Текст книги "Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский"

Автор книги: Александр Вельтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Глава IV

Между тем Филипп был уже избран в Архистратиги всей Греции; за ним уже несли знамена всех союзных городов, и народ кричал: ура! Городской магистрат хотел от имени всей Греции угостить его; но Филипп, не ожидая пира, отправился; я за ним– и приехали мы в город, где назначена была его свадьба, и которого имени не припомнит и сама История.

Никто еще не знал, кого избирает Филипп в супруги себе, как Архистратигу Греции; но нужно было только взглянуть на праздничное лицо Стратега Аттала, чтоб догадаться, в чем состоит дело. А дело состояло в том, что Клеопатра, низенькое, кругленькое создание, одарено было от природы очами, которые по Офсальмографии принадлежали к первому разряду очей, называемому Евреями ganz fein и у которых на каждом шагу есть Офсальмозулос[50]50
  Οφσαλμοδωλος – Servus qui inspectante hero se gravum praestat.


[Закрыть]. Это-то низенькое создание, которого все части принадлежали не к Планиметрии, а к Сфереометрии, сделало и Филиппа своим Офсальмозулосом. Клеопатра была, по сказанию одних, сестрой Аттала, а по сказанию других, племянницею; которое из этих сказаний вернее, мы не будем исследовать.

Филипп приехал в город, где она обитала, и пиры загорелись.

Не буду описывать Филиппа-жениха; на лице его разлился пурпур от радости, и весь он облекся в пурпур и злато. Он был крив, он был хром, но все недостатки исчезли в блеске.

Обряд был совершён торжественно. А торжество описывать глупо; ибо каждый читатель может представить себе прекрасный день, с горячим солнцем, стадо быков и овнов, увенчанных цветами и ведомых на жертву, толпы народа, блеск одежды, говор и шум, растерянные глаза, вместо шествия– поездку, – ибо Филипп не хотел хромать всенародно, – и наконец все, что только нужно для пышности, для важности, для ослепления, для удивления, словом, для людской причуды; ибо без её ходуль нельзя обойтиться ни уму, ни глупости; на ходулях ум и глупость ходят друг к другу в гости.

Приехал и Александр на свадьбу к отцу; но не много мрачен.

Когда Филипп и Клеопатра, водимые возвратились в палаты, горожане поднесли им на подносе, прянишный город хитро испеченный, со всеми принадлежностями: в храмине, покрытой сусальным золотом, сидели на престоле молодые; вокруг молодых, весь причет; на дворе колесница четырёхконная, коровы, овцы, павлин, петух и куры, – все так хорошо, что жаль было бы съесть.

Сели за стол. Пир шел добрым порядком, и кончился бы добром; но Аттал, брат и дядя Клеопатры, опьянел от вина и от радости, забылся, поднял чашу на голову и произнёс:

– Да помолятся Македоняне богам, о даровании Филиппу законного наследника от нового брака!

Разнеженный Филипп поцеловал в чело Клеопатру, сидевшую подле него на пуховом постланце; но Александр грозно вскинул очи на Аттала, и – хлоп его золотым стаканом, полным вина, прямо в лицо.

– Пей, собака, за здоровье законного сына! беззаконный тебе подносит! – произнес он, поднявшись с места и выходя вон.

От меткого удара, в Аттале вспенилось все выпитое им вино, и пена выступила из уст.

Дерзкий Аттал также схватился за стакан; но меч Александра разнес бы Аттала на двое, как в последствии Гордиев узел, метафору Азии, если б его не удержали.

Клеопатра вскрикнула, упала в обморок; Филипп хотел встать на ногу, но и здоровая нога ему изменила: он повалился снопом на Клеопатру. Все пришло в смятение: шум, вопль и брань по всей светлице.

Александр, отбросив от себя всех удерживающих справедливый его гнев, вышел вон истинной грозой мира; ибо в это время потряслась земля и просыпалось несколько звезд с неба.

Чтоб удалить Аттала от мщения Александра, Филипп отправил его Пармениону, начальствовавшему флотом, готовым вызвать на бой Персию.

Но с этого времени началась вражда у Филиппа с Олимпиею, которая уехала с сыном и дочерью из Македонии к брату своему Александру Царю Эпирскому.

Я поехал с ними, и был свидетелем, как хитрая Олимпия, желая овладеть вполне братом своим, для восстановления его против Филиппа, старалась влюбить его в Фессалину, и даже сама предложила ему жениться на ней.

Не любить такое существо, как Фессалина, значило бы, не любить творца в красоте его творения.

Дядя без памяти влюбился в племянницу; но это-то и разрушило замысел Олимпии, ибо Фессалина, ненавидя своего дядю в виде своего обожателя, и не зная, как отделаться от его преследований, воспользовалась Кроновым законом, по которому дочь, без воли отца и матери, не имела права выходить замуж, – и сказала ему, что без воли Филиппа она его любить не может.

Что было делать Царю Эпирскому? – восстать на Филиппа, по требованию сестры, значило восстать против собственного сердца…. Это невозможно; притом же Фессалина сказала, что она папеньку любит.

Он думал, думал, каким бы образом сделать, чтоб и волк был сыт и овца цела, – и придумал.

– Послушай, сестра моя почтенная, – сказал он Олимпии, – чтоб объявить войну Филиппу, мне необходима какая-нибудь причина….

– Так тебе мало причины, что сестра твоя презрена, оклеветана, и твой племянник назван незаконным сыном, – возразила Олимпия.

– Оно так, но объявить за это войну, значит подвергать тебя и Александра общему позору… хорошо ли это?… однако же я придумал причину, я вот что сделаю: ты знаешь, что «по голосу узнается песня» – я пошлю к нему посла требовать руки Фессалины; требовать, а не просить… понимаешь?… Гордость Филиппа не вынесет этого, я получу вернейший отказ, и тогда с Богом, за оружие!

– Не худо придумано – сказала Олимпия; я согласна на это, но с тем, чтоб войска твои между тем собирались и готовились к войне. Без сомнения, без сомнения! я расположу даже их по границе, чтоб внезапно, неожиданно напасть на Македонию! – сказал Александр Эпирский, выходя от Олимпии.

Немедленно же отправил он посла к Филиппу, испрашивая у него согласия на брак свой с Фессалиною.

Филипп, имевший причину думать, что Олимпия восстановит против него своего брата, опасался войны с Эпиром; война могла расстроить все успехи его, и остановить поход в Персию; он готов уже был искать всех средств к предупреждению этой войны, как вдруг явился посол из Эпира.

– Только счастие творит подобные вещи! – вскричал Филипп, прочитав послание своего шурина.

Немедленно же он отвечал ему:

«В Могилянах назначил я собраться властям всей Греции и подвластных мне народов, для совещания о походе в Персию; туда же ожидаю и тебя с невестой, ожидаю Олимпию и Александра».

Всякий может вообразить, как поражены были этим ответом Олимпия, Фессалина, и даже я; только Александр Эпирский не мог скрыть своей радости.

– Что это значит? – вскричала, Олимпия – ты рад этому? ты рад новым сетям, которые Филипп всем нам расставляет!

– Помилуй, сестра, еще бы я не радовался, что это так кончилось; не сама ли ты видишь из письма Филиппа, что под знамена его со всех сторон стекаются воины; а у нас поход в Персию и в соображение не входил. Филиппу стоит только поворотить все силы на меня; что-ж бы сделала толпа Эпиротов в подобном случае? Предоставь все мне и времени. Когда Филипп, уверенный в безопасности своего царства, отправится за море, в Персию, тогда можно будет предпринять что угодно… а теперь… пусть Филипп даже считает меня правою своей рукой….

– Правою рукой, которою он будет сморкать себе нос! – вскричала озлобленная Олимпия.

Это не помешало брату её делать сборы к свадьбе, а Фессалине исполнить волю отца.

Олимпия не поехала на свадьбу, я также не поехал: мне горьки были слезы Фессалины; притом же, зная ожидавшую судьбу Филиппа, я не хотел быть свидетелем его конца. Познакомясь короче с волхвом Нектанетом, я хотел воспользоваться его рассказами про древние события.

Он говорил, что Ель-Маг имел трех внуков, что эти три внука были трех различных мнений на счет изображения Творца: – Шам говорил, что должно изображать его Тайной произраждающей; Сем говорил, что должно изображать подобием человеческим; a Jao говорил, что должно изображать яйцом, или кругом, как изображением произрождения и беспредельности.

Различные мнения разделили сыновей Ель-Мат, и они поселились в разных частях света.

Подобные вещи, извлечённые из книг Трисмегиста, рассказывал мне волхв; эти басни были довольно любопытны, и тем более нравились мне, что в них не было излишней аллегории.

В продолжении двух недель, Нектанет рассказал мне тьму вещей, в роде «l’antiquité embrouillée» Монфокона, и прочих ученых толкователей древности.

Как вдруг Олимпия получила страшное известие, что Филипп убит своим пажом Павзанием. Притворно или нет, только она вскрикнула и без памяти покатилась на пол. В кратких словах гонец рассказывал событие:

«Когда обед свадебный уже кончился, и с наступлением ночи повезли торжественно лики богов на сцену Феатра, где Неоптолем, громогласный певец Трагузии, или деяний божиих, готов был, между прочем, по наставлению Филиппа, предсказать победы над Персами, сам Филипп, облаченный в сребротканую одежду, шел за гостями своими, сопровождаемый только пажом Павзанием; дорога в Феатр из Двора Царского шла чрез сад…. Еще не успели все подняться на крыльцо, как вдруг раздался назади стон, – Филипп лежал уже на земле, окровавленный, с кинжалом в боку!

Его понесли в палаты, а за Павзанием, который исчез, и на которого падало подозрение, послали погоню. Вскоре его и поймали, но Пердикк, не дав ему произнести слова в оправдание, поразил мечем своим».

– О, нет, это не Павзаний, не Павзаний убил его! – вскричала Олимпия – Греки…. Аттал…. Клеопатра убили его! – своего щенка Корана хочет она назвать наследником Филиппа?… нет!.. у него есть наследник Александр!..

– Мщение! Кровь за кровь… коней!.. в Могиляны!..

– Гони! повторяла она на каждом шагу каруцарю– Гони! покуда враги не провозгласили царем щенка Корана! – и кони, мчавшие колесницу её, перегнали коней Фебовых.

На другой день она была уже в Могилянах.

– Еде Александр, Царь Македонии и Греции? – вскричала она к толпе народа, подъехав к крыльцу.

Но эти слова были уже опоздавшее провозглашение Александра наследником Филиппа.

Смерть отца, событие возмутившее Пир, готово было возмутить и царство; но Александр собрал войско на площади города, бросил щит свой на землю, встал на него, и произнес громким голосом:

– Филипп умер! но власть его не умерла, покуда в руке его сына железный скипетр с острым лезвием!

– Ура! да здравствует Царь Александр! – воскликнуло войско и народ, и подняв его на щите, понесли по городу, провозглашая наследником власти Филипповой.

– Я помяну Филиппа! – повторяет Олимпия, сзывая гостей на тризну.

Столы браные поставлены вокруг могилы. Олимпия усаживает гостей; Клеопатру и всю родню Аттала в первые места…. Им первым подносят на золотом блюде мясо, осыпанное пшеном сарацинским.

– Вкусно ли мясо, Клеопатра? – говорит Олимпия – и очи её разгораются, щеки пылают. – Вкусно ли мясо? ешь, Клеопатра, помяни Филиппа сладким куском!..

Клеопатра молчит – но и её очи горят и щеки пылают.

Разносят вино. Клеопатре на особом подносе – золотой бокал. Она берет его.

– Пей, Клеопатра, испей во здравие наследника Филиппова! – говорит Олимпия.

Клеопатра, трепеща, подносит бокал к устам и прикасается к нему устами, но не может пить: уста её, как окровавленные, дрожат, ей тошно.

– Тебе не нравится мое угощенье, Клеопатра! – говорит Олимпия страшным голосом. – Ты верно не любить родной крови? ты любишь только чужую кровь!..

Бокал выпал из рук Клеопатры, румяный пенистый напиток хлынул на стол, брызги окропили всех…

– Кровь! – вскричали все с ужасом.

– Ты, злодейка, ты пролила кровь своего сына, Клеопатра! Возьмите ее! возьмите и этих великих Киров!

Стража окружила Клеопатру и всю родню Аттала, и увлекла.

– Ты отмщён, Филипп! – вскричала Олимпия, поднимая бокал и выпивая его.

Ужас окаменил всех присутствующих. Только Александр взглянув с упреком на мать, вышел из-за стола, и удалился от могилы в ряды воинов; знамена полков преклонились пред ним.

Глава V

 
О, Александр, ты был не человеком,
Ты воплощенной был судьбой!
Чернь, как рабыня шла за веком,
А век, как раб, шел за тобой!
 

Да, Александр был не человеком: он был волей, все остальное было покорностью.

Представьте себе величественного юношу в Албанской одежде, в золотой броне, сверх снежной рубашки, по которой стелются ремни пояса, обложенные золотой чешуёй… накиньте на него Финикийскую багряницу, и увенчайте короной!.. Это будет только очерк пред его изображением.

Греция готова была уже склониться пред ним; и Демосфен, узнав о смерти Филиппа, обратился снова от обыкновенного моря к морю народному, в Фивы; пришел на площадь трибуны, по выражению Эсхина, «теми же самыми ногами, которыми бежал с сражения при Херронее», забросал всех звучными словами, преисполненными ситы, сигмы и омикрона, взбурлил умы, и, Греция хотела замахнуться на Александра; но он одним ударом отбил ей руки как истукану. Взглянув с горестию на осколки меча своего и на раздробленный щит близь развалин Фивских, Греция разошлась снова по рынкам, лицеям, академиям и вообще по садам своим, учиться мудрости, сбирать виноград и делать любимое вино Кумиров.

Разгромив Фивы, так что на золотых кумирах пот выступил градом и воды озера Дирки, обратились в кровь, упрекнув столетнего дурака Диогена, что он слишком широко живет, и что для помещения его достаточно бы было бочонка, – Александр объявил войну Персии. Это было торжеством для Нектанета и Греков; давно жаждали они мщения за насилие Худаманов и Охов; даже Демосфен, выпив вина Ку-мирос из золотой чаши, присланной ему Александром в подарок, запел песню на Македонский лад.

Все народы, подвластные Александру, стеклись к нему под предводительством Царей своих.

Здесь и я, подобно Мэльзигену, воскликнул бы:

«Воспой о богиня гнев Александра Филиппова сына!»

Но это не в духе времени. Тридцать пять тысяч войска и штаб, состоящий из Царей и Философов! – какая слава!

Не упоминая о Стратигах Птоломее, Аристовуле, Парменионе, Антипатере и прочих….

Не упоминая о Вельможах Эффестионе, Кратине и Еригии, я опишу главных лиц, составлявших штаб Александра. Начальником Исторического отделения, по части военного журнала, назначен был Евмен Кардийский, имевший способность даже проигранному сражению дать победный вид.

Ксеноклес назначен был начальником Комиссариатской Комиссии.

Бэтон и Диогнет – начальниками Типографических отделений, для съемки мест сражений и пути побед.

Онезикрит Егинский, стратегическим Историком военным Архитектором, Динократ известный по своему предположению: иссечь из горы Атта, или Атоса лик Александра.

Пиррон Елийский, назначен был походным стихотворцем, и сверх того тут Хорил, говорящий стихами, и получавший жалованье: за остроту в стихах по червонцу, а за плоскость в стихах по оплеухе.

Неократ был при штабе сочинителем бюллетеней и речей.

Апеллес живописцем, Лизипп походным Скульптором, а Пирготель начальником литейного и монетного походного заведения.

Главным жрецом был Аристандр; он знал Патоскопию, таинственную науку, как по печенке жертвы предузнавать будущность.

Феатристы, или актеры были Фессал и Афннодор.

Всех философов и искусников, бывших при Александре, невозможно перечесть.

Ученые и переводчики, имевшие различные должности: были Ксенократ, Калистен, Анаксарх, Клеон, Гиероним, Динон, Клитарх, Марсий, Эфипп, и, тьма, тьма других, с медной каламаре за поясом.

Я забыл сказать, что при Александре телохранителями были кирасиры, вооруженные длинными в 24 фута копьями, называемыми гиерегиирами; греки называли этих кирасир сариссофорами т. е. носящими латы и копья.

Перед походом, Александр выписал из Мегары и Аристотеля, который хотя был уже женат, но не мог отказать Александру, ученику своему. Европейские Историки ни слова не говорят о том, чтоб Аристотель был в походе с Александром, но мне поверят читатели: я в свидетели приведу весь Восток, который говорит, что «при Александре Визирем был филайсуф Аристу, сын лекаря; что с 7 лет Аристу начал изучать Грамматику, Риторику и Поэзию; что потом учился он философии у Ифлатуна 20 лет, и удостоился быть в числе Элахиунов, т, е. Филайсуфов Богословов, и что он основал учение, называемое Магиайюн, и сочинил сто книг о разных предметах, а книгу Гессал ел галеб ве ель маглуб, т. е. поведение победившего и побежденного– сочинил именно для Александра».

Таким образом, в стан Александра прибыл и Аристотель, и удивил всех Философов новым способом писать гусиным пером с раскепом, а не калямом.

Должно упомянуть, что перед начатием войны, Александр собрал военный совет, для совещаний о походе в Персию. Все согласны были с мнением Александра, начать войну без отлагательства стратиги Антипатер и Парменион, советовали Александру прежде жениться и прижить наследника царству, а потом уже начинать столь важное предприятие. Но Александр отвечал им, что он и во время похода может приобрести себе законного наследника, и что для подобной вещи нет большой необходимости сидеть на гнезде.

Кто не знает, что Александр имел долгое время отвращение от женщин? Олимпия, опасаясь, что он одержим наследственно, или от природы, Скифским недугом, тщетно испытывала его по совету Нектанета, соблазнами Каликсены: Александр был лед, но не таял от пламени объятий.

Но это сказка, обратимся к делу.

После огромного жертвенного пира, продолжавшегося 9 дней, Александр, поручив правление Царства Антипатеру, двинулся с войском к Геллеспонту. Покуда войско садилось на суда, он с 50 ладьями, переплыл Святой проток, против Трояды, и первый, вступив на землю Илиона, вонзил копье в тело Азии.

 
И вот, раскрылась книга Азии
Грядою яхонтовых стен…
 

– О Zevs! – вскричал Аристотель.

 
Я двадцать лет сидел в Гимназии,
Но не видал таких писмен!
Так! это колыбель святая!
В ней возлелеян человек!
Вот долы – грань святого рая,
Вот горы, где пристал ковчег!..
 

И Аристотель облобызал землю.

Прибыв к храму Афинеи Троянской, Александр совершил жертвоприношение и поменялся с Минервой оружием: снял с нее панцирь, шишак золотой с изображением Сифии премудрости, щит с изображением и описанием дел Ареевых, и, отправился вперед.

Между тем Персы торопились на встречу к нему. Близ города Адраста, они приветствовали его стрелами на которых было написано золотыми буквами: просите пощады! – но Александр…

О, он дивный человек! вопреки стратегических правил, он перешел чрез реку Гранцу, и оставил ее у себя в тылу. Он говорил: «когда человек окружен со всех сторон бедою, то ищет спасения только в победе и в славной смерти!»

По давнему греческому обычаю помножать число неприятельских войск на 10, и по Персидскому своих собственных чуть-чуть не на целый Гезар, – Трог Помпей пишет, что Персов, посланных Дарием на встречу Александру, было 600 тысяч.

Александр не считал их, и разбил в прах 10 тысяч всадников и 100 тысяч пехоты, встретивших его; 12 тысяч положил на месте, 20 тысяч взял в плен; сам же лишился только 9 человек пехоты и 120 всадников. Великий человек, подобный Александру, не может и не должен нести больше этой потери.

Пятьсот тысяч устрашённых персов бежали чрез Лидию и Фригию, преследуемые ужасом и Александром.

Довольный собою и раздольем Азии, Александр ехал вперед да вперед; за ним толпа стратегов и полк, вооруженный шереширами.

Войско шло припеваючи; философов везли в обозе, как умственный провиант; я ехал подле Александра.

– Каково? – спросил он меня после победы при Границе.

– Толи еще будет! – отвечал я, зная из Истории все будущие победы Александра.

Более ста золотых венцов принесли к нему уже города Азии, в знак покорности, как вдруг явились послы от Дария.

Важно, на верблюжьих носилках, подъезжали они к стану, сопровождаемые отрядом Кизилбашей.

Остановились, и два толмача объявили, чтоб Александр шел на встречу им принять письмо милосердия от повелителя вселенной и земного благополучия, Дария, человека Божия.

– Они могут положить письмо от земного благополучия к ногам моим! велел сказать Александр.

Господин накажет раба своего за ослушание! произнесли Послы; да не жалуется за гибель свою на нас; мы предлагали ему идти принять с покорностию письмо милосердия Падишаха….

Разостлав богатый ковер на землю, послы слезли с верблюдов, облачились в другую богатую одежду, и поставили на ковер золотой ларец, в котором заключалось письмо Дария, и на золотом же блюде ключ от ларца.

Александр велел взять ларец.

Открыли его, развернули свиток, и читали:

«Дари, Бен Дарабу, Ибн Бехман Арджир, Ибн Гюштасп…. Сер[51]51
  Глава.


[Закрыть] Падишахов всей вселенной, светило земное, освещающее Искендера Хатмана разбойников, посылает ему в дань злато, десятину зерен хлебных, шарик благовоний и добрую плеть».

Действительно, в ларце, кроме письма, лежала золотая мелкая монета, несколько зерен хлебных, шарик благовоний плеть.

Александр велел отвечать следующее:

«Александр воевода Македонии, могучему Падишаху всех Падишахов, Шахов и Шейхов, Дари сыну Дараба, солнцу мира. Я иду очистить землю от поклонения болванам, и научить людей познанию единого Бога; а так как ты болван, присвояя себе величие Божье, то свергнув и тебя с подножия, я употреблю в твою же пользу присланную тобою плетку».

Ответ положили в ларец, заперли и отнесли к послам.

Послы, воздохнув, сели на верблюжьи носилки, и отравились сопровождаемые Кизилбашами.

В след за послами Дария, явилось посольство от Ады, сестры Мавзолея, покойного Царя Карии, просить у Александра помощи против брата, который лишил ее престола.

Нельзя было отказать в защите обиженной женщине, особенно сестре Мавзолея, того Мавзолея, которому Артемиза построила седьмое чудо света, надгробный памятник: пять Архитекторов строили его; Скафа со стороны Востока, Демозей со стороны полудня, Лифгард со стороны Запада, и Браза со стороны Севера; пятый, Пифий, устроил на этом здание, как на подножии Пирамид, мраморное изображение светлого Изида, несущегося на четырех пламенных конях. – Этот-то памятник, и все подобные памятники в честь Мавзолея, прозваны Мавзолеями, не смотря на то, что Муфзала, значит обитель смерти, или слово в слово зала гроба, т. е. гробница[52]52
  Мафусала по-Еврейски значит обитель мертвых; на языке Азов – Sala значит покой, обитель; а Миф, прах, гроб, – от сего слова Мусала – могила.


[Закрыть].

Александр, покорив всю Карию, и прибыв в Галикарнас, утвердил Аду на престоле.

В знак благодарности, Ада прислала Александру на золотых блюдах, вместо яств, золото и дорогие камни, и обещала поставлять для его войска провиант; но сама не явилась к Александру.

– Александр Филиппович, – сказал я – тебя обманывают, выдавая Аду за Царицу и женщину, а не за племя Азов, потомков Лидян и Манов!

– Молчи, знаю, да не хочу знать– отвечал Александр. – Пойдем посмотреть здешний храм и Мавзолей, построенный в честь Мавзолея.

Если от имени Мавзолея произошло слово Мавзолей, то и мозоль произошла от Мавзолея, и Мусульмане также получили свое название от Мавзолея; точно также как Эллины от Царя Эллина, Египет от Царя Египта… Я дивлюсь, что по сие время нет народа Александриота!..

– Молчи, знаю и это, да не хочу знать, – отвечал Александр.

Мы отправились осмотреть Мавзолей, огромное пирамидальное здание, построенное крестом. С Александром я прошел сквозь непроходимые места. В восточном покое, называемом Скафа, стояла таинственная гробница Адона, на полдень была кафедральная зала, где читались Демозаги. На Западе, пространная зала Лифгард, со впадинами в стенах, где стояли урны с прахом умерших; в Северном покое совершались жертвоприношения; но храм Пифии – предвестницы, был в верхнем этаже.

Рассмотрев все, что было любопытно, мы возвратились во дворец Хейлигар-нэс[53]53
  Геликарнас – Heligar-naes священный мыс, ибо naes, знач: нос, мыс.


[Закрыть], а потом отправились в поход.

Между тем, Дарий Ибн Дараб, сбирал грозную рать под стенами Бабеля. О числе воинов страшно и говорить. Казалось, что все дерева древнего Ейрена, обратились в людей и двинулись целыми лесами в Азистан[54]54
  Хусистан.


[Закрыть] или Хузистан, древний Орантиод.

Гюлан, Мезендеран, Азербиджан, Хаверан, Мидия, Аран, Иркиния, горы Дербента, Туран, Хатаи, Саки, Шам и Мизраим, Фанах и Гинду на слонах… стеклись под Сипагр Дария. Пространство между Тигром и Евфратом, от стен Бабеля до развалин Азар-ку[55]55
  Град, или гора Азов.


[Закрыть], было занято станом, который похож был на базар древней Самарканды[56]56
  As – markt.


[Закрыть]. Блеск оружия, ржание коней, крик ослов, говор людей на 777 наречиях… смешение языков, хуже Вавилонского!.. Дарий, сделав надлежащий смотр войску, был очень доволен им, и даже воскликнул, по сказанию одних Хуб-ест! а по сказанию других Хош-ест! – хотя, то и другое восклицание – значит хорошо есть! но это было причиною величайших споров между учённейшими персидскими Историками. Правда, что это вещь маловажная, не стоящая изгрызенного с досады каляма, но Историк бьется из истины!

«Как можно! – восклицает он в полноте чувств справедливости, – как можно уверять, что Дарий сказал хош-ест, когда я имею достоверные сведения, что он сказал хуб-ест!»

Но обратимся к Дарию, который в красном, злато-бахромчатом, с раскинутыми полями шатре, сидит на ковре благополучия. Он, в пурпуровом халате, унизанном огромными жемчужинами, опоясан мечем правосудия, у которого ножны также жемчужные; на голове его кидар, также весь уложенный жемчугом; только изображение солнца на кидаре, да оплечия, из святых камней, алмаза и топаза; перед его палаткой стоят ряды предводителей войсковых, Сергенги, Хакимы и Данишменды. Дараб дарит им коней, одежды, оружие; раздает драгоценные царские халаты, а вместе с халатами и халифатства, или права на обладание городами и областями. Тут же, подле палатки, стоит любимый ученый слон Дараба, к которому никто не обращен спиной; изворачивая хобот во все стороны, слон мотает, мотает головой и – поклонится; и все окружающие палатку отвечают на учтивость слона также поклоном. Все чинно и важно; молчание, и глаза в землю. Только в соседних шатрах Гюльары, жены Дараба, раздаются тихие соловьиные звуки, воспевающие Ширазскую розу.

Но кто опишет величие и роскошь Иранского Царя? На него никто не смеет поднять очей, кроме двух отроков, которые стоят по сторонам с опахалами из перьев зермург; вытаращив глаза на Дария, гоняют они мух от блестящей сферы, окружающей его величие.

Но вот, в назначенный день для выступления, едва появилось солнце из-за берегов Тигра, и от лучей его загорелся Сипагр[57]57
  Хрустальный шар, лик солнца.


[Закрыть], возвышавшийся на шесте у ставки Дария, труба военная загремела, отозвалась по всем концам стана. Хайд ем хайд ем! – раздалось по всюду, сопровождаемое ржанием коней, топотом, стуком, и– солнце замерцало на светлых копьях, на бронях, на шлемах, на раззолоченной одежде. Слоны горделивее замотали головой, сажают хоботом воинов на укрепленные бойницами хребты свои…. Наконец все двинулось.

За Сипагром, на носилках, несли серебряный алтарь, на котором пылал вечный огнь Изида. За ним шли Моллы – молельщики, сопровождаемые 365 юношами в багряной одежде, – составлявшими священный хор; за ними четыре коня, накрытые золотыми полостями, везли колесницу Изида; за колесницей шли конюхи в белой одежде с золотыми лозами в руках– вели белого божьего коня также под золотым покровом, усеянным драгоценными камнями. Потом ехали ряды всадников 12-ти областей, составлявшие стражу Божью; за ними следовали, на конях, пятнадцать тысяч Царских родственников, в богатейших длинных одеждах. Потом Девлет и Диван Серы, Эмиры, Киличары, Амбадары, Чадырчи и прочие чиновники его благополучия. За ними ехал Есаул-кур и вез властную клюку Царскую, а за ним ехал сам Худаменд Дара Ибн Дараб, в громадной колеснице, на которую нельзя было взглянуть без боязни потерять зрение. На ярме дышла, окованного златом и осыпанного светлыми камнями, стояли два болванчика, а над ними парил золотой орел; это, говорят, было изображение двух соединенных царств: Ассирийского и Вавилонского. Дарий сидел как истукан, в блестящем халате, на котором была изображена Симург священная птица[58]58
  Иначе Анка, изображающая мудрость.


[Закрыть]; его кидар был обвит синим полотном с белыми полосами; но из-под кидара расстилались по плечам мелкокольчатые полы шлема. За колесницею Дария шли 10 тысяч копейщиков, ратовища серебряные, копьецо золотое, – это были бессмертные Сипаги, стража Царская; по обе стороны колесницы ехали 200 ближайших царских родственников.

Но позвольте, мои терпеливые читатели, отдохнуть на этом месте, и пожалеть, что прошедшее для вас невозвратимо. Что настоящее наше время? – Ниц! цемно вьиендзе, глухо вшендзе! – говорит очень умно один воспитанник Русского Парнасса. Высота унизилась, величие раздробилось, ум поместился за разумом, так что его совсем не видать, душа ропщет о чем-то, как горлица, мысли рассеялись по бесплодной земле, жизнь охилела, а сердце вянет…

Но то было время, когда в глиняной дудке было тьма ладу, а в глиняных кимвалах тьма звуков, трогающих душу; то было время, когда все, живущее между чревом и гробом, пело себе и плясало, радуясь светлому дню; то было время! Это время, теперь, милые читатели, заключено в архивах, покрыто плесенью и пылью, гибнет под тяжким грузом настоящего, гибнет удрученное хронической болезнию. Но обратимся на место бывшего рая, взберемся на развалины древней Вавилонской Обсерватории, будем смотреть не на небо, а на землю, по которой как змея тянется войско Дария.

Вот, за бессмертными Сипагами, ведут 400 коней Царских, а за ними идут 30 тысяч избранного войска. Но теперь, устремите внимательнее взоры ваши на ряды крытых колесниц… о! дай мне хоть одну из них, Худаменд, Дари Ибн Дараб, светило земное, исток Иранского благополучия, любимец Ормузда, титло Изида, окованный утренним златом ларец чистейшего мозга, дай мне хоть одну! но не ту, на которой едет великолепная утроба, производившая тебя, Дари Ибн Дараб, на свет; и не ту, на которой едет Гюльара, украшение роз, светообразная чета твоя… чета, которой дыхание разливается благовонием по всем долинам, не только Ирана, но даже проницает в Индустан, в степи Кифчака, и за пределы Кеми и Мизраама… но дай мне ту, в которой сидит Рушенг, родившаяся от прикосновения твоего величия к украшению всех земных роз, – Рушенг, о которой вздохнул бы глубоко сам Озирис, если б Тифон не обратил его в Евнухи!.. Но Дарий Ибн Дараб, не внимает словам моим; едет, гордый! доволен, что двинул весь восток на преступного Искандера. Проехала Рушенг! тянутся по обе стороны «Придворные Госпожи» верхами, накрытые белыми покрывалами до земли. И вот, еще 15 крытых колесниц с детьми Царскими и их няньками… и еще 100 колесниц с 360-ю наложницами царскими, в убранстве не уступающем Гюль-аре. Вот и несчетное число колесниц с женами вельмож, – Все прекрасное, блистательное проехало. Теперь тянется, под предводительством Казнадара и охранением Сайдачников, Царская казна на 600 ослах и 300 верблюдах.

Наконец идут ряды и толпы войск.

Персы, гордые персы, эти Фарси-Иранцы, которых греки называли Кифинами, которые сами себя величали Артеями, благородной ветвию коренного племени, – они в высоких мерлушковых кидарах, сверх хитонов грудные египетские чешуйчатые латы, с Скифскими щитами, называвшимися херрами, по изображению на них Хера или Арея, божества войны; за спиной большой лук и колчан с 24-ю камышовыми стрелами, за поясом кинжал, у локтя копье.