Текст книги "Прощание с веком"

Автор книги: Александр Плонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
А я ведь мог стать миллиардером

В нашей стране… созданием кварцевых часов занимался ряд инженеров и ученых – А.В.Шубников,

Б.К.Шембель, А.И.Берг, М.С.Нейман, А.Ф.Плонский, В.А.Шполянский, Б.М.Чернягин, Электрические приборы времени, «Машиностроение», М., 1964.

Среди перечисленных в эпиграфе имен первые четыре принадлежат поистине великим ученым. Алексей Васильевич Шубников – академик, директор института кристаллографии АН СССР; упоминавшийся уже Борис Константинович Шембель – один из пионеров отечественной радиолокации; Аксель Иванович Берг – академик, лидер мировой радиотехники, легендарная личность: в первую мировую войну командир подводной лодки; профессор Михаил Самойлович Нейман – автор лучшего в мире (убежден в этом!) учебника по радиопередающим устройствам. Оказаться в такой компании для меня великая честь. И сейчас, уже давно получивший признание в своей области, я смотрю на них снизу вверх, как смотрят на величественные монументы обыкновенные, ничем не примечательные люди.

Пользуюсь случаем излить душевную горечь. Каждый более или менее культурный человек знает имена великих писателей, музыкантов, художников. Как же мне больно сознавать, что молодые радиоинженеры зачастую понятия не имеют, кто такие Шулейкин, Бонч-Бруевич, Вологдин, Лосев, Мандельштам, Папалекси, Щеголев… На лекциях я непременно говорю об их роли в развитии мировой радиоэлектроники!

Какое отношение имеет это предисловие к теме главы, к ее довольно-таки странному названию? Просто меня согревает само чувство сопричастности к делам моих предшественников и великих современников.

Я автор около тридцати свидетельств на изобретения, полученных при Советской власти, и одного патента России. Это немного. По статистике из пяти заявок на изобретение проходила одна. Больше всего мне мешало не отсутствие идей, а… суконный язык, которым нужно было писать заявку. Те, кому «посчастливилось» овладеть этим языком и сопутствующими ему «штампами», были куда более плодовиты на изобретения.

Как-то я разговорился с командированным на несколько дней инженером. У него оказалось примерно двести свидетельств. Я был поражен и даже, помнится, высказал сомнение по этому поводу.

– А знаете, что я могу получить авторское свидетельство даже на молоток.

– Не может такого быть.

– Еще как может. Вам известно, что одно из требований к автору заявки – наличие прототипа. То есть любое изобретение должно иметь «предка». Скажем, Рентген или Эйнштейн с нашим патентным законодательством оказались бы в тупике. Ведь прототипа у них не было и не могло быть. Наше положение выгодней в сто раз. Примем за прототип старинную полую саблю, частично заполненную ртутью, знаете, были такие? Поднимите ее острием вверх – ртуть переместится к рукоятке, там же будет и центр тяжести. При рубке ртуть переливается к концу сабли, за ней следует и центр тяжести, многократно усиливая удар.

– Так это сабля…

– Замените ее молотком, только назовите его позаковыристей, например: «устройство для забивания клиновидных предметов в деревянные поверхности». Успех гарантирован!

Я продолжал «зарабатывать» свои авторские свидетельства по старинке. За каждое получал премию – после денежной реформы шестьдесят первого года – пятьдесят рублей. Но финансовая сторона дела интересовала меня столь же мало, как в свое время Александра Степановича Попова, соизобретателя радио, который, в отличие от Маркони, был «чистым» ученым, а отнюдь не коммерсантом от науки.

Настало время сказать, что за рубежом наши авторские свидетельства совершенно не котировались. Иными словами, никакой юридической защиты государства автор изобретения не получал. Теоретически он мог запатентовать свое изобретение в США, Англии, Германии, что делало его законным владельцем некоего «товара». Этот «товар» можно было выгодно продать или начать его массовое производство с колоссальным «наваром». Но откуда у простого советского человека могло быть достаточно валюты, чтобы «выкупить патент», получить «права» на свое же изобретение? А потом ежегодно делать новые взносы, опять таки в конвертируемой валюте!

И главное, советскому человеку просто не позволили бы получить зарубежный патент. Конечно же, из патриотических соображений!

Самое обидное, что и государство «на свое имя» патентовало мизерное число изобретений! И любой зарубежный делец мог, не опасаясь каких-либо исков, «прикарманить» чужое. Ведь раз оно не защищено патентом, значит, ничье.

Вот это и произошло со мной и моим соавтором, бывшим главным инженером Челябинского часового завода Б.И.Шишковым.

Я уже обещал не утомлять читателя техническими подробностями. Скажу только, что сверхточные кварцевые часы были изобретены еще в 1929 году В.А.Маррисоном. Но вплоть до 1960 года это было громоздкое сооружение, содержащее электродвигатель, преобразующий электрические колебания кварцевого кристалла в движение часовых стрелок.

Мы с Б.И.Шишковым решили избавиться от самой массивной детали кварцевых часов – электродвигателя, заменив его поляризованным реле (теперь его называют «шаговым двигателем»). Ротор (подвижная часть) такого реле не вращается, а качается из стороны в сторону подобно маятнику обычных часов.

В 1961 году нам было вручено авторское свидетельство на «Кварцевые часы» с приоритетом от 30 декабря 1960 года. В описании говорилось: «Известные кварцевые часы… представляют собой сложное стационарное устройство с большими габаритами и весом… потребляют много электроэнергии…».

Представьте, изобретение не осталось незамеченным. Вот названия статей: «Кварц». «Сделано в СССР»; «Часы для космонавтов» («Неделя», Э 21, 21–27 мая 1961); «Кварцевые часы» («Морской флот», Э8, август 1962).

Утверждалось, что «Советская техническая мысль одержала новую важную победу. Создан прибор, который будет надежно хранить точное время и в тайге, и в открытом океане, и, возможно, в рубке межпланетного корабля».

Прошла какая-нибудь пара лет, и швейцарские, японские, а через некоторое время советские часовые заводы начали миллионами штук выпускать наручные стрелочные часы с шаговым двигателем из нашего авторского свидетельства (они, плюс к основному достоинству – более высокой точности, – были еще и проще обычных механических, не требовалось ежесуточно подкручивать пружину, миниатюрной батарейки хватало на год и более). Сегодня их – дешевых, надежных и точных – навалом в любом универмаге!

А как же авторы?

Да никак!

Представим на минуту, что мы с Шишковым родились в Америке и там же запатентовали свое изобретение. Тогда бы «американская техническая мысль одержала бы новую важную победу», а наши кварцевые часы (полагаю, что сегодня из каждых 10 наручных часов 9 – кварцевые) сделали бы нас миллиардерами просто за счет продажи лицензий на их изготовление.

Но мы родились в СССР, и поэтому миллиардеров из нас не получилось. Правда, справедливости ради, скажу, что за новую победу советской технической мысли нас щедро наградили. Каждый получил 25 рублей (25 + 25 50 – премия за авторское свидетельство).

Жалею ли я, что не стал миллиардером? Возможно, родись я в США, этот вопрос играл бы для меня огромную роль. Но я рожден не в США или Англии, Германии и пр., и даже не в России, лихорадочно строящей капиталистическое общество, а в СССР – стране, где прожил большую часть своей жизни, стране, которой гордился, в чьи идеалы пусть наивно, но искренно верил. И эти идеалы (увы, испохабленные, перевернутые с ног на голову, преданную коммунистическими вождями, некоторые из которых безбедно, в почете доживают жизнь) не могли не отложить отпечатка на мое мировоззрение. Поэтому не жалею о призрачных миллиардах. Жаль только, что Россия по-прежнему «родина слонов».

Послесловие к главе.

Из Большой советской энциклопедии: олигархия – форма правления, при которой… власть принадлежит небольшой группе людей, как правило, наиболее экономически могущественных… В России Борис Ельцин открыл олигархам зеленый свет, а точнее – породил их.

Для меня слово «олигарх» отождествляется со словом «вор». Это вовсе не означает, что мне ненавистно и слово «миллиардер». С огромным уважением отношусь к мультимиллиардеру Биллу Гейтсу, основателю и руководителю могущественной «империи» «Майкрософт». Он, как в свое время Генри Форд, заработал свои миллиарды тяжким трудом, высочайшим интеллектом, талантом руководителя и коммерсанта (в лучшем с моей точки зрения смысле).

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Омск

Омскъ – обл. гор. Акмолинской обл… на прав. берегу р. Иртыша. При устье р. Оми… Климатъ умеренный, но частые ветры, производящие зимой бураны, а летом несущие тучи пыли, и быстрые колебания температуры делают его не особенно здоровымъ. Больниц 9 и 1 амбулатория для скота. 8 врачей…

Новый энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона, т. 29.

Жизнь побросала меня по многим городам. Родился в Симферополе, 19 лет прожил в Москве, 11 – в Одессе, 12 – в Омске, вот уже более 20 живу в Новороссийске. А во скольких городах жил месяцы, год-другой, бывал проездом в многочисленных путешествиях по стране и за рубежом…

Но самый памятный, самый любимый из «моих» городов все-таки Омск. Город, который я покинул с болью и оттого лишь, что «не особенно здоровый климат» «наградил» жену многолетним жестоким плевритом. Болезнь (тьфу-тьфу!) как ветром (знаменитой «борой») сдуло в Новороссийске, хотя тот тоже не может похвастать здоровым климатом.

В Новороссийск меня переманили бывшие аспиранты, «укоренившиеся» в морской академии, которая тогда, в 1982, была еще высшим инженерным морским училищем. Сейчас вообще началась бурная и не очень понятная мне «переаттестация» – институты становятся университетами, училища – академиями…

Я расстался с Омском, пожертвовав званием заслуженного деятеля науки и техники РСФСР, к которому был представлен, но сохранив самые добрые отношения и с руководством института, и с коллегами.

Омск – современный город, сегодня уже «миллионник». В мое время в нем было 13 полноценных вузов – политехнический институт, где я работал, сибирский автодорожный, инженеров железнодорожного транспорта, медицинский… Можно продолжать и продолжать!

А какие заводы в Омске, научно-исследовательские институты, конструкторские бюро! Именно в Омском НИИ связи были созданы широко известные судовые радиоприемники «Сибирь» и «Циклоида». Наш факультет выпускал до 150 радиоинженеров широкого профиля и столько же конструкторов-технологов. Их буквально расхватывали местные заводы и НИИ.

А какие люди жили (и наверняка живут!) в Омске – доброжелательные, общительные, неконфликтные. Нигде я не ощущал такого человеческого тепла, каким в первые же дни окутал нас с женой Омск!

Здесь для меня наступил пик научной карьеры. Мне посчастливилось создать школу, чем может гордиться далеко не каждый ученый. Вот в Новороссийске у меня школы нет и уже никогда не будет. Как ни жаль, морским пароходством я не востребован. Да и зачем ему развивать отечественную науку, если за валюту (а ее у пароходства хватает!) можно приобрести любой прибор зарубежного производства, причем без «головной боли». Ведь иностранные навигационные, и не только навигационные, приборы пока еще по качеству и эргономике превосходят отечественные. Но это – квадратура круга: как могут наши приборы в технологическом (именно технологическом!) плане конкурировать с зарубежными, если валюта «плывет» мимо их разработчиков! О моей курьезной попытке научного сотрудничества с пароходством расскажу в следующей главе.

В Омске мы вели большие по масштабам «хоздоговорные» научно-исследовательские работы с крупными предприятиями страны. К сожалению, я до сих пор не имею права рассказать о существе этих работ. Скажу только, что с финансированием и кадрами проблем у нас не случалось. И заказчики были нами довольны.

Мы выпускали межвузовский сборник, скамейка желающих поступить в аспирантуру не пустовала.

В Омске я стал научным комментатором нескольких газет, вел передачи на местном телевидении. И – парадокс! – будучи беспартийным, состоял нештатным лектором обкома КПСС: регулярно читал лекции о научно-техническом прогрессе.

У нас считается «модным» бросать камни в покойную КПСС. Да, за ней числится множество «грехов». А я вот хочу добрым словом вспомнить Сергея Иосифовича Манякина – первого секретаря Омского обкома, впоследствии председателя комитета народного (или «госпарт» – не помню) контроля СССР. Это его сыну я «безнаказанно» поставил «двойку» на экзамене.

При Манякине Омск процветал. И партийную «камарилью» Сергей Иосифович держал в ежовых рукавицах. Мой знакомый – герой социалистического труда, член бюро обкома, жил в хорошей, хотя по нынешним меркам далеко не роскошной, квартире, но… с женой, сыном, женой сына, дочерью, мужем дочери и внуком. Он долго не решался просить Манякина отселить «молодое поколение». А об отдыхе на Канарских островах и речи не могло быть. Работал до глубокой ночи. Отлеживался в больнице в предынфарктных состояниях.

Это, конечно, не правило, а, скорее всего, редкое исключение. В годы «позднего застоя» Манякин лечился в Кремлевской больнице. А Брежнев в это время совершал нечто вроде инспекционной поездки по сибирской магистрали. Сергею Иосифовичу пришлось специально лететь в Омск, чтобы встретить поезд генсека и полчаса поговорить с ним. Леонид Ильич пожурил Манякина за то, что Омская область «слишком хорошо живет» и поставил ему «на довольствие» несколько соседних областей. На другой день полки продовольственных магазинов опустели…

Прошло более двадцати лет с тех пор, как я покинул Омск, а его улицы все еще перед моими глазами…

В 1996 году мне стукнуло семьдесят. Я невольно вспомнил свой пятидесятилетний юбилей в Омске: торжественный зал, изобилие цветов и папок с поздравительными адресами, трогательные речи ректора, коллег, журналистов, заводчан… Тогда я не знал, что ничего подобного в моей жизни уже не будет. Но, к моей неописуемой радости в день семидесятилетия я получил – не награду, а нечто более высокое, чем самая высокая из наград… Это были поздравительная телеграмма молодого омского ректора, которого я и в глаза не видел, хрустальная бригантина, сделанная в одном из омских НИИ, и трогательный адрес моих учеников и бывших сотрудников.

И это спустя четырнадцать лет после нашего расставания!

Обвините меня в нескромности, – стерплю. Вот он, этот адрес, хранимый мною как драгоценная реликвия и, если хотите, свидетельство: жизнь прожита не зря…

«Коллектив радиотехнического факультета Омского Государственного Технического университета поздравляет Вас, флагмана радиотехники нашего ВУЗа, основателя кафедры «Радиотехнические устройства» со славным юбилеем.

Мы с ужасом думаем, что было бы, если бы Вы не приехали в наш славный сибирский город в далеком 1970 году. С Вашим приездом начался творческий подъем факультета, были открыты аспирантура, новая специальность, новая кафедра.

Подобно опытному садовнику Вы вырастили целую плеяду ученых, которые ныне составляют костяк факультета. И, честно говоря, мы читаем не произведения К.Маркса и прочих классиков, а Ваши книги. Благодаря Вашему увлечению многие из нас сели за руль автомобиля, а кое-кто даже готовится прыгать с парашютом. Ваша многогранная деятельность и фанатичная увлеченность толкает на подъем многочисленных учеников и коллег.

Известно, что «Восток – дело тонкое», и нигде так не уважают Учителя, как здесь. Мы говорим: «Спасибо, Учитель». Долгих лет, здоровья, успехов во всех начинаниях.

Аржанов В.А., Дьяков Е.П., Кабаков М.Ф., Кулагин В.Н., Митронина Л.Н., Никонов И.В., Теаро В.Н., Хаустов В.В., Долганев Ю.Г., Ионов Б.П., Косых А.В., Лепетаев А.Н., Мухин В.Л., Одинец А.И., Хадыкин А.М.»

К адресу приложена большая цветная фотография. Милые, знакомые лица. Некоторых помню юношами. Как они возмужали! А некоторые – время неумолимо! – постарели. Неужели это мои ученики? Неужели меня еще помнят?

Не надо быть наивным! Пройдут годы, десятилетия, и меня забудут, как забыли гораздо более достойных – Шулейкина, Вологдина, Лосева… «Так проходит слава мира» – говорили древние.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Пока горит свеча

Но что толку теперь досадовать. Все это уже в прошлом.

Лион Фейхтвангер (1884–1958)

Название этой главы я позаимствовал у Виктора Викторовича Савельева, одним из героев одноименной книги которого, вышедшей в 2001 году, мне посчастливилось быть. Кстати, так же называется и передача, которую он ведет на телевидении «Новая Россия».

О себе Виктор Викторович пишет: «До 45 лет меня совершенно ничего не связывало с ТВ… Но я ведь по гороскопу – Близнец… А отсюда тяга к «лицедейству» (говоря «высоким слогом», к искусству, творчеству…).

А я бы сказал об этом человеке: «коллекционер человеческих душ». Не «мертвых», подобно Чичикову, а живых, трепещущих, открытых… Он поразительно умело, непринужденно умеет «разговорить» человека, и вот уже перед нами – личность, многогранная, глубокая, интересная.

Ну, а книга это как бы история открытия телевизионных «звезд». Вот отрывок, относящийся ко мне.

«Александр Филиппович Плонский – первый профессор, с которым я лично знаком…

Произошло это знакомство около десяти лет назад на одной из очередных попыток создания в городе «интеллигентной тусовки»… «Портье» в ливрее (высокий интересный молодой человек из самодеятельной студии в соответствующем одеянии и с соответствующей атрибутикой…) то и дело объявляет: «Господин Цыганко!.. Госпожа Романова!.. Господин…!.. Госпожа…!..» и вдруг: «Господин Плонский с супругой!». И это произвело впечатление! В общем-то, на «приеме» были еще супружеские пары…, но никого из них так ярко и четко не представляли: «Гос-по-дин Плон-ский! С су-пру-гой!!».

Это был своего рода вызов или, если хотите, «пощечина» нам и нашей убогой привычке появляться на всевозможных творческих «междусбойчиках» без своей «половины»…

С тех пор любезно раскланивались…

Встречая знакомую фамилию в прессе, на обложках продаваемых книг, видя знакомое лицо на местном телевидении, я всегда останавливался и, по возможности, пытался познакомиться или с длинноватыми, но четко сформулированными эссе, или с увлекательными рассказами и повестями, или вслушивался в несколько монотонный, хрипловатый, но чем-то завораживающий голос, которым немного назидательно, но доступно формулировались очень интересные, умные мысли человека, повидавшего и испробовавшего на своем веку очень и очень много, создавшего достаточное количество «своего», выучившего не одну плеяду сильных профессионалов – мастеров своего дела… да мало ли что еще…

Но такие люди, как Александр Филиппович, к сожалению, зачастую, на склоне лет бывают невостребованными окружающими (что случилось и с нашим героем)… И очень-очень жаль!».

Я позволил себе столь длинную цитату не ради самовосхваления, а из-за двух последних фраз.

Невостребованность… Вот то, что я ощутил в Новороссийске после Омска. Очевидно, невостребованность невостребованности рознь. Здесь у меня была кафедра, хотя и крошечная, если прибегнуть к омским масштабам (сейчас, главным образом, из-за нежелания оставаться полководцем без войска и оружия, я просто профессор этой кафедры), много печатался в местных газетах (так, роман «По ту сторону Вселенной» был полностью опубликован на страницах «Новороссийского рабочего»). Именно в Нороссийске написано большинство моих фантастических произведений или, иными словами, реализовано подспудно жившее в душе стремление стать «настоящим» писателем. Не могу пожаловаться и на отношение «окружающих». Выходит, зря пожалел меня Виктор Викторович?

Увы, не зря. В первой главе, говоря о «гранях признания» я подчеркнул, что главная из них – наука. И хотя в «Энциклопедии фантастики» обо мне сказано: «Русский советский прозаик и ученый», я чувствую себя, в первую очередь, не «прозаиком», а именно ученым. «Но что толку досадовать, все это в прошлом!» могу я повторить слова эпиграфа.

Все? Нет, здесь я клевещу на себя: пока горит свеча!

Однако…

В Омске у меня были школа – большой и дружный коллектив молодых ученых-единомышленников, помещения для работы, необходимые для экспериментальных исследований приборы. То есть я располагал хорошо экипированной армией, современным вооружением, крепкими тылами, что и позволяло мне чувствовать себя «полководцем». Не возникало проблем с заказчиками, с финансированием.

В Омске за 12 лет я подготовил около двадцати кандидатов наук (были и до Омска).

В Новороссийске у меня нет школы. Нет помещения, приборов, финансирования. Нет интереса к моей научной работе.

Здесь за 20 лет я подготовил… одного кандидата наук.

А что в моем распоряжении? Собственная голова, опыт, знания, сотрудничество ученого-единомышленника – жены. Возможность публикации сочиняемых дома статей в прекрасном сборнике «Судовождение, связь и безопасность мореплавания». Домашний компьютер с выходом в Интернет. И интереснейшее, граничащее с фантастикой, научное направление, которое мы, в меру ограниченных возможностей развиваем умозрительно. Оно нас с Тамарой Васильевной настолько увлекло, что о нем я подробно (а если удастся, то и интересно) расскажу в следующей главе.

С чего же начиналась моя научная деятельность в Новороссийске?

Не скрою, перебирался я на новое место, чувствуя себя сухопутной крысой, которой предстоит сосуществовать с морскими волками. Но, к моему удивлению, выяснилось, что и специальность, и учебный план на радиотехническом факультете морского вуза почти один к одному совпадали с тем, что было в Омске.

Оказалось, что и «морских волков» в училище меньше, чем я полагал, и «морзянку» (после тридцатипятилетнего перерыва!) знаю лучше своих коллег. А вот «поплавать» так и не удалось: слишком много «тайн» мне в свое время доверили…

Впрочем, об этом-то я не слишком жалел: в качестве пассажира уже довелось «бороздить» моря и океаны. Да и во многих странах побывал.

Уже в первый «новороссийский» год с помощью коллег по кафедре удалось заключить «хоздоговор» с геленджикским филиалом научно-исследовательского института океанологии АН СССР на разработку подводного термоградиентометра. Нет смысла обременять читателя его описанием. Скажу только, что он «защищен» авторским свидетельством и принес мне, как научному руководителю разработки медаль Выставки достижений народного хозяйства СССР (ВДНХ).

Но главное – прибор сослужил немалую пользу науке.

Вблизи Сицилии есть подводная гора с ласковым «женским» именем Жозефин. Ученые спорили об ее происхождении – то ли она вулкан, то ли сдвиговое образование земной коры.

С борта исследовательского судна «Витязь» опустили на дно подводный аппарат «Аргус», оснащенный нашим прибором. И «вулканическая» версия была опровергнута. А мы были удостоены благодарственного письма вице-президента Академии наук, посланного в адрес министерства и училища.

На этом эпическая часть повествования заканчивается и начинается детективная.

Закончив сотрудничество с океанологами, мы обратились в пароходство. Флот в Новороссийске, в основном, танкерный. Уровень и температуру нефти в резервуарах – танках в то время измеряли «дедовским» способом: откручивали горловину танка и опускали в него стержень с термометром на конце.

Нефть, а тем более, бензин, – груз взрывоопасный. Контролировать его, на наш взгляд, нужно в течение всего рейса. И делать это автоматически, не вскрывая танк.

Мы предложили разработать такой прибор.

Новороссийское морское пароходство заключило с нами «хоздоговор». Но насколько же нищенской была его сумма! В Омске я и разговаривать не стал бы с таким крохобором-заказчиком. Но здесь выбора не было.

Работало над созданием прибора всего три-четыре человека. И снова не буду касаться его устройства. Скажу только, что аналогов у него в мире не было. Об этом, опять-таки, свидетельствовали авторское свидетельство на изобретение и медаль ВДНХ.

Представили прибор в пароходство для установки на судно.

– Что вы, – говорят нам, – сначала получите разрешение Морского регистра.

Идем к представителю регистра.

– А что я в этом понимаю? Обратитесь в региональное представительство Морского регистра.

Везем прибор в Одессу (дело происходило за несколько месяцев до распада СССР). Оттуда нас перенаправляют в Москву.

В Москве требуют, чтобы прибор был аттестован в Днепропетровском научно-исследовательском институте электровзрывобезопасности.

В Днепропетровске оставляем чуть ли не половину денег, причитавшихся нам по договору. Прибор опускают в камеру с гремучей смесью (кислород плюс водород) и дистанционно замыкают (или размыкают) наиболее подозрительный контакт. Взрыва не происходит.

С сертификатом Днепропетровского НИИ едем в Москву. Там говорят:

– А чем вы докажете, что сертификат выдан именно на ваш образец? Вот составьте спецификацию, промаркируйте все резисторы, транзисторы, конденсаторы… Тогда и милости просим!

Снова везем прибор в Днепропетровск. Там добродушно посмеиваются, даже денег больше не берут. С надлежаще оформленным сертификатом едем в Москву и… получаем разрешение на установку прибора!

А дальше все как по маслу (вернее, по Агате Кристи). Судно в доке судоремонтного завода. Устанавливаем прибор, выполняем проводку, монтируем автоматический индикатор.

Вскоре судно уходит в рейс. Откуда-то из океанских просторов получаем телеграмму: прибор, что надо!

А потом происходит следующее. Могучий, великий Советский Союз рассыпается, как карточный домик. Судно, приписанное к одесскому порту, возвращается на (простите, «в»!) «незалежну» Украину. Все наши попытки получить обратно свой прибор и акт о его внедрении заканчиваются провалом. Глухое молчание. Был прибор, и нет прибора.

Направляем стопы в наше пароходство. Так мол и так. Не отвечают на наши запросы. Может, вам ответят?

– А мы то при чем? Спасение утопающих…

– Но прибор-то себя оправдал!

– Откуда это известно?

– Телеграмму прислали.

– Телеграмма – не документ. Вот будет соответствующий акт, приходите. А до тех пор и речи о продлении договора быть не может! Вы что, порядка не знаете?

По прошествии одиннадцати лет не ручаюсь за словесную точность этого диалога. Но смысл именно таков. Больше никаких дел с пароходством у меня не было. Новороссийским морским пароходством (государственным в ХХ веке и акционерным обществом в XXI) я не востребован. Видать, как ученый, я здесь и впрямь «белая ворона».

Примечание к главе.

Виктор Викторович прав: «пока горит свеча», рано уходить «на заслуженный отдых». Чувствую, что еще многое могу сделать в науке. Только удастся ли?