Текст книги "Россия на историческом повороте: Мемуары"

Автор книги: Александр Керенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 40 страниц)

В период сентябрьского затишья на фронте, когда германское командование убедилось, что действия Ленина в России все еще не дали результатов, когда все германские союзники во главе с Австро-Венгрией лишь искали предлога, чтобы выйти из войны, Берлин решился на последнюю, крайнюю меру и бросил против России весь свой флот, включая все дредноуты, линкоры, крейсера, миноносцы и подводные лодки и даже прибегнув к поддержке авиации.

27 сентября (или 28) мы получили сигнал, что к русским берегам приближается армада германских кораблей. Сразу же после этого командующий Балтийским флотом уведомил нас о начале военных действий. Газеты сообщали, что линейный корабль «Слава» вместе с крейсерами «Баян» и «Гражданин» вошли в соприкосновение с противником в районе Рижского залива и огнем орудий крупного калибра отогнали авангард противника. Установив затем местоположение основных сил противника, они вступили с ними в бой. В состав основных сил входили два дредноута, которые в силу своего технического превосходства стремились вести огонь с максимально дальней дистанции, превышающей дальность стрельбы с наших устаревших линейных кораблей. Несмотря на очевидное превосходство сил противника, русские военные корабли в течение длительного времени обороняли подходы (к Моонзунду), и лишь серьезные повреждения, нанесенные огнем дредноутов, вынудили их отойти в Моонзундский канал. Огромная пробоина, полученная «Славой» ниже ватерлинии, привела к гибели корабля. Во время перестрелки русские береговые батареи, расположенные у входа в Моонзунд, отогнали крейсера противника, которые пытались приблизиться к линкорам. В конце операции германские дредноуты обратили огонь своих пушек на береговые батареи и в короткое время уничтожили их. Другая группа русских военных кораблей, находившихся в Моонзунде, отражала ожесточенные атаки противника с севера. Атаки не увенчались успехом. Одновременно большое число вражеских гидроаэропланов подвергли массированной бомбардировке наши корабли, доки и остров Моон, занятый русскими частями. Наблюдательные посты засекли, как и в предыдущие дни, вблизи островов Эзель и Даго много кораблей противника, включая дредноуты, в сопровождении крейсеров и сторожевых кораблей. Только на рейде, в самом дальнем видимом квадрате, наблюдатели насчитали до 65 вымпелов.

Морское сражение за Моонзунд внесло славную страницу в историю русского флота. Как и бои под Ригой, оно показало, на что способны русские люди и что они могут вынести, если их родине грозит опасность. 3 октября германский флот провел операцию по высадке десанта на остров Эзель и в район Моонзундских укреплений, прикрывавших подступы к Кронштадту и Петрограду.

12 октября большевики учредили при Петроградском Совете Военно-революционный комитет. Официально он был призван защищать «столицу революции» от германского вторжения, но в действительности стал штабом подготовки вооруженного восстания против правительства. Послушные указаниям Ленина, большевики во всех своих публичных заявлениях с негодованием отвергали сообщения о такой подготовке, однако в инструктивном письме, посланном из Финляндии, Ленин писал, что, готовясь к вооруженному восстанию, мы должны приписать своим противникам не только ответственность, но и инициативу в его организации.

Выполняя эту директиву, Троцкий в своих статьях лицемерно утверждал, что разрушая российскую демократию, солдаты, рабочие и матросы Петрограда были убеждены, что они на самом деле спасают ее от «корниловцев» и надвигающейся контрреволюции. Позднее Ленин не раз прибегал к подобному двурушничеству – при подготовке сепаратного мира, разгоне Учредительного собрания, ликвидации всех гражданских и политических свобод и в своей безжалостной войне против крестьянства.

Играя на подлинно патриотических чувствах народа, Ленин, Троцкий и им подобные цинично утверждали, что «прокапиталистическое» Временное правительство во главе с Керенским готово предать родину и революцию, свободу и достоинство отечества и намерено продать все это немцам. А поэтому, согласно их рассуждениям, долг тех, кто ведет борьбу за «почетный, демократический мир для всех народов», – свержение сторонников позорного сепаратного мира, чтобы «демократическая революционная Россия» могла установить мир с народами другой стороны через головы «империалистических правительств».

На рабочих митингах они говорили уже другим языком, в какой-то степени более откровенным. Тут они рассуждали о «диктатуре пролетариата». Только такая диктатура, уверяли они, способна защитить достижения революции и завоеванную свободу. Пролетариат – твердый и несгибаемый защитник мира, он требует свержения правительства Керенского, чтобы установить свою диктатуру в интересах самой революции; это – единственное средство, с помощью которого крестьяне, рабочие и солдаты смогут добиться демократического мира, земли и полной свободы.

Многие рабочие свято верили во все это и были готовы разрушить свободу и распять революцию во имя грядущей тоталитарной диктатуры, уверенные, что выполняют «освободительную миссию пролетариата».

Иные иностранцы могут подумать, что лишь политически незрелые, неграмотные русские солдаты, матросы и рабочие могли попасться на эту грубую, искажающую истину ложь Ленина. Ничего подобного! Есть высшая форма лжи, которая уже одной своей чрезмерностью импонирует людям, независимо от их интеллектуального уровня. Есть некий психологический закон, согласно которому, чем более чудовищна ложь, тем охотнее ей верят. Именно в расчете на этот изъян человеческой души и строил Ленин свою стратегию захвата власти.

Ленин, Зиновьев, Каменев и Троцкий – все они провели много лет за границей в тех же эмигрантских кругах, в которых вращались другие социалисты небольшевистского толка. С точки зрения этих последних, большевизм представлял собой просто-напросто самое крайнее крыло общего социалистического и революционного движения. Среднему социалисту трудно было поверить, что Ленин, в глубине души мечтавший о мировой революции, способен встать на путь практического сотрудничества с немцами.

В их глазах это была несомненная и очевидная «гнусная клевета»! Так же как они психологически не допускали и мысли, что Ленин и его генеральный штаб готовы силой оружия разогнать Учредительное собрание.

Ленин оставался в Финляндии до начала Октябрьского восстания, однако от его имени в Петрограде действовали два его надежных агента – Троцкий и Каменев. На Троцкого была возложена ответственность за техническую подготовку восстания и за политическую агитацию среди масс солдат, матросов и рабочих. Перед Каменевым была поставлена другая, отнюдь не менее важная задача: в период, непосредственно предшествующий восстанию, ему надлежало отвлечь внимание социалистических партий, от подлинных целей Ленина, рассеять их подозрения и добиться, чтобы в момент выступления Троцкого эти партии не оказали Временному правительству активной помощи.

Каменев выполнил эту задачу превосходно. Этот мягкий, приветливый человек в совершенстве владел искусством с подкупающим правдоподобием прибегать ко лжи. С удивительной легкостью он завоевывал расположение тех самых людей, которых водил за нос, и проделывал это с выражением почти детской невинности на лице.

А решающий момент стремительно приближался. На 12 ноября были назначены выборы в Учредительное собрание. Но Ленин не мог позволить себе дожидаться их, ибо, по собственному его признанию, не мог рассчитывать на получение большинства. 7 ноября в Петрограде должен был начать работу II Всероссийский съезд Советов. По мнению Ленина, было бы предательством революции придерживаться детских и позорных формальностей, ожидая открытия съезда, ибо, хотя Советы и представляли собой отличное оружие при захвате власти, они превратились бы в бесполезную игрушку после ее захвата.[275]275
  В письме Ленина от 29 сентября 1917 г. говорилось о необходимости «побороть» мнение тех, кто призывает ожидать съезда Советов и выступает «против немедленного взятия власти, против немедленного восстания… Ибо пропускать такой момент и «ждать» съезда Советов есть полный идиотизм или полная измена… Это значит пропустить недели, а недели и даже дни решают теперь все. Это значит трусливо отречься от взятия власти, ибо 1–2 ноября оно будет невозможно… «Ждать» съезда Советов есть идиотизм, ибо съезд ничего не даст, ничего не может дать» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 280–281. – Прим. ред.).


[Закрыть]

Крайне важно было вырвать власть из рук Временного правительства, до того как распадется австро-германо-турецко-болгарская коалиция, другими словами, до того, как Временное правительство получит возможность заключить совместно с союзниками почетный мир. Интересы Ленина и германского Генерального штаба снова совпали. Для того чтобы помешать Австрии подписать сепаратный мирный договор, немцам нужен был переворот в Петрограде. Для Ленина немедленный мир с Германией сразу после захвата власти был единственным средством установления диктатуры.

И немцы, и Ленин конечно же знали, что 28 октября министр иностранных дел Терещенко, представитель Ставки Верховного главнокомандования генерал Головин, представитель социал-демократов Скобелев, а также английский посол должны были отбыть в Париж, чтобы принять участие в конференции стран Антанты, назначенной на 3 ноября, которая, без сомнения, могла оказать воздействие на весь ход войны.

Очень многие люди, принадлежавшие к социалистическим партиям, расценивали слухи о предстоящем большевистском восстании как «контрреволюционные измышления». Все еще находясь под впечатлением недавнего корниловского путча и воздействием убаюкивающей и изощренной пропаганды Каменева, левые партии боялись только «угрозы справа». Как я уже сказал, такой угрозы вообще не существовало, и начиная с 30 августа Ленин отлично понимал это.

Следует иметь в виду, что, готовя свой удар по Петрограду, правые заговорщики всячески стремились «организовать» в городе большевистский мятеж. Теперь же, в середине октября, все приспешники Корнилова, из числа военных и гражданских лиц, получили указания противодействовать всем мероприятиям правительства по подавлению большевистского восстания.

Таким образом, как и раньше борьбу определяли три основные силы.

Большевистская и правая пресса, большевистские и правые агитаторы с одинаковым рвением яростно критиковали меня. Существовало, конечно, различие в терминологии, которую они использовали для нападок: большевики называли меня «Бонапартом», а правые – «полубольшевиком», однако и для того лагеря, и для другого имя мое было символом демократической, революционной, свободной России, которую нельзя было уничтожить, не уничтожив возглавляемого мною правительства.

И большевики, и сторонники Корнилова отлично понимали, что, уничтожив моральный авторитет тех, кто воплощал верховную власть в республике, они на долгие годы парализуют все демократические и народные силы в России.

Однако, как и в Смутное время за триста лет до того, политическое самосознание многих высокопоставленных деятелей и политиков явно притупилось. Ослабела воля, иссякло терпение, и это в тот момент, когда решалась судьба России, когда русский народ, по справедливому замечанию Черчилля, держал победу в своих руках.

Я твердо уверен, что восстание 24–25 октября не случайно совпало по времени с серьезным кризисом в австро-германских отношениях, как не случайно «совпало» контрнаступление Людендорфа с предпринятой Лениным попыткой восстания в июле.

К 15 ноября предполагалось заключить сепаратный мир России с Турцией и Болгарией. Вдруг совершенно неожиданно где-то 20 октября мы получили секретное послание от министра иностранных дел Австро-Венгрии графа Чернина. В письме, которое пришло к нам через Швецию, говорилось, что Австро-Венгрия втайне от Германии готова подписать с нами мир. Предполагалось, что представители Вены прибудут на конференцию о целях войны, которая должна была открыться в Париже 3 ноября.

Вполне вероятно, что Людендорф и все другие сторонники войны до последней капли крови узнали об этом раньше нас. А посему задача Людендорфа сводилась теперь к тому, чтобы помешать Австрии выйти из войны, а план Ленина – к захвату власти до того, как правительство сможет разыграть эту козырную карту, лишив его тем самым всех шансов на захват власти.

24 октября Ленин направил членам Центрального комитета истерическое письмо, в котором говорилось: «Товарищи!

Я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое.

Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно…

Нельзя ждать!! Можно потерять все!!..

Было бы гибелью… ждать колеблющегося голосования 25 октября»…[276]276
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 435–436. 25 октября – дата открытия съезда Советов.


[Закрыть]

В ночь на 23 октября Военно-революционный комитет Троцкого, отбросив всякую маскировку, начал отдавать приказы о захвате в городе правительственных учреждений и стратегических объектов.

Имея на руках эти документальные подтверждения начинающегося восстания, я в 11 утра 24 октября отправился на заседание Совета Российской республики и попросил председательствующего Авксентьева немедленно предоставить мне слово.

Я произносил речь, когда ко мне подошел Коновалов и протянул мне записку. Ознакомившись с ней, я после паузы продолжал: «Мне сейчас представлена копия того документа, который рассылается сейчас по полкам: «Петроградскому Совету Рабочих и Солдатских депутатов грозит опасность. Предписываю привести полк в полную боевую готовность и ждать дальнейших распоряжений. Всякое промедление и неисполнение приказа будет считаться изменой революции. За председателя Подвойский, Секретарь Антонов». (Крики справа: Предатели!») Таким образом в столице в настоящее время существует состояние, которое на языке судейской власти и закона именуется состоянием восстания. В действительности это есть попытка поднять чернь против существующего порядка и сорвать Учредительное собрание и раскрыть фронт перед сплоченными полками железного кулака Вильгельма! (Возглас в центре: «Правильно!». Слева шум и возгласы: «Довольно!»)

Я говорю с совершенным сознанием: чернь, потому что вся сознательная демократия и ее Центральный исполнительный комитет, все армейские организации, все, чем гордится и должна гордиться свободная Россия, разум, совесть и честь великой русской демократии протестует против этого. (Бурные аплодисменты на всех скамьях, за исключением тех, где находятся меньшевики-интернационалисты…)

Отчетливо понимая, что объективная опасность этого выступления заключается не в том, что часть здешнего гарнизона может захватить власть, а в том, что это движение, как и в июле месяце, может быть сигналом для германцев на фронте, для нового удара на наши границы и может вызвать новую попытку, может быть более серьезную, 4ем попытка генерала Корнилова. Пусть вспомнят все, что Калущ и Тарнополь совпали с июльским восстанием…

Я пришел сюда, чтобы призвать вас к бдительности, для охраны всех завоеваний свободы многими поколениями, жертвами, кровью и жизнью завоеванной свободным русским народом. Я пришел сюда не с просьбой, а с уверенностью, что Временное правительство, которое в настоящее время защищает эту новую свободу, встретит единодушную поддержку всех за исключением людей, не решающихся никогда высказать смело правду в глаза и поддержку не только Временного Совета, но и всего Российского государства. (Бурные аплодисменты всех, за исключением меньшевиков-интернационалистов.) С этой кафедры от имени Временного правительства я уполномочен заявить: Временное правительство исходя из определенного взгляда на современное состояние вещей находило одной из главных своих обязанностей по возможности не вызывать острых и решительных колебаний до Учредительного собрания. Но в настоящее время Временное правительство заявляет: те элементы русского общества, те группы и партии, которые осмелились поднять руку на свободную волю русского народа, угрожая одновременно с этим раскрыть фронт Германии, подлежат немедленной, решительной и окончательной ликвидации. (Бурные аплодисменты справа, в центре и частично левых сил; смех представителей интернационалистов.) Пусть население Петрограда знает, что оно встретит власть решительную и, может быть, в последний час или минуты разум, совесть и честь победят в сердцах тех, у кого они еще сохранились. (Аплодисменты представителей центра и левых.) Я прошу от имени страны, да простит мне Временный Совет Республики, – требую, чтобы сегодня же в этом заседании Временное правительство получило от вас ответ, может ли оно исполнить свой долг с уверенностью в поддержке этого высокого собрания».[277]277
  Известия. 1917. 25 октября (6 ноября).


[Закрыть]

Твердо убежденный в том, что Совет поддержит мои требования, я возвратился в штаб Петроградского военного округа, чтобы заняться принятием мер по уничтожению восстания в самом зародыше. Я был уверен, что через пару часов получу положительный ответ. Однако день кончался, а ответа все не было. Лишь к полуночи ко мне явилась делегация от социалистических групп Совета и вручила мне резолюцию, принятую после бесконечных и бурных дебатов левым большинством Совета в разного рода комитетах и подкомитетах.

Резолюция эта, уже никому тогда не нужная, не представляла никакой ценности ни для правительства, ни для кого-либо еще. Она была бесконечно длинная, запутанная, обыкновенным смертным мало понятная. Более внимательно прочитав ее, я понял, что в ней содержится выражение условного доверия правительству, обставленное многочисленными оговорками и критическими замечаниями.

Возмущенный, я в довольно резкой форме сказал Дану (который возглавлял делегацию), что резолюция совершенно неприемлема. Мое раздражение Дан встретил спокойно. Никогда не забуду того, что он сказал. На его взгляд и, видимо, на взгляд других членов делегации, я преувеличиваю события под влиянием сообщений моего «реакционного штаба». Затем он сообщил, что неприятная «для самолюбия правительства» резолюция большинства Совета республики чрезвычайно полезна и существенна для «перелома настроения в массах»; что эффект ее «уже сказывается» и что теперь влияние большевистской пропаганды будет «быстро падать». С другой стороны, по его словам, сами большевики в переговорах с лидерами советского большинства изъявили готовность «подчиниться воле большинства Советов», что они готовы «завтра же» предпринять все меры, чтобы потушить восстание, «вспыхнувшее помимо их желания, без их санкции». Не без видимой угрозы он заявил, что все принятые правительством меры к подавлению восстания только «раздражают массы» и что вообще я своим вмешательством лишь «мешаю представителям большинства Советов успешно вести переговоры с большевиками о ликвидации восстания». Во всем этом явственно чувствовалась рука Каменева: не произнеся ни слова, я вышел в соседнюю комнату, где проходило заседание правительства, и зачитал текст резолюции. Затем я изложил суть нашего разговора с Даном. Нетрудно представить себе реакцию моих коллег. Я вернулся в комнату, где сидели члены делегации, и возвратил Дану документ, соответственно прокомментировав эту бессмысленную и преступную резолюцию».[278]278
  Более красочный комментарий этому историческому, если его можно так назвать, документу дали видные советские историки в предисловии ко второму тому книги «Революция и гражданская война в описаниях белогвардейцев» (2-е изд. М., 1926. Т. II. С. 13–15). Научный редактор этой работы пишет: «Нельзя не признать, что выступая с такой платформой, Дан и меньшевики вполне заслужили прозвище «полубольшевиков». В самом деле, все эти три требования соответствуют трем основным предоктябрьским лозунгам большевиков, у которых они, несомненно, украдены. Но они настолько же отличаются от своего прототипа, насколько всякий ублюдок отличается от своего «левого» (как и «правого») родителя… Отсюда смешная серьезность, с какой Дан еще в 1923 г. повествует, как о событии чрезвычайной важности, о своей резолюции, принятой (то есть Советом Республики) в канун 25 октября и долженствовавшей повернуть на другой путь развитие революции. Отсюда его нелепая попытка убедить Керенского, что в момент восстания спасение не в том, чтобы действовать оружием, а в том, чтобы расклеить и разослать по телеграфу эту его замечательную резолюцию…»


[Закрыть]

Делегация Совета Республики посетила меня, когда вооруженные отряды Красной гвардии занимали одно за другим правительственные здания и арестовали одного из министров правительства – Карташева, который направлялся домой после заседания в Зимнем дворце Временного правительства. Карташева доставили в Смольный почти одновременно с возвращением туда Дана, намеревавшегося продолжить переговоры с Каменевым о путях «ликвидации восстания, вспыхнувшего» вопреки воле большевиков.

По словам Дана, самую большую угрозу завоеваниям революции в то время представлял мой «реакционный штаб». На деле же, однако, три четверти офицеров Петроградского военного округа, как и Дан с его друзьями, саботировало все усилия правительства справиться с восстанием, которое быстро набирало силу.

Проведя всю ночь 24 октября в переговорах с представителями других социалистических партий, Каменев достиг своей цели: военные организации эсеров и меньшевиков сохраняли полную пассивность. А большевистские агитаторы беспрепятственно занимались своим делом в солдатских казармах, не встречая никакого противодействия со стороны представителей меньшевиков и эсеров.

Ночь с 24 на 25 октября прошла в напряженном ожидании. Мы ждали прибытия с фронта воинских частей. Я вызвал их загодя, утром 25 октября они должны были быть в Петрограде. Однако вместо войск поступили телеграммы и телефонограммы о блокаде и саботаже на железных дорогах.

К утру (25 октября) войска так и не прибыли. Центральная телефонная станция, почтамт и большинство правительственных зданий были заняты отрядами Красной гвардии. Здание, где всего лишь день назад проходили бесконечные и бессмысленные дебаты Совета Республики, также захватили красногвардейцы.

Зимний дворец оказался в полной изоляции, с ним не было даже телефонной связи. После продолжительного заседания, которое затянулось до раннего утра, большинство членов правительства отправились домой, чтобы хоть немного передохнуть. Оставшись одни, мы с Коноваловым пошли в штаб военного округа, который находился совсем рядом на Дворцовой площади. С нами пошел еще один министр, Кишкин, наиболее известный в Москве либеральный деятель.

После краткого совещания было решено, что я немедленно отправлюсь навстречу эшелонам с войсками. Мы были абсолютно уверены, что паралич, охвативший демократический Петроград, будет преодолен, как только все поймут, что заговор Ленина – это не плод какого-то недоразумения, а предательский удар, полностью отдающий Россию на милость немцев.

На всех улицах вокруг Зимнего дворца стояли патрули Красной гвардии. Все контрольно-пропускные посты на подступах к Петрограду вдоль дорог к Царскому Селу, Гатчине и Пскову были тоже заняты большевиками.

Понимая всю рискованность такого шага, я решил ехать через город в автомобиле. Такие поездки я совершал постоянно, и к ним все привыкли. Когда подали мой превосходный открытый автомобиль, мы объяснили солдату-шоферу его задачу. В последний момент, когда помощник командующего Петроградским военным округом, мой адъютант и я были готовы отправиться в путь, прибыли представители английского и американского посольств и предложили нам выехать из города в автомобиле под американским флагом. Я поблагодарил союзников за их предложение, однако сказал, что главе правительства не пристало ехать по улицам русской столицы под прикрытием американского флага. Позднее я, однако, узнал, что один из моих офицеров, который не поместился в нашей машине, сел в автомобиль союзников, который следовал за нами на некотором расстоянии.

Попрощавшись с Коноваловым и Кишкиным, оставшимися в Петрограде, я тронулся в путь. Впереди сидели водитель и адъютант, я – в своей обычной полувоенной форме – сзади. Рядом со мной сидел помощник командующего войсками Петроградского округа Кузмин, напротив нас – еще два адъютанта.[279]279
  Ложь и клевета порой несокрушимы. Даже сегодня иностранцы не без легкого смущения иногда задают мне вопрос, правда ли, что я покинул Зимний дворец в одеянии медсестры! Можно простить иностранцам, поверившим столь гнусному утверждению. Но ведь эта чудовищная история до сих пор предлагается массовому читателю в Советском Союзе. В серьезных исторических исследованиях, опубликованных в Москве, дается правдивая версия моего отъезда из Петрограда в Гатчину, а в большинстве учебников истории вновь и вновь повторяется ложь о том, будто я спасался бегством, напялив на себя дамскую юбку, и все это делается ради того, чтобы дурачить людей и в России, и в других странах.


