. Здесь я вновь начал работать в смене 'Б' – у начальника смены Виктора Полещука; с ним мы вместе заканчивали институт. Заместителем начальника цеха был другой наш сокурсник – Колпаков Владимир Николаевич. Оба давно здесь работали, были старше меня и помогли изучить цех.

   В отделении 105 цеха 100-107 тоже получали каучук, но только полиизобутиленовый, в его макромолекуле отсутствовала двойная связь, поэтому он не годился для выпуска резины – двойные связи в молекуле каучука позволяли легко добавлять в него сажу и другие наполнители, что позволяло получать разные резиновые смеси, а уже из них – автомобильные покрышки, камеры, игрушки, шланги и др. В цехе ДК-1-2 именно такой каучук мы и получали, он шел с производства СКД прямиком на склады шинных заводов. В новом для меня цехе получаемый каучукоподобный продукт применялся в основном в кабельной промышленности, он является прекрасным электроизолятором. Выработка здесь была небольшая – до 4-5 тонн в смену, а в цехах ДК-1-2 и ДК-3 она достигала в последние до закрытия цеха годы 150 и более тонн в смену.

   Переход в другой цех сразу поднял мой кругозор, по-другому посмотрел я на коллективы цехов изнутри, на другое восприятие технологических схем, на отношение людей к работе. Нужно отметить, что цехи сильно различались. Здесь было очень старое оборудование, но за ним строго присматривали, старались своевременно устранить мелкие недостатки и не довести до крупных неприятностей. А опасности здесь поджидали очень большие, потому что применялся этилен в сжиженном виде. Температура полимеризации на движущейся стальной ленте достигала ста градусов ниже нуля. Аппаратчик полимеризации через смотровое органическое стекло наблюдает за процессом полимеризации изобутилена и с помощью специального металлического щупа поправляет перемещающуюся массу каучука – твердую от сверххолодного испаряющегося этилена – таким образом, чтобы она не соскакивала со стальной движущейся ленты, натянутой в виде желоба между направляющими роликами. У стекол имеется возможность лопнуть по самым разным причинам и тогда возможен пожар либо взрыв, но при быстрой реакции и правильных действиях аппаратчика всего этого можно избежать. Оборудование практически соответствует тому состоянию, что и в 1949 году, когда его вывезли из Германии по репарации. Технологическая схема процесса полимеризации изобутилена и подготовки его к отгрузке в отделении 105 внешне проста, но требует много ручного труда. Главным плюсом для завода является тот факт, что на другом оборудовании получить такого же качества продукцию невозможно.

   Правда, имели место у нас обморожения рук при работе на полимеризаторе, но самое страшное – это опасность взрыва. Газообразный этилен с воздухом дает взрывоопасную смесь в широких пределах. много лет назад в отделении 105 был хлопок с последующим загоранием и заживо сгорела женщина – мастер отделения Мякишева. С тех пор здесь установлено много блокировочных устройств, и я первое время с подозрением относился к ним, не верил, что могут они защитить схему и человека. Но они работали и были случаи, когда они нас действительно защищали.

  Глава пятая

   Поработать в отделении 105 пришлось всего два месяца, а 11 мая меня забрали в армию – на один год рядовым, как требовал тогда закон о всеобщей воинской обязанности в случаях заочного обучения в институте. В это время усилились боли у матери, ее положили в коридоре переполненного неврологического отделения нашей заводской больницы, свободных мест в палате не нашлось. Уже уволившийся перед отправкой и постриженный в военкомате налысо, я зашел в этот коридор, мне показалось, что мать спит. Я был в отчаянье, не понимал, почему все так нескладно получается. Остаться? Взять какую-нибудь справку из больницы для военкомата и вновь отправиться работать – переждать тяжелый момент при родителях? У меня появились нехорошее предчувствие, боялся, что больше не увижу в живых самого родного мне человека... Брат Евгений и сестра Тамара успокаивали меня, напоминали, что у матери уже были подобные обострения. Надежда, что все образуется, все обойдется, и собранные в дорогу вещи, все это привело меня ранним утром к автобусам, в которых нас разместили и увезли в пока неизвестном направлении. Но – ясное дело, что в какую-то армейскую часть великой Родины. Предчувствие меня все-таки не обмануло, больше своей матери я не увидел, ее похоронили через неделю после моего отъезда. В тот день, когда она умерла, мы, видимо, проезжали Азербайджан, связи с внешним миром у солдат в те времена не было. Я тосковал по родным, но народу в поезде было так много, что сильно скучать не давали. Дорога была, как дорога, но ехали очень медленно, к нам призывники добавлялись в каждом городе. И никто не знал, куда же все-таки нас довезут, где будем проходить службу, какие это будут войска. В итоге я попал в Тбилиси, в войска ПВО. Полк находился недалеко от рынка, нас даже отпускали, чтобы мы полакомились хурмой и другими прошлогодними южными фруктами. Под гортанные команды младших командиров отрабатывали строевой шаг, а вскоре нас привели к присяге и готовились мы разъехаться по разным дивизионам. Именно из Тбилиси, сразу как мы сюда приехали, написал я первое солдатское письмо домой.

