Текст книги "Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)"
Автор книги: Александр Дюма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
– О, дай мне только бумагу и чернила! – попросил Корнелис.
– Есть, по крайней мере, карандаш.
– А бумага найдется? Ведь мне ни клочка не оставили.
– Вот Библия. Вырви из нее первую страницу.
– Идет.
– Но что, если получатся лишь неразборчивые каракули?
– Вот еще! – Корнелис задорно взглянул на брата. – Если мои руки выдержали жар палача, а моя воля восторжествовала над страданием, стоит соединить их усилия, и вы увидите: перо в этих пальцах не дрогнет.
Сказано – сделано: он начал писать.
Тотчас из-под белой повязки стали просачиваться капли крови – стоило пальцам нажать на карандаш, и открытые раны закровоточили под намотанной тряпкой. При этом зрелище пот выступил на висках великого пенсионария. Корнелис писал:
«Дорогой крестник, сожги пакет, который я оставил тебе на хранение, не заглядывая, не распечатывая, дабы его содержание осталось для тебя неизвестным. Тайны, подобные сокрытой там, убивают своих хранителей. Сожги, и ты спасешь Яна и Корнелиса.
Прощай и люби меня.
Корнелис де Витт20 августа 1672 года».
Ян со слезами на глазах стер с листа запятнавшую его каплю этой благородной крови, вручил письмо Кракэ, дал ему последние указания и снова обратился к Корнелису. Тот, еще бледный от только что перенесенной боли, казалось, вот-вот лишится чувств.
– Теперь подождем, – сказал Ян, – когда наш храбрый Кракэ условным свистом даст знать, что он уже по ту сторону пруда. Тогда настанет наш черед отправиться в дорогу.
Не прошло и пяти минут, как долгая пронзительная трель, словно морская волна, накатила на темные кроны окрестных вязов, заглушив даже гул толпы, бушующей перед тюрьмой Бюйтенхофа.
Ян благодарственным жестом воздел руки к небесам.
– А теперь, – сказал он, – пора и нам, Корнелис.
III. Ученик Яна Де Витта
В то время, когда толпа, теснясь вокруг замка Бюйтенхофа, издавала все более грозный рев, побуждая Яна де Витта поторопиться увезти оттуда Корнелиса, депутация горожан, как мы уже говорили, направилась в ратушу, чтобы просить депутатов отозвать кавалерийский корпус де Тилли.
От тюрьмы до Хогстрета недалеко, и вот пока они туда шли, можно было заметить неизвестного, с самого начала заинтересованно наблюдавшего за всеми подробностями этой сцены: он шел вместе с другими или, вернее, следовал за ними к ратуше, видимо, желая как можно раньше узнать, чем дело кончится.
Этот незнакомец был очень молод, лет никак не более двадцати двух – двадцати трех, по виду отнюдь не силач. Имея, должно быть, веские причины оставаться неузнанным, он прикрывал свое бледное длинное лицо носовым платком из тонкого фрисландского шелка, которым непрестанно вытирал потный лоб и воспаленные губы.
Со своими неподвижными глазами хищной птицы, длинным орлиным носом, узким прямым ртом, похожим на прорезь, и губами, напоминающими края раны, этот человек мог бы стать для Лафатера, если бы последний жил в ту эпоху, заманчивым объектом для физиогномических наблюдений, итог которых вряд ли польстил бы их объекту.
Древние задавались вопросом: каково отличие между победоносным воином и морским разбойником? И сами же отвечали: то же, что между орлом и коршуном.
Один – олицетворение уверенности, другой – воплощенная тревожность.
Вот и эта бескровная физиономия, это хрупкое, болезненное тело и беспокойная походка незнакомца, увязавшегося за орущей толпой к Хогстрету, являли собой тип то ли недоверчивого собственника, то ли суетливого вора, и случись здесь полицейский, он бы наверняка предположил последнее, судя по тщательности, с какой субъект, привлекший наше внимание, прятал свое лицо.
К тому же одет он был довольно просто и оружия, по-видимому, не имел. Его худая, нервная рука с сухими, но белыми, аристократически тонкими перстами опиралась не на руку, а на плечо офицера, чья ладонь лежала на эфесе шпаги, а взгляд с понятным любопытством блуждал по площади, озирая происходящие там сценки до тех пор, пока его спутник не направился к ратуше, увлекая его за собой.
Когда они дошли до площади Хогстрета, бледный юноша подтолкнул второго к стене дома, где они оба укрылись за открытой ставней, а сам устремил пристальный взгляд на балкон ратуши.
В ответ на неистовые вопли толпы окно распахнулось, и появился человек, видимо, готовый к диалогу с крикунами.
– Кто это там, на балконе? – спросил юноша, одним взглядом указывая офицеру на оратора, настолько взволнованного, что, казалось, он не просто положил руки на балюстраду, а держится за нее, чтобы не упасть.
– Это депутат Бовелт, – отозвался офицер.
– Что за птица этот Бовелт? Вы его знаете?
– Достойный человек, монсеньор, по крайней мере у меня сложилось такое впечатление.
Услышав от своего спутника такую оценку, молодой человек сделал столь странное движение, выражавшее разочарование и досаду, что офицер, заметив это, поспешил добавить:
– Во всяком случае, так о нем говорят, монсеньор. Что до меня, я ничего не берусь утверждать, поскольку лично не знаю господина Бовелта.
– Достойный человек, – процедил тот, кого назвали монсеньором. – Вы хотите сказать, что это человек достойный? Смелый, честный? Или просто солидный?
– О, пусть монсеньор меня извинит, но я не осмелюсь давать столь точную характеристику тому, кого знаю лишь в лицо, как я уже докладывал вашему высочеству.
– Впрочем, – буркнул молодой человек, – подождем, сейчас увидим.
Офицер наклонил голову в знак согласия и промолчал.
– Если ваш Бовелт не робкого десятка, – продолжал его высочество, – он не совсем однозначно воспримет просьбу этих бесноватых.
Нервные движения руки принца, судорожно вздрагивавшей на плече спутника, словно у пианиста, чьи пальцы перебирают клавиши, выдавали его жгучее нетерпение, в иные моменты – а сейчас особенно – так плохо скрываемое под ледяным и мрачным выражением лица.
Тут послышался голос предводителя делегации горожан, настойчиво требовавшего, чтобы господин Бовелт сказал, где искать других депутатов.
– Господа, – твердил тот, – как я уже говорил, в настоящий момент здесь нет никого, кроме нас с господином ван Аспереном, а я не могу принять решение в одиночку.
– Приказ! Приказ! – гремели в ответ тысячи голосов.
Бовелт хотел говорить, но ни слова не удавалось расслышать, видно было только, как он все отчаяннее и безнадежней махал руками. Убедившись, что он не в состоянии заставить толпу выслушать себя, он повернулся к открытому окну и стал звать ван Асперена.
Тот появился на балконе и был встречен еще более оглушительными криками, чем десять минут назад господин Бовелт.
Тем не менее, он тоже предпринял попытку урезонить разбушевавшуюся массу, но вместо того, чтобы внять его увещеваниям, масса предпочла смести со своего пути охрану ратуши, которая, впрочем, не оказала народу – носителю верховной власти ни малейшего сопротивления.
– Итак, – хладнокровно констатировал молодой человек, когда народ хлынул в главные ворота ратуши, – дальнейшие переговоры будут происходить внутри. Пойдемте, послушаем, как совещаются высокие стороны.
– Ах, монсеньор, монсеньор, поберегитесь!
– С чего бы?
– Многие из депутатов имели с вами дело, и достаточно хоть одному из них узнать ваше высочество…
– Да, чтобы потом обвинить меня в том, что я, дескать, все это подстроил. Ты прав, – вздохнул молодой человек, на миг покраснев от досады, что он выдал свои желания. – Да, твоя правда, останемся здесь. Отсюда мы увидим, как они вернутся – с приказом или нет, и выясним, насколько порядочен господин Бовелт. Мне хочется решить этот вопрос.
– Но, я полагаю, ваше высочество ни на миг не допускает, что депутаты могут приказать кавалерии де Тилли уйти с площади? – пробормотал офицер, с изумлением глядя на того, кого именовал монсеньором.
– Почему? – холодно обронил молодой человек.
– Потому что дать такое распоряжение значило бы подписать Яну и Корнелису де Витт смертный приговор.
– Увидим, – по-прежнему невозмутимо ответил его высочество. – Одному Господу дано читать в сердцах людей.
Офицер украдкой покосился на своего спутника и побледнел. Он-то был и достойным человеком и человеком с достоинством, этот офицер.
С того места, где они оставались, они могли слышать шум и топот толпы, ринувшейся вверх по лестницам ратуши. Затем через открытые окна стало слышно, как этот шум растекается по всему залу с балконом, с которого пробовали вести переговоры господа Бовелт и ван Асперен. Теперь они скрылись внутри, очевидно опасаясь, как бы народ не перебросил их через балюстраду.
