Текст книги "Россия на историческом повороте: Мемуары"

Автор книги: Александр Керенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 40 страниц)

Совет

Теперь коснусь весьма щекотливого вопроса об отношениях между Временным правительством и Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов. К нему и сводился наиболее важный аспект всей проблемы власти после революции.

Члены правительства пришли к полному согласию относительно насущной необходимости как можно скорее включить в состав правительства представителей социалистических партий, поскольку их высокий политический и моральный авторитет в армии и среди гражданского трудящегося населения в значительной мере упрочил бы стабильность нового правительства. Нам представлялось необходимым сгладить ложное впечатление, будто русская демократия расколота на два лагеря – «революционный» и «буржуазный».

Упрочению такого впечатления способствовали сами руководители Петроградского Совета, которые руководствовались при этом не столько истинными настроениями народа в целом, сколько своей партийной идеологией. Свое отношение к «буржуазному» Временному правительству они продемонстрировали в одной из первых резолюций Исполнительного комитета, в которой выражалась готовность поддержать новое правительство лишь «до тех пор, пока оно не посягает на права рабочих, завоеванные в результате революции». Столь сдержанное отношение Петроградского Совета породило парадоксальное и нетерпимое положение, при котором новое национальное правительство ставилось в подчинение или, по меньшей мере, в зависимость от доброй воли местных органов, которые, пользуясь влиянием среди определенных слоев населения, способны были поставить под вопрос само существование законно созданного правительства.

Следует иметь в виду одно весьма важное обстоятельство: утром 27 февраля двухсоттысячный Петроградский гарнизон, абсолютно сбитый с толку происшедшими событиями, оказался без офицеров. Совет еще не был провозглашен, и в городе царил хаос. Было бы только естественно, если бы восставшие солдаты обратились за руководством к Думе, единственному тогда учреждению, пользовавшемуся каким-то моральным авторитетом. Однако в тот момент в Думе не оказалось ни одного офицера, у которого хватило бы смелости и здравого смысла взять на себя командование гарнизоном, как это сделал в Москве подполковник Грузинов.[98]98
  Председатель Московского земства.


[Закрыть] Городская дума в Петрограде не имела никакого престижа, а различные общественные организации оказались неспособны создать в первый день революции какое-либо подобие административного центра, представляющего демократические партии и организации. Да и Временный комитет Думы тоже колебался – брать на себя эту задачу, хотя все ведущие политические и общественные деятели поспешили предложить Думе свои услуги по восстановлению порядка в городе.

После полудня у Думы стали собираться группки тех из представителей социалистических партий, которые случайно оказались в Петрограде в этот день революции. Их мысли, естественно, обратились к Совету, возникшему в Санкт-Петербурге осенью 1905 года и сыгравшему столь фатальную роль в событиях того года.

У меня в памяти живо стоит воспоминание о нашей встрече с М. В. Родзянко в одном из коридоров Таврического дворца приблизительно в 3 часа пополудни того же дня. Он сообщил, что член Думы от меньшевиков Скобелев обратился к нему с просьбой предоставить помещение для создания Совета рабочих депутатов, дабы содействовать поддержанию порядка на предприятиях. «Как вы считаете, – спросил Родзянко, – это не опасно?»

«Что ж в этом опасного? – ответил я. – Кто-то же должен, в конце концов, заняться рабочими».

«Наверное, вы правы, – заметил Родзянко. – Бог знает, что творится в городе, никто не работает, а мы, между прочим, находимся в состоянии войны».

Те, что проявили инициативу по созданию Совета, получили помещение, о котором просили, – большой зал Бюджетной комиссии и прилегающий к нему кабинет прежнего председателя комиссии. Не прошло и нескольких часов, как небольшая группка людей, имевших солидный опыт организационной и подпольной работы, создали Временный исполнительный комитет Совета. К нему примкнули Гвоздев и несколько его товарищей, только что вышедшие из тюрьмы. Незадолго перед тем из заключения освободился и ветеран Хрусталев-Носарь, прославившийся в качестве председателя Совета в 1905 году и с тех пор преданный полному забвению. Не найдя общего языка с членами нового Совета, он вскоре уехал в провинцию. К вечеру было опубликовано обращение к рабочим всех петроградских заводов и фабрик, призывающее их избрать своих делегатов и немедленно направить их в Думу на заседание Совета.

Здесь не место для подробного рассказа о том, как был создан Совет, однако хотел бы подчеркнуть, что его первый Исполнительный комитет был сформирован не на основе выборов, а просто на основе кооптации. К вечеру его состав, куда первоначально входили социалисты-революционеры и меньшевики, расширился за счет представителей народных социалистов и трудовиков. Большевики в создании Совета никакого участия не приняли и даже отнеслись к нему враждебно, поскольку существование его, видимо, не входило в их планы. Впрочем, ближе к ночи они тоже передумали и в Исполнительный комитет вошли Молотов. Шляпников и еще один или два их представителя.

С появлением большевиков сама сущность Совета как-то неожиданно изменилась. По предложению Молотова было решено, несмотря на протесты меньшевиков и некоторых социалистов-революционеров, обратиться ко всем частям Петроградского гарнизона с предложением направить в Совет своих депутатов. В результате возникла организация рабочих, в которой из трех тысяч членов две трети составляли солдаты и лишь одну тысячу – рабочие.

Размышляя о прошлом, не могу не вспомнить тогдашнего своего ощущения, что результатом внезапного изменения позиции большевиков в отношении Совета явился их успех в создании несоответствия в пользу военных: солдаты в Совете открыли большевикам прямой доступ в казармы и на фронт. И конечно же это также дало большевикам и другим лидерам Совета, таким, как Стеклов, который им симпатизировал, мощное оружие для ведения политической борьбы, особенно в столице, где гарнизон был особенно велик. Весьма знаменательно, что Стеклов настаивал на включении в конституцию Временного правительства пункта, запрещающего вывод из Петрограда тех воинских частей, которые, как считалось, приняли участие в борьба против монархии.

Еще одним важным преимуществом Совета было психологическое воздействие размещения его в Таврическом дворце. В глазах политически неискушенных обывателей из-за непосредственной близости Совета к новому правительству этот институт представлялся им в какой-то мере равнозначным правительству и посему обладавшим властью в пределах всей страны. Более того, весьма условный и сдержанный характер той поддержки, которую оказывал Совет новой власти, неизбежно превращал в глазах рабочих и солдат наше истинно демократическое правительство в подозрительный по своим действиям «буржуазный» орган.

В этом меня окончательно убедила моя официальная поездка в Москву, которую я совершил 7 марта от имени Временного правительства. Когда я встретился с членами Московского Совета рабочих, его председатель заявил мне: «Мы приветствуем вас как заместителя председателя Петроградского Совета рабочих депутатов. Рабочие не желают, чтобы их представители входили в состав нового кабинета. Однако мы знаем, что пока вы являетесь его членом, мы избавлены от предательства. Мы вам доверяем».[99]99
  Цит. по: Русское слово. 1917. 8(21) марта.


[Закрыть] Такое выражение доверия только к одному члену правительства, а не к кабинету в целом было абсолютно недопустимо и в открытой форме отражало опасность, заключенную в той ограниченной поддержке, которую оказывал Совет новой власти. Из «благожелательной оппозиции» Совет превратился в источник безответственной критики нового правительства, которое он обвинял во всякого рода «буржуазных» грехах.

Не хочу быть односторонним или отрицать положительные аспекты работы, проделанной Советом. Помимо того что Совет добился восстановления дисциплины не только на заводах, но и в военных казармах, он внес огромный вклад в организацию регулярного снабжения Петрограда продовольствием, а также сыграл в высшей степени плодотворную роль в подготовке преобразовательных реформ во всех сферах. Его представители также предприняли попытки, не всегда, правда, успешные, восстановить нормальные отношения между солдатами и офицерами. Как Петроградский, так и Московский Советы направили на фронт многих мужественных и достойных людей, которые действовали в качестве комиссаров в различных фронтовых комитетах.

Повседневная критика, которую газета Совета «Известия» обращала в адрес правительства, была и полезна, и необходима, и правительство не боялось и не отвергало ее. Подобная критика, исходившая тогда со всех сторон, – как от Исполнительного комитета Думы, так и от правой прессы, – являлась неизбежным спутником демократии. Вред приносило лишь намеренное распространение лжи в целях подстрекательства масс.

Распространялись инсинуации, будто правительство намеревается возродить различные аспекты ненавистного прошлого. К счастью, при неограниченной свободе печати, общественное мнение – особенно наиболее ответственные органы демократической и социалистической прессы, – как правило, легко справлялось с такого рода экстремистской демагогией.

Главная трудность отношений с Советом заключалась в том, что руководители тех социалистических партий, которые возглавляли его, не ограничивались разумной критикой действий правительства, а стремились вмешиваться в дела политические. Отрицая это на словах, они на деле часто забывали о границе между критикой и вмешательством. Нередко они вели себя так, словно были облечены государственной властью, пытаясь даже вести свою собственную внешнюю политику, обвиняя правительство в «империалистических» замыслах.

Наилучшим образом характеризуют этот произвол Исполнительного комитета некоторые подробности его вмешательства в наши отношения с бывшим царем и его семьей.

Подписав акт отречения, Николай II 3 марта вскоре после полуночи выехал из Пскова в расположение Ставки в Могилеве, чтобы попрощаться со своими подчиненными, которые проработали под его руководством почти два года. Хотя переезд совершался в личном поезде и в сопровождении его обычной свиты, сам этот факт не вызвал никакого беспокойства ни в правительстве, ни в Думе, поскольку бывший царь был теперь в полной изоляции и не мог предпринять каких-либо самостоятельных шагов.

Вечером 3 марта в Таврическом дворце проходило второе заседание правительства. В какой-то момент, не помню точно время, меня вызвал с заседания член Исполнительного комитета Совета Зензинов. Не скрывая чувства тревоги, он спешил предупредить меня, что среди членов Совета царит глубокое возмущение нежеланием правительства воспрепятствовать поездке в Ставку бывшего царя. Он сообщил, что подстрекаемый одним из членов-большевиков (я полагаю, Молотовым), Совет принял резолюцию, требующую ареста бывшего царя и его семьи и предлагающую правительству осуществить такой арест совместно с Советом. Резолюция предлагала также князю Львову определить позицию правительства на тот случай, если оно откажется действовать и Совет сам осуществит арест. Зензинов также предупредил, что в любой момент для переговоров с правительством могут прибыть Чхеидзе и Скобелев, которые с этой целью были делегированы Советом.

Я немедленно возвратился в зал, где проходило заседание правительства, и сообщил о разговоре с Зензиновым. Кто-то, помнится, это был Гучков, сказал, что в свете бушующей ненависти к старому режиму нет ничего удивительного в беспокойстве солдат и рабочих по поводу поездки бывшего царя, тем не менее нам следует решительно пресечь любые попытки Петроградского Совета присвоить себе правительственные функции. Поскольку все согласились с такой точкой зрения, мы просили князя Львова объяснить делегатам от Совета, что, по твердому убеждению правительства, бывший царь не имеет никаких замыслов против нового режима, а решение относительно его будущего будет принято в ближайшие несколько дней. Ему также поручили передать им, что до тех пор нет никаких оснований для принятия каких-либо мер против других членов царской фамилии, поскольку все они искренне осуждали все, что происходило при дворе последние несколько лет. Как сообщил нам позднее князь Львов, его беседа с Чхеидзе и Скобелевым прошла в дружественных тонах.

Вопрос о судьбе свергнутого монарха был в высшей степени болезненным. В течение двух месяцев после падения империи так называемая «желтая» пресса развернула злобную кампанию по дискредитации бывшего царя и его супруги, стремясь возбудить среди рабочих, солдат и обывателей чувства ненависти и мщения. Фантастические и порой совершенно недостойные описания дворцовой жизни стали появляться в различных газетах, даже в тех, которые до последнего дня старого режима являлись «полуофициальным» голосом правительства и извлекали немалую выгоду из своей преданности короне. Либеральная и демократическая пресса в своих критических комментариях по поводу свергнутого монарха избегала духа сенсационности, но и в ней иногда появлялись статьи вполне трезвомыслящих писателей крайне сомнительного свойства. Мы, конечно, отдавали себе отчет в том, что правление Николая II в изобилии предоставило пищу для этой кампании ненависти. Трагедия в Кронштадте,[100]100
  Имеется в виду суд над матросами-большевиками, который вызвал стачку 120 тыс. рабочих столицы в конце октября 1916 года. – Прим. ред.


[Закрыть] эксцессы на Балтийском флоте и на фронте были и раньше серьезным сигналом. По сравнению с другими членами правительства я был значительно лучше осведомлен о господствующих в экстремистских левых кругах настроениях и пришел к твердому убеждению предпринять все от меня зависящее, чтобы не допустить сползания к якобинскому террору.

4 марта, на следующий день после предпринятой Советом попытки BMeiuaf ься в решение судьбы бывшего царя, умеренная позиция правительства в этом вопросе получила неожиданное и беспрецедентное с точки зрения истории подкрепление.

В то утро генерал М. В. Алексеев связался из Ставки по прямой линии с князем Львовым и сообщил, что накануне вечером Николай II передал ему листок бумаги с текстом своего послания князю Львову. Оно начиналось без всякого обращения и, по словам Алексеева, суть его сводилась к следующему: отрекшийся от престола царь поручил мне передать вам следующие его просьбы. Во-первых, разрешить ему и его свите беспрепятственный проезд в Царское Село для воссоединения с больными членами его семьи. Во-вторых, гарантировать безопасность временного пребывания ему, его семье и свите вплоть до выздоровления детей. В-третьих, предоставить и гарантировать беспрепятственный переезд в Романов (Мурманск)[101]101
  То есть в порт, для отбытия в Англию.


[Закрыть] для него самого, его семьи и свиты. Передавая вашему превосходительству изложенные мне просьбы, я настоятельно прошу правительство в возможно кратчайшие сроки принять решения по вышеизложенным вопросам, которые представляют особо важное значение как для Ставки, так и для самого отрекшегося царя. В послании Николая II содержалась и четвертая просьба: возвратиться после окончания войны в Россию для постоянного проживания в Крымской Ливадии.[102]102
  The Russian Provisional Government. Vol. 1. P. 177. Точный текст телеграммы Алексеева см.: Красный архив. 1927. № 3 (22). С. 53–54. – Прим. ред.


[Закрыть] Генерал Алексеев не зачитал по телефону четвертой просьбы, видимо, считая ее в высшей степени наивной.

Однако этот документ открывал дорогу к разрешению нашей проблемы. Сам царь предложил решение, достойное правительства свободной России.

5 марта генерал Алексеев направил Львову и Родзянко телеграмму с просьбой ускорить отъезд из Ставки бывшего царя и направить представителей для сопровождения его в Царское Село, отметив, что, чем скорее это произойдет, тем лучше будет и для Ставки, и для самого бывшего царя.

Отныне стало очевидным, что прежний царь сможет оставаться в России, лишь находясь под стражей. Вечером 7 марта в Могилев была отправлена делегация из четырех членов, представлявших различные партии в Думе,[103]103
  А. Бубликов, С. Грибунин, И. Калинин, В. Вершинин. – Прим. ред.


[Закрыть] с инструкцией взять царя под стражу и препроводить его в Царское Село. 8 марта правительство опубликовало декрет, в котором приказывало взять бывшего царя под стражу, определив местом его пребывания Александровский дворец в Царском Селе. Все приготовления по содержанию бывшего царя под арестом возлагались на генерала Л. Г. Корнилова, который был отозван с фронта и назначен командующим Петроградского военного округа.

Когда 7 марта я выступал в Московском Совете, рабочие обрушили на меня град весьма агрессивных вопросов, в том числе и таких: «Почему Николая Николаевича назначили главнокомандующим и почему Николаю II разрешено свободно ездить по всей России?» Такие вопросы, несомненно, были продиктованы чувством враждебности к правительству, и меня обеспокоил тот размах, который подобные настроения, характерные для Петроградского Совета, получили в Москве. Я понимал, что мой ответ рабочим должен быть четким, недвусмысленным и решительным: «Великий князь Николай Николаевич был назначен Николаем II еще до его отречения, однако он не останется на посту Верховного главнокомандующего. Сейчас Николай II в моих руках, руках генерального прокурора. И я скажу вам, товарищи, что до сих пор русская революция протекала бескровно, и я не хочу, не позволю омрачить ее. Маратом русской революции я никогда не буду. В самом непродолжительном времени Николай II под моим личным наблюдением будет отвезен в гавань и оттуда на пароходе отправится в Англию».

Это мое заявление (как и подобное сообщение князя Львова, переданное им Чхеидзе) о решении правительства просить правительство Великобритании предоставить убежище Николаю II[104]104
  Милюков встречался по этому вопросу 6 или 7 марта с английским послом Бьюкененом, а 10 марта Бьюкенен получил из Лондона телеграмму с положительным ответом.


[Закрыть] вызвало бурю возмущения против правительства в Исполнительном комитете Петроградского Совета.

Если бы лидеры Совета были заинтересованы в разумном и ненасильственном решении судьбы бывшего царя, они бы, конечно, поддержали выводы правительства, однако у большинства его членов были совсем другие замыслы. Они хотели бросить его в Петропавловскую крепость и затем повторить драму Французской революции, публично совершив казнь тирана. Это становится очевидным при ознакомлении с гневным заявлением Исполкома от 9 марта, в котором «предписывается» принятие мер, по самой своей природе входящих только в компетенцию правительства: занятие войсками всех ключевых станций на пути следования бывшего царя; передача по телеграфу во все города ордера на арест бывшего царя, заключение его после ареста в Трубецкой бастион Петропавловской крепости и т. д.

В 11.30 утра 9 марта бывший царь, сопровождаемый четырьмя делегатами Думы, прибыл на станцию в Царское Село. Он был встречен комендантами дворца и города и отправлен на их попечение в Александровский дворец, где его встретила жена и больные корью дети.

Позже, вечером того же дня, в Царское Село также прибыл представитель Исполнительного комитета Совета в сопровождении воинских подразделений на бронеавтомобилях. Этот представитель, чье имя было С. Масловский,[105]105
  Эсер С. Д. Масловский – впоследствии советский писатель С. Д. Мстиславский. – Прим. ред.


[Закрыть] имел предписание арестовать Николая II и отвезти его в Петроград – то ли в Совет, то ли прямо в Петропавловскую крепость, это так никогда и не стало известно. К счастью, этот опасный шаг, имевший целью узурпировать власть правительства, завершился полным провалом. Воинские части во главе с офицерами, расположенные в Царском Селе, категорически отказались передать бывшего царя С. Масловскому, пока тот не предъявит ордер на арест за подписью генерала Корнилова, который нес перед правительством ответственность за безопасность бывшего царя и его семьи. Пытаясь выпутаться из глупого положения, С. Масловский заявил, что приехал лишь для проверки надежности охраны, однако в своем отчете Исполнительному комитету Совета от 10 марта он, в противоречии со своим утверждением, заявил, что бывшего царя «ему не передали».

Эта открытая попытка Петроградского Совета противопоставить себя правительству явилась единственным эпизодом, который дал повод возникновению легенды о «двоевластии», легенды, придуманной врагами правительства, как справа, так и слева, будто оно делило власть с Советом. С моей же точки зрения, этот случай лишь еще раз доказывает, что подобные попытки вмешательства не представляли угрозы моральному авторитету нового правительства. Экспедиция С. Масловского в Царское Село потерпела фиаско потому, что не получила народной поддержки, и потому, что угроза Совета порвать отношения с правительством не возымела никакого действия. Теперь мы почувствовали, что страна на нашей стороне, и мы сможем преодолеть растущую тенденцию к распаду дисциплины, к анархии. Мы почувствовали, что все здоровые и созидательные силы в стране инстинктивно тянутся к единственному центру государственной власти. И конечно же очень важным обстоятельством было то, что даже жители Петрограда в те жаркие лихорадочные дни между 8 и 10 марта не проявили ни малейшей симпатии к бессмысленному кривлянию самозваных руководителей едва оформившегося Совета.

Мое ощущение, что наше правительство действует в полном согласии с народом, подтвердилось в тот день, 7 марта, который я провел в Москве. Обращаясь к представителям различных общественных организаций с изложением платформы нашего правительства, я мог видеть своими глазами, что эта платформа соответствует стихийному стремлению людей самим выработать новую политическую и социальную систему взглядов и осуществить великие чаяния России о свободе, за которые отдано столько лет борьбы. Когда, например, выступая в комитете общественных организаций я говорил о том, что в ближайшее время правительство опубликует декрет об отмене смертной казни за политические преступления и все такого рода дела будут впредь подлежать рассмотрению в суде присяжных, мои слова были встречены с огромным и всеобщим воодушевлением.[106]106
  В Москве я посетил Польский демократический клуб и объявил там, что в ближайшие дни правительство опубликует декларацию о восстановлении независимости Польши.


[Закрыть]

Едва я возвратился в Петроград из этой памятной поездки в Москву, не успев даже доложить правительству об ее итогах, как в мой кабинет зашел адъютант и сказал, что со мной хочет увидеться Стеклов. В то время он был одним из наиболее влиятельных членов Исполкома Совета, занимая при этом пост главного редактора «Известий». Это был наглый и довольно грубый человек. Без всякой подготовки он объявил, что Исполком в высшей степени недоволен моим заявлением в Москве о ближайшей отмене смертной казни и настоятельно рекомендовал нам во избежание серьезных разногласий с Советом еще раз обдумать свое решение. Если мне не изменяет память, встреча со Стекловым состоялась 8 марта, во всяком случае до поездки Масловского в Царское Село. Слова Стеклова произвели на меня крайне тягостное впечатление, поскольку все образованные русские люди, включая меньшевиков и эсеров, всегда выступали против смертной казни. И, например, во времена так называемого столыпинского террора все они присоединили свой голос к движению протеста против смертной казни. Однако у меня не было никакого желания входить в обсуждение этого вопроса с моим посетителем. Я поблагодарил его за предупреждение и сказал, что сообщу о нем правительству. На этом и закончилась наша беседа. На следующий день я рассказал о визите Стеклова Скобелеву и Зензинову и просил их убедить членов Исполкома Совета отказаться от протестов против отмены смертной казни, решения, с одобрением встреченного по всей стране. Каково же было мое удивление, когда они сказали, что не имеют ни малейшего представления о заявлении Стеклова. Тогда еще более важно выяснить, что же происходит! – воскликнул я. – И постарайтесь сделать это как можно быстрее. Со своей стороны я задержу опубликование декрета, чтобы не поставить Совет в неловкое положение». Судя по всему, кое-кто из членов Исполкома склонялся к идее якобинского террора и предпочитал действовать в вопросе о смертной казни за спиной своих коллег. Вскоре мне сообщили, что Совет не выступит с протестом против опубликования Декрета.

В стенографических отчетах о заседаниях Исполкома нет вовсе упоминаний о вопросе, касающемся отмены смертной казни. Очевидно, что после провала попытки арестовать царя и заключить его в Петропавловскую крепость проблема смертной казни перестала волновать Стеклова и его компанию.

Как я уже отмечал, этот эпизод с царем был единственной серьезной попыткой Совета выступить в роли правительства. После провала миссии Масловского руководители Совета осознали беспочвенность своих прямых посягательств на власть «буржуазного» правительства и сочли за лучшее в данных условиях попытаться влиять на ход событий путем наиболее тщательного «контроля» за деятельностью нового правительства. Такой курс нашел свое выражение в создании так называемой контактной комиссии, в задачи которой входил обмен информацией и установление связей между Советом и правительством. Не припомню, кому в Исполкоме Совета пришла в голову такая идея, однако, без сомнения, она возникла вследствие озабоченности членов Исполкома по поводу недостатка информации о том, что происходило в стране.

Что касается меня, то я от всего сердца поддержал этот план, поскольку, на мой взгляд, он представлял желанный первый шаг на пути осуществления моей надежды на включение в состав правительства представителей социалистических партий. В стенографическом отчете о заседании кабинета 10 марта зафиксировано мое предложение, чтобы князь Львов, Терещенко (министр финансов) и Некрасов (министр путей сообщения) представляли правительство в предлагаемой контактной комиссии. Такое предложение явилось результатом предварительных консультаций, состоявшихся накануне на закрытом заседании кабинета.[107]107
  Следует отметить, что с самого начала мы взяли за правило обсуждать основополагающие вопросы внутренней и внешней политики на закрытых заседаниях кабинета без ведения секретариатом отчета, как это делалось на обычных «открытых» заседаниях. На закрытых сессиях стенографически фиксировалось лишь, кто внес то или иное предложение без изложения сути его обсуждения. Таким образом, в отчете от 10 марта имеется лишь простое упоминание о принятии моего предложения.


[Закрыть]

Со стороны Совета в состав контактной комиссии вошли меньшевики Чхеидзе, Скобелев, Стеклов и Суханов, а также эсер Филнповский.[108]108
  К ним позднее присоединился Церетели, один из лидеров социал-демократической фракции во II Думе, который в 1907 году был отправлен на каторгу и возвратился в Петроград в середине марта 1917 года. Он входил в состав так называемой сибирской фракции Циммервальдской группы. Церетели был одаренным, энергичным и мужественным человеком, который вскоре стал одним из лидеров «революционной демократии» и соответственно признал необходимость защищать родину.


[Закрыть]

Сам я редко принимал участие в заседаниях контактной комиссии частично из-за того, что много времени проводил в поездках по стране, но также из-за позиции, занятой делегатами Совета, особенно Стекловым, которого с великим терпением выносил князь Львов.

Терпеливость князя Львова на проходивших переговорах была вознаграждена: удалось избежать многих потенциально опасных конфликтов, а лидеры Совета проявили более ответственный подход к событиям и к политике правительства, которую они теперь понимали гораздо лучше.

Тем временем положение в стране становилось все более угрожающим и для всех членов правительства стало ясно, что снять растущую напряженность в стране можно лишь, изменив состав Временного правительства, с тем чтобы более реально отразить действительную расстановку сил в стране, включив в состав кабинета представителей социалистических партий. Один только Милюков упорно отстаивал свою идею, что вся власть должна принадлежать исключительно представителям «Прогрессивного блока». Как это ни странно, но именно его взглядам на внешнюю политику суждено было ускорить кризис, приведший к изменению состава правительства.

По своей натуре Милюков был скорее ученым, нежели политиком. Не обладай он темпераментом бойца, который привел его на политическую арену, он скорее всего сделал бы карьеру выдающегося ученого. Вследствие своей прирожденной склонности ко всему относиться с исторической точки зрения, Милюков и исторические события склонен был рассматривать в плане перспективы, глядя на них с точки зрения книжных знаний и исторических документов. Такое отсутствие реальной политической интуиции при более стабильных условиях не имело бы большого значения, но в тот критический момент истории нации, который мы переживали в те дни, оно могло иметь почти катастрофические последствия.

Весьма прискорбным было то обстоятельство, что Милюков занял пост министра иностранных дел, исполненный решимости проводить в основных чертах ту же империалистическую политику, которой придерживался при старом режиме его предшественник Сазонов. Осенью 1916 года такая политика была вполне приемлема для некоторых членов «Прогрессивного блока», однако в марте 1917 года она уже, мягко выражаясь, безнадежно устарела.

Вскоре между Милюковым и остальными членами Временного правительства обнаружились резкие противоречия во взглядах на цели войны. Хорошо помню то закрытое заседание кабинета в самые первые дни его существования, на котором они проявились с полной очевидностью. Милюков докладывал о секретных соглашениях, заключенных в первые годы войны российским императорским правительством с Англией, Францией и Италией. Соглашения предусматривали грандиозный раздел военных трофеев между Францией, Англией и Россией.

Согласно этим секретным соглашениям, Россия получала не только долгожданные Босфор и Дарданеллы, но и обширные территории в Малой Азии.

Сообщение Милюкова поразило нас. Однако каково же было наше удивление, когда он рассказал нам о соглашении с Италией от 1915 года, согласно которому Италии в награду за вступление в войну на стороне Антанты были обещаны славянские территории вдоль всего Адриатического моря. Владимир Львов, человек крайне консервативного склада ума, вскочил с места и, возбужденно размахивая руками, воскликнул: «Мы никогда, никогда не признаем этих соглашений!» В обстановке всеобщего возбуждения лишь Милюков сохранил спокойствие и хладнокровие. В конце концов после бурных дебатов было принято решение тем или иным способом убедить наших западных союзников в необходимости пересмотреть эти соглашения и уж, во всяком случае, привести нашу политику в согласие с новыми убеждениями нашей общественности, теми убеждениями, которые никак не вписывались в дипломатические формулы прежних правящих кругов и политику бывшего министра иностранных дел Сазонова.

Кое-кто из нас напомнил Милюкову об одном важном инциденте из недавнего прошлого. Произошел он на втором заседании кабинета, когда мы еще располагались в здании Думы. 22 февраля поступила телеграмма французского правительства, в которой выражалось согласие на аннексию Россией австрийских и германских провинций Польши в обмен на согласие царского правительства на аннексию Францией левого берега Рейна. Мы тогда приняли решение игнорировать это предложение и немедленно вступить в переговоры с представителями польского народа с целью восстановления независимости этой страны.

Однако Милюков оставался глух ко всем соображениям. Вскоре на одном из закрытых заседаний кабинета произошла резкая перепалка между Милюковым и Гучковым, совпавшая по времени с выступлениями Милюкова по вопросу о Дарданеллах в духе Сазонова, которые могли привести к опасным последствиям из-за острой реакции на них в демократических кругах общественности. Защищая свою позицию, Милюков сказал: «Победа – это Константинополь, а Константинополь – это победа, и посему людям все время необходимо напоминать о Константинополе». На это Гучков резко возразил: «Если победа – это Константинополь, тогда говорите только о победе, поскольку победа возможна и без Константинополя, а Константинополь невозможен без победы… Думайте что хотите, но говорите лишь о том, что содействует укреплению морального духа на фронте».