   В полку нам нравилось, было довольно необычно, весело. По команде вставали, по времени одевались, раздевались, по команде ели, ложились спать. В общем, обычная солдатская жизнь. Только на несколько дней попал я на сборы футболистов. Узнали, что я в цехе на воротах стоял – сразу повезли на тренировки полковой команды куда-то в горы. В основном все футболисты были грузины или армяне. Сейчас я думаю, что это 'приблатненные' остались служить в родных местах, по-настоящему их должны были отправить в Россию или на Украину.

   Бегали грузины быстро, били по мячу сильно, очень старались показать себя. Вообще кавказцы – физически очень крепкий народ. Против них играть на воротах – тяжело, я просто не потянул. И когда нашелся еще один рослый студент – заочник из Москвы, тоже бывший вратарь, я с удовольствием уехал в полк, продолжал заниматься строевым шагом.

   Закончилась подготовка на плацу, и нас развезли по дивизионам. За нами троими (со мной оказались двое восемнадцатилетних хлопцев с Украины – Яицкий и Лысенко) приехала бортовая машина с младшим сержантом угрюмого вида, чеченом по национальности. Фамилия его было Агатиев. Он оформил документы, посадил нас на борт и повез в поселок Вазиани, где-то семнадцать километров от окраин грузинской столицы.

   Вокруг стояла сплошная теплынь, оглушающие запахи южной зелени, великолепные зеленые газоны, как ковер. Климат в Грузии – очень впечатляющий, фруктов было навалом в любое время года, и не только на рынке. Наш дивизион оказался строящимся, из техники там была только грузовая автомашина ГАЗ-53, на ней мы и добирались через весь Тбилиси, мимо Тбилисского моря с великолепными пляжами, по пыльной автодороге вдоль молодых абрикосовых деревьев, через железнодорожный полустанок Вазиани с большими складами, мимо офицерского поселка городского типа, где жили в основном летчики со знаменитого Вазианского летного комплекса. Здесь были отстроены абсолютно ровные взлетные полосы, под зеленым травяным покровом – незаметные сверху – в ряд высились самолетные ангары. Их было много, очень много. Через несколько месяцев мы привыкли к шуму авиационных двигателей, а первые дни, недели не могли спать, так как самолеты взлетали практически непрерывно. До ближайшего летного полка от нас было около двухсот метров, туда через защитный ров мы и ходили с солдатскими термосами за чаем, кашей, борщом, хлебом, маслом, за тем, что составляло солдатское довольствие.

   Вазианский строящийся противоракетный дивизион больше 25 человек при мне не насчитывал, иногда оставалось 6-8 человек. Вначале мы строили себе дом из деревянных фабричных заготовок. Торопились до зимы, так как спали сначала в огромной палатке, где были в два ряда установлены койки. Когда количество солдат увеличивалось, надстраивали второй этаж коек. По натянутому тенту палатки в конце мая, в июне ползали огромные пауки – фаланги с бархатистым красно-черным туловищем. Говорили, что они ядовиты, и мы боялись их укусов. Я старался заснуть, закрывшись одеялом с головой. И всю ночь прислушивался, не упал ли на меня сверху паук. Иногда казалось, что он уже под одеялом и начинает меня кусать. Бывало, вскакивает кто-то со слабыми нервами, свет включает и ищет у себя в койке! Потом одного из нас фаланга действительно укусила за палец в самый ядовитый для нее месяц. Так как парень остался жив и даже ничего плохого кроме страха не натерпелся, мы перестали обращать на этих пауков внимание, наработавшись за день, спали как убитые.

   Рядом с палаткой протекал искусственный арык шириной около пяти метров и глубиной не менее двух. По нему вода текла на поливку совхозных овощных культур и в сады. В арыке водились красивые верховодки с хорошую ладонь, и летом мы любили ловить их на червячка, затем солили и сушили. В жаркие дни в арыке купались. Иногда здесь появлялись небольшие черепашки, самые настоящие, примерно с обеденную тарелку, они плавали по воде, мы ловили их, кто-то возил домой. Я не брал черепах домой, мне их было жалко.

   Нужно сказать прямо, наша жизнь в Вазиани не была похожа на армейскую. Я бы скорее назвал это трудовым лагерем, где перевоспитывают людей с ленцой. Мы много научились здесь делать, например, работать с топором, выполнять несложные плотницкие работы, вести кладку фундамента, штукатурить и т.д. У нас достаточно было отдыха на природе. Здесь была очень высокая густая трава, мы в палатке не успевали ее убирать, и в ней водились разные южные паразиты, о которых и говорить неприятно.

   Нас возили в Рустави зарабатывать цемент для строительства дома, мы разгрузили несколько вагонов цемента на железнодорожной станции Вазиани. Надевали респираторы, очки, брали лопаты и ссыпали цемент из дверей вагона вниз за рельсы. И уже со станции возили цемент на территорию дивизиона. Очень была тяжелая работа, а работать так приходилось целый день, и после нее кровавые круги от очков оставались у глаз.

   Однажды для своего строящегося дома ночью поехали и сняли шифер с какого-то заброшенного строения, встретившегося по дороге. Командовал у нас тогда капитан Остапишин, он сменил ушедшего на повышение подполковника Латыпова.

   Кроме купания, рыбалки, телевизора были и еще развлечения. Так, запомнились наши вояжи за помидорами и за виноградом в совхозные поля и сады. Обычно это происходило в выходной – воскресенье. Двое брали рюкзаки и шли за километр на охраняемые объездчиками поля. Конечно, подходили осторожно, старались не попадаться на глаза, а, увидев грузина на лошади, бегом сматывались. Поля и сады были огромные, а много мы взять не могли, поэтому сторожа больше пугали нас, никогда за нами по-настоящему никто не гонялся, думаю, что они нам сочувствовали. На пять-восемь человек приносили обычно два неполных рюкзака винограда и в такие дни не ходили за ужином, было не до него.

   С полтора километра от нас росла маленькая роща с абрикосами, правда, дикими, но их мы тоже с удовольствием ели. Там же ребята брали шелковицу, но я ее не любил и не ел, не знаю, что в ней находят хорошего, мне она была не по вкусу.

   Мы построили к холодам дом, нас стало больше на пять человек за счет демобилизирующихся в ноябре. Такой порядок частенько в армии практиковали в те годы: перед расставанием со службой солдат направляли для помощи в подразделения, где велись строительные работы. Однажды поехали ребята за песком, машину занесло на повороте, и она перевернулась. Лейтенант в кабине сломал руку, один солдат в кузове отделался ушибами, а другой погиб. Водителя Елкина отдали под суд, и вместо увольнения он попал за решетку. У нас был настоящий траур, приезжали родители погибшего. Все это даже вспоминать тяжело, мы очень переживали, хотя и знали друг друга всего несколько дней.

   Очень живописно выглядел наш дивизион в холодное зимнее время в конце декабря 1972 года. Наверное, это была одна из единственных такая снежная зима в тех теплых местах. Снег поднимался выше пояса, мы ежедневно делали дорожки по нужным направлениям: к умывальнику, в туалет, в сторону Вазианского летного полка для возможности принести пищу... Через пару недель мы стали замечать, что самая высокая гора, видимая с нашей точки, стала потихоньку меняться, усыпанная снегом вершина снизу начала темнеть, а вскоре снег остался только на самой верхушке. Так же и у нас на территории дивизиона снег потихоньку таял и появлялась земля, из которой на солнцепеке стали тянуться зеленые листики травы.

   Чечен Агатиев, который нас из Тбилиси привез, при капитане Остапишине стал мало управляем, дерзил командиру, однажды напился, попал на гауптвахту. Его каптерку капитан передал мне, вскоре мне присвоили смешное звание ефрейтора, а затем дали младшего сержанта. К концу года службы я стал сержантом. Только уже дома, в Ефремове, пришли документы на присвоение мне первого офицерского звания – младший лейтенант. А пока мы вкалывали на равных, копали ямы под фундамент дома для офицеров, ездили стрелять из автомата в боевой дивизион. Этот дивизион находился довольно высоко в горах, была весна и далеко внизу видны были стада коз с пастухами. Как на старинных кавказских картинах и в стихах великого Пушкина: