Текст книги "Россия на историческом повороте: Мемуары"

Автор книги: Александр Керенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 40 страниц)

Прошло несколько часов, а от Краснова никаких известий не поступало. Это озадачило меня, ибо как раз перед уходом войск из Гатчины мы получили крайне обнадеживающее сообщением состоянии дел в Царском Селе. За несколько часов положение не могло столь круто измениться. Я вызвал автомобиль и отправился вслед за Красновым.

На полпути между Царским Селом и Гатчиной находилась метеорологическая обсерватория. С ее вышки я в полевой бинокль разглядел расположение правительственных войск, которые пребывали в состоянии странной пассивности.

Я подъехал, чтобы разобраться в происходящем. Объяснения Краснова носили весьма туманный характер и были лишены смысла. Сам он держался сдержанно и формально.

Совершенно случайно я неожиданно различил в окружении генерала Краснова несколько знакомых людей, входивших в Совет казачьих войск. Этот Совет, одна из наиболее правых антидемократических организаций, придерживался политики «использовать Ленина для свержения Керенского». Я спросил Краснова, почему рядом с ним находятся эти люди. Генерал казался крайне смущенным, однако уклонился от ответа. И тогда я понял причину внезапной остановки движения войск к Царскому Селу и перемены в поведении Краснова.

Мне пришлось оказать большое давление, чтобы заставить войска продолжить движение. И лишь ранним вечером, а не в полдень, как первоначально предполагалось, достигли мы окраин Царского Села. И тут Краснов доложил о своем намерении отвести войска несколько назад и взять город на следующий день. Это переполнило чашу моего терпения!

Как раз в этот момент к нам прибыл из столицы один из влиятельных политических деятелей и сообщил, что в Петрограде все готово для начала вооруженного восстания в поддержку правительственных войск, что население и все антибольшевистские партии с нетерпением ожидают нашего прибытия и что крайне важно действовать без промедления. Я отдал генералу Краснову письменный приказ немедленно занять Царское Село. Он все еще колебался. Тогда я подъехал к контрольно-пропускному пункту на окраине города, где собралась толпа оборванных вооруженных солдат, встал во весь рост, вынул часы и объявил, что даю им три минуты, чтобы сложить оружие, после чего артиллерия откроет по ним огонь. Солдаты немедленно подчинились. Царское Село было таким образом взято без единого выстрела, но после 12 часов фатального промедления.

К утру 29 октября нём следовало быть в Петрограде, а мы дошли лишь до Царского Села. В тот день в столице вспыхнуло антибольшевистское восстание. В четыре пополудни меня позвали к телефону. Звонили из Михайловского дворца, расположенного в самом центре города, где разместился штаб сторонников правительства. Они просили прислать помощь, а мы были бессильны это сделать.

Финальный акт трагической борьбы Временного правительства за свободу и честь России разыгрался 30 октября вблизи знаменитой Пулковской обсерватории. Так называемые Пулковские высоты были в руках кронштадтских матросов. В нашем распоряжении было 700 казаков, бронепоезд, пехотный полк, только что прибывший с фронта, и несколько полевых орудий. Едва наша артиллерия открыла огонь, солдаты Петроградского гарнизона оставили свои позиции, и в погоню за ними бросились казаки. Однако правый фланг большевиков, где находились кронштадтские матросы, не дрогнул.

Несмотря на тактический успех под Пулковом, мы были вынуждены вновь отойти к Гатчине. У нас просто не было сил, ни чтобы преследовать бегущего противника, ни чтобы укрепиться вдоль протяженной линии военных действий.

