Текст книги "Россия на историческом повороте: Мемуары"

Автор книги: Александр Керенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)

С самого начала революции сонм полицейских шпиков, германских агентов и крайне левых стремились вызвать против нас ненависть. Для того чтобы осознать, насколько опасна и эффективна была такого рода пропаганда, необходимо иметь в виду, что в распоряжении тайной полиции прежнего режима – охранки – во всех слоях населения по-прежнему находилось несколько тысяч агентов, шпиков, агитаторов и осведомителей. В добавление к ним подрывную работу вело множество вражеских агентов, печатавших и распространявших листовки с призывами к убийствам и вносивших сумятицу и дезинформацию, которая, хоть и была очевидной фальшивкой, тем не менее производила впечатление на легковерную публику.

К утру 1 марта работа по созданию нового правительства и выработке его программы была в основном закончена, и тогда представители Временного комитета приступили к переговорам с Советом. Предполагалось, что в состав Временного правительства войдут в основном члены «Прогрессивного блока». В последний момент портфель министра труда был предложен Чхеидзе, портфель министра юстиции – мне.

Временный комитет предложил Исполнительному комитету Совета войти в состав Временного правительства и направить в него двух своих членов, однако Исполнительный комитет принял решение отказаться от участия во Временном правительстве, поскольку происшедшая революция носила «буржуазный характер».

Такое решение поставило передо мной дилемму: должен ли я остаться в Совете и отказаться от поста во Временном правительстве, или я должен принять этот пост и выйти из Совета? Оба варианта казались неприемлемыми. Не найдя выхода из положения, я под давлением событий, требующих от меня полного внимания, вынужден был отложить на время решение этой проблемы.

В тот день, 1 марта, положение в городе, казалось, стало еще более тревожным. Поползли смутные слухи о беспорядках на военно-морской базе в Кронштадте. В самом Петрограде хулиганствующие громилы совершили нападение на офицерскую гостиницу «Астория», ворвались в несколько номеров, приставали к женщинам. Приблизительно в то же время по городу прокатилась весть о прибытии в Царское Село воинских подразделений во главе с генералом Ивановым, и хотя причин для беспокойства не было, толпы людей, собравшихся в здании Думы, охватило, вследствие неопределенности положения, состояние нервозности и возбуждения.

Постепенно порядок был восстановлен. В 11 часов в штаб частей морских гвардейцев явился Великий князь Кирилл Владимирович и заявил о своей поддержке нового режима. В Петрограде продолжалось братание войск с народом, перестрелка на улицах затихла. Были сформированы отряды городской полиции – милиции и назначен ее новый начальник. Люди прилагали максимум усилий для восстановления дисциплины в войсках гарнизона, и Гучков, который на следующий день занял пост военного министра, активно включился в эту работу.

А тем временем революция перекинулась в провинцию. Хорошие новости поступили из Москвы, где, по словам одного очевидца, «все шло как по часам».

Сообщения о распространении революции стали поступать из сотен городов страны, движение приобрело общенациональный характер. Все это настоятельно вынуждало нас ускорить формирование нового правительства. К вечеру 1 марта Временный комитет лихорадочно работал над завершением правительственного манифеста, который предполагалось опубликовать на следующий день. В тот момент мы занимались в основном формированием министерств. Вопрос о верховной исполнительной власти в повестке дня не стоял, ибо большинство Временного комитета Думы все еще считало само собой разумеющимся, что вплоть до достижения совершеннолетия наследником престола Алексеем Великий князь Михаил Александрович будет исполнять функции регента.

Однако в ночь с 1 на 2 марта почти единодушно было принято решение, что будущее государственное устройство страны будет определено Учредительным собранием. Тем самым монархия была навечно упразднена и сдана в архив истории.

Первое официальное заявление, которое предстояло сделать Временному правительству, стало предметом жарких дискуссий. Некоторые пункты выявили абсолютное несогласие. Наиболее ожесточенные споры между представителями Временного комитета и Совета вспыхнули по вопросу о правах солдат, в результате чего в первоначальный проект Совета по этому вопросу были внесены существенные изменения. Каждый параграф вызывал глубокие расхождения, хотя ни в одном не было упоминания о войне.

Поразительно, что такая наболевшая, такая важнейшая проблема, как проблема войны, даже не возникла в ходе дискуссии по выработке статуса правительства. Правительство получило полную свободу действий в отношении войны, не взяв на себя при этом никаких формальных обязательств. Однако прошло совсем немного времени и ни один другой вопрос не вызывал столь ожесточенных нападок левых сил на Временное правительство, как этот.

Еще более поразительным может показаться то обстоятельство, что в этом самом первом документе правительства ни словом не было упомянуто о насущной необходимости аграрных реформ. И действительно, вопрос о них был сформулирован так неясно и туманно, что не вызвал у меня ни малейшего энтузиазма. Тем не менее, несмотря на то, что с самых первых шагов правительство выполняло все свои обязательства и даже приступило к осуществлению далеко идущей программы аграрной и рабочей реформы, левые по-прежнему продолжали обвинять нас в пренебрежении долгом перед крестьянами и рабочими, сея таким образом в массах семена недоверия.

И вот наконец состав кабинета министров согласован. Для многих членов Думы было важно, чтобы пост в правительстве был предоставлен мне и, как мне стало известно позднее, некоторые из тех, кому предложили войти в правительство, ставили условием своего согласия мое участие в кабинете.

Ночью 1 марта, когда события тех незабываемых дней достигли апогея, я почувствовал себя на грани нервного срыва. Сказалось чудовищное напряжение двух предыдущих дней. И все же мне было не уйти от решения стоящей передо мной трудной дилеммы. Даже Совет в большинстве своем считал разумным мое участие в правительстве, да я и сам понимал, что, если в него не войдет представитель Совета, оно не получит широкой поддержки народа. А потому я склонялся к тому, чтобы не отступать от своих убеждений даже тогда, когда Чхеидзе решительно отверг министерский пост, оставив меня в правительстве в полной изоляции.

В конце концов, на рассвете, не придя ни к какому решению, я решил отправиться домой. Было странно идти по знакомым улицам без привычного сопровождения агентов секретной полиции, проходить мимо часовых и видеть дым и языки пламени, все еще вырывающиеся из здания жандармерии, где меня допрашивали в 1905 году.

И лишь когда я пришел домой, до меня в полном объеме дошло значение недавних событий. Два или три часа я пролежал в полубессознательном состоянии. И вдруг, словно вспышка молнии, в мозгу пронеслось решение проблемы. Надо немедленно сообщить по телефону о согласии принять пост в правительстве, а уж потом отстаивать это решение на общем заседании Совета. И пусть Исполнительный комитет и члены Совета обсуждают этот шаг. Как это ни покажется странным, но на это мое решение пойти против воли Исполнительного комитета в значительной мере оказала воздействие мысль об арестованных, томившихся в Правительственном павильоне. И если кому-либо из министров от «Прогрессивного блока» удалось спасти их от ярости толпы и тем самым избавить революцию от кровопролития, то этим человеком был я.

Я позвонил во Временный комитет и сообщил Милюкову о своем решении. Он был, по крайней мере мне так показалось, очень доволен и принес мне свои поздравления, однако я отнюдь не был уверен, что реакция Совета будет такой же.

Вернувшись в Думу, я понял, что мое решение стало предметом жарких споров, поскольку никто с уверенностью не мог предсказать реакцию на него Совета. Я тотчас направился в комнату Исполнительного комитета, члены которого встретили меня с кислыми лицами. Шло очередное пленарное заседание, и я объявил о своем намерении войти в правительство и мотивировал этот шаг. Члены Исполнительного комитета попытались переубедить меня, но я остался непреклонным, не желая откладывать дела в долгий ящик.

В соседней комнате член Исполнительного комитета Стеклов докладывал Совету о своих переговорах с Временным комитетом по вопросу о формировании правительства. Едва он кончил, председательствовавший Чхеидзе сообщил, что я попросил слова. Я забрался на стол и начал свою речь. Я сразу понял, что слова мои доходят до сознания собравшихся. Стоило увидеть их лица, заглянуть в их глаза, и мне сразу стало ясно, что они на моей стороне. Я сказал им, что пришел в качестве министра юстиции нового правительства и что ждать долее одобрения этого шага со стороны Совета считаю для себя невозможным. И вот я пришел, сказал я им, просить вотума доверия. Конец моей речи потонул в бурных аплодисментах.

Когда я спрыгнул со стола, делегаты Совета подняли меня на плечи и пронесли через всю Думу до самых дверей той комнаты, где заседал Временный комитет. Я торжествовал победу. Обойдя абсурдное вето Исполнительного комитета, я был уверен, что за мной последуют и другие и что со временем это приведет к формированию коалиционного правительства. Однако бурные аплодисменты не помешали мне понять, что руководители Совета постараются взять реванш, и так оно и произошло: довольно скоро против меня, против моего влияния и авторитета в массах развернулась самая разнузданная кампания.

Утром 2 марта, выступая перед толпой в Екатерининском зале о составе Временного правительства, Милюков объявил о том, что Великий князь Михаил Александрович будет регентом и что решено установить в России конституционную монархию. Заявление Милюкова вызвало бурю негодования всех солдат и рабочих, собравшихся в Таврическом дворце.

В спешном порядке было созвано специальное заседание Исполнительного комитета Совета, на котором на меня обрушился град враждебных вопросов. Я решительно воспротивился попыткам втянуть меня в спор и лишь сказал: «Да, план действительно таков, но ему никогда не дано осуществиться. Это просто невозможно, а потому и нет причин для тревоги. Со мной по вопросу о регентстве никто не консультировался, я не принимал никакого участия в обсуждении этой проблемы. В качестве крайней меры я могу обратиться к правительству и предложить ему выбор: либо отказаться от этого плана, либо принять мою отставку».

Вопрос о регентстве ни в малейшей степени не волновал меня, однако внушить другим мою уверенность в неосуществимости этого плана было крайне трудно, а потому в это дело попытался вмешаться Исполнительный комитет. Он вознамерился послать к царю своих делегатов, а в случае неудачи – помешать воспользоваться поездом нашим делегатам. Однако тут они не преуспели, и приблизительно в 4 часа дня делегация Временного комитета Думы в составе Гучкова и Шульгина отбыла в Псков с целью потребовать отречения царя.

Ожидая вестей от Гучкова и Шульгина, мы были вынуждены заниматься решением многочисленных вопросов. В здании Думы располагалась специальная служба телеграфа, и в тот вечер я разослал свои первые, в качестве министра юстиции, приказы. В первой телеграмме прокурорам всей страны предписывалось освободить всех политических заключенных и передать им поздравления от имени нового революционного правительства. Вторая, посланная в Сибирь, передала приказ немедленно освободить из ссылки «бабушку русской революции» Екатерину Брешко-Брешковскую и со всеми почестями отправить ее в Петроград. В аналогичной телеграмме я потребовал освобождения пяти социал-демократических членов Думы, которые в 1915 г. были приговорены к ссылке.

Тем временем все более тревожным становилось положение в Гельсингфорсе: в любой момент мог подвергнуться уничтожению стоявший там флот и начаться расправа над офицерами. Меня срочно вызвали в Адмиралтейство для проведения переговоров с матросами по телефону. В ответ на мои просьбы человек на другом конце провода обещал сделать все возможное, чтобы успокоить матросов. Расправа над офицерами была предотвращена. В тот же вечер в Гельсингфорс отправилась делегация из представителей всех партий, чтобы попытаться восстановить дисциплину. На какое-то время мы были избавлены от хлопот с этой военно-морской базой. Однако 4 марта каким-то штатским, оказавшимся, как выяснилось, немецким агентом, был убит адмирал Непенин.

События же в Кронштадте, о которых мельком упоминается в 14 главе, в действительности произошли 27 февраля, но сообщения о них поступили значительно позднее.

Вечером 2 марта было подписано, а днем позже опубликовано следующее заявление Временного правительства:[88]88
  Революционное движение в России после свержения самодержавия. М., 1957. С. 419–420. – Прим. ред.


[Закрыть]

«Декларация Временного правительства о его составе и задачах 3 марта 1917.

Граждане! Временный комитет членов Государственной думы при содействии и сочувствии столичных войск и населения достиг в настоящее время такой степени успехов над темными силами старого режима, который дозволяет ему приступить к более прочному устройству исполнительной власти.

Для этой цели Временный комитет Государственной думы назначил министрами первого общественного кабинета следующих лиц, доверие к которым страны обеспечено их прошлой общественной и политической деятельностью.

Председатель Совета министров и министр внутренних дел – князь Г. Е. Львов.

Министр иностранных дел – П. Н. Милюков.

Министр военный и морской – А. И. Гучков.

Министр путей сообщения – Н. В. Некрасов.

Министр торговли и промышленности – А. И. Коновалов.

Министр финансов – М. И. Терещенко.

Министр просвещения – А. А. Мануйлов.

Обер-прокурор Святейшего Синода – В. Н. Львов.

Министр земледелия – А. И. Шингарев.

Министр юстиции – А. Ф. Керенский.

В своей настоящей деятельности кабинет будет руководствоваться следующими основаниями:

1) Полная и немедленная амнистия по всем делам политическим и религиозным, в том числе террористическим покушениям, военным восстаниям и аграрным преступлениям и т. д.

2) Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек с распространением политических свобод на военнослужащих в пределах, допускаемых военно-техническими условиями.

3) Отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений.

4) Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего, равного, тайного и прямого голосования Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны.

5) Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления.

6) Выборы в органы местного самоуправления на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования.

7) Неразоружение и невывод из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении.[89]89
  Этот пункт вызвал наибольшие разногласия. Милюков в своих мемуарах (Т. 2. С. 307) пишет, что не мог противиться принятию 7 пункта, поскольку, по сути дела, мы не знали в тот момент, будут или не будут они (восставшие войска) использованы в предстоящей борьбе против «лояльных» частей, которые направят в столицу.


[Закрыть]

8) При сохранении строгой военной дисциплины в строю и при несении воинской службы – устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам.

Временное правительство считает своим долгом присовокупить, что оно отнюдь не намерено воспользоваться военными обстоятельствами для какого-либо промедления в осуществлении вышеизложенных реформ и мероприятий.

Председатель Государственной думы М. Родзянко.

Председатель Совета министров кн. Львов.

Министры: Милюков, Некрасов, Мануйлов, Коновалов, Терещенко,

В. Львов, Шингарев, Керенский».

Когда наступила ночь 2 марта, члены Временного правительства собрались, чтобы обсудить другие, наиболее важные вопросы. Мы все по-прежнему с нетерпением ждали вестей от Гучкова и Шульгина. Мы понимали, что любая попытка передать власть регенту будет иметь тяжкие последствия, и из частных разговоров с коллегами я сделал вывод, что почти все они относятся к самому этому факту спокойно. Милюков из всех единственный, кто держался до конца, отстаивая эту идею. Гучков и Шульгин по причине отсутствия не могли изложить свою точку зрения. Однако все согласились с тем, что приближается критический момент.

Отречение царя

Первые сообщения о происшедшей 27 февраля революции царь воспринял спокойно. Неизбежные беспорядки в связи с разрывом с Думой предусматривались в его плане восстановления абсолютизма, а командующий специальными вооруженными силами, дислоцированными в Петрограде, генерал Хабалов заверил царя, что «войска выполнят свой долг». Несколько гвардейских кавалерийских полков были отозваны с фронта, как и обещал царь перед своим отъездом 22 февраля в Ставку Протопопову, и уже двигались в направлении столицы.

Утром 27 февраля к царю с отчаянной просьбой обратился его брат, Великий князь Михаил Александрович, умоляя царя прекратить беспорядки, назначив такого премьер-министра, который будет пользоваться доверием Думы и общественности. Однако царь в весьма резкой форме посоветовал Великому князю не вмешиваться не в свои дела и приказал генералу Хабалову использовать все имеющиеся в его распоряжении средства для подавления бунта. В тот же день царь отдал приказ генералу Иванову отправиться в Царское Село. На следующий день царь и сам выехал в Царское Село.

На узловой станции Дно, через которую шел путь в Царское Село, комиссар по железнодорожному транспорту Бубликов распорядился остановить императорский поезд, а также второй состав с его свитой. Узнав, что путь через станцию Дно закрыт, царь после лихорадочных консультаций с приближенными приказал отправить составы в Псков, где находился штаб командующего Северным фронтом генерала Н. В. Рузского. Путь в этом направлении был еще свободен. 1 марта в 7.30 вечера царь прибыл в Псков, где его встретил генерал Рузский с офицерами своего штаба.

Согласно показаниям его советников, во время этой нелегкой поездки царь не проявлял никаких признаков нервозности или раздражения. В этом и не было ничего удивительного, ибо царь проявлял всегда какую-то странную способность равнодушно воспринимать внешние события. Однако я убежден, что за этим напускным неестественным спокойствием Николая II скрывалось глубокое душевное напряжение: он, должно быть, к тому времени осознал, что все его планы провалились, и он полностью утратил власть.

Царь, прибывший в Псков, был совсем не тем человеком, который всего лишь за день до этого выехал из Могилева, намереваясь положить конец «мятежу». Все его сторонники словно испарились. Теперь он готов был пойти на любые уступки ради сохранения боевой мощи России накануне решающего весеннего наступления против армий Вильгельма II, которого так презирал и ненавидел.

В тот вечер царь заслушал в своем личном вагоне доклады генерала Рузского и начальника штаба фронта о происшедших за время его поездки событиях. Доклады никаким образом не изменили состояния его духа.

В 11.30 вечера генерал Рузский передал царю только что полученную телеграмму от генерала Алексеева, в которой генерал сообщал «о растущей опасности распространения анархии по всей стране, дальнейшей деморализации армии и невозможности продолжать войну в сложившейся ситуации». В телеграмме также говорилось о необходимости опубликовать официальное заявление, желательно в форме Манифеста, которое внесло бы хоть какое-то успокоение в умы людей, и провозгласить создание «внушающего доверие» кабинета министров, поручив его формирование председателю Думы. Алексеев умолял царя незамедлительно опубликовать такой манифест и предлагал свой проект документа. Прочитав телеграмму и выслушав соображения Рузского, царь согласился обнародовать манифест на следующий день.

Немедленно по принятии этого решения царь направил генералу Иванову телеграмму (2 марта, 00.20), в которой потребовал не предпринимать никаких акций до его прибытия и доклада ему Иванова.

Затем царь распорядился о возвращении на фронт всех тех частей, которые были направлены в Петроград для подавления мятежа силой оружия. В два часа ночи, как рассказывал нам генерал Рузский, царь подписал манифест о создании правительства, ответственного перед законодательной властью. Этот манифест никогда не был опубликован.

Стихийное революционное движение из Петрограда перекинулось на фронт, и в 10 часов утра 2 марта генерал Алексеев, установив связь с командующими всех фронтов, а также Балтийского и Черноморского флотов, предложил им, ввиду катастрофического положения, умолить царя ради сохранения монархии отречься от престола в пользу наследника Алексея и назначить регентом Великого князя Михаила Александровича. Командующие во главе с Великим князем Николаем Николаевичем с удивительной готовностью согласились с этим предложением.

В 2 ч 30 мин Алексеев передал это решение царю, который почти тотчас же сообщил о своем отречении. Но царь отрекся от престола не только от своего имени, но и от имени своего сына, назначив своим преемником брата Михаила Александровича. Одновременно он назначил князя Львова Председателем Совета министров, а Великого князя Николая Николаевича – главнокомандующим вооруженными силами России. Однако за исключением ближайших советников царя никто в России ничего не знал об этом решении Николая II.

Первое сообщение о неожиданном шаге царя было получено вечером 3 марта от Гучкова и Шульгина во время заседания нового правительства и членов Временного комитета. После объявления этой новости наступила мгновенная тишина, а затем Родзянко заявил, что вступление на престол Великого князя Михаила невозможно. Никто из членов Временного комитета не возразил. Мнение собравшихся, казалось, было единодушным.

Вначале Родзянко, а затем и многие другие изложили свои соображения касательно того, почему Великий князь не может быть царем. Они утверждали, в частности, что он никогда не проявлял интереса к государственным делам, что он состоит в морганатическом браке с женщиной, известной своими политическими интригами, что в критический момент истории, когда он мог бы спасти положение,[90]90
  Утром 27 февраля в Мариинском дворце состоялась встреча Великого князя с Родзянко, Некрасовым, Дмитрюковым и князем Голицыным. Члены президиума Думы и Председатель Совета министров потребовали от Великого князя возглавить кавалерийские части Петроградского гарнизона и немедленно принять меры к восстановлению порядка. Однако Великий князь постарался уйти от принятия самостоятельного решения и заявил, что ему нужно переговорить по этому поводу с братом и просить его о назначении нового Председателя Совета министров.


[Закрыть] он проявил полное отсутствие воли и самостоятельности и так далее.

Слушая эти малосущественные аргументы, я понял, что не в аргументах как таковых дело. А в том, что выступавшие интуитивно почувствовали, что на этой стадии революции неприемлем любой новый царь.

Неожиданно попросил слово молчавший до того Милюков. С присущим ему упорством он принялся отстаивать свое мнение, согласно которому обсуждение должно свестись не к тому, кому суждено быть новым царем, а к тому, что царь на Руси необходим. Дума вовсе не стремилась к созданию республики, а лишь хотела видеть на троне новую фигуру. В тесном сотрудничестве с новым царем, продолжал Милюков, Думе следует утихомирить бушующую бурю. В этот решающий момент своей истории Россия не может обойтись без монарха. Он настаивал на принятии без дальнейших проволочек необходимых мер для признания нового царя.

Шингарев на правах старого друга своего партийного лидера попытался выступить в поддержку Милюкова, однако его доводы прозвучали слабо и неубедительно.

