Текст книги "Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский"

Автор книги: Александр Вельтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Но где же законный Царь Египта? – спросил Александр.

– Где Царь Египта?.. – произнес смутясь мнимый Волхв, – он скрылся от преследований Оха в Эфиопии.

– Если б он не бежал, его бы не преследовали, – сказал Александр.

– Он оставил Египет по воле Аммона, ибо оракул изрек:

«Избирай любое: преследование Рока, или преследование Оха». И он избрал последнее, ибо от проследования Рока нет убежища.

Он не понял слов оракула; оракул предоставлял ему не волю преследовать Рок или Персов, ибо если б он мужественно боролся с ними, то и злой Рок и Артаксеркс-Οх, бежали бы от него.

– О, Аммон! – вскричал Нектанет, правда твоя.

– Что с тобой сделалось? – спросил удивленный Александр.

– Ничего, ничего… так, святая мысль пробежала в голове моей:

«В великом храме ожидает тебя Аммон-ра; Маут родила тебя, Замун покорится тебе, ты новый сын Аммона, ты новый Харрк!»

Клянись мне, Александр, идти на поклонение к Аммону[45]45
  Эти слова не понятны; но если я догадываюсь, они значат следующее: Аммон-ра – название Бога на священном языке, или языке Азов; Маут – мать (святая), другое название Маут есть Thamoun – Дэма, похоже что жена Аммона, femme-и Дэма – в другом смысле земе – земля – семя. Сын Аммона – Атепозт, или Аменофис. – Харрк – Hertel – Геркулес.


[Закрыть].

– Это я сделаю и без клятвы, – отвечал Александр.

Ум Александра поразил Нектанета.

– Послушай, госпожа моя душевная, – сказал он Олимпии, – Александра учить более нечему, Аммон-ра вложил в него много воли своей, чело его возвышенно, и очи близки друг к другу, пора опоясать его мечем.

И по совету Нектанета Олимпия написала к Филиппу письмо, в коем изъяснила, что Александру наступило уже 16 лет, что он уже полон, и ума, и разума, и что в отсутствии отца он может править Государством.

– Посмотрим, – сказал Филипп, получив письмо. И дал Указ сыну прибыть к Византии, со всем войском, которое оставалось в Македонии.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I

Жалко, жалко было мне расстаться с Фессалиной! но я должен был отправиться в след за Александром. Фессалина… это такое было существо!.. моя воспитанница!.. Смотрите на нее… что вам более нравится в ней: блистающие ли глаза её, как стрелы божьи, или взор, падающий на вас лучом утра?… нежность ли лица её, или улыбка внимания?… рассыпанные по плечам локоны, или вздох волнующий грудь её?… стан, очерченный блестящим шелком и охраняемый от взоров Финикийским пурпуром, или вся она, вся!.. весь этот призрак, этот метеор, посланный небом осветить вату грустную жизнь верой в красоту существ будущей жизни?

Радуйся всякий, кто видит ее! Владеть ею будет только один… владеть ею – быть мучеником мысли: вот, вот рушится счастье!

Но не думайте, что это существо – просто Ангел, существо святое, безгрешное, перед которым вам не оставалось бы ничего больше делать, кроме преклонений… нет, она женщина, она своенравна, она вспыльчива, она иногда даже мстительна; её своенравию вы радуетесь, её вспыльчивость оживляет ваши чувства; а мстит она за несправедливость двумя крупными слезниками – только двумя! но кто допустит, чтоб эти две слезинки упали на землю?

Прощай же мой ласковый призрак! будь тебе небо вечным подножием! Конь брата твоего стоит уже у крыльца, бьет золотыми подковами по шелковому ковру, грызет серебряную узду, вскидывает гриву, озирается грозно. Александр прощается с матерью, – три полка Македонской дружины, развернув знамена, двинулись уже за город, толпы народа идут за ними. – Песельники поют войсковую песню, звук серебряных рогов отзывается в окрестностях; но голос разлуки слышнее песен и рогов, сердце стучит громче бубна.

Глава II

Не желая быть свидетелем горестных прощаний, и, чтоб рассеять грусть свою, я отправился в храм Аммона. Храм был заперт, но я объявил, что мне нужно видеть Аммона. Жрецы не внимали словам моим.

– Слово и дело! – вскричал я.

Это подействовало; медные врата отперли, я вошел.

– Аммон-ра, скажи мне, пожалуй, какая разница между древним человеком и новым?

– Право не знаю, отвечал Аммон; и что тебе за охота делать такие глупые вопросы, как будто не о чем более гадать!

– Да о чем же гадать?

– Как о чем? спроси: любит ли тебя та, которую ты любить?

– Мне кажется вернее будет, если я спрошу у неё самой.

– Конечно… да… правда!.. ну спроси: где искать тебе счастия?

– Вот прекрасный вопрос! это все равно, что спросить: где искать мне свои мечты!

– Как будто счастие есть мечта?

– Исполнение желаний не мечта, а счастие мечта.

– Который тебе год?

– Если из золотого круга жизни вычесть 4745/75, то узнаешь число лет моих.

– Задача! Не хочешь ли ко мне в жрецы?

– Нельзя мне, я служу у Феба.

– А сколько жалованья в год?

– Без жалованья.

– Вот расчет.

– Служить из славы!

– Вот расчет.

– Служить и век служить из хлеба!

– Однако ж мне время отправиться; прощай Аммон-ра!

– Постои! посмотри, каков мой цирк?

– Славный, богатый, золота не оберешься, истуканам нет счету!

– Взойди на эту лесенку; на полатях есть штучка!

– Э! да это Орган?

– Да Хорган[46]46
  Вероятно от Horg – храм – хорам оттуда– хор, хоры.


[Закрыть]

– Можно пустить?

– Пожалуй, только не пускай роковой трубы.

– Отчего же?

– Я ее иногда надуваю, и то легонько, когда мне нужно посердиться на кого-нибудь; а пустить как должно – беда! ураганом прокатится голос её, потрясутся стены, падут своды.

– Однако же, прощай, Аммон-ра!

– Ну, до свидания – отвечал Аммон-ра, не двигаясь с места.

Не обращая внимания на поклоны жрецов, которые стояли у входа храма, я прокатился шаром по степи, валом по морю, и догнал Александра у села Кринцы Филипповы, на берегу Эгейского моря, против острова Фаза.

Я не считаю за нужное описывать наружность Александра; но кто не читал Европейских писателей, которые говорят, что он был возраста среднего, статен, плотен, силен, румян, белокур, курчав, нос имел орлиный, один глаз черный, другой серый….

И кто не читал восточных писателей, которые говорят, что он были возраста среднего, худощав, имел уши большие, один глаз черный, другой голубой….

Для тех я могу повторить справедливость этих показаний. Александр в Европе действительно был плотен, а в Азии, похудел; однако же нельзя не заметить, что Европейцы слишком изогнули его нос, чтоб сделать орлиным, а Азиатцы чересчур вытянули ему уши, чтоб удобнее вывести его происхождение из Азии.

Александр молодцем ехал перед полками своими; стальной шлем его как зеркало отражал свет дня; сверх перепоясанного кафтана, надета была кольчуг. Все вооружение его состояло в мече; «копье и стрелы, оружие простого воина», говорил он.

На него нельзя было не любоваться; нельзя было не любоваться и на три полка всадников, следовавших за ним и составлявших около 10 тысяч человек. Полк Бессов, из Загорья, весь как будто шерстью оброс, весь в овчине: – издали можно было подумать, что стадо козлов едет на табуне ослов. Полк из Белогорья, перенявший рыцарскую одежду у соседей своих Дарданов, нарядился в деревянные шишаки, украшенные петушьими перьями, и в кожаные латы, с нашивном чешуей из конских копыт; у каждого пика чуть-чуть не, до, неба, а в левой руке щит как бубен. Долгополый Влашский полк, в серых армяках, с высокими стоячими черными мерлушковыми шапками.

Не доставало только Мазурского полка из-под Белых гор; он должен был присоединиться в Криницах.

Прибыв в Кринцы, Александр был уведомлен, что Мазуры взбунтовались и не хотят давать полка. Он не долго рассуждал, что ему предпринять: как туча хлынул ливнем на Мазуров, разгромил их без пощады, и принудил бежать в горы. Станицу их назвал Александрией, населил Македонцами и отправился к Византии.

Но Филиппу не нужна была Византия; ему только хотелось, чтоб корабли его прошли чрез Босфор в Черное море, ему нужно было добраться до Торова острова, который славился богатством Азского города Херрона, куда стекались купцы со всех частей света, менять золото на роскошные меха Севера.

Этот остров иначе не назывался, как Божьим. Херран-ей, Азар-ей, Торр-ей.

«Город Херран лежал на Южном мысе при заливе Годалимен, или Годан, где при устье был храм Тора. Херрон назвался также Актором.

Ниже города был затвор, который называли, Кимволон, потому что там на башне был огромный Кимвал, т. е. колокол, сзывавший народ на печальное поклонение гробу Адона. На оконечности мыса стоял высокий столб с медным изображением овна, лика Торова.

Это был Маяк, – по Азски Фир, по Греческий Фарос, это был знак торгового места, и изобретен Фанами, или Финикиянами. Куда ни приезжали они с товарами, всегда во время дня, выставляли красный флаг, а ночью Фарос, который и прозвали также Фанар, как означавший присутствие Фанов.

За этим островом есть еще море, которое называют Азы Фемарад или Дэмаринда, т. е. (море) пристань Богини; Сирийские народы называют За-Бахр, или Аза-Бахр, что значит также море Азов или Божье; а Пеласги, называли Аза-Вадж или Сив-Важ – вода божья.

Пролив из Азовского моря в Черное называли Торовым, а потом Эвановым».

Все это рассказывал мне один из находившихся при Александре, родом из Фанов.

Таким образом, Филипп, желая овладеть Херсоном, не мог достигнуть до него иначе, как на кораблях; ибо поход чрез степи Скифии был не по деньгам; но и на кораблях предстояло огромное затруднение. Византийцы, желая одни пользоваться торговлей со Скифами, пропускали чрез Босфор Фракийский только купеческие корабли, и то за огромную плату; да еще с каждого корабля должно было платить в храм Naff-thun, который был на левом берегу Босфора, в самом устье Черного моря. Чрез Босфор протянуты были железные цепи.

Филипп, осадив Византию; со стороны земли и моря, требовал, чтоб пропустили корабли его в Черное море, и грозил в противном случае сдвинуть весь город, со всем, что в нем есть, в море.

Византийцы не убоялись угроз и осады; но флот Филиппов прервал совершенно торговлю и сношение Архипелага с Черным морем. Нарушаемые выгоды принудили, ли бы их согласиться на требование Филиппа; но, к неудовольствию Филиппа, Афиняне прислали на помощь Византийцам 120 кораблей – и сверх того, со стороны Азии, угрожали ему Персы.

Филипп потребовал помощи у Атея, Царя Скифского, предлагая ему в замен искреннюю дружбу; но Атей был настоящий Атей – ничему не верил, не хотел знать Филиппа.

Вспылил Филипп, разгорелся от досады, двинулся черной тучею к Дунаю, понес грозу на Атея.

Но в степях Скифских лежал огромный камень преткновения для всемирных победителей.

Дарий Гюштасп ходил, ходил, кружил, кружил, по степям, чуть-чуть не утонул в мраке Киммерийском; Филипп ходил, ходил, кружил, кружил, по малой Скифии, напал на какую-то Одаю, в которой жили Чабаны, забрал стадо овец, и, воротился, охромев от раны, полученной при возвратном переходе чрез Гемос.

Александр также пустился было, за Дунай, но успел только разорить Кишло, в котором ничего не нашёл, кроме кочковалу, мамалыги да брынзы – далее не желал он пытать счастие– воротился.

