Текст книги "Романы"
Автор книги: Александр Вельтман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)
Промолви хоть слово, куда мы бежим?.. Рать моя гибнет! ты не подашь мне руки на защиту, ты стала слабой женою!.. Куда ж мы бежим?.. Не ведешь ли меня к колыбели?.. Сын или дочь? скажи мне, промолви, Царевна!..»
Нет ответа на слова Владимира.
«Молчанье – недобрая дума! – продолжает Владимир. – Говори! и ни шагу вперед! Безмолвна, Царь-девица, отвечай, Царь-Царевич! Куда мы бежим?.. Стой! не еду! не еду от рати своей! она погибает, и мне погибать с нею вместе!.. Жена!.. кованый перстень тебе бы надеть, а не броню! Что руку мне жмешь? что слова не молвишь?.. Прочь от меня, соблазн окаянный!»
И Владимир осадил на всем скаку коня, отдернул от кого-то свою правую руку. Вдалеке певень залился.
«Куда ж ты, куда! стой, Царевна! я еду с тобой! – вскричал Владимир, стиснул коня и помчался снова частым бором. – Еду с тобой! еду!.. где ж ты?.. где?..»
И смолк голос Владимира стоном; захрустели сухие сучья в трущобе, в глуши вспыхнул призрак, рассыпался в искры, потух.
Мрак ходит по лесу, каркают враны, гнездясь на сосновых вершинах, ветер гудит по ущельям, стонет птица ночная, горлица плачет, хохочет враг-полунощник – заливается зло.
В глубине леса, под кровом убогим, сидит чернец над книгой, разбирает дивные письмена; душа его переливается в тишину золотых начертаний. Невнятны ему бури земные; видел он жизнь с обеих сторон; тешился он, любовался он румяным цветом – надеждой: и это цвет польный! – Видел он двух голубей, зло и добро, не живут друг без друга! Слышал он тайные мысли любви: «Питай меня, – говорит он, – питай! а не будешь питать, я огонь, я потухну или прильну к другому горючему сердцу!» Знал он и славу, слава – крылатые толки людские, – что в них?
Горит перед старцем светоч, как перед иконой; на черном гловуке его нашито белое крестное знамение, на обличий смирение и мудрость.
Внезапно, отклонив очи от книги, старец приложил ухо к окну, ему послышался на дворе мгновенный шум и стон.
Чрез несколько времени снова шорох, захрустели сучья, конь фыркнул.
– С нами бог! – произнес шепотом старец. Сотворив знамение, он взял светло и вышел из хижины.
Видит, близ плетня стоит конь оседланный. Заржал конь, как будто обрадовался старцу.
«Тут должен быть и седок», – думает старец, приближаясь к плетню.
Подле плетня лежит человек в ратной одежде; но без шлема, без покрова, и без памяти распростерт он на земле.
– Жив ли он? – произнес старец, расстегивая броню и приложив руку к его сердцу.
А конь ржет тихо, радостно, преклоняет голову к беспамятному Господину своему, обнюхивает его.
– Хвала вечному, жив! Обличив его добросанно, на устах кротость, на челе мир, на одежде злато, – то светлый муж!
И старец с трудом приподнял неизвестного, понес в свою хижину.
Конь идет за ним, провожает его; только низкие двери остановили коня у порога.
IX
Между тем как Радо допевал свою конечную песню, а Владимир скакал за привидением; между тем как Императоры Василий II и Константин VIII теснились на престоле Цареградском, как близнецы в чреве матери, и не ведали того, что Отто II, Император Альмании, с своими Форстами, Графами и Бишофами, взят в Италии соединенною ратью Греков и Сарацин в плен и выкуплен из плена voor weynigh geld Русским Купцом Рафном, который старого щедрого покупщика мехов своих узнал в толпе окованных… между тем как сей же Отто называет Царем Рима новорожденного сына своего Отто III, – Светославич добрался до реки Днепра; но не прямым путем. Не имея у себя проводника и не полагаясь на слова верных людей, он ехал назад по своим следам. Берегом Русского моря добрался он до Уряда Бошнякской Жупании, хотел было заехать в гости к Вояне, но ему сказали люди, что Вояна занята Господским делом: выбирает себе семь мужей да триста положников новых, а всех старых мужей и положников сажает на кол.
Светославич поворотил от Уряда влево, по пути к Киеву, поскакал быстро. Пробравшись в царство Русское, видит он, что все люди в пояс ему кланяются, Князем Владимиром величают.
«А! – думает он. – Так вот истинное имя мое».
Вечер настиг Светославича невдалеке уже от золотых верхов Киева.
«Близко, близко Днепр! – думает он. – Близко мое Яркое злато, красное солнце девица!.. Нет, не изгонит она меня от себя… я не Радо, я не Гусляр; а Царь Омут сказал: Днепровское царство будет мое, и она моя же… моя же будет!.. я все сделал, что хотел Царь Омут, и Царь Омут сделает все, что я хочу… а я хочу целовать румянчики на светлом лике девицы… да ласкать ее, а больше ничего не хочу… не хочу и Царством править… пусть правят люди…»
Сладкие думы налегли на душу Светославича, а железный шлем давил чело, холодный ветр обдавал силы холодом, тряская рысь коня разбивала мысли; а Светославичу хотелось, чтобы никто не нарушал его сладких дум.
Слез он с коня, пустил его на траву, приблизился к мшистому корню густой липы; а под липой лежит шитая золотом, обложенная соболем покойная шапка, лежит и манта багрецовая, подбитая горностаем. Сбросив с себя шлем, надел Светославич пушистую шапку, накинул на плеча горностаевую багряницу, прилег на муравчитое ложе, положил под себя череп, погрузился в сладкие думы… Откуда ни возьмись, сон, припал на ясные очи, притрепал их крыльями…
Прошла ночь черной тучей от востока к западу, заиграла румяная заря над синею далью…
Спит Светославич.
А из-за дерев голос: «Конь! Княжеский конь!» Потом несколько голосов: «Княжеский, Княжеский, Владимиров!»
И вот толпа всадников окружила Светославича. «Князь, Князь! – закричали все они и продолжали шепотом уже: – Опочивает!»
Шум разбудил Светославича; очнулся он, видит вокруг себя ратных людей… Низко ему кланяются, величают Князем Володимиром, просят прощенья, чтоб не гневался на них, чтоб шел обратно с ними в стан.
«Ярополк, брат твой, прислал Посла, молит о мире, – говорят они ему, – не гневися на нас, Господин наш, иди с нами, положи волю твою на дружину и на Киев! оставил ты нас, уныло сердце наше, боялись, не враги ли исхитили и извели тебя!»
«Не обманул меня Царь Омут», – думает Светославич, садясь на коня и отдавая одному из воинов везти череп.
Чинно провожают Светославича воины. «Ну! – пошептывают друг другу, рассматривая череп. – Был, верно, Князь на поединке с Башкой Половецким! ну! добыл чашу заздравную!»
Вот подъезжает Светославич к стану, вся рать с радостным криком встречает его, Княжие отроки ведут под уздцы коня, Княжие мужи под руки ссаживают с седла, Воеводы и Тысяцкие земно кланяются, провожают в шатер…
– Княже Государь, – говорят ему, – ждет тебя Посол Ярополков, прикажешь ли идти к тебе?
Нравится Светославичу честь Княжая.
– Ведите его ко мне! – отвечает он.
Вводят Блотада Грима, Думца Ярополкова. Поклонился он Князю до земли и просил о дозволении слово молвить.
– Говори! – сказал Светославич.
– Государь Князь Великий Новгородский дозволяет тебе вести к нему речь от Князя Киевского Ярополка! – повторил важно, по обычаю, Думный Воевода Княжеский,
– Дозволь, Государь Княже, слово Ярополково молвить тебе без послухов[325]325
Свидетелей; термин древнерусских судебных актов. – А. Б.
[Закрыть].
Думные Воеводы и Тысяцкие надулись уже на дерзкого Посла и ожидали гнева Владимирова; но Светославич приказал всем выйти.
Дивились Думные Воеводы, Тысяцкие и Гридни обычаю Княжескому и воле, выходя из шатра.
– Государь Князь Великий, – начал Блотад, – брат твой Ярополк прислал меня склонить тебя на мир и любовь. Зовет он тебя, брата любовного, в гости к себе, в Киев, на пир почестный; там, говорит, будем мы рядить о волостях и наследии и дружно, как любовные братья, поделим землю…
– Молви ему, буду, – отвечал Светославич.
– Государь Князь Володимлр Светославич, – продолжал Блотад, – вижу, ты добр и милостив, дозволь мне говорить истину, без хитрости.
– Ну!
– В брате твоем злоба… и клюка в душе его…
– Ну! – повторил Светославич.
– Не веруй ему… хочет он избыть тебя… зовет на пир кровавый, хочет исхитить власть твою насильем… клялся исхитить у тебя и красную Княжну, невесту свою…
Трепещущим голосом произносил Блотад наветы. Внутренне раскаивался уже в неосторожности своей; ибо очи Светославича загорелись яростью.
– Злобный! – вскричал Светославич. – Власть мою и красную Княжну исхитить хочет!..
Ожил Блотад.
– Княже, Господине мой, – продолжал он, – слышали люди Киевские про славу твою и ласковую душу; а Ярополка невозлюбили за неправду; ты, Государь, по сердцу им. Возьми Киев, владей; а Ярополка накажи немилостию за умысел на жизнь твою. Призови его к себе, и пусть падет он в яму, тебе изготованную.
– Будь по-твоему! – вскричал Светославич.
Блотад торопился воспользоваться сим словом, низко поклонясь, он удалился.
Воевода Княжой вошел в шатер, за ним следовал отрок.
– Государь Князь Володимир, – сказал Воевода, – Княжна Рокгильда Полоцкая прислала к тебе, Государь, отрока здравствовать тебя и звать на Капиче в терем.
– Коня, коня! – вскричал Светославич, вспыхнув от радости, и скорыми шагами вышел из шатра.
Конь готов, пляшет под Светославичем; он едет вслед за отроком, за ним мчатся Гридни и Щитники Княжие. Только глубокая лощина разделяла село Капиче от холма, на котором был расположен стан Владимира.
Обогнув лощину, отрок помчался чрез село; на возвышении стоял красный двор Боярский, обнесенный дубовым тыном.
«Она живет не в том уже красном тереме, где видел я ее?» – думал Светославич, въезжая на широкий двор и соскакивая с коня между столбами подъезда.
Почетные Княженецкие жены и девушки встретили Светославича на ступенях крыльца. Ни на кого не обращал он внимания, не отвечал ни на чьи поклоны, почти бежал по крытым сеням и чрез светлицу между рядами встречающих его. Княжна Рокгильда встретила его в дверях своей горницы; черный покров упадал с чела ее до помоста, и сквозь него видно было только, как блеснул огонь очей ее; но при входе Светославича очи ее поникли.
– Радостная моя! – вскричал Светославич порывисто, схватив ее руку и готовый упасть в объятия.
Рокгильда остановила порыв его.
– Сядь, Князь, – произнесла она тихим голосом, – будь дорогим гостем у меня… скажи мне, где был ты? я боялась, не сгубили ли тебя враги твои…
– О, далеко был я, далеко!.. для тебя!.. – отвечал Светославич, садясь близ самой Княжны на крытую махровой паволокой лавку.
– Для меня?.. – произнесла Рокгильда смущенным голосом.
В это время почетные Княженецкие жены внесли на подносах малиновый мед и на блюдах сладкие варенья, перепечи и пряженье.
– Испей, Князь, и вкуси за здравие богов, дали бы тебе долголетие и возвеличили бы славой, – произнесла Рокгильда, приподнимаясь с места.
Почетные жены низко поклонились, напенили в чашу меду, поднесли Светославичу.
– Твое здравие пью! – сказал Светославич, поднимая чашу с подноса и выпивая до дна. – Твое, светлая моя Княжна!.. а пищи не приму, доколе не будешь ты моею!
Рокгильда молчала, смятенье ее не скрылось ни от кого. Почетные догадливые жены взглянули друг на друга, вышли, перешептывались в дверях: «Быть ладу!» Они мигнули девушкам, посиделкам Княженецким, и девушки также незаметно удалились из горницы.
– Сбрось покров свой! сбрось, Княжна! – произнес Светославич, схватив руку Рокгильды.
– Полно, Князь! – отвечала она, отступив от него. – Ты господин мой, но покрова не сниму перед тобою.
– Сбрось, сбрось покров! напои добрыми речами душу мою! не возлюбил я дни мои без тебя, ты убелила их!.. Сбрось покров! я хочу целовать светлый лик твой!..
– Светлы твои ризы, Князь, а душа обветшала! вижу, очами плакал ты горю моему, а сердцем смеялся! – произнесла гордо Рокгильда. – Да не исполню я бедной воли твоей, не изменю воле отца, не буду твоей женою, доколе жив Ярополк, – у него обруч мой!
– Доколе жив Ярополк? – вскричал Светославич, пораженный словами Рокгильды. – Доколе жив Ярополк! – повторил он. – Я убью его! отниму у него обруч твой!
– Девушки! – вскричала Княжна с ужасом, окинув горницу взорами и видя, что никого нет.
– Прощай, неласковая! – продолжал Светославич, выходя от Рокгильды. – Я исполню волю твою, добуду твой обруч!..
Голова его кружится, очи горят.
«Что бы это значило? – думают почетные жены Рокгильды, застав ее почти в бесчувствии! – Князь говорил про обручив, а вышел гроза грозой, и Княжна словно не своя!..»
X
Гроза грозой сошел Светославич с крыльца; голова его кружится, очи горят. Вскочил на коня, помчался; у стана встретили его Воеводы и Тысяцкие.
– К бою! – вскричал он, проскакав мимо толпящейся дружины.
– К бою! – повторилось в рядах; труба ратная загремела по стану.
Нетерпеливо ждал Светославич, покуда скоплялись около него полки конные.
Быстро повел он их к Киеву; Пешцы потянулись следом, развернув полковые знамена: ладьи Варяжские потянулись вниз по реке, вспенили волны.
Взвился прах до неба, солнце заиграло на светлом оружии. Видит Киев беду неминучую… не ждет воли Княжеской, высыпает навстречу Светославичу; старейшие мужи несут золотые ключи от броневых врат, несут дары, хлеб и соль; биричи[326]326
Глашатаи. – А. Б.
[Закрыть] градские трубят в трубу, бьют в серебряные варганы.
– Будь нам милостивец, Государь Князь Владимир! – говорят старейшины Киевские, припав к земле и ставя на землю перед Светославичем дары, хлеб и соль. – Давно молили мы звезду твою посветить на худый Киев!.. Рады мы тебе, и будет нам честен и празден приход твой, Княже, Господине! Не хотим мы Ярополка, сокрушил он веру и души наши. Тиуны и Рядовичи его Немцы; а попы Варяжские не богомольцы наши; не лазили мы в Божницы их; а теперь порушили мы хоромы Варяжские, а кудесников из града изгнали; пусть идут с Ярополком в Ровню и там кланяются Черту!..
– Где Ярополк? – торопливо спросил Светославич.
– В Ровне, на Роси, бежал с своими ближними.
– В Ровню! – вскричал Светославич, обратись к полкам своим. – В Ровню! – повторил он. – Перебегите путь Ярополку!
– Государь Князь, поди к нам, ряди нами по воле твоей! – продолжают Киевляне.
Не внимает Светославич речам их, ему все слышатся слова: «Не буду твоею, покуда жив Ярополк!» Боязнь, что Ярополк скроется от него, волнует душу.
Он повторяет приказ идти в Ровно, готов сам вести туда рать; но старейший Воевода молит его остаться в Киеве, люди Киевские молят его идти к ним в город.
– Ярополк сам придет к тебе с повинной головою! – говорят они.
– Не пойдет, приведем его к тебе! – говорит Воевода.
Светославич соглашается. Велит дружине идти в Ровню, добыть ему Ярополка, а сам едет в Киев, сопровождаемый Щитниками, Гриднями и старейшинами Киевскими.
«Власть моя, – думает он, – отдам Днепру череп отца, и Княжна будет моя!.. так сказал Царь Омут».
Весь народ высыпал на забрало, встречает его радостно. Идут навстречу жрецы и слуги божевы Перуновы в светлых, праздничных одеждах; несут лики златые и воздухи и свечи великие. Гремит крутой Овний рог.
Послышала радостную весть Мария, и она спешит из красного терема Займища в Киев, в толпы народа, на забрало. Стоит завешенная черным покровом, едва дышит. Видит она, идет Князь, окруженный народом. Хочет она всмотреться в очи Владимира, да ее очи полны слез; играют перед ней алмазы радужными колкими лучами, а дыхание стеснилось.
XI
– Изменил ты слову своему, Владимир! – говорит Светославичу Зигмунд Брестерзон. – На столе Великокняжеском ты не тот уже Владимир, щедрый и милостивый! Люди мои не идут к Ровне, много мы служили, говорят они, Киев взят, дай нам прежде, по закону, окуп, по две гривны с человека.
– В Ровно возьмут они окуп, – отвечал Светославич, – иди туда, возьми город, приведи мне Ярополка или принеси голову его, и дам тебе грады, золото, коней и одежду!
– Сольстил ты, Владимир! – продолжал Зигмунд. – Слугой был я у любовного своего приятеля, а не у Князя! Даров твоих мне не надо, милости свои храни для наемщиков, а меня отпусти к Царю-граду.
– Иди! – отвечал Светославич.
– Оставайся с рабами! – сказал Зигмунд, кланяясь Све-тославичу, и вышел.
Думцы Княжеские и старейшины Киевские, окружавшие Светославича, дивились его мудрости, славили ее.
– Слава величию твоему! – говорили они, кланяясь. – Не вдал бедный град наш на разграбление Варягам.
Вскоре ладьи Варяжские спустились вниз по Днепру, прошли мимо Киева, подплыв к возвышенности Торберга, или Чертова бережища, они остановились. На чешуйчатом Ормуре возжглась жертва; дым вился столбом к небу; Варяги, ударяя в щиты, пели:
«Берег святой! пристанище молниеносного, древнего Тора!
Берег святой! в недрах твоих лежит Одина небесного племя!
Берег святой! хранящий останки властительных Херров[327]327
Господ (древнеисл.) Здесь название домысленного Вельтманом племени. – А. Б.
[Закрыть], потомков Арея и Атта!
Берег святой! персть твоя, прах недоступный ни веку, ни тленью!
Берег святой! зеленей, процветай до скончания светлых миров!»
Быстро помчались ладьи Варяжские вниз по Днепру, перегоняя друг друга; долго слышна была еще их ратная песнь и удары щита в щит.
Но не все Варяги удалились из Киева; осталось еще много наемщиков, прослышавших, что Князь обещает грады и золото за голову Ярополка.
Пошли они искать счастья и удачи в Ровне.
Скопилась и рать Новгородская около Ровни, облегла стены шатрами.
Войсковой Воевода шлет послов к Ярополку объявить ему волю нового Киевского Князя:
– Отопри, Князь Ярополк, Ровню! – говорят Послы. – Иди с миром к Владимиру; не пойдешь, разнесем по камню твои крепкие забрала, полоним тебя, вязаного повезем в Киев!
Возговорила гордость в сердце Ярополка на дерзкую речь Новгородцев.
– Идите! – вскричал он. – Идите назад, несите рабыничу своему проклятие Ярополка! Не отопру ему ни града, ни сердца!
Послы удалились.
Ярополк зарыдал громко, не устыдился слез, растерзалась душа его ржавой памятью.
«Карает меня Свет светов за кровь Олега; да не брату меньшему нести бы лозу на брата старейшего!»
У Ярополка два Думца, два злых соперника. Один Блотад Грим, другой Свенельд.
Блотад говорит:
– Иди к брату твоему, иди примириться, нет уже иной надежды. Ты обидел его, не дал ему части из наследства, воевал на него, насилил Новгород. Мстит он тебе, он силен, иди к нему!..
Свенельд говорит:
– Не клони главы своей пред рабыничем! Не бойся его, идет к нам на помощь Гетман Ордынский с силою великою.
И Ярополк надеется на силу Ордынскую, не внимает хитрым речам Блотада.
Исполняются надежды его. Идет от Дона сила Ордынская на помощь Князю Киевскому. Стонут степи под нею, пар от коней тянется густым туманом, свивается в тучи, поросит окрестные земли.
Узнал про то и Киев, почуял беду новую. Светославич, по совету Думцев, шлет по волостям гонцов со стрелою, собрались бы люди поголовно ратовать нового Князя.
Смута идет в волостях; ездят гонцы от двух Князей, повсюду размирье. «Какой ты веры?» – спрашивают люди друг у друга и ведут брань и ссоры.
В это-то время медленно едет чрез волости Великокняжения Киевского Царь-Царевич. Едет он по шляху Муравскому в станицу отца своего, хочет упасть пред ним на колени, сложить у ног его ратных доспехи, хочет сказать ему: «Не Царь я Царевич, а Царь-девица!» – и выплакать женские слезы; да долго едет; взросла луна и похудела. Раздумье убивает волю. «Нет! – думает, – сокрою позор от отца и людей, поищу смерти среди чистого поля!»
Плачется сердце Царя-Царевича, тоска душу сдавила. И раскинул он шатер с золотой маковкой, пустил коня на зеленую траву, а сам горюет да горюет, не принимает пищи. И приспешник его Алмаз тоже горюет, понял причину: и ему не хочется на Дон: «Поведает Гетман тайну, беда Царице, беда матери моей, беда и мне, конюху-приспешнику!»
Едет по Муравскому шляху воин, трубит в крутой рог, вызывает могучих и сильных, на конце длинного копья привязана на крест перёная стрела. Подъезжает он к ставке Царя-Царевича.
– Гой еси, сильный и могучий Витязь, исполать тебе! Князь Владимир Новгородский и Киевский поклон шлет, просит повоевать за него. Взял он Киев, да идет на помощь Ярополку сила неведомая; а Варяги пошли в Царьград, гроза над головой Владимира, в беде он!..
– В беде Владимир! еду воевать за него! – восклицает Царь-Царевич. – Сложу за него жизнь свою!..
И быстро пустился Царь-Царевич по дороге к Киеву; отстал от него воин, отстал и приспешник Алмаз; скрылся из глаз, только облако пыли расстилается по следу.
«Не закалишь, верно, женского сердца – не железное!» – думает про себя Алмаз, гонит коня, бьет чумбуром в хвост и в голову.
Лежат серые туманы над Днепром, не волнует их ветр, не гонит к морю. Чуть слышно, как перекликается стража вокруг Ровни, эхо не ловит звуков, не играет ими, не заносит в даль.
На восходе ночь борется с рассветом. В стане рати Новгородской все еще мирно.
Пробудился Воевода, лежит еще на медвежьей попаломе, замышляет гибель Ровне. Вдруг послышался ему протяжный гул под землей… Приложил он ухо к земле, прислушался… стонет земля.
– Стерегись!.. к бою! – вскричал вдруг Воевода, вскочив с земли и выбегая из шатра. – К бою! – повторил он сторожевым и трубачам, стоявшим возле шатра.
Загремел кривой рог; да глухи звуки.
Медленно собирается в строй дружина.
И вот раздались звуки рогов и крики с поля. Скачут со всех сторон сторожевые воины. Поднялась суматоха.
«Враги, враги! – раздается по стану. – Чу! стонет земля под конскими копытами!»
А туман расстилается, зги не видать.
И вот зашипела туча стрел; гикнули тысячи голосов в долине. Валит рать, как черная волна, разливается морем, топит Новгородскую силу. Звенят тысячи щитов в один удар, новая туча стрел уныло пропела между всполошенными рядами.
Опала душа Новгородская, умолкли руки, поникло оружие…
Но шлет бог защиту… Мчится Царь-Царевич, золотая броня путевым прахом покрыта.
Врезывается он в толпы Ордынские, топчет конем тысячи, гонит душу от тела.
– Стой! – раздается к нему из толпы грозный голос. – Не руби моей рати, не топчи конем! выходи, золотая броня, на вороную!
Разъярился Царь-Царевич на дерзкого, заносит меч, махнул, отсек край щита.
– О, молод, удал! ну, держись на седле, изведай меч Пана Гетмана Ордынского.
А новый удар Царь-Царевича упал уже на шлем противника; разлетелся шлем надвое, обнажилась бритая голова с седым чупом.
Туман раздался.
Вскрикнул Царь-Царевич; поник меч в его руках, не отразил удара противника; посыпались кольцы золотого панциря… и скатился Царь-Царевич с седла на землю, и заклубилась кровь ручьем.
– Забочьте рану, смертельна ли! – произнес гордо Ордынский Гетман к людям своим, возглашавшим уже победу.
Бросились люди Гетманские к Царю-Царевичу; одни снимают шлем с головы, другие расстегивают броню, распахнули бехтерец…
– Царь-Царевич! – вскричали одни.
– Жена! – вскричали другие.
И все смолкли от ужаса и удивления.
Выпал из рук Гетмана окровавленный меч, соскочил Гетман с коня, взглянул в закатившиеся очи, как ворон голодный… и грянулся на обнаженные перси своей дочери, скрыл их собою от позора людского.
XII
«Не к добру ты слетел с золотого гнезда, белый орлович наш Гетман!
Упоил нас не славой – слезами! в добычу дал черное горе!
Утолил не чужой кровью жажду и слег на конечное ложе!»
Уныло пели Ордынцы, везли Гетмана своего и Царь-девицу между двумя конями, везли к Дону.
Пала последняя твердыня Ярополкова; сбирается он с поникшей головою в Киев.