В Гатчине моральный дух правительственных войск стал стремительно падать. Генерал Краснов и офицеры его штаба стали уговаривать меня вступить с большевиками в мирные переговоры. Я твердо выступил против, однако 31 октября военный совет решил направить в Петроград свою делегацию. К Гатчине вот-вот должны были подойти подкрепления с фронта. В Луге, ближайшем к Гатчине городе, весь гарнизон был на стороне правительства. И я решил на какое-то время заняться игрой. В Петрограде уже был создан центр антибольшевистских сил

– «Комитет спасения родины и революции». Прибегнув в качестве курьера к помощи комиссара при Ставке Верховного командования Станкевича, я направил с ним непосредственно в адрес этого комитета свои условия перемирия, конечно же абсолютно неприемлемые для большевиков. Станкевич немедленно отбыл в столицу.

Глава 25
Моя жизнь в подполье

Бегство из Гатчины

31 октября 1917 года генерал Краснов направил делегацию казаков в Красное Село, вблизи Петрограда, для переговоров с большевиками о перемирии. Ранним утром 1 ноября делегация казаков возвратилась в Гатчину вместе с большевистской делегацией во главе с П. Дыбенко.[281]281
  Красный матрос, который после Октябрьской революции сделал быструю карьеру. В 1938 году был казнен.


[Закрыть] Переговоры между двумя делегациями начались в нижнем зале Гатчинского дворца в присутствии генерала Краснова и его начальника штаба полковника Попова.

Результатов этих переговоров я ожидал в комнате на втором этаже. Почти сразу после начала встречи ко мне вошло несколько моих друзей с тревожным сообщением, что переговоры подходят к концу и казаки согласились выдать меня Дыбенко в обмен на обещание отпустить их на Дон при лошадях и оружии.

В пустом Гатчинском дворце со мной рядом было лишь несколько верных мне людей, выступавших в роли посредников и державших меня в курсе проходивших переговоров. Мы знали о деморализации казачьих частей и о подрывной деятельности в войсках. И все же казалось невероятным, что генерал Краснов или офицеры казачьего корпуса опустятся до прямого предательства.

Генерал Краснов пришел ко мне приблизительно в 11 утра. Если у меня и раньше были основания относиться к нему с подозрением, то после разговора с ним подозрения мои еще более укрепились. Он стал убеждать меня отправиться в Петроград для переговоров с Лениным. Он уверял меня, что я буду в полной безопасности под защитой казаков и что другого выхода нет. Не стану вдаваться в подробности нашей последней встречи.[282]282
  После второй мировой войны союзники выдали Сталину генерала Краснова, и он был казнен в Москве.


[Закрыть] Оглядываясь назад, я понимаю, сколь трудно ему тогда пришлось, ибо по натуре своей он вовсе не был предателем.

Вскоре наверх прибежали мои «наблюдатели» и сообщили окончательные результаты переговоров. Меня передают Дыбенко, а казакам разрешено возвратиться на Дон.

Время близилось к полудню. Шум и крики внизу все усиливались. Я старался убедить близких мне людей спасаться бегством. Моего личного помощника Н. В. Виннера уговаривать не приходилось: мы с ним были полны решимости живыми не сдаваться. Мы намеревались, как только казаки и матросы станут искать нас в передних комнатах, застрелиться в дальних помещениях. В то утро 14 ноября 1917 года такое наше решение казалось логичным и единственно возможным. Мы стали прощаться, и тут вдруг отворилась дверь, и на пороге появились два человека – один гражданский, которого я хорошо знал, и матрос, которого никогда прежде не видел. «Нельзя терять ни минуты, – сказали они. – Не пройдет и получаса, как к вам ворвется озверевшая толпа.

Снимайте френч – быстрее!» Через несколько секунд я преобразился в весьма нелепого матроса: рукава бушлата были коротковаты, мои рыжевато-коричневые штиблеты и краги явно выбивались из стиля. Бескозырка была мне так мала, что едва держалась на макушке. Маскировку завершали огромные шоферские очки. Я попрощался со своим помощником, и он вышел через соседнюю комнату.

Гатчинский дворец, построенный безумным императором Павлом I в форме средневекового замка, был своего рода ловушкой. Со всех сторон окруженный рвом, он имел лишь единственный выход – через подъемный мост. Чтобы пройти сквозь толпу вооруженных людей к автомобилю, который ожидал нас во внешнем дворе, оставалось рассчитывать лишь на чудо. Вместе с матросом мы спустились по единственной лестнице вниз. Мы двигались как роботы, в сознании не было ни мыслей, ни ощущения опасности.

Без особых приключений мы добрались до внешнего двора, но никакого автомобиля там не обнаружили. В отчаянье, не произнеся ни слова, мы повернули обратно. Должно быть, выглядели мы весьма странно. Стоявшие у ворот с любопытством смотрели на нас, однако, по счастью, среди них были и наши люди. Один из них подошел к нам и прошептал: «Машина ждет у Китайских ворот. Не теряйте ни минуты!» Появился он как нельзя более кстати, ибо к нам уже двинулась толпа людей и положение наше становилось совсем отчаянным. Но тут один из обмотанных бинтами офицеров неожиданно «потерял сознание» и забился в конвульсиях, чем отвлек от нас внимание толпы. Не раздумывая, мы тотчас воспользовались этой помощью и побежали со двора в сторону Китайских ворот, от которых шла дорога на Лугу. Затем мы пошли не спеша и, чтобы не привлекать внимания, громко разговаривая.

Мое исчезновение было обнаружено минут через 30, когда ватага казаков и матросов ворвалась в мою комнату на верхнем этаже. Немедленно во все стороны были брошены автомашины, и снова нам улыбнулось счастье. Нам навстречу по пустынной улице медленно тащилась телега. Остановив ее, мы посулили вознице хорошее вознаграждение, если он довезет нас до Китайских ворот. У него буквально отвисла челюсть, когда два матроса сунули ему сторублевку. У ворот нас ждала машина. Я быстро занял место рядом с офицером-водителем, а позади расположились матрос и несколько солдат с гранатами в руках. Дорога до Луги была в превосходном состоянии, но мы все время оглядывались назад, ожидая в любой момент увидеть наших преследователей. Мы решили в случае их появления использовать до конца все имевшиеся у нас гранаты. Несмотря на всю напряженность, офицер-водитель казался совершенно спокойным и, управляя машиной, даже насвистывал какой-то веселый мотивчик из репертуара Вертинского.

Преследователи не догнали нас еще из-за одной удачи, которую подарила нам судьба. Мой личный шофер, оставшийся в Гатчинском дворце, сохранил чувство верности ко мне. Он знал, что мы поехали в сторону Луги и, когда раскрылось наше исчезновение, поднял крик, заверив толпу, что на своем самом быстроходном автомобиле нагонит «негодяя». Понимая, что действительно без труда нагонит нас, он в дороге ловко организовал поломку машины.

Наконец мы подъехали к лесу. Заскрипели тормоза, и офицер произнес: «Выходите, Александр Федорович». Вместе со мной вышел и мой матрос, которого звали Ваня. Трудно было понять, где мы очутились, – вокруг были только деревья, и весьма озадаченный, я попросил объяснений. «Прощайте, – сказал офицер, – Вам все объяснит Ваня.

Нам же надо ехать». Он нажал на акселератор и исчез. «Понимаете. – сказал Ваня, – у моего дяди здесь в лесу дом. Места тут тихие и спокойные. Я, правда, не был здесь два года. Но если в доме нет прислуги, бояться нечего. Давайте рискнем, Александр Федорович!»

Мы двинулись по заросшей тропинке в глубь леса. Мы шли, окруженные мертвой тишиной, не думая и не размышляя о том, что нас ждет впереди. Я безгранично верил этим незнакомым мне людям, которые по каким-то причинам так беззаботно рисковали своей жизнью ради моего спасения. Время от времени Ваня останавливался, чтобы убедиться в правильности пути. Я потерял счет времени, дорога стала казаться бесконечной. Внезапно мой спутник сказал: «Мы почти пришли». На полянке перед нами стоял дом. «Посидите тут, а я посмотрю, что там делается». Ваня исчез в доме и почти тотчас же вернулся со словами: «Никакой прислуги. Служанка ушла вчера. Мои дядя и тетя будут счастливы видеть вас. Пойдемте».

Домик в лесу

Так началась моя жизнь в лесном приюте, где мне предстояло провести 40 дней.

Болотовы – чета немолодых людей – сердечно приветствовали меня. «Не беспокойтесь. Все будет хорошо», – утешили они меня. Убежище в своем доме они предложили мне с удивительным добросердечием и душевной щедростью, даже намеком не дав мне понять, какому ради меня риску подвергают себя. Они наверняка понимали, какая им грозила опасность, ибо 27 октября газета «Известия» под заголовком «Арест бывших министров» опубликовала следующее сообщение: «Бывшие министры Коновалов, Кишкин, Терещенко, Малянтович, Никитин и другие арестованы Революционным комитетом. Керенский бежал. Предписывается армейским организациям принять меры для немедленного ареста Керенского и доставки его в Петроград. Всякое пособничество Керенскому будет караться как тяжкое государственное преступление».

Мои преследователи повсюду искали меня. Им и в голову не пришло, что я скрываюсь под самым их носом, между Гатчиной и Лугой, а не где-нибудь на Дону или в Сибири. А мне тем временем не оставалось ничего другого, как затаиться, занявшись, насколько это возможно, изменением своей внешности. Я отрастил бороду и усы. Бороденка была жиденькая, она кустилась лишь на щеках, оставляя открытыми подбородок и всю нижнюю часть лица. И все же в очках, со взъерошенными патлами по прошествии 40 дней я вполне сходил за студента-нигилиста 60-х годов прошлого века.

Те долгие ноябрьские ночи никогда не изгладятся из моей памяти. Мы постоянно были начеку, и Ваня ни на минуту не покидал меня. Под рукой мы все время держали гранаты, готовые в любой момент пустить их в ход. Днем нас окружал мирный, солнечный покой, а прошлое казалось призрачным и нереальным. Ночью же я не находил себе места от обуревавших меня кошмаров, от трагических видений тех событий, которые потрясли и потрясали мою страну. И все время сердце терзал страх – не столько за собственную участь, сколько за моих добрых хозяев. Стоило ночной мгле огласиться собачьим лаем из соседней деревни, мы вскакивали с кроватей и с гранатами в руках бросались к двери. Временами, особенно в первые дни моего пребывания в доме новых друзей, меня ночами порой охватывало такое отчаяние, что приход преследователей и арест казались счастливым избавлением. Это, по крайней мере, избавило бы меня от мучительных мыслей и страданий.

Однако мало-помалу у меня стало появляться ощущение, что большевики потеряли мой след и непосредственная угроза миновала. С помощью Вани я установил связи с Петроградом. Стали поступать последние новости, время от времени появлялись надежные посланцы от друзей. Я понимал, что мой долг – продолжить борьбу и служить делу России до самого конца. Я немало поездил по стране и знал, что люди, независимо от сословной принадлежности, не смирятся без борьбы с игом диктатуры. Я был уверен, что стоит Ленину и его приспешникам сбросить маску поборников демократии и патриотизма, в столице тотчас же рассеется отравленная атмосфера беспардонной большевистской пропаганды.

Первыми против ленинской узурпации власти выступили руководители Совета крестьянских депутатов, которые 26 октября опубликовали следующее заявление:

«Товарищи крестьяне!

Все добытые кровью ваших сынов и братьев свободы находятся в страшной, смертельной опасности!

Гибнет революция! Гибнет родина!

На улицах Петрограда вновь проливается братская кровь. Вновь вся страна брошена в бездну смуты и развала. Вновь наносится удар в спину армии, отстаивающей родину и революцию от внешнего разгрома.

26 октября партия социал-демократов большевиков и руководимый ею Петроградский Совет Р. и С. Д. захватили в свои руки власть, арестовали, после орудийного и пулеметного обстрела, в Зимнем дворце и заточили в Петропавловскую крепость Временное правительство и министров-социалистов, в числе которых были члены Исполнительного комитета Всероссийского Совета крестьянских депутатов – С. Л. Маслов и С. С. Салазкин, разогнали вооруженной силой Временный Совет Российской Республики, избранный для контроля над деятельностью Временного правительства до Учредительного собрания. Наконец они объявили государственным преступником министра-председателя, Верховного главнокомандующего А» Ф. Керенского.

Неисчислимы бедствия, которые несет России это выступление, неизмеримо преступление против народа и революции тех, кто поднял восстание и посеял смуту в стране. Они, во-первых, разъединяют силы трудового народа, внося в его ряды смуту и разлад и облегчая внешнему врагу возможность полного разгрома и порабощения нашей страны.

Удар по армии – первое и самое тяжкое преступление партии большевиков!

Во-вторых, они начали гражданскую войну и насильственно захватили власть в тот самый момент, когда Временное правительство, заканчивая выработку закона о переходе всех земель в ведение земельных комитетов, исполняло давнишнее желание всего трудового крестьянства и когда до прихода полномочного хозяина земли русской – Учредительного собрания – оставалось всего только три недели. Они обманывают страну, называя голосом всего народа, всей демократии, собравшийся в Петрограде съезд Советов, из которого ушли все представители фронта, социалистических партий и Советов крестьянских депутатов. Злоупотребляя присутствием нескольких крестьян, оказавшихся на этом съезде, вопреки постановлению Комитета Всероссийского Совета крестьянских депутатов… они осмеливаются говорить, будто они опираются на Советы крестьянских депутатов.

Не имея на это никаких полномочий, они говорят от имени Советов крестьянских депутатов. Пусть же вся трудовая Россия узнает, что это ложь и что все трудовое крестьянство – Исполнительный комитет Всероссийского Совета крестьянских депутатов – с негодованием отвергает какое-либо участие организованного крестьянства в этом преступном насилии над волей всех трудящихся.

Большевики обещают народу немедленный мир, хлеб, землю и волю. Ложь и бахвальство – все эти посулы, рассчитанные на усталость народных масс и на их несознательность. Не мир, а рабство за ними. Не хлеб, земля и воля, а гражданская война, кровь, прежнее безземелие и торжество кнута и нагайки несут они, увеличивая смуту и облегчая темным силам восстановить проклятый царский порядок.

Поэтому, полагая, что совершившийся переворот ставит страну и армию под угрозу немедленного разгрома, отодвигает созыв Учредительного собрания, и не может создать власти, пользующейся всенародным признанием. Исполнительный комитет Всероссийского Совета крестьянских депутатов считает своим священным долгом перед собственной совестью и перед всей страной заявить, что он не признает новой большевистской власти государственной властью и призывает местные Советы крестьянских депутатов, органы местного самоуправления и армию не подчиняться этой насильственно созданной власти, в то же время соблюдать полный порядок и охранять страну от внешнего разгрома. Исполнительный комитет Всероссийского Совета крестьянских депутатов ставит своей задачей:

1. Воссоздание власти, пользующейся всеобщим признанием и могущей довести страну до Учредительного собрания.

2. Созыв Учредительного собрания без изменения избирательного закона.

3. Взятие всех земель в ведение земельных комитетов».

Этот исторический документ был опубликован в эсеровской газете «Дело народа» 28 октября 1917 года. Я целиком цитирую его потому, что в нем содержится категорическое опровержение утверждения большевиков, будто русское крестьянство с энтузиазмом приветствовало большевистскую революцию, став оплотом нового режима. Даже сегодня крестьянство из всех слоев советского населения является самым непримиримым врагом тоталитарной диктатуры, лишившей его свободы, отнявшей у него землю и восстановившей в новой форме рабский труд.

8 или 9 ноября два моих верных друга доставили мне петроградские газеты и среди них горьковскую «Новую жизнь» от 7 ноября. Точка зрения Горького на ленинский режим была несколько неожиданной и потому стоит привести ее: «Ленин, Троцкий и их приспешники отравились гнилым ядом власти, как это явствует из их отношения к свободе слова, личности и всех прав, во имя которых боролась демократия. Подобно слепым фанатикам и безответственным авантюристам с головокружительной быстротой они несутся к так называемой «социальной революции», которая на самом деле ведет лишь к анархии и гибели пролетариата и революции. Рабочий класс не может не понять, что Ленин на его шкуре, на его крови производит только некий опыт, стремится довести революционное настроение пролетариата до последней крайности и посмотреть – что из этого выйдет… Рабочие не должны позволить авантюристам и безумцам взваливать на голову пролетариата позорные, бессмысленные и кровавые преступления, за которые расплачиваться будет не Ленин, а сам пролетариат. Рабочий класс должен понять, что Ленин – не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата».

А в статье, опубликованной в «Деле народа», говорилось: «Через неделю должны были бы уже состояться выборы в Учредительное собрание. Кровавая авантюра большевиков нанесла страшный удар этому ожидавшемуся с такими надеждами торжеству русской трудовой демократии… Насильственный переворот создал в стране условия и психологию, совершенно противоречащие тому настроению умов, которое должно было бы господствовать во время выборов. Пуля – не избирательный бюллетень, и штык – не избирательный манифест…

Где свобода слова? Где свобода печати? Где неприкосновенность личности? Где вся та атмосфера оживленной, но мирной выборной кампании?..

Петроград, Москва, Киев, Одесса, Харьков, Казань испытали на себе прелести «диктатуры пролетариата». Пушки и ружья, сабли и штыки вели достаточно недвусмысленную агитацию за большевиков в этих центрах. Чем будет воля народа в этих избирательных округах, где террор прошелся своим кровавым плугом по улицам и домам?..»[283]283
  Дело народа. 1917. 5(18) ноября.


[Закрыть]

Эти статьи побудили меня написать 8 ноября открытое письмо, которое доставили в Петроград мои верные друзья. Позднее, 22 ноября 1917 года, оно было помещено в газете «Дело народа»:

«Опомнитесь! Разве вы не видите, что воспользовались простотой вашей и бесстыдно обманули вас? Вам в три дня обещали дать мир с германцами, а теперь о нем молят предатели. Зато все лицо земли русской залили братской кровью, вас сделали убийцами, опричниками. С гордостью может поднять свою голову Николай II. Поистине никогда в его время не совершалось таких ужасов. Опричники Малюты Скуратова – и их превзошли опричники Льва Троцкого.

Вам обещали хлеб, а страшный голод уже начинает свое царство, и дети ваши скоро поймут, кто губит их.

Вам обещали царство свободы, царство трудового народа. Где же эта свобода? Она поругана, опозорена. Шайка безумцев, проходимцев и предателей душит свободу, предает революцию, губит родину нашу. Опомнитесь все, у кого еще осталась совесть, кто еще остался человеком!

Будьте гражданами, не добивайте собственными руками родины и революции, за которую восемь месяцев боролись! Оставьте безумцев и предателей! Вернитесь к народу, вернитесь на службу родине и революции!

Это говорю вам я – Керенский. Керенский, которого вожди ваши ославили «контрреволюционером» и «корниловцем», но которого корниловцы хотели предать в руки дезертира Дыбенки и тех, кто с ним.

Восемь месяцев, по воле революции и демократии, я охранял свободу народа и будущее счастье трудящихся масс. Я вместе с лучшими привел вас к дверям Учредительного собрания. Только теперь, когда царствуют насилие и ужас ленинского произвола – его с Троцким диктатура, – только теперь и слепым стало ясно, что в то время, когда я был у власти, была действительная свобода и действительно правила демократия, уважая свободу каждого, отстаивая равенство всех и стремясь к братству трудящихся.

Опомнитесь же, а то будет поздно и погибнет государство наше. Голод, безработица разрушат счастье семей ваших и снова вы вернетесь под ярмо рабства.

Опомнитесь же!»[284]284
  Дело народа. 1917. 22 ноября (5 декабря).


[Закрыть]

Жизнь в те дни казалась мне почти невыносимой. Я знал, что в ближайшее время Россию ожидают еще более страшные удары. Ибо цели ленинского восстания – диктатура посредством сепаратного мирного договора с Германией – можно было добиться лишь безжалостным террором, разрушением армии, ликвидацией демократических структур, созданных Февральской революцией.

Становление диктатуры

24 октября 1917 г., выступая на последнем заседании Совета республики, я указал на две ближайшие цели большевиков: 1) открыть фронт немцам и 2) не допустить созыва Учредительного собрания.

В пятницу, 27 октября, официальный орган ВЦИК – газета «Известия», к тому времени, конечно, полностью контролируемая большевиками, опубликовала знаменитый Декрет о мире, принятый вторым съездом Советов. Он вызвал энтузиазм пацифистов и недальновидных политиков, на которых огромное впечатление произвело выраженное в нем желание установить отношения дружбы между всеми народами мира. В своем обращении «ко всем воюющим народам и к их правительствам» миротворцы из Смольного института призывали к немедленным переговорам о мире в подлинном демократическом духе, миру без аннексий и контрибуций. В том же номере «Известий» было помещено обращение второго съезда Советов к «Рабочим, солдатам и крестьянам!».

«Съезд Советов уверен, что революционная армия сумеет защитить революцию от всяких посягательств империализма, пока новое правительство не добьется заключения демократического мира, который оно непосредственно предложит всем народам».[285]285
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 12. – Прим. ред.


[Закрыть]

Смысл такого заявления был достаточно ясен: если Германия отклонит предложение о мире, советское правительство начнет «революционную войну», которой постоянно грозили Ленин и Троцкий перед Октябрьской революцией. С этих позиций и развернулась пресловутая кампания за так называемый «демократический мир».

Напыщенный и возвышенный стиль Декрета о мире отражал пустую демагогию, рассчитанную на завоевание симпатий масс путем раздувания надежд на немедленный мир «между народами». Истинной цели этого декрета больше соответствовало замаскированное положение, которое включил в него Ленин, без сомнения адресованное Берлину и находившееся в прямом противоречии с задачами Декрета. «Правительство заявляет, что оно отнюдь не считает вышеуказанных условий мира ультимативными, т. е. соглашается рассмотреть и всякие другие условия мира, настаивая лишь на возможно более быстром предложении их какой бы то ни было воюющей страной и на полнейшей ясности, на безусловном исключении всякой двусмысленности и всякой тайны при предложении условий мира».

Как и следовало ожидать – что, безусловно, предвидел и сам Ленин – никакого ответа на переданное по радио обращение ко всем народам и правительствам воюющих стран не последовало. 8 ноября Троцкий направил послам союзных стран ноту, в которой рекомендовал рассматривать Декрет о мире как «формальное предложение немедленного перемирия на всех фронтах и немедленного открытия мирных переговоров».

В соответствии с этим Совет Народных Комиссаров дал распоряжение главнокомандующему генералу Духонину начать прямые переговоры об установлении мира с неприятелем на линии фронта. Этот приказ был передан по радио поздно вечером 8 ноября, несколько ранее того, как в армейских штабах утром 9 ноября был получен текст ноты, направленный послам союзных стран.

Прождав в нетерпении ответа Духонина, который так и не поступил к исходу дня 8 ноября, Ленин, Сталин и Крыленко в ночь на 9 ноября вызвали его по линии прямой связи. Разговор, который имел для генерала самые трагические последствия, длился ночью. На требование Ленина дать «ясный ответ» честный солдат и патриот заявил: «Я могу только понять, что непосредственные переговоры с державами для вас невозможны. Тем менее возможны они для меня от вашего имени. Только центральная правительственная власть, поддержанная армией и страной, может иметь достаточный вес и значение для противников, чтобы придать этим переговорам нужную авторитетность, для достижения результатов, я также считаю, что в интересах России заключение скорейшего всеобщего мира».

Однако этот откровенный ответ вызвал у Ленина лишь раздражение, и дальнейший разговор проходил следующим образом:

«Отказываетесь ли вы категорически дать нам точный ответ и исполнить данное нами предписание?

Ставка: Точный ответ о причинах невозможности для меня исполнить вашу телеграмму я дал и еще раз повторяю, что необходимый для России мир может быть дан только центральным правительством».

Ответ на эти слова, как записано на телеграфной ленте, звучал следующим образом: «Именем правительства Российской республики, по поручению Совета Народных Комиссаров, мы увольняем вас от занимаемой вами должности за неповиновение предписаниям правительства и за поведение, несущее неслыханные бедствия трудящимся массам всех стран и в особенности армиям. Мы предписываем вам, под страхом ответственности по законам военного времени, продолжать ведение дела, пока не прибудет в ставку новый главнокомандующий или лицо, уполномоченное им на принятие от вас дел. Главнокомандующим назначается прапорщик Крыленко». Подписано Лениным, Сталиным, Крыленко».[286]286
  Дело народа. 1917. 10(23) ноября.


[Закрыть]

От имени Совета Народных Комиссаров, который не имел ни малейшего представления о положении дел на фронте, Ленин тут же на обрывке бумаги написал приказ, коим снимал с должности генерала Духонина и назначал на его место прапорщика Крыленко.

Затем Ленин обратился по радио совместно с Крыленко с призывом ко всем полковым, дивизионным, корпусным, армейским и другим комитетам, а также к солдатам и матросам вступить в формальные переговоры о мире. Призыв завершался такими словами:

«Солдаты!

Дело мира в ваших руках. Вы не дадите контрреволюционным генералам сорвать великое дело мира, вы окружите их стражей, чтобы избежать недостойных революционной армии самосудов и помешать этим генералам уклоняться от ожидающего их суда. Вы сохраните строжайший революционный и военный порядок.

Пусть полки, стоящие на позициях, выбирают тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем.

Совет Народных Комиссаров дает вам право на это.

О каждом шаге переговоров извещайте нас всеми способами. Подписать окончательный договор о перемирии в праве только Совет Народных Комиссаров.

Солдаты! Дело мира в ваших руках. Бдительность, выдержка, энергия и дело мира победит!»[287]287
  Дело народа. 1917. 10(23) ноября.


[Закрыть]

Такое развитие событий поставило в тупик многих людей. Даже внутри Центрального Комитета большевистской партии ощущались напряженность и страх. Однако, несмотря на отдельные и запоздалые попытки сопротивления, Ленину удалось добиться первой из своих целей. Он нанес смертельный удар русской армии и, по сути дела, отдал страну на милость кайзера Вильгельма.

Однако германское Верховное командование не спешило воспользоваться преимуществами создавшегося положения. Стремясь сохранить свои силы для предстоящих боев на Западном фронте, оно предпочитало выступить в роли наблюдателя процесса распада русской армии.

Когда этот процесс зашел достаточно далеко, австро-германское Верховное командование 14 ноября приняло предложение Крыленко о переговорах по установлению перемирия на «демократических условиях», предложенных Лениным всем воюющим сторонам.