Текст книги "Мифы о России и дух нации"

Автор книги: Александр Горянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Пафос империи, магнит империи

Следующая особенность воззрений подданных Российской империи на свою страну состоит в том, что имперское чувство, самоотождествление себя с империей, было присуще не только русским с малороссами и белорусами, но и другим народам России. Как-то в Уфе я услышал три башкирские народные песни, названия которых очень красноречивы: первая называлась «Кутузов» , вторая – «Форт Перовский» , третья – «Сырдарья» . Ведь башкиры несколько веков участвовали в походах русской армии. Ну, «Кутузов» , скажете вы, это понятно: 1812 год, оборонительная война. Хотя, напомню, башкирская конница участвовала не только в обороне, она дошла до Парижа. А вот песни «Форт Перовский»  и «Сырдарья»  уже прямо отражают участие башкирских частей именно в имперских колонизаторских походах русской армии по присоединению Туркестана. Мы забываем, что башкиры входят в число российских народов – строителей империи. Сперва они участвовали в войнах России (еще при Алексее Михайловиче башкиры участвовали в походах на Крым и Литву) и присоединении новых земель, а затем – в заселении этих земель.

Я не пытаюсь упростить дело. Коль скоро речь зашла о башкирах, рассмотрим этот пример. Именно башкиры – один из самых много страдавших после присоединения к России народов. Но это присоединение произошло еще в 1552-57 гг., и «притирка»  длилась треть тысячелетия! В течение этого долгого, очень долгого времени башкиры испытали большое количество несправедливостей – от многочисленных отчуждений земель до налога на черные глаза. Это трудно даже представить сегодня, но при Петре I был и такой. Разумеется, башкиры не были лишь страдательной стороной. Они активно нападали на пришлых иноверцев. Как пишет лучший знаток истории русского расселения академик М.К.Любавский, в XVIII веке земли между Камой и Самарой (это примерно 400 километров волжского левого берега – А.Г.) подвергались постоянным башкирским нападениям. «Из-за этого не могли даже эксплуатироваться сенокосы и другие угодья, отведенные на луговой стороне Волги жителям нагорной полосы» .[88]88
  М.К.Любавский, «Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до ХХ века» , М., 1996, с. 279–280.


[Закрыть] Эти угодья оставались «не меряны и не межеваны» .

Российская власть не посягнула на самое главное – на вотчинные права башкир на землю (этим правам был посвящен ряд государственных актов – от «Оберегательной грамоты»  1694 года до закона об общественных башкирских землях от 15 июня 1882 года) и в отдельные периоды боролась с незаконной скупкой и самовольными захватами земель. Так, в 1720-22 военная экспедиция полковника Головкина сселила с башкирских земель 20 тысяч самовольно водворившихся там беглых – русских и мещеряков. Подавляя восстания Сеита Садиира, Миндигула, Батырши, Салавата Юлаева, российская власть искала сотрудничества со старыми башкирскими родами и с башкирским духовенством. В 1788 г. было учреждено мусульманское Духовное управление с функциями шариатского суда. Не будем забывать, что именно российская власть содействовала переходу башкир от кочевничества к оседлости, к земледелию, к рудному делу, что она на длительный период сделала всех башкир военным сословием с рядом привилегий и т. д. Все это и было «притиркой» . Совестливая русская литература, так и не ставшая буржуазно-охранительной, даже в начале ХХ века продолжала говорить об «угасающей Башкирии»(название книги Н.А. Крашенинникова 1907 года), хотя на самом деле тогда уже налицо был процесс, обратный угасанию[89]89
  Без сомнения, объективнее был «Новый энциклопедический словарь»  (т.19, Петроград, б.г. [1914], стб. 487), констатировавший в те же годы, что башкиры «уже пережили критический момент приспособления и теперь успешно развиваются» .


[Закрыть] – быстрый рост башкирского населения (в 1914 г. башкир было едва ли не больше, чем сегодня), а многое из того негативного, о чем писал Крашенинников, лежало на совести башкирской знати. «Притирка»  дала свои плоды, и разумные люди ценили эти плоды, дорожили открывавшимися возможностями. Хотя, конечно, всегда есть люди, для которых былые обиды заслоняют все.

Советские историки вбивали нам в сознание какие-то нелепые представления о мертвящем единообразии дореволюционной России. К тому же наши представления о ней окрашивались окружавшим нас единообразием всего советского, когда все школьные программы по всей стране одинаковы, когда все административное устройство одинаково. Это наводило на мысль о естественности такого состояния, начинало казаться, что и в исторической России едва ли могло быть иначе.

Еще один штрих в картине асимметричного устройства империи – это национальные части, вроде «Дикой дивизии» , в составе русской армии. Одновременно это еще одно доказательство того, что большинство народов России ощущали свою слитость с империей, не отделяли себя от нее. Официальное имя дивизии было другим – Кавказская туземная, она состояла из Дагестанского, Татарского (т. е. азербайджанского), Чеченского, Ингушского и т. д. конных полков. Ингушские, лезгинские, чеченские, ногайские, черкесские, кабардинские (не говоря уже о христианах – осетинах, грузинах, армянах, абхазцах) и т. д. дворяне сплошь и рядом были офицерами и генералами русской армии.

Выше я упоминал казачьи войска, которые уже сами по себе разрушают картину единообразия. Но ведь помимо казачьих войск из великороссов и малороссов, было Ставропольское калмыцкое войско (с 1739 года), Башкиро-Мещерякское войско (с 1798 года), калмыцкие Астраханские полки (с 1811 года), Ногайские полки (с 1811 года), Туркменский конный дивизион (с 1885 года) – и все они являлись казаками, причем это был абсолютно общеизвестный факт, входивший в круг элементарных представлений российских подданных о своем отечестве.

Татары, мордва, чуваши, удмурты, поляки, русские немцы (как один из российских народов), молдаване, армяне, грузины, карелы, латыши, эстонцы, евреи – собственно, почти все народы тогдашней России – сыграли активную роль в заселении окраин империи. Значит, и эти люди не отделяли себя от империи, а империя не отделяла себя от них. Интересно, что в начале века в число самых активных строителей империи входили поляки – и отнюдь не одни лишь потомки ссыльных. Это особенно симптоматично в связи с тем, что собственно Царство Польское (у нас только что об этом шла речь) оставалось не поддававшейся интеграции частью империи.

Трудно реконструировать то, как обычный человек воспринимал «пафос империи» , но это чувство, совершенно неведомое жителям малых стран, бесспорно составляло часть его самоощущения. Он твердо знал: его страна безмерно велика и могущественна, «привольна»  и «раздольна» , в ней великое множество народов и языков. Все прочие страны мира меньше России, что вызывает их зависть, однако врагам никогда ее не одолеть. Русские народные песни полны ощущения простора: «Степь да степь кругом, путь далек лежит…» , «Вниз по матушке, по Волге, по широкому раздолью…» , «По бескрайнему полю моему…» , «Вижу чудное приволье, вижу нивы и поля – / Это русское раздолье, это русская земля<…> / Вижу горы и долины, вижу реки и моря – / Это русские картины, это родина моя» .

Шестая важная подробность. Жители России ясно осознавали (и это не могло не влиять на их отношение к собственной родине), что живут в стране, куда люди всегда переселялись извне и, видимо, будут переселяться впредь. Я уже писал об этом в данной работе,[90]90
  См. об этом выше, в главке «В какую сторону бежали люди?» .


[Закрыть] приводя цифры переселенцев (в общей сложности 4,2 млн чел. за 87 лет между 1828 и 1915 гг., в т. ч. 1,5 млн чел. из Германии и 0,8 млн из Австро-Венгрии). К этому можно добавить следующее. Как во всякую желанную страну, в Россию направлялась большая неучтенная иммиграция. Скажем, многие думают, будто наши «понтийские»  греки – потомки чуть ли не участников плавания Язона за Золотым руном. На деле же, в основном (исключая греков, живших в Крыму еще во времена Крымского ханства), это люди, переселявшиеся в русские владения в течение XIX века, вплоть до первой мировой войны, из турецкой Анатолии и из собственно Греции. Причем переселявшиеся, в большинстве, мимо пограничного учета и контроля, у них были свои пути.

Были очень большие скрытые переселения персов, китайцев и корейцев. То есть, вместо 4,2 млн. человек, речь вполне может идти, скажем, о 5, а скорее даже о 6 миллионах иммигрантов.

Конечно, не надо упрощать, имела место и мощная эмиграция. В сумме за те же 87 лет из России выехало 4,5 млн. человек. Если не брать неучтенный въезд в Россию, выходит, что выехало даже больше, чем въехало (если брать, то меньше). Но интересно, что половину уехавших составили поляки и евреи Царства Польского – той самой, так и не интегрированной части империи, которую часто даже не включают в российскую статистику. Тем важнее понять, кто составил вторую половину. Оказывается, евреи и поляки впереди и в ней.[91]91
  В.М.Кабузан, «Эмиграция и реэмиграция в России в XVIII – начале ХХ века» , М., 1998.


[Закрыть] За ними следует группа, о которой часто забывают – это семьсот тысяч горцев Кавказа, крымских татар и ногайцев,[92]92
  Там же.


[Закрыть] не от хорошей жизни выехавших в прошлом веке в Турцию, к единоверцам. Другими словами, уезжали те, кого Россия обидела, те, кто ощущали себя, справедливо или нет, поставленными в положение людей второго сорта.

ЖЕЛАННАЯ ИЛИ ПОСТЫЛАЯ?

Почему я задерживаюсь на этом вопросе? Говоря о самоощущении подданного Российской империи 1914 года, очень важно уяснить, воспринимал ли он свою страну как желанную или, наоборот, как постылую. Он постоянно видел иммигрантов – от персов-«тартальщиков»  на нефтепромыслах до держателей модных магазинов на Кузнецком Мосту. В данном контексте можно оставить за скобками вопрос о его отношении как к уезжающим из России, так и ко вселяющимся в нее.

Из России тогда, как и сейчас, легко уезжали люди образованные (независимо от языка и веры), но не чувствовавшие своей принадлежности, привязанности к стране. Это, вообще говоря, уважительная причина. Насильно мил не будешь, а отсутствие чувства принадлежности отбивает у человека охоту обустраиваться на месте, строить долговременные планы, что-то затевать, служить, делать карьеру. По данному пункту сходство с сегодняшним днем заметнее, чем по остальным, хотя установка на положительную оценку своей страны была тогда много выраженнее, чем ныне.

Характерно и то, среди эмигрантов было мало русских. Это ведь интересно, не так ли, почему за океан, преодолевая страх перед чужим языком и нравами, устремлялись из Европы сотни тысяч, а то и миллионы итальянцев, греков, шведов, немцев, венгров, румын, сербов и так далее (перечисляю этносы, никак не ущемленные у себя дома), и почти не ехали русские? Визовых трудностей в то время не было, да и выезду препятствия не чинились, заграничный паспорт стоил 7 рублей. Горожанину даже не надо было самому за ним ходить, можно было дворника послать и он бы вам этот паспорт доставил. Стремления за океан не было потому что Сибирь, Дальний Восток, Алтай, Урал, Туркестан, Новороссия сулили не меньший набор возможностей, чем далекая, сомнительная, иноверная, иноязычная – короче, малопривлекательная страна за океаном. Зачем, если ты у себя на родине можешь получить кусок еще нетронутой земли, создать артель, заняться предпринимательством, промыслом (хоть золотодобычей, как в Калифорнии), торговлей, ремеслом, сделать карьеру, нажить состояние? Особенно после 1905 года, с появлением всего набора прав и свобод.

Самоощущение предреволюционной российской интеллигенции было достаточно противоречивым. Частично его отражает журналистика того времени – в основном скептичная и желчная, почти как сегодня. Лишь обратное зрение помогло многим людям с запозданием разглядеть в образе ушедшей России то, что они, увлеченные выискиванием ее изъянов и пороков, не сумели вовремя увидеть и оценить. Это обратное зрение дарили литературным персонажам. Герой написанного в 30-е годы в эмиграции романа Марка Алданова «Ключ»  говорит (согласно сюжету, зимой 1916-17): «Вы говорите, мы гибнем… Возможно[93]93
  собеседники, не ведая о самосбывающихся пророчествах, обсуждают тему «страна катится в пропасть»


[Закрыть]… Во всяком случае, спорить не буду. Но отчего гибнем, не знаю. По совести, я никакого рационального объяснения не вижу. Так в свое время, читая Гиббона, я не мог понять, почему именно погиб великий Рим. Должно быть, и перед его гибелью люди испытывали такое же странное, чарующее чувство. Есть редкое обаяние у великих обреченных цивилизаций. А наша – одна из величайших, одна из самых необыкновенных… На меня после долгого отсутствия Россия действует очень сильно. Особенно Петербург… Я хорошо знаю самые разные его круги. Многое можно сказать, очень многое, а все же такой удивительной, обаятельной жизни я нигде не видал. Вероятно, никогда больше и не увижу. Да и в истории, думаю, такую жизнь знали немногие поколения» .[94]94
  М.Алданов, «Ключ» , М., 1991, с. 128


[Закрыть]

И еще одна цитата. «Наверное, все то, что произошло потом, отчасти и стало возможным из-за этой атмосферы эксцентрического, аффектированного великодушия и благодушия, охватившей российское общество в первые годы нового века»  (Дмитрий Швидковский, Екатерина Шорбан, «Московские особняки» , М., 1997, с. 39).

Вообще сводить интеллигентское восприятие России начала века только к мании выискивать ее изъяны и пороки было бы неверно. Есть множество свидетельств, что именно в то время все больше людей «из общества»  пересматривали свое отношение к собственному отечеству в лучшую сторону, отдавая дань происходившим в нем переменам, начиная ценить то, к чему их отцы еще были равнодушны. Подобными настроениями, как известно, пронизана культура Серебряного века, но гораздо более содержательный пласт позитивных оценок и описаний мы встречаем в мемуарной литературе.

Порой даже одна мимолетная фраза может заключать в себе очень много. «Отношение к русскому правосудию, как к самому справедливому и честному в мире, еще твердо держалось; не сразу можно было осознать, что все коренным образом изменилось, и такое замечательное учреждение, как русский суд – тоже» . Это напоминание о ясной и непоколебимой уверенности людей ушедшей России в своем суде, уверенности, которая не свалилась с неба, а покоилась на всем их жизненном опыте, я процитировал из книги воспоминаний Нины Кривошеиной «Четыре трети нашей жизни»  (М., 1999, с 31).

Увы, 22 ноября (5 декабря) 1917 года главный из красных бесов одним росчерком пера отменил весь Свод законов Российской империи. Сегодня мало кто осознает, что этот акт – один из самых разрушительных и страшных даже на фоне остальных страшных преступлений большевизма. Последствия этого акта будут сказываться, вероятно, и весь XXI век. Нынешняя Дума бьется в конвульсиях, заново (и часто неудачно) изобретая земельное, залоговое, вексельное, наследственное, переселенческое, национально-административное и десятки других видов законодательств, тогда как другие страны пользуются сводами своих законов двух– и трехвековой давности, понемногу их обновляя.

ДУХ И САМООЦЕНКА РОССИЙСКОГО ЧЕЛОВЕКА 1914 ГОДА

Но, возможно, наиболее радикальное отличие нынешнего усредненного российского самоощущения от самоощущения человека 1914 года кроется в совершенно ином состоянии духа. Прежде всего, Российская империя (в лице своих подданных) чувствовала себя страной грозной и молодцеватой. Это чувство не могла поколебать даже неудачная японская война, ибо велась она, по народному ощущению, как-то вполсилы и страшно далеко, в Маньчжурии, на чужой земле. Мол, если бы Россия сильно захотела, напряглась, от японцев бы мокрое место осталось. Надоело – вот и бросили эту войну, не стали вести дальше. Не обсуждаю, так это или нет, говорю о преобладавшем настроении, хотя, разумеется, присутствовали и досада, и горечь, и разочарование.

Эта уверенность в русском превосходстве над остальным миром хорошо описана Буниным. Он рассказывает про мещанина, у которого снимал квартиру. Это был, я думаю, вполне распространенный тип врожденного, органичного, естественного патриота, которому не надо было приходить к своему патриотизму путем каких-то мучительных поисков. При слове «Россия» , пишет Бунин, у него непроизвольно сжимались желваки, он бледнел. Не исключаю, что бунинский мещанин был ксенофоб и ограниченный человек. В данном случае это нисколько не важно – таковы были простые люди кануна Первой мировой войны в большинстве христианских стран. Важно другое: когда народ непоколебимо уверен в своей стране, ему не страшны никакие трудности. Сказанное справедливо даже для тех случаев, когда эта уверенность основана на неполном знании, неосведомленности или даже наивности.[95]95
  в 1918 году – А.Г.


[Закрыть]

Уверенность всегда гипнотизирует. В начале века, в связи с пуском Транссибирской магистрали, большая группа иностранных журналистов проехала по ней до Иркутска и обратно. От них едва ли могли ускользнуть отсталость бытовых условий и другие минусы тогдашней России, но все статьи (до 150!), отправленные иностранными журналистами с дороги в свои газеты и журналы, оказались крайне благожелательными, а многие и просто восторженными. Да, рукотворное чудо впечатляло, но еще больше впечатляли сила духа молодой и бодрой нации. Особенно отличились французские журналисты. Один из них писал, что история поставит постройку Великого Сибирского пути по своему значению сразу после открытия Америки, другой увидел в дороге гарантию будущего полного русского экономического господства на Востоке. И подобные высказывания не казались тогда излишне смелыми.[96]96
  Подробнее см. в моей статье «Величайшая из дорог» , Русская мысль (Париж). № 4148 (7 – 13 ноября), 1996.


[Закрыть]

Раз уж я затронул эту тему, добавлю, что для своего времени прокладка дороги от Урала до Тихого океана была абсолютно выдающимся достижением. По своему значению она вполне сопоставима с высадкой человека на Луне. Достаточно сказать, что второго широтного пересечения Азии нет в полном смысле слова и по сей день, хотя великих проектов было немало. Российскую историю вполне можно делить на время до Дороги и время с Дорогой. Дорога стянула великую страну в единое целое, консолидировала её, спасла от распада в страшное пятилетие 1917–1922 гг.

Если сравнить историю ее строительства (Транссиб был заложен в 1891 г., а уже через десять лет, в 1901-м, пошли поезда Петербург-Владивосток) с той тягомотиной, в какую вылилась прокладка вдвое более короткого БАМа (строительство велось с перерывами в 1932–1951, возобновлено в 1974 и не закончено по сей день, ибо Северо-Муйский тоннель будет открыт для движения, говорят, только в 2002 году), да еще с поправкой на технический прогресс за столетие, то на этом примере напрашивается вывод, что советская созидательная энергия оказалась примерно вдесятеро слабее имперской. Это очень хорошая иллюстрация к обсуждаемой теме.

Российская империя буквально вибрировала витальной энергией, и понятие «серебряный век»  (на самом деле, воистину золотой) приложимо не только и не столько к литературе и искусству, но практически ко всему, в чем она проявила себя перед своей нелепой гибелью.

Я не утверждаю, что позитивный дух пронизывал в ушедшей России всё и вся, так не бывает нигде. Как в любом обществе, было полно социально ущемленных. Более того, задним числом видно, что стремительное капиталистическое развитие маргинализировало избыточно многих. Социологи утверждают, что когда число людей, считающих, что терять им нечего, достигает пяти процентов, это уже очень опасный уровень. Как показали ближайшие годы, Россия кануна Первой мировой войны подошла к этому уровню или его превысила. Пять процентов населения в то время – это примерно 7 млн. человек, огромное количество. Сперва события 1905-07 гг., а затем безнаказанность и ожесточение гражданской войны дали этим людям возможность реализовать свою разрушительную энергию, и какую! По сравнению с ними сегодняшние маргиналы (к счастью) производят впечатление людей с вынутым стержнем.

Но благоприятный, казалось бы, фактор – высокая самооценка нации, как следствие ее растущей витальности и энергетики (даже при наличии некоей негативной составляющей – а где ее нет?), оказал в судьбоносный миг дурную услугу этой нации. Воистину, иногда стране полезно быть менее уверенной в себе. Всеобщая вера в русскую силу и несокрушимость бесспорно оказывала давление на действия людей, принимавших решение о вступлении России в войну 1914 года. Эта вера била через край. Буквально каждый, кто описывает день объявления войны, вспоминает об энтузиазме, охватившем решительно всех, о ликующих толпах на улицах. Сомневающиеся и пессимисты так себя не ведут.

Если бы Россия 1914 года жила своим нынешним самоощущением, то, конечно, остереглась бы ввязаться в ту войну, самую роковую в своей истории. Это, наверное, единственный возможный плюс низкого духа нации. Все остальные последствия низкого духа негативны.

Вовсе не хочу этим сказать, что россияне образца 2000 года плохи или тем паче безнадежны. Не устаю повторять, что они совершили чудо, преодолев коммунизм. Они обнаружили немало неожиданных и замечательных качеств.[97]97
  См. об этом выше, в главке «Поправки к образу России»  и далее.


[Закрыть] Но все это не отменяет того факта, что их дух сегодня непозволительно низок.

Они бесконечно далеко ушли от себя самих образца 1986 года, и о том, чтобы вернуть их в прежнее состояние, не может быть и речи. Но нас сейчас больше интересуют сопоставления с другим годом, 1914-м. Интересует, можно ли перебросить мост над этой пропастью? Отвечает ли наш современник с его, прямо скажем, иным восприятием своей страны, идеалу воссоздания ценностей ушедшей России?