Доходят до Рокгильды тайные слухи, что в Киеве не будет пощады Ярополку; с ужасом припоминает она слова мнимого Владимира: «Я убью его! добуду твой обруч! исполню волю твою!»
– Мою волю! – повторяет она и шлет к Князю просить дозволения прийти к нему.
С нетерпением ожидает ее Светославич.
Она входит. И он… ни слова не может произнести от радости, торопится к ней навстречу…
А Рокгильда медленными, слабыми шагами приближается к нему, падает пред ним на колена, преклоняется к полам одежды.
– Буду твоею… но не убивай своего брата!.. – едва произносит она.
– Моя! – повторяет Светославич, приподняв ее с земли и сжимая в своих объятиях. – Ты моя, и Царство мое же!.. Ты не изгонишь меня, не скажешь, как Вояна: «Ты мой, и Царство мое же?»
Непонятны для Рокгильды эти слова.
– Правда… ты не мой… а я твоя… я рабыня твоя! – говорит она голосом обиженной гордости.
– Сбрось же, сбрось черный покров свой!..
И Светославич сорвал с Рокгильды покров; жаждущие уста готовы были коснуться к ее ланитам…
Но вдруг очи его остановились неподвижно на Рокгильде, голова тихо отдалялась от лица ее, руки от стана.
– Это не она! – вскричал Светославич исступленным голосом.
На звуки его голоса вошли два Гридня.
– Не она! – повторял Светославич. – Ведите прочь от меня!
«Не она!» – отдавалось в душе Рокгильды; в очах ее темнело, дыхание становилось реже и реже, стесняло грудь, голова падала на плечо.
Гридни поддержали ее, понесли под руки.
Но гордость Рокгильды не допустила ее до бесчувствия; скоро очнулась она и с презрением оттолкнула от себя Гридней.
– Я спасу Ярополка, я отмщу за смерть отца и братьев! – повторяет она без голоса дрожащими устами. Отбрасывает двери в Гридницу, и первый предмет, поразивший ее взоры… струя крови на белодубовом полу.
Рокгильда закрывает лицо руками, бежит вон. «Убийцы, убийцы живут здесь!..» – говорит ей все. В сенях толпа людей остановила ее.
– Милости просим, милости просим! – слышит она. – Князь ваш Ярополк остался гостить у Князя в палате, а вас ласковый наш Князь указал честить и кормить в палате Боярской!
Рокгильда содрогнулась от ужаса, она поняла слова злодеев.
– Идите, идите на зов их, несите свои головы злодеям!.. Не видать уже вам Ярополка, не величать и не славить живого! – вскричала она, упадая без чувств на руки своих Боярынь, которые ожидали ее в сенях.
Толпа Бояр остановилась в недоумении.
– Милости просим, милости просим! – повторяют люди Княжеские гостям. – То полуумная Княжна Полоцкая.
– О, не добро чует мое сердце! – вскричал молодой Варяг, питомец Ярополка, находившийся в числе Щитников и Бояр его. – Братья! – продолжает он, указывая на Блотада, вышедшего навстречу из боковых дверей. – Братья! ведут нас на пир кровавый! Смотрите, злодей Блуд кровью обрызган, он продал Ярополка!
Толпа Бояр остановилась в дверях; но стража, стоявшая в другом покое наготове, окружила уже их, не смотрит на ропот, вяжет им руки. Нет с ними оружия! оружие сложено ими при входе в палаты Княжеские.
Только молодой Варяг, выхватив из рук Гридня бердыш, поразил в голову Блотада и по частям отдает свое тело насильникам.
Исполнилась воля Светославича, а он не знает, не ведает того.
– Не она! – повторяет он. – Обманули меня, люди обманули! правду сказал Он, люди живут обманом!.. а Омут не обманет, я исполнил его волю…
И очи Светославича остановились на черепе, который между золотой посудою на полке поставца поставлен был догадливыми чашниками, как добыча Князя, из ней же на пирах будет испивать он малиновый мед.
– В темную полуночь, молвил Он, когда пойдешь по Днепру… и будет мне все желанное… а у меня только она желанная!..
И Светославич взял череп, идет чрез Гридницу на выходец теремной, ни на кого не обращает внимания.
– Мрачен Князь, как ночь, – шепчут друг другу княжеские люди, – верно, братская кровь облила сердце.