[Закрыть]

Водителю было велено ехать по главной столичной улице в сторону контрольно-пропускных постов с обычной скоростью. Такой расчет полностью оправдался. Мое появление на улицах охваченного восстанием города было столь неожиданно, что караулы не успевали на это отреагировать надлежащим образом. Многие из «революционных» стражей вытягивались по стойке «смирно» и отдавали мне честь! Выскочив за пределы города, водитель нажал на акселератор, и мы вихрем понеслись по дороге. Видимо, ему инстинктивно чудилось, будто кто-то уже донес Ленину и Троцкому о моем отъезде.

У контрольно-пропускного пункта у Московской заставы нас обстреляли, тем не менее мы благополучно прибыли в Гатчину. Несмотря на попытку задержать нас там, мы и Гатчину миновали благополучно.

К ночи мы добрались до Пскова, где размещалась Ставка командующего Северным фронтом. Чтобы чувствовать себя в полной безопасности, мы устроились на частной квартире моего шурина генерал-квартирмейстера Барановского. По моему приглашению на квартиру прибыл командующий генерал Черемисов, который, однако, как выяснилось, уже вступил во «флирт» с большевиками. Движение войск к Петрограду, о котором я распорядился, было остановлено по его приказу. После довольно резкого разговора генерал Черемисов удалился.

У нас не было никаких сомнений, что он сообщит новым хозяевам положения о моем прибытии в Псков. А потому нам ничего не оставалось, как ехагь дальше, в сторону фронта.

В маленьком городишке под названием Остров располагался 3-й Конный казачий корпус. Именно этому подразделению под командованием генерала Крымова надлежало в сентябре захватить столицу. В разговоре со мной Черемисов сообщил, что новый командующий 3-м корпусом генерал Краснов, находясь в Пскове, пытался установить со мной связь. Я поинтересовался, где Краснов находится в настоящее время, и получил ответ, что он возвратился в Остров.

Мы решили немедленно отправиться в Остров и, если не найдем там Краснова, ехать в Могилев, чтобы встретиться в Ставке с начальником штаба Верховного главнокомандования генералом Духониным. Позже я узнал, что Духонин дважды пытался установить со мной связь по телефону, однако Черемисов воспрепятствовал нашему разговору. Духонин по прямой линии связался со ставкой Северного фронта и разговаривал с начальником штаба Черемисова Лукирским. В самом начале разговора Лукирский сообщил Духонину, что командующий Северным фронтом отменил его (Духонина) приказ о переброске войск к Петрограду и что он (Лукирский) не может дать этому объяснения. Тогда Духонин спросил Лукирского, может ли он лично переговорить с Черемисовым. Такой разговор состоялся. Вот его запись:

Лукирский: Иду доложить об этом Главкосеву. Я передам командующему, что Вы находитесь на линии.

Черемисов: Здравствуйте, Николай Иванович (Духонин). Вы что-то начали сейчас говорить.

Духонин: Генерал Лукирский мне сообщил, что Вами отдано распоряжение, отменяющее отправку войск в Петроград по приказанию Главковерха, чем это вызывается?

Черемисов: Это сделано с согласия Главковерха, полученного мною от него лично…

Керенский от власти устранился и выразил желание передать должность Главковерха мне, вопрос этот, вероятно, будет решен сегодня же. Благоволите приказать от себя, чтобы перевозки войск в Петроград, если они производятся на других фронтах, были прекращены. Главковерх у меня. Не имеете ли Вы что передать ему?

Духонин: Можно ли просить его к аппарату?

Черемисов: Невозможно, в его интересах».

После продолжительного обсуждения положения на фронте и в Петрограде, относительно которого у двух генералов были прямо противоположные точки зрения, Духонин заявил Черемисову:

«Если Главковерх Керенский предполагает передать должность Вам, то я во имя горячей любви к Родине умоляю Вас разрешить мне передать об этом Временному правительству, с которым есть у меня связь, Вас же не останавливать отданных распоряжений о движении войск, назначенных в Петроград… Вам, как будущему Главковерху, не придется считаться с весьма тяжелыми…

Не дав Духонину закончить фразы, Черемисов прервал его словами: «Извиняюсь… Меня давно уже зовут, можно ли будет Вас вызвать часа через два?»

26 октября генерал Духонин вызвал генерала Лукирского и сказал, что «вчера после отдачи распоряжения по отмене движения войсковых частей к Петрограду приехал Александр Федорович, который не разделяет мнения Главкосева о необходимости отмены движения назначенных войсковых частей к Петрограду. Однако передать распоряжение с подтверждением приказа о движении на Петроград не удалось, так как у аппаратов революционным комитетом, сформировавшимся в Пскове, были поставлены особые дежурные члены этого комитета».[280]280
  Архив Русской Революции. Т. 7. С. 297–298, 310.


[Закрыть]

Без ведома Духонина по всем фронтам стало распространяться заявление генерала Черемисова, будто отправка войск в Петроград была остановлена с моего согласия, будто я сложил с себя полномочия Верховного Главнокомандующего и передал ему свои обязанности. Формирование на разных фронтах подразделений для переброски к Петрограду было прекращено, остановлены были и эшелоны с войсками, двигавшиеся к столице. Утром 26 октября правда вышла наружу, однако несколько важнейших часов было потеряно.

За несколько минут до нашего отъезда в Остров у дверей раздался звонок, и в следующую секунду в комнату вошел генерал Краснов вместе с начальником своего штаба Поповым.

Черемисов лгал мне, сказав об отъезде генерала Краснова из Пскова. Однако, к счастью, Краснов понял, что командующий Северным фронтом стремится помешать нашей встрече, и решил по возможности разыскать меня самому. Зная о том, что Барановский мой шурин, он и направился к нему на квартиру.

К утру 26 октября мы оба уже были в штабе 3-го Конного корпуса в Острове. Вся «боевая мощь» корпуса сводилась к нескольким сотням казаков (500–600) и к нескольким пушкам. Все остальные части были отправлены на фронт и в район Петрограда. С этими жалкими остатками войск и артиллерии мы решились пробиться к Петрограду.

Наспех сколоченные большевиками военные комитеты и железнодорожники получили от Ленина приказ воспрепятствовать нашему возвращению в Петроград, однако остановить нас было не в их силах.

В тот же вечер в поезде на пути в Петроград мы узнали, что накануне ночью большевики захватили Зимний дворец и арестовали все Временное правительство.

Преодолев по пути немало трудностей, наш отряд без единого выстрела захватил утром 27 октября Гатчину. Тысячи солдат, которые, как считалось, примкнули к большевикам, бросив оружие, бежали из города.

Тем же утром я получил в Гатчине донесение из Петрограда, что временный паралич преодолен и все сторонники Временного правительства в разных полках и военных школах втайне готовятся к сражению. Мобилизованы также все подразделения боевиков партии эсеров. В помощь нам генерал Духонин вместе с командующими всех фронтов, за исключением Северного, направил воинские подразделения. С разных участков фронта к нам стремятся прорваться около 50 эшелонов с войсками. На фронте и в Москве вспыхнули бои между защитниками правительства и большевиками.

К тому времени большевики захватили самую в России мощную царскосельскую радиостанцию. Они немедленно начали вести пропагандистскую кампанию по деморализации русских войск на передовых линиях. Одновременно второй съезд Советов выступил со своим знаменитым обращением об установлении всеобщего демократического мира!

Войск у нас в Гатчине было очень мало. И противодействовать влиянию ленинской пропаганды на фронтовые части нам было нечем.

Краснов согласился со мной, что надо попытаться с боя захватить Царское Село и оттуда немедленно двинуться на Петроград, где нам на помощь придут верные воинские подразделения, офицеры кадетских корпусов и отряды боевиков из разных партий.

На рассвете 28 октября правительственные войска выступили из Гатчины. Генерал Краснов находился в прекрасном расположении духа и был абсолютно уверен в успехе. Наши взаимоотношения основывались на полном взаимном доверии. Не желая вмешиваться в приказы Краснова, я остался в Гатчине, чтобы ускорить прибытие эшелонов, направленных нам на помощь.