Однако время было на исходе, занималось утро, а решение так и не было найдено. Самым важным было не допустить до принятия окончательного решения опубликования акта отречения царя в пользу брата.

По общему согласию заседание было временно отложено. Родзянко отправился в Военное министерство, которое имело прямую связь со Ставкой, и связался с генералом Алексеевым, который сообщил ему, что акт отречения уже распространяется на фронте. Родзянко дал ему указание немедленно это прекратить. Указание было исполнено, однако еще до его получения на некоторых участках фронта солдатам уже сообщили об отречении, и они стали присягать новому суверену. Я возвращаюсь к этому эпизоду, потому что он привел к весьма неприятным осложнениям в ряде воинских частей, солдаты которых начали подозревать генералов в интриганстве.

Когда Родзянко вернулся в Думу после своего телефонного разговора с Алексеевым, мы решили связаться с Великим князем, который, возвратившись из Гатчины, остановился у княгини Путятиной в доме № 12 по Миллионной, и информировать его о событиях минувшей ночи. Было 6 утра, и никто не решился обеспокоить его в столь ранний час. Но в такой ответственный момент вряд ли стоило думать о соблюдении этикета, и я решил сам позвонить домой княгине. Должно быть, там все уже были на ногах, поскольку на мой звонок немедленно ответил личный секретарь и близкий друг Великого князя, англичанин Джонсон. Я объяснил положение и спросил, не согласится ли Великий князь принять нас утром между 11 и 12 часами. Утвердительный ответ последовал через несколько минут.

Во время обсуждения вопроса о том, какую позицию нам следует занять на встрече с Великим князем, большинство высказалось за то, чтобы разговор от нашего имени вели Родзянко и князь Львов, а остальные бы присутствовали в качестве наблюдателей.

Однако, как я и предполагал, с возражением против этого выступил Милюков, сказавший, что он имеет право, как государственный деятель и как частное лицо, в этот жизненно важный момент истории России высказать Великому князю свою собственную точку зрения. После краткой дискуссии по моей инициативе было решено предоставить Милюкову столько времени для изложения его взглядов Великому князю, сколько он сочтет необходимым.

В 11.00 4 марта началась наша встреча с Великим князем Михаилом Александровичем. Ее открыли Родзянко и Львов, кратко изложившие позицию большинства. Затем выступил Милюков, который в пространной речи использовал все свое красноречие, чтобы убедить Великого князя занять трон. К большому раздражению Михаила Александровича Милюков попросту тянул время в надежде, что разделявшие его взгляды Гучков и Шульгин, вернувшись из Пскова, поспеют на встречу и поддержат его. Затея Милюкова увенчалась успехом, ибо они и впрямь подоспели к концу его выступления. Но когда немногословного Гучкова попросили высказать свою точку зрения, он сказал: «Я полностью разделяю взгляды Милюкова». Шульгин и вовсе не произнес ни слова.[91]91
  Причина их сдержанности вскоре объяснилась. Дело заключалось в следующем: на Варшавском вокзале по их возвращении из Пскова тысячи железнодорожников собрались на митинг, чтобы приветствовать Гучкова и Шульгина, однако как только Гучков, читая акт отречения, дошел до пункта о передаче власти Великому князю Михаилу Александровичу, толпа пришла в такую ярость, что обоих делегатов пришлось вывести через боковую дверь, чтобы избежать самых неприятных последствий.


[Закрыть]

Наступило короткое молчание, и затем Великий князь сказал, что он предпочел бы побеседовать в частном порядке с двумя из присутствующих. Председатель Думы, в растерянности бросив взгляд в мою сторону, ответил, что это невозможно, поскольку мы решили участвовать во встрече как единое целое. Мне подумалось, что коль скоро брат царя готов принять столь важное решение, мы не можем отказать ему в его просьбе. Что я и сказал. Вот каким образом я «повлиял» на выбор Великого князя.

Снова воцарилась тишина. От того, кого выберет для разговора Великий князь, зависело, каким будет его решение. Он попросил пройти с ним в соседнюю комнату Львова и Родзянко.

Когда они вернулись, Великий князь Михаил Александрович объявил, что примет трон только по просьбе Учредительного собрания, которое обязалось созвать Временное правительство.

Вопрос был решен: монархия и династия стали атрибутом прошлого. С этого момента Россия, по сути дела, стала республикой, а вся верховная власть – исполнительная и законодательная – впредь до созыва Учредительного собрания переходила в руки Временного правительства.