С вышки открылся весь Днепр Светославичу; он узнал знакомый крутой берег; он видит рощу Займища и зверинец, ищет в отдалении красного терема, да не видать его за Германс-Клов. Только народ кишит на холме Дмитревском, вздымает Перуну обет кощунный[328]328
Здесь: жертвенный. – А. Б.
[Закрыть].
Единогласное ура-аа-ра! раздается и вторится в отдалении.
Ночь ложится уже на землю; народ зажигает вокруг кумира смоляные бочки, увешивает стояло[329]329
Подножие.
[Закрыть] венками и фонарями; весь город также освещен, люди ходят по улицам, ликуют, празднуют Канун.
Урядники ходят по домам, стучат в окны жезлами, повещают наутро требу богам старым, «шли бы люди на холм Дмитревский, красных мужеских жен рядили бы по обеде Русалить на дворе Княжеском, а красных дщерей хороводы водить».
Вещуны же между тем строят уряды в жертву Божичу людей и скота; а старцы и Бояре сидят на Думе, мечут жеребьи на отроков и девиц, кого зарезать на требу старому богу; они поговаривают и о Христианах, Иереях Еллинских, живущих в тереме, на Займище.
Не ведает Мария, что готовят Киевские люди чернецам, обитающим под ее кровлею по завещанию Ольги. Но она печальна, тоска нудит ее на слезы, плачет она за душу Владимира, «и Владимир поклоняется кумирам, и он готовит кровавые жертвы!».
И до Мокоша, сторожа заветных Княжеских лугов и лесов, дошли слухи о торжестве Киевском, и он сбирался посмотреть на людской пир; но, по привычке к единообразию, обошед во время дня Займище, он забыл про сборы, лег отдохнуть, уснул; проспал бы, если б от огней Киевских не загорелось полуночное небо.
Вскочил Мокош, кликнул пса, идет торопливо, клюкой подпирается.
«Эх, – думает, – запоздал! а людям Князь Володимир корм и сологу дает!»
Опустясь в лощинку, за Урманским садом, где разделялись дороги, идущие из Киева, он встретил двух чернецов с костылями в руках.
– Добрый человек! – сказал один из них. – Укажи, пожалуй, путь к красному терему Займища.
– Ох! чернецы вы Еллинские! – отвечал Мокош, положив обе руки на свой костыль. – Не здесь бы идти вам! идет тут тропа в мою изобку да в рощенье Княжеское; большим бы путем на Лыбедь идти, да влево.
– Проведи нас, добрый человек, к красному терему, заплатим мы тебе словом и делом.
– Эх, не час мне: в Киев поспешаю; ну, пойдем, пойдем, уж добро!.. А чай, там Князь Володимир корм и мед людям сыплет. Милостивый, говорят, про людей да и строгий, ох строгий! родному брату, Господину нашему Ярополку, снес голову!..
– Правду ли ты молвил, добрый человек? – сказал один из чернецов. – А я слышал, что Князя Владимира и в Киеве нет; уж не иной ли какой Князь в Киеве? не обмолвились ли люди? не Ярополк ли снес голову Владимиру?
– Видишь, не так люди молвят… – отвечал Мокош… – Ну, да сам не видал, не ведаю, правда ли, нет ли.
Выбравшись из густых кустарников, по которым вилась дорожка в поле, и поднявшись на холм, Мокош ухнул, остановился и подперся костылем.
– Ну, смотри, словно жаром горит вышка Чертова холма!.. а уж какие страсти!.. Дивились, дивились люди, порассказал я им про вражьего питомца), а веры нет! сонной морок, говорят… сонной морок! своими очами зрел! Ох ты, сила великая, небесная, чудо какое! голжажни соли не съел, а он, дивись, дитя малое, молодец молодцом взрос! стал ровно вот литой Князь Володимир!..
– Когда ж это было, дедушко?.. Да видал ли ты Князя Володимира?
– Видал ли!.. – отвечал Мокош, продолжая путь. – Сестра моя была мамкою у него; по ней и мне честь была, дали избу в Займище да Княжеские хлебы, стерег бы лес да луга…
– Узнаешь ты меня, добрый человек? – сказал чернец, заводивший речь с Мокошем, обратясь к свету, ударявшему на холм от Киева, и откинул с чела покров.
Мокош взглянул в лицо ему и остолбенел.
– Ох, да откуда, голубчик, ты взялся? – наконец произнес он.
– Узнал ли ты меня? – повторил чернец.
– Как не узнать… да это не дедушко ли твой… что учил тебя Еллинской премудрости?