Предав все походы в Скифию забвению, отправился я за Филиппом в Грецию, наказать Афинян за присланную помощь Византии.

Между тем как Филипп бушевал близь Дуная, Демосфен длинными речами взбунтовал против него всю Грецию, и только что не вложил меч в руки колыбельных младенцев.

Филипп прошел уже Фессалию и землю Локрийскую, спускался к потоку Цефизе, вдруг греки внезапно грянули на него с противного берега. Погибла бы его слава и честь при Херронее, если б Александр не успел прибыть на помощь к отцу, с своим арьергардом. – Священный Фивский полк, носивший на шлемах и на щитах лик Юпитера, с надписью Jao, не ущитился; Греция снова сложила оружие; Демосфен, бывший также в рядах за свободу отчизны, не шел, а летел с поля битвы.

– Эллада, Эллада! восстань! сыны Эллады, мужайтесь! Слава, совьет вам венок из лучей солнечных! – взывал он, останавливаясь, чтоб вздохнуть от усталости.

Но сыны Эллады бегут в след за ним, не останавливаясь.

Идёт Демосфен с досады взывать к морю.

– О, море, море! шумное море! Я покрыл громовым голосом ревучий говор волн, твоих; но не, успел перекричать безумной толпы, устрашенной криком младенца!

– Шшш, бррррр! – отвечало море, и, девятый вал сбил с ног дерзкого Демосфена, осмелившегося слишком близко подойти к подножию его.

Между тем Филипп облобызал сына за победу при Херронее, и сказал ему:

– Послушай, Александр, теперь мы соберём Сейм из Архонтов и Амфиктионов всей Греции. Все города подтвердят меня Василевсом; но этого мне мало; надо чтоб меня избрали Архистратигом всей Греции, а для этого достоинства необходимо должно быть соединенным кровными узами с Грецией… и потому… я хочу заключить политический брак… хочу жениться на гречанке….

– Ну-с….

– Только… как ты думаешь?… Я уверен, что мои политические меры не рассердят ни Олимпию, ни тебя…. Олимпия останется всегда Василиссой по праву первенства, а Гречанка будет моею походной женой…

– Это очень хорошо обдумано вами; но не совсем.

– Как?

– Вы хотите жениться на Греции; но чтоб жениться, на Греции, должно жениться на всех её Республиках, – из каждого города взять по жене; ибо Афинянка родит вам наследника только для Афин….

– Ты сердишься, Александр, и воображаешь, что моя женитьба лишит тебя наследия Греции?…

– Ни мало. Вам по наследству досталась Греция?

– Нет, я приобрел ее силою оружия.

– И я могу приобрести ее таким же образом.

– О, ты мой, мой кровный сын! Мой Александр, и по душе и по сердцу! – вскричал Филипп с восторгом.

– Очень благодарен за подтверждение меня в этом звании, однако же вы позволяете сомневаться в этом некоторым из приближенных к вам.

– Как! Кто бы осмелился!..

– Время откроет. Позвольте мне удалиться теперь к матери моей.

– Поезжай, Александр, к Олимпии, объяви ей намерение мое; но приезжай ко мне на свадьбу в Могиляны[47]47
  Впоследствии греки прозвали этот город Эгасом и Эдессой, В нем погребались Македонские Цари.


[Закрыть]; туда приеду я после Сейма в Коринфе.

Александр поклонился и вышел из шатра Филиппова; он, вероятно, не знал, что отец его не в первый уже раз совершает политические браки, только не торжественно и не гласно: в Иллирии он женился, на Иллирианке, в нижней Сакии, на Дарданянке; во Фракии, на прекрасной Иоанице. Деньги, союзы брачные и железо, были тремя орудиями его побед.

Глава III

После совещания, Александр отправился в Пеллу, Филипп в Коринф, и я также – мне хотелось взглянуть на этот город, основанный Азами; по дороге, я заехал в Фивы; сопутствовавший мне Антикварий, из свиты Филиппа, рассказывал чудеса про первые исторические времена; мы подъехали к наружному валу города… и меня поразила Кадмея, или крепость на горе, вокруг которой расстилались по скату Фивы; ряды стрельниц возвышались над крутизной; с левой стороны воздымался фанар с развевающимся знаменем.

– Вот, – говорил мой спутник, когда мы проезжали первую ограду, – налево храм Гиммала, ныне Зиоса, против него храм Афины…. Посреди крепости… видишь медную кровлю и две башни по сторонам? это храм Аммона… Когда Годамены пришли сюда, из Египта, они, построили этот храм, в честь Аммона Азарикского, и самый город Фивы: назвали в честь Фив, Азтиода. Можно вообразить себе, как я, дивился словам Антиквария; он рассказывал мне вещи совершенно не согласные с Историей; я однако же молчал и слушал внимательно.

– Для чего же мы не едем через крепость? – спросил я.

– Нельзя; только по праздникам отворяются для всех врата её; мы поедем теперь на торговую площадь, где и остановимся в гостинце Огизийской; содержатель мне знаком, и угостит нас прекрасным блюдом: печеным луком, начиненным сушеной рыбой, фисташками и перцем, в меду… бесподобно!

– Нет, не бесподобно, – думал я, – гораздо бы лучше было выпить с дороги стакан чаю!

Между толпами народа, который, встретив Филиппа и проводив его, в дом Пиндара, глазел еще на проезжающую свиту, мы пробрались на торговую площадь; посреди площади возвышалась огромная статуя.

– Это чей памятник? – спросил я.

– Меркурия, покровителя торговли, на древнем языке Марктора, т. е. Тора, бога торгового. Издревле ведется обычай строить на торжище храм Тору; покровительствующему торговле, или ставить его лик; да и самое слово торг – происходит от Тора.

– Ну, – сказал я, – господин мой, ты, я вижу, Этимолог, и все твои изыскания основываешь на одной Этимологии!

– Звук и идея звука – вот мой ключ к изысканиям; по наружности преданий не откроешь истины; должно открыть дух преданий, ибо узел тайны есть слово, облеченное мыслию.

Чтоб отделаться от г. Изыскателя, я задал ему вопрос:

– Скажи мне, господин мой, спали ли первые люди?

– Разумеется, спали, это не стоит исследования.

– А мне кажется, что не спали; ибо сон есть образ смерти, а смерть есть дочь греха. Следовательно, до прегрешения человек не мог спать.

– Ах! вот задача! – вскричал мой Антикварий. – Это должно исследовать.

– Исследуй пожалуйста; а я покуда усну.

Оставив в размышлении моего спутника, я удалился в особый покой; вместо чая, я велел подать себе фиников и вина ку-мирос… винные ягоды с вином – прекрасно!

Поел, лег спать, вдруг…

 
Как в агнца орел, сон вцепился, взлетел,
И бух меня в чьи-то объятья!..
Я глядь на себя… я весь вспыхнул, сгорел,
На мне нет… пристойного платья!
Мне стыдно!
 

Но счастие часто помогает и не в таких затруднительных обстоятельствах.

Я проснулся.

– Послушай, господин мой, – сказал я Антикварию, – не съездить ли со мной в Элевсинский храм? там, я слышал, много тайн, а, я охотник до них.

– Тебе любопытно осмотреть храм девы, Кирни Елизийской[48]48
  Дидона – Диза, или дева, называлась также Елиза – т. е. Елизийская. Слово Елисей – знач. святой, блаженный остров, рай, Ей, или Неl, или Helsa, по Азски – счастливый, блаженный; Helsa-ey– блаженный остров. – Helso-sam – блаженный – рай, от Арай или Харай – Негг-еу. прим. Антиквария.


[Закрыть] – Там никаких тайн нет, кроме града усопших, коих души покоятся в недрах блаженства; но если ты хочешь принять закон Эллинский, то святая Пифия, посредством священных звуков Арфийских, приподнимет пред тобою завесу с тайны будущей жизни. Однако же не советую никому заглядывать в пучину будущности… те, которые взглянут на рай и ад – не жильцы на этом свете.

О, если так, то благодарен.

 
Мне жизнь еще, не надоела!
Что Пифия ни покажи,
Я не отдам за тайны Г ела,
Ни аду ледяного тела,
Ни раю огненной души!
 

Таким образом, отложив поездку к Элевсинским затворницам до другого времени, я поехал в Коринф. За кедровой рощей открылась священная возвышенность, усеянная храмами: там в честь Юпитера-Сильного, там в честь, Юпитера-Рока, там в честь Юноны-Беллоны, или воинственной, там в честь Юноны-Венеры – т. е. достославной матери красоты и любви, там в честь Юноны-Сифии, Минервы…

Влево виднелись горы Арголиды. За ними, думал я, Аргос и Аргомены, славившиеся во время владычества, Азов своими матросами и строением кораблей с палубами.

Вот на право, Святое озеро[49]49
  Альциона.


[Закрыть], на лево воды Салема!

Вот и стены Границы, или Коринфа. Народ стекается из окрестностей, смотреть на своего владыку Филиппа, который окружен уже Амфиктионами, Архонтами и всеми властями городов Греции.

Поверенные их прибыли с дружиной, с венами и дарами.

Воины каждого города стояли около своего знамени; толпы народа окружали их; по улицам суд и ряд, все толкуют о Филиппе. – Там и сям-раздается вроде польского непозволям.

И языки и мечи у греков остры; да у двенадцати Драконовых городов двенадцать голов, а у двенадцати голов двенадцать умов.

 
А что ум, то и разум,
И не срубить этих голов разом!
 

– сказал Оракул. Филипп слышал это, и начал рубить по одиночке, припевая:

 
Вот вам дракон,
Вот вам закон,
С гражданским правом!
Писан мечем,
Красным письмом,
Большим уставом!
 

С трудом продравшись сквозь толпу, я заехал в гостиницу под вывеской «Баранья нога», и спросил себе обедать.

– Как прикажете, господин, изготовить барана? целиком, или по частям? – спросил меня хозяин с засученными рукавами до плеч.

– Нет мой благодетель, я удовольствуюсь и ногой бараньей, вроде той, которая висит у тебя на шесте, над домом.

– Для меня все равно: и баран, и баранья нога в одной цене.

– Как?

– Да так; баран не человек: не отнимешь ноги, не перерезав горла; он не пойдет на деревяшке в стадо, ждать покупщика другой его части.

– О, – думал я, это притеснение! – Что ж мне делать с целым жареным бараном?

– Скушать на здоровье, господин, или угостить прохожих.

– Доброе дело! жарь целого барана!

– А вина какого прикажешь, господин?

– Какое есть, кроме Коринфского.

– В Коринфе, требовать иного вина кроме Коринфского?… вот странная вещь!

– Что ж тут странного? мне по Истории известно, что Коринфское вино есть самое худшее из всех вин Греции.

– Вот клевета! Ну, знаю я, что эти слухи распустили мошенники винные откупщики, чтоб города, сбираясь в Коринф на сейм, запасались их паленым вином. Ах, они суслики! Нет, господин, доброе вино и без похвалы пьется; а у нас самотёчное, сам отведаешь.

С этими словами хозяин вышел, и чрез несколько минут принес на огромном медном блюде жареного ягненка, и в Этрусском кувшине вина.

– Егэ! какие у вас маленькие бараны!..

– Такова порода, самая вкусная.

– И без рог, точно ягненок.

– Ягненок! да в Коринфе ягненка за весь талант не сыщешь!

Из гор гоняют к нам стада откормленных, взрослых баранов для бойни, а ягненку добежать ли такую даль?…

– Ээ! – думал я, – ты, друг, верно происходишь от Гебров! – Ну, дай-ко попробовать вина.

– Кало Краси! славное вино! – повторял хозяин, наливая в чашу.

Я отведал – и сморщился как сморчок.

– Кало Краси! – повторял хозяин.

– Пьфу! да это просто кислое вино!

– Кислое? – а какое ж вино бывает иначе? – это кислота природная, а не поддельная, не то что сладость в Кипрском, или в Самарийском с другого берет. Нет, у нас не мешают вина с соком из плодов, и не варят его!

– Хоть бы на рыбью шелуху в нем крепости!

– Крепости? полно, господин! то крепкое вино, которое укрепляет человека, а не то, которое расслабляет его так, что он на ногах стоять не может.

– Ты, я вижу, великий плут, приятель! – сказал я засмеявшись.

– Послушай, господин, ты не шути священным именем! Вот, вздумал меня называть богом Елисейских блаженных полей! Изволь, господин мой, заплатить за барана и за горшок вина, десять Афинских дракоников.

– Что за драконики я ни понимаю.

– Ну, драхмы, по-вашему. Давай! а не то пойдем в Судейскую!

Чтоб отделаться от этого жида, я достал из кармана бумажник и бросил ему на стол белую ассигнацию.

– Это что за хартия? письмо? от кого?

– Это деньги.

– Деньги я вижу ты издеваешься надо мной! пойдем в Судейскую! пойдем, господин мой. Эй! помогите мне этого человека отвести к судье! Это какой-то неверный, соглядатай!

На крик его вбежала толпа народа; я оторопел. Меня повели на площадь к народной Судье.

Мне стоило бы только помыслить, чтоб вырваться из рук моих насильников, но я хотел посмотреть, что из этого будет.

– Что сия суть? – спросил Судья, окинув важно толпу, и поправляя на плече свою зеленую тривуну.

– Да вот, – сказал хозяин, – вот человек, который ругается богами, и не плотит за жареного барана и за вино.

– Кто ты есть? – спросил Судья обратясь ко мне.

– Я есмь муж, – отвечал я.

– Имя?

– Скандер.

– Откуда?

– Из Скифии, путешественник.

– Вот, изволь посмотреть, господин Судья, какой папирус дал он мне, вместо денег… какую-то Финикийскую торговую метку.

Судья взял ассигнацию; стал рассматривать.

– Какая Финикийская!.. тут греческая печать с изображением двуглавого Юпитера!.. только слова непонятны… Ба, ба, ба! да это священные письмена! тут и священные цифры Египетские!.. и знаки светлые!.. Простите, господин великий, что вас потревожили невежды; позвольте проводить вас в Прорицалище: оно только разрешит недоумение наше, что делать нам с такою огромною особою, как вы?

Судья поклонился мне и почтительно просил следовать вперед. Мы отправились на гору, в храм Венеры Мелании, или прощающей. Двери храма были отперты; мы приподняли занавес, находившуюся перед дверьми, и вошли как под покров ночи. Но в глубине мрака раздавались тихие звуки музыки.

– Кто сей пришелец? – вопросил Судья.

Из глубины храма пробежал луч, озарил нас. Мы стояли пред священным треножником.

– Приветствую тебя! – раздался женский голос, – приветствую искателя кладов Полимнии! Ты посетил обители болванов и истуканов, ты знаешь откуда истекают Лета и лета; ты знаешь:

 
Пара, Пера, Пира, Пора и Пура…
Ты знаешь
Сара, Сера, Сира, Сора и Сура…
Ты знаешь
Тара, Тера, Тира, Тора и Тура…
 

– У тебя в распоряжении семьдесят три прошедших столетия, ты можешь обращать быль в небылицу, и небылицу в быль, можешь создавать и разрушать, можешь и очернить, и осветить память героев, можешь даже навести тень сомнения на девственную чистоту мою!..

И Пифия горько заплакала. Мне стало жаль Пифии; заметив, что все, по словам её испугались меня, как колдуна Халдея, и выбрались потихоньку из храма, я подошёл к треножнику, обнял деву, обласкал, поцеловал, успокоил ее.

– Не бойся, не бойся Пифия, я не употреблю во зло своей власти!

Новый поцелуй вполне утишил её боязнь, и мы расстались друзьями. Она даже просила меня посетить ее еще раз до отъезда.