Текст книги "Россия на историческом повороте: Мемуары"

Автор книги: Александр Керенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 40 страниц)

Назойливость, с какой Милюков возвращался к одной и той же теме о Дарданеллах, озадачивала. Ведь он, как и Гучков и я, прекрасно знал, что генерал Алексеев из военных соображений был против любых авантюр в зоне проливов. Более того, как историк, он наверняка был знаком с выводом генерала Куропаткина, который еще в 1909 г. в своей книге «Задачи русской армии» писал, что России не только «невыгодно присоединять к себе Константинополь и Дарданеллы, но такое присоединение неизбежно ослабит ее и создаст опасность долгой вооруженной борьбы за удержание этого опасного приобретения».[109]109
  Куропаткин А. Н. Задачи русской армии. Спб… 1910. Т. 2. С. 525. – Прим. ред.


[Закрыть]

На 24 марта было назначено заседание контактной комиссии, чтобы обсудить с представителями Совета во всей совокупности вопрос о целях войны. Однако это не помешало Милюкову дать накануне журналистам интервью с изложением своих взглядов по этому поводу. По моим указаниям, на следующее утро газеты опубликовали заявление о том, что Милюков выражал не взгляды Временного правительства, а свои собственные.

В результате такой акции делегаты от Совета еще до начала встречи поняли, что не смогут упрекать все правительство в том, будто оно придерживается взглядов Милюкова. Лидеры Совета смогли, таким образом, поддержать торжественную Декларацию о целях войны, которую правительство опубликовало 27 марта.[110]110
  Появилось в газетах 28 марта. – Прим. ред.


[Закрыть] Основные принципы, определяющие наши цели в войне, были изложены следующим образом: «Предоставляя воле народа в тесном единении с нашими союзниками окончательно разрешить все вопросы, связанные с мировой войной и ее окончанием, Временное правительство считает своим правом и долгом теперь же заявить сегодня, что цель свободной России – не господство над другими народами, не отнятие у них национального достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов. Русский народ не добивается усиления мощи своей за счет других народов. Он не стремится к порабощению и угнетению кого бы то ни было».

Примечательно, что этот текст был выработан правительством за исключением слов: «не насильственный захват чужих территорий», которые были включены по настоянию руководителей Совета. Они не внесли каких-либо существенных изменений в декларацию, однако сам этот факт позволил представителям Совета в контактной комиссии заявить позднее в Совете, что настаивая на этом, они не допустили, чтобы «буржуазные империалисты» (и в частности Гучков) впоследствии искажали или неверно истолковывали смысл этого документа. В действительности ни сам Г учков, ни консервативные круги, которые он представлял, не имели в то время ни малейшего желания преследовать какие-либо «империалистические» цели.

К несчастью, Милюков не разделял стремления правительства не накалять страсти вокруг вопроса о целях войны. После опубликования правительственной декларации он дал понять, что не считает себя, как министра иностранных дел, связанным этим документом. Столь сенсационное заявление вызвало поток взаимных обвинений, в результате чего был нанесен огромный ущерб авторитету правительства, несмотря на его успехи в деле достижения взаимопонимания с Советом.

Взрыв ненависти к Милюкову в левых кругах подчеркнул ненадежность положения правительства. Упрямство министра иностранных дел породило кризис доверия, который был неизбежен с самого первого дня революции, вытекая из противоречия между составом правительства и соотношением сил в стране. Чтобы не дать России пережить новый и еще более опасный кризис, необходимо было устранить это противоречие.

Неоднократные публичные выступления Милюкова с изложением его личных взглядов были восприняты во всех революционных, демократических и социалистических кругах как свидетельство вероломства Временного правительства.

И хотя мы в высшей степени ценили единение, в условиях которого родилось правительство, хотя мы придавали огромное значение стремлению сохранить вплоть до созыва Учредительного собрания первоначальный состав кабинета, становилось все более очевидным, что дальнейшее пребывание Милюкова на посту министра иностранных дел создает в нынешних условиях смертельную опасность для единства нации. Более того, нельзя было более терпеть положение, при котором руководители Совета, с их огромным влиянием и престижем, не разделяют ответственности за состояние дел в стране. В тот момент я, наверно, больше чем кто-либо другой из членов Временного правительства, ощущал настроение масс и осознавал настоятельную необходимость самых решительных шагов. Поздно вечером 12 апреля я сообщил представителям печати, что правительство намерено рассмотреть вопрос об отправке союзникам ноты, которая информирует их о пересмотре Россией целей войны.

В силу ряда причин мое заявление было опубликовано на следующий день в искаженном виде. Предвосхищая ход событий, газеты возвестили, что правительство уже обсуждает содержание ноты союзникам относительно новых целей в войне. На самом же деле, хотя некоторые из членов правительства сообщили о своем намерении поставить этот вопрос на обсуждение кабинета, ни одной такой дискуссии на заседаниях полного состава кабинета пока не было.

Исходя из чисто формальных соображений, Милюков совершенно оправданно стал настаивать на публикации официального опровержения правительства. Так, 14 апреля газеты сообщили, что правительство не обсуждало и не готовит никакой ноты по вопросу о целях войны. Такое опровержение вызвало бурю возмущения и, как и предполагалось, Милюков был вынужден согласиться на отправку союзникам ноты относительно целей войны. К сожалению, общественность неправильно истолковала такое решение, предположив, что правительство приняло его под давлением Совета и, еще того хуже, Петроградского гарнизона.

Учитывая деликатность положения, нота союзникам готовилась всем составом кабинета. Теоретически окончательный текст ноты, опубликованный в печати 19 апреля,[111]111
  19 апреля текст ноты был только получен в редакциях газет. – Прим. ред.


[Закрыть] должен был удовлетворить даже самых ярых критиков Милюкова, однако дело к тому времени зашло настолько далеко и враждебность к Милюкову в Совете и в левых кругах достигла столь значительных размеров, что ни Совет, ни левые деятели были просто неспособны вынести здравое суждение и даже вникнуть в содержание нашей ноты. Атмосфера приобрела истерический характер.

Исполком Совета опубликовал решительный протест против «империалистической» ноты Временного правительства.

Ленин, недавно вернувшийся из Швейцарии, немедленно послал своих эмиссаров в солдатские казармы. 4 апреля солдаты Финляндского гвардейского полка в полном вооружении направились к Мариинскому дворцу с красными знаменами и лозунгами, осуждающими, в частности, Милюкова и Гучкова.[112]112
  В те дни считалось, что демонстрация войск возникла более или менее спонтанно, и ответственность за нее если и несет кто-либо, то лишь некий фанатический пацифист лейтенант Линде, и что Ленин и большевики к этому делу не имели никакого касательства. Знакомясь несколько лет назад с секретными германскими архивами во время работы в Гуверовском институте, я нашел документальные свидетельства, что все эти события были делом рук Ленина (см. гл. 18). (Ф. Ф. Линде – ученый, математик, философ служил в Финляндском полку в качестве рядового. В дни Февральской революции – избран в Исполнительный комитет Петроградского Совета. Выступление солдат этого полка состоялось 7(20) апреля 1917 года.) – Прим. ред.


[Закрыть]

Командующий Петроградским военным округом генерал Корнилов обратился к правительству за разрешением направить войска для защиты дворца, однако мы единогласно отклонили его предложение. Мы были уверены, что народ не допустит никаких актов насилия в отношении правительства.

Наша вера полностью оправдалась. В тот же день на улицах города появились огромные толпы людей, выступивших в поддержку Временного правительства, и вскоре после этого Исполнительный комитет Совета выступил с заявлением, в котором отмежевался от антиправительственной демонстрации войск. Он также согласился опубликовать заявление с объяснением сути ноты министра иностранных дел, которая привела ко всем этим беспорядкам.

В действительности никаких объяснений не требовалось, ибо объяснять было нечего. Таким образом, в заявлении лишь предпринималась попытка успокоить общественное мнение и подчеркивалось, что сама нота выражает единые взгляды всех членов правительства.

Первый министерский кризис

Мы все согласились с тем, что министерство иностранных дел должно перейти к человеку, способному более гибко проводить внешнюю политику государства. 24 апреля я выступил с угрозой выйти из состава кабинета, если Милюков не будет переведен на пост министра просвещения. Одновременно я потребовал немедленно ввести в правительство представителей социалистических партий. Кризис в кабинете достиг апогея 25 апреля, когда Милюков отказался принять портфель министра просвещения и вышел в отставку. В тот же день я направил заявление Временному комитету Думы, Совету, Центральному комитету партии социалистов-революционеров и группе трудовиков, в котором объявил, что отныне Временное правительство должно состоять не только из отдельных представителей демократических сил, но и людей «формально и прямым путем избранных организациями, которые они представляют». Я поставил свое дальнейшее пребывание в составе правительства в зависимость от принятия этого требования.

На следующий день (26 апреля) князь Львов послал официальное письмо Чхеидзе, предлагая ему выделить представителей различных партий, заинтересованных в переговорах об их вхождении в кабинет. Легко говорится, трудно делается. Против вхождения социалистов в правительство решительно выступили не только некоторые либералы, но и некоторые меньшевики и социалисты-революционеры (особенно Чернов и Церетели), которые в равной степени не желали сотрудничать с Временным правительством.

Вечером 29 апреля в Исполнительном комитете Совета состоялись бурные дебаты по вопросу о том, быть или не быть Совету представленным во Временном правительстве. В результате голосования незначительным большинством (23 голоса против 22-х) было принято отрицательное решение. При этом 8 человек воздержались. Социалисты-революционеры, меньшевики, народные социалисты и трудовики, за редким исключением, высказались за участие в правительстве.

Отрицательное голосование произвело неблагоприятное впечатление в демократических кругах, оно не отвечало и интересам большинства Исполнительного комитета Совета. Большевикам и другим непримиримым противникам сотрудничества с правительством удалось одержать на голосовании победу с преимуществом в один голос, и то лишь только потому, что сторонники вхождения в правительство не смогли мобилизовать на заседании 29 апреля все свои силы. Теперь они настаивали на повторном голосовании.

Оно состоялось в ночь с 1 на 2 мая. Я был приглашен на это заседание, с тем чтобы изложить взгляды правительства на создавшуюся ситуацию. Мое выступление, за которым последовало неожиданное сообщение об отставке Гучкова, помогло рассеять недоверие и создать в Совете здоровую атмосферу (см. гл. 15). Большинством в 25 голосов (44 – «за», 19 – «против») было принято решение об участии в правительстве. Из 19 голосовавших против 12 были большевики, 3 – меньшевики-интернационалисты и 4 – крайне левые эсеры. Теперь был открыт путь к расширению состава правительства.

С отставкой военного министра Гучкова, прекратил свое существование первый кабинет Временного правительства, закончился первый период его деятельности. Перед роспуском первый кабинет Временного правительства обратился к народу с политическим завещанием, которое до сих пор волнует душу и сердце. Подытоживая баланс своего короткого, но крайне трудного и напряженного существования, правительство выступило со следующим предупреждением, которое оказалось ужасающе пророческим: «Стихийное стремление осуществлять желания и домогательства отдельных групп и слоев, по мере перехода к менее сознательным и менее организованным слоям населения, грозит разрушить внутреннюю гражданскую спайку и дисциплину и создает благоприятную почву, с одной стороны, для насильственных актов, сеющих среди пострадавших озлобление и вражду к новому строю, с другой – для развития частных стремлений и интересов в ущерб общим и к уклонению от исполнения гражданского долга.

Временное правительство считает своим долгом прямо и определенно заявить, что такое положение вещей делает управление государством крайне затруднительным и в своем последовательном развитии угрожает привести страну к распаду внутри страны и к поражению на фронте. Перед Россией встает страшный призрак междоусобной войны и анархии, несущий гибель свободы. Губительный и скорбный путь народов, хорошо известный истории, – путь, ведущий от свободы через междоусобие и анархию к реакции и возврату деспотизма. Этот путь не должен быть путем русского народа».[113]113
  Этот текст был опубликован в газетах 26 апреля 1917 года. – Прим. ред.


[Закрыть]

Этот текст был опубликован в газетах 26 апреля 1917 года. – Прим. ред.

НА РУССКОМ ФРОНТЕ

Глава 15
Весна великих перемен

Роковое решение генерала Нивеля

Третий год войны (1917) должен был стать годом окончательной победы над центральными державами. Такова была суть решения, принятого военными руководителями Антанты на совещании в Шантильи 3 ноября 1916 года. На межсоюзническом совещании, состоявшемся в Петрограде в январе, делегаты Англии, Италии, России и Франции подтвердили протоколы совещания в Шантильи. Были разработаны планы военной кампании 1917 года, которая предусматривала ведение боевых действий на всех союзнических фронтах; по единодушному мнению участников встречи, решительное совместное наступление русских и румынских войск на севере и армий Антанты на юге должно будет неминуемо вынудить Болгарию немедленно выйти из войны. Русско-румынское наступление планировалось на первую неделю мая.

12 декабря 1916 года маршала Жоффра на посту главнокомандующего французской армии сменил генерал Нивель. Свою славу Нивель завоевал в ходе успешных наступательных действий под Верденом осенью 1916 года и в глазах французов был национальным героем.

Подготовка ко всеобщему наступлению проводилась ускоренными темпами, однако падение русской монархии 27 февраля неожиданно поставило Россию на грань катастрофы, как и положение на русском фронте. Сообщения о создавшейся ситуации генерал Нивель получил, должно быть, от главы французской миссии при русском Генеральном штабе генерала Жанэна.

Столь неожиданное и масштабное изменение в судьбе союзной страны, имеющей линию фронта в две тысячи километров, должно было бы послужить для нового главнокомандующего вооруженными силами союзников на Западе достаточным основанием для пересмотра плана или, по крайней мере, для отсрочки его осуществления.

И даже если бы генерал Нивель предпочел не принимать в расчеты возникший хаос в России, он не мог не знать, что в ноябрьских сражениях предыдущего года румынская армия была на голову разгромлена германскими и болгарскими войсками в Трансильвании и что с начала декабря Румыния была оккупирована немцами!

Тем не менее генерал Нивель, без каких-либо предварительных консультаций с русским Верховным командованием, принял решение начать военные действия на русско-румынском фронте не в мае, а в конце марта или в первых числах апреля. Исход наступления генерала Нивеля имел столь существенное воздействие на все последующее развитие событий первой мировой войны, что я позволю себе более или менее полностью процитировать соответствующие документы.

8 марта генерал Жанэн передал генералу Алексееву следующую записку Нивеля: «Генерал Жанэн… имеет честь передать… нижеследующую телеграмму, только что полученную им от генерала Нивеля:

«Прошу вас сообщить генералу Алексееву следующее: по соглашению с высшим английским командованием я назначил на 8 апреля (по новому стилю) начало совместного наступления на западном фронте. Этот срок не может быть отложен.

Неприятель начал отходить на части участка фронта английского наступления и деятельно готовится к дальнейшему развитию отходного движения на части фронта нашего наступления, обнаруживая этим свое намерение уклониться от боя при помощи маневра, который позволяет ему к тому же собрать новые и значительные силы. Нужно поэтому, чтобы мы начали наше наступление как можно скорее, не только для того, чтобы выяснить положение, но и потому, что отсрочить наше наступление значило бы сыграть на руку противнику и, кроме того, рисковать, что он опередит нас.

На совещании в Шантильи 15 и 16 ноября было решено, что союзные армии будут стремиться в 1917 г. сломить неприятельские силы путем единовременного наступления на всех фронтах с применением максимального количества средств, какое только сможет ввести в дело каждая армия. Я введу для наступления на Западном фронте все силы французской армии, так как буду добиваться решительных результатов (курсив мой. – А. К) достижения которых в данный период войны нельзя откладывать.

Вследствие этого прошу вас также начать наступление русских войск около первых или средних чисел апреля (по новому стилю). Совершенно необходимо, чтобы ваши и наши операции начались одновременно (в пределах нескольких дней), иначе неприятель сохранит за собой свободу распоряжения резервами, достаточно значительными для того, чтобы остановить с самого начала одно за другим наши наступления…

Должен добавить, что никогда положение не будет столь благоприятным для [русских] войск, так как почти все наличные немецкие силы находятся на нашем фронте, и число их растет здесь с каждым днем!

Г лавнокомандующий».

В телеграмме, пришедшей вслед за этим, генерал Нивель обращает мое внимание на то обстоятельство, что вышеизложенная просьба находится в полном соответствии с соглашением, достигнутым союзниками по четвертому вопросу, обсуждавшемуся на последнем совещании в Петрограде, и просит меня, базируясь на этом соглашении, настаивать перед вашим высокопревосходительством на полном ее удовлетворении.

Жанэн».[114]114
  № 812, копия записки начальника французской военной миссии генерала Жанэна генералу Алексееву, содержавшей просьбу о начале наступления. Цит. по: Красный архив. М.; Л., 1928. Т. 5 (30). С. 28–29.


[Закрыть]

В кратком ответе генералу Жанэну генерал Алексеев указывает на невозможность выполнения предложенного французским главнокомандующим плана и одновременно направляет Нивелю отношение, которое напоминает скорее указание подчиненному, нежели письмо равному по званию. В весьма сдержанной и спокойной манере генерал Алексеев объясняет Нивелю опасность, которую представляет для всех союзников его опрометчивый и чрезмерно поспешный план всеобщего наступления. С удивительной точностью он предсказывает последствия наступления союзников, не поддержанного наступлением на русском фронте. В отношении [от 13(26) марта 1917 года] говорится:

«Свидетельствуя свое совершенное почтение начальнику французской военной миссии в России, считаю своим нравственным долгом, во избежание тяжелых последствий от недомолвок, высказать с откровенностью свое мнение в дополнение письма от 9 марта № 2095.

1) Только что полученное от военного министра письмо указывает, что переживаемое Россией внутренне-политическое потрясение отразилось существенно на состоянии наших запасных частей (депо) всех внутренних округов. Части эти пришли в моральное расстройство и не могут дать действующей армии укомплектования ранее 3–4 месяцев, т. е. ранее июня – июля.

2) Та же основная причина отразилась на пополнении недостающего конского состава во всей армии.

3) Все это заставляет посмотреть прямо в глаза событиям и сказать с необходимой откровенностью, что мы не можем перейти в наступление даже в начале мая старого стиля, и можно рассчитывать на широкое участие в операциях только в июне – июле.

4) Эта обстановка допускает для нашего противника возможность или все резервы собрать на англо-французском фронте или значительными силами обрушиться на нас, чтобы использовать период нашего временного ослабления.

5) Полагаю, это обстоятельство должно внести известные перемены в соображения о действиях ближайшего времени и повлиять на решения французского верховного командования. Сообщение генерала Нивеля от 3(16) марта, что для наступления на Западном фронте он пустит в ход все силы французских армий и будет искать решительных результатов, особенно останавливает на себе внимание. Вынужденное и неизбежное, для сохранения в будущем, бездействие русской армии в ближайшие месяцы вынуждает, по мнению моему, не истощать до решительного момента французскую армию и сохранять ее резервы до того времени, когда совокупными усилиями мы будем способны атаковать врага на всех фронтах.

6) При условии нашего вынужденного относительного бездействия, полагаю, что англо-французской армии было бы целесообразе лишь медленное, осмотрительное движение за отходящим пртивником, занятие новой сильной оборонительной линии.

7) Это исключает, по моему мнению, желательность общей решительной атаки англо-французского противника, отходящего несомненно, на сильно укрепленную линию и, может быть, задумывающего выполнить обширный маневр в открытом поле, где свободное маневрирование резервов даст той или другой стороне счастливые случайности. Но в этой операции противник, опираясь на подготовленную укрепленную позицию, будет иметь несомненные преимущества.

Генерал Алексеев».

В ответ на это отношение генерал Нивель 15 марта сообщил, что операции британских войск уже начались, и он вновь настаивает на немедленном наступлении русских войск, добавив весьма нравоучительно, что «в настоящее время лучшим решением в интересах операции коалиции и, в частности, принимая во внимание общее духовное состояние русской армии, был бы возможно скорый переход этой армии к наступательным действиям».

Это новое требование и развязная ссылка на психологическое состояние русской армии привели генерала Алексеева в ярость. В телеграмме генералу Палицыну 2 апреля (20 марта) он сообщает:

«…если успокоение, признаки коего имеются, наступит скоро, если удастся вернуть боевое значение Балтийского флота, то, кто бы ни был верховным, он сделает все возможное в нашей обстановке, чтобы приковать к себе силы противника, ныне находящиеся на нашем фронте… Но ранее начала мая нельзя приступить даже к частным ударам, так как весна только что начинается, снег обильный и ростепель будет выходящей из ряда обычных».[115]115
  Красный архив. М.; Л., 1928. Т. 5 (30). С. 34.


[Закрыть]

Однако «генеральное наступление» уже началось. Остановить продвижение английских войск в секторе Аррас – Суасон было абсолютно невозможно. С этого времени события развивались в основном так, как и предсказывал Алексеев. Чрезмерно пылкий генерал Нивель допустил явный просчет, и английская и французская армии попали в западню. На севере англичане не смогли преодолеть германские оборонительные укрепления и, продвинувшись всего на несколько миль, были остановлены, понеся тяжелые потери. В Шампани французская армия также потерпела сокрушительное поражение, потеряв огромное число убитых.

Еще более тяжелыми были, пожалуй, последствия психологические. В ряде корпусов солдаты стали проявлять все большее недовольство офицерами; все шире распространялась антивоенная пропаганда; усилились требования о немедленном заключении мира. Напряжение достигло высшей точки, когда два корпуса, взбунтовавшись, начали поход на Париж. 15 мая генерал Нивель был снят с поста главнокомандующего и заменен генералом Петеном, который до того организовал оборону под Верденом и пользовался огромным уважением и престижем в армии.

Остановив поход взбунтовавшихся солдат на Париж и восстановив закон и порядок, почти не прибегая к тяжким репрессивным мерам, генерал Петен отвел нависшую над союзническими армиями угрозу. Проводя планомерный отход на новые позиции, которые он сам и выбирал, генерал все то лето и осень находился в обороне.

Таким образом, безрассудная попытка Нивеля ввести в дело всю французскую армию и добитьоя решающих результатов без поддержки русского фронта окончилась поражением и не только сорвала возможность совместного наступления с востока и запада, но и лишила страны Антанты всех надежд на окончание войны в 1917 году.

Разногласия среди союзных держав позволили также германскому правительству и Верховному командованию принять пресловутый «генеральный план». Он был разумен и четок: прежде всего, прекратить все операции на русском фронте и вместо этого предпринять «мирное наступление» в сочетании с пораженческой пропагандой, парализуя тем самым русский боевой дух; во-вторых, перебросить все регулярные дивизии с русского фронта на Западный, сконцентрировав в том районе все силы германской армии; и, в-третьих, осуществить решающее сражение в Западной Европе прежде, чем Соединенные Штаты смогут оказать реальную и эффективную помощь союзникам.

Единственное средство сорвать этот хитроумный план заключалось в предотвращении распада русского фронта, в восстановлении воинской дисциплины и в возобновлении боевых действий, поскольку бездействующий и деморализованный фронт грозил превратить Россию в послушную жертву разрушительной пропаганды. И действительно, именно возобновление военных действий на русском фронте сделало невозможной в конечном счете победу Германии в первой мировой войне.

Позднее генерал Гинденбург подтвердил в своих мемуарах, что в 1917 году русское Верховное командование разгадало цели германского «мирного курса» на русском фронте, избрало для русской армии правильный стратегический план действий и полностью выполнило его.

Русский фронт

Деморализация русских войск осенью и зимой 1916 года побудила царя прибегнуть к чрезвычайным мерам в тщетной попытке подготовить весеннее наступление. Действуя по наущению исполняющего, обязанности начальника Генерального штаба генерала Гурко, царь принял решение о реорганизации армии.

Следуя «прямой воле» царя и твердым убеждениям Гурко, было решено, вопреки возражениям командующих Северным, Западным и Юго-Западным фронтами, перебросить дополнительно 20 дивизий с вышеуказанных фронтов на Румынский фронт. К лету для операций на европейских фронтах предполагалось сформировать 21 дивизию. Еще одно решение предусматривало реорганизацию по германскому образцу корпусов, состоявших из двух дивизий, в корпуса из трех дивизий. В процессе формирования находилось 70 тяжелых артиллерийских батарей. Наступление на русском фронте планировалось начать в начале мая, когда будет завершено строительство железнодорожных путей в сторону Румынии.

Будь в то время генерал Алексеев в Ставке Верховного главнокомандования, этот план никогда не появился бы на свет божий, ибо с военной точки зрения радикальная реорганизация армии и транспортной системы за несколько месяцев до начала наступления была абсолютно неосуществима даже в том случае, если она проводилась по «прямой воле» царя.

В разгар этой-то поспешной и хаотической реорганизации из столицы пришла весть об отречении царя. Сообщение о перевороте в Петрограде было с огромным энтузиазмом воспринято солдатской массой и многими офицерами. Высшие командиры, которые, как и Дума, и Ставка, с самого начала требовали отречения царя в пользу наследника, видя в этом единственное средство сохранения монархии, были захвачены врасплох происшедшим. Но у них не возникало и мысли попытаться восстановить власть династии. Как и следовало ожидать, психологическая реакция на фронте была той же, что и во всей стране.

На первый взгляд падение монархии и последовавший за ним развал всего правительственного и административного аппарата никак не сказались на фронте. Создавалось впечатление, что структура действующей армии, включая внутреннюю связь – от командиров отдельных фронтов до рядовых солдат в окопах, – осталась в неприкосновенности.

Однако все это было лишь на поверхности. Недоверие к Верховному командованию, которое неудержимо нарастало в нижнем эшелоне в те несколько месяцев, которые предшествовали катастрофе, в первые недели после революции вырвалось наружу и привело к взрыву, подорвав саму основу дисциплины – доверие солдат к офицерам.

Привычный для солдат распорядок фронтовой жизни был нарушен, и солдаты занялись дискуссиями, стали митинговать, беспрерывно обсуждая, когда и как смогут вернуться домой, и отказываясь выполнять приказы. Ощущая утрату своего авторитета, в полной растерянности от создавшейся ситуации, офицеры колебались, стоит или не стоит вообще отдавать какие-либо приказы.

В первые недели после падения монархии вся страна прошла через кризис, но именно на фронте этот кризис приобрел наиболее глубокие и опасные черты. Ведь с потерей дисциплины армия неизбежно разлагается и теряет свою боеспособность.

В этот-то начальный период разложения в действующей армии и стали впервые выбираться комитеты. Одновременно с этим Дума и Петроградский Совет начали направлять на фронт своих делегатов, с тем чтобы рассказать солдатам о прошедших событиях и внести успокоение в их души.

Но не прошло и нескольких недель, как непререкаемый авторитет Думы среди солдат стал постепенно уменьшаться и ее делегаты стали поспешно ретироваться из фронтовых воинских частей. Таково было следствие отказа Думы в первый день революции от руководящей роли в общенациональном революционном движении.

С другой стороны, делегаты Совета, действуя от имени рабочих и крестьян, стали быстро набирать в армии силу – именно им доверили выступать в качестве комиссаров, ответственных за всю деятельность созданных комитетов, а также в качестве посредников между комитетами и офицерами. То же самое произошло и на флоте.

Воспользовавшись сложившейся ситуацией, большевистские агенты под личиной делегатов и комиссаров внедрились в армию; такое нетрудно было осуществить в первые дни революции, когда «комиссарские мандаты» выдавали всем без исключения, не удосуживаясь проверить, с какой целью претендент на мандат отправляется на фронт.

Германское правительство давно мечтало о разрыве стального кольца, которым Антанта окружила Германию, и наконец-то увидело возможность осуществления своего «генерального плана».

Действуя по инструкции германского главнокомандования, главнокомандующий Восточным фронтом баварский кронпринц Леопольд внезапно прекратил все боевые действия против русских, и над германскими позициями нависла мертвая тишина. Неожиданно принц Леопольд превратился в апостола мира, в друга русских солдат и злейшего врага империалистических поджигателей войны.

Расположения русских войск были засыпаны листовками за подписью принца. В них он призывал русских солдат замиряться с германскими братьями по другую сторону окопов и обещал не вести против них боевых действий. Он также требовал опубликования секретных договоров между Россией, Англией и Францией, поощрял недоверие к русским офицерам и называл членов Временного правительства не иначе как наймитами франко-английских банкиров.

Уставшие от войны русские солдаты, в большинстве своем крестьянская молодежь, наспех обученная и недавно надевшая форму,[116]116
  Две трети солдат-пехотинцев погибли или получили ранения в предыдущие годы, и, по словам Брусилова, армия превратилась в «милицию».


[Закрыть] становилась легкой добычей таких махинаций, многие из них искренне верили, что немцы хотят мира, в то время как их собственные офицеры, представители высшего российского сословия, выступают против него.

Германское Верховное командование было отлично осведомлен но обо всем том, что происходило на русской стороне, и полностью этим воспользовалось. Немецкие солдаты стали выбираться из своих окопов, переползать к русским «товарищам» и брататься с ними. Со временем немцы и вовсе осмелели и начали посылать на русскую сторону офицеров с белыми флагами, которые обращались с просьбой передать штабному начальству предложение о перемирии. Некоторые русские батареи пытались отогнать непрошеных гостей орудийным огнем, однако такие действия вызывали волну возмущения, особенно в «третьих дивизиях», ставших злосчастным изобретением генерала Гурко.