Потом в окнах стали видны силуэты, они множились, вертелись, беспорядочно мелькали.
Зал совещаний наполнился до отказа.
Внезапно шум стих, потом вдруг снова раздался с удвоенной силой, подобной взрыву, заставив старинное здание содрогнуться от самого основания.
Затем людской поток опять прокатился по галереям и лестницам, достигнув ворот, из-под арки которых вырвалось нечто, похожее на смерч.
Во главе толпы не столько бежал, сколько летел человек, лицо которого было искажено омерзительным ликованием.
Это был хирург Тикелар.
– Мы их поимели! – орал он, размахивая какой-то бумагой. – Наша взяла!
– Они получили приказ! – потрясенно прошептал офицер.
– Что ж! – спокойно промолвил его высочество. – Вот я все и выяснил. Вы, мой дорогой полковник, затруднялись определить, господин Бовелт достойный человек или человек с достоинством. Отныне мы знаем: он ни то и ни другое.
Его высочество, проследив глазами за человеческой массой, катившейся мимо них, сказал:
– Теперь, полковник, вернемся к тюрьме. Думаю, нам предстоит диковинное зрелище.
Офицер поклонился и, не отвечая, последовал за своим господином.
Толпа на площади и вокруг тюрьмы собралась огромная. Но всадники де Тилли удерживали ее все так же успешно и, главное, с неизменной твердостью.
Однако вскоре граф услышал нарастающий гул приближающегося людского потока, увидел и первые волны, мчавшиеся со скоростью водопада. И тут он разглядел лист бумаги, трепетавший на ветру среди леса стиснутых кулаков и сверкающего оружия.
– Эге, – пробормотал он, привставая на стременах, и коснулся эфесом шпаги плеча своего помощника, – похоже, эти негодяи раздобыли приказ.
– Мерзавцы! – вскричал офицер. – Подлые скоты!
Эта бумага, которой толпа размахивала с ликующим ревом, действительно была приказом. Колыхаясь на ходу, опустив оружие, испуская пронзительные крики, толпа подкатилась совсем близко.
Но не таким человеком был граф, чтобы позволить вооруженным, сократив положенную дистанцию, подступить вплотную.
– Стойте! – крикнул он. – Стоять, нечего хватать коней за сбрую! Отпустите сейчас же, или я скомандую «Вперед, марш!»
– А приказ-то вот он! – откликнулась сотня наглых голосов.
Граф с удивленным видом взял бумагу, быстро пробежал ее глазами и громко заявил:
– Те, кто это подписал, – истинные палачи господина Корнелиса де Витта. Что до меня, я бы скорей дал отрубить себе обе руки, чем начертал хотя бы одну букву этого подлого приказа!
И, оттолкнув эфесом шпаги человека, который попытался было забрать у него бумагу, добавил:
– Минуточку. Документы вроде этого имеют ценность. Их надобно сохранять.
Он аккуратно сложил листок и спрятал в карман камзола. Потом, обернувшись к своему отряду, крикнул:
– Всадники де Тилли, направо, марш!
Потом вполголоса, но так отчетливо, что было слышно каждое слово, обронил:
– А теперь, душегубы, делайте свое дело.
Толпа яростным воем приветствовала их уход, над замком Бюйтенхофа разнесся ее хриплый рев, в котором слились воедино все оттенки кровожадной злобы и свирепого ликования.
Кавалеристы удалялись с нарочитой медлительностью.
Граф держался в хвосте шеренги, до последней минуты сдерживая натиск пьяной черни, напиравшей на его лошадь.
Как видим, Ян де Витт не преувеличивал опасности, когда, помогая брату встать, поторапливал с отъездом.
Итак, Корнелис, опираясь на руку бывшего великого пенсионария, спустился по лестнице во двор. Внизу им повстречалась Роза. Девушка вся дрожала.
– О господин Ян, – воскликнула она, – какое несчастье!
– Да что стряслось, дитя мое? – спросил де Витт.
– Говорят, они пошли в Хогстрет добиваться приказа, чтобы кавалеристы графа де Тилли ушли отсюда.
– Ого! – протянул Ян. – Да, моя девочка, если они уйдут, плохи наши дела.
– Если бы я осмелилась дать вам один совет… – пролепетала Роза, трепеща всем телом.
– Дай его, дитя. Я бы не удивился, если бы сам Бог заговорил со мной твоими устами.
– Так вот, господин Ян, я бы не стала выходить отсюда на главную улицу.
– Почему же? Кавалеристы де Тилли по-прежнему на страже?
– Да, но только до тех пор, пока не будет отменен данный им приказ стоять у тюрьмы.
– Разумеется.
– Но ведь у вас нет приказа, чтобы они проводили вас до городской черты?
– Нет.
– Ну, вот! Как только вы минуете всадников, сразу попадете в лапы толпы.
– А городская стража на что?
– Ох, она-то и бесится больше всех.
– Так что же делать?
– На вашем месте, господин Ян, – робко продолжала девушка, – я бы вышла через потайной ход. Он ведет на пустынную улочку, там никого нет, все скопились на большой, ждут вас у главного входа. Так я бы добралась до городских ворот, через которые вы собираетесь выехать.
– Мой брат не дойдет, – сказал Ян.
– Я попытаюсь, – с твердостью ответил Корнелис.
– Но где ваша карета? – спросила девушка.
– Там, у главного входа.
– Нет, – отвечала Роза. – Я подумала, что ваш кучер человек верный и сказала ему, чтобы он ждал вас у потайного хода.
Братья умиленно переглянулись и одновременно обратили на девушку взгляд, выражавший всю глубину их благодарности.
– Теперь, – сказал великий пенсионарий, – остается выяснить, согласится ли Грифиус открыть нам эту дверь.
– О нет! – вмешалась Роза. – Он не захочет.
– Хорошенькое дело! Как же быть?
– А я сообразила, что он откажется, и отцепила ключ от связки, пока он через окно камеры болтал с конным стражником.
– Так этот ключ у тебя?
– Вот он, господин Ян.
– Дитя мое, – сказал Корнелис, – мне нечего тебе подарить взамен за твою услугу, кроме Библии, которую ты найдешь в моей камере. Это последний подарок честного человека, надеюсь, он принесет тебе счастье.
– Спасибо, господин Корнелис. Я никогда с ней не расстанусь, – ответила девушка. А про себя со вздохом добавила: – Какая жалость, что я не умею читать!
– Однако, девочка моя, крики все громче, – заметил Ян. – Мне сдается, что нам нельзя терять ни мгновения.
– Пойдемте же, – сказала прекрасная фрисландка.
И она повела братьев де Витт по коридору, ведущему в противоположную сторону тюрьмы, к черному ходу.
Вслед за Розой они спустились по лестнице – двенадцать ступеней вниз, пересекли маленький двор, обнесенный зубчатой стеной, и, отперев дверь под сводчатой аркой, вышли на пустынную улочку, прямо к ожидавшей их там карете с опущенной подножкой.
– Ох, скорее! Скорее, господа! Скорее! – закричал перепуганный кучер. – Слышите, как они орут?
Но великий пенсионарий, усадив в экипаж Корнелиса, не сразу последовал за братом. Он повернулся к девушке:
– Прощай, дитя мое, – сказал он. – Любые наши слова бессильны выразить всю нашу благодарность. Мы вверяем тебя Господу в надежде, что он не забудет, как ты спасла две человеческие жизни.
Великий пенсионарий протянул ей руку, и Роза почтительно поцеловала ее.
– Поезжайте, – сказала она, – не медлите! Похоже, они ломают ворота.
Ян де Витт стремительно вскочил в карету, захлопнул дверцу и приказал:
– К Тол-Хеку!
Так называлась решетка, перекрывавшая городские ворота, ведущие к маленькому порту Схвенинген, где братьев ожидало небольшое суденышко.
И карета с беглецами рванулась с места, уносимая двумя крепкими фламандскими лошадьми.
Роза смотрела им вслед, пока они не скрылись за поворотом.
Потом закрыла дверь, заперла ее, а ключ бросила в колодец.
Шум, заставивший ее предположить, что народ пытается высадить ворота, означал именно то, что она думала: избавившись от кавалеристов, охранявших тюрьму, толпа ринулась на приступ.
Хотя ворота были массивными, а тюремщик Грифиус – надо отдать ему справедливость – упорно отказывался их отпереть, вскоре стало ясно, что долго они не продержатся, и Грифиус, бледный как полотно, уже подумывал, не лучше ли их открыть, чем ждать, пока взломают. Но тут он почувствовал, что кто-то тихонько дергает его за рукав.
Обернувшись, он увидел Розу.
– Слышишь, как они беснуются? – пробормотал он.
– Я так хорошо это слышу, отец, что на вашем месте…
– Ты бы им открыла, не так ли?
– Нет, дала бы им выломать ворота.
– Но они же меня убьют!
– Если увидят вас, да.
– А как, по-твоему, они могут меня не увидеть?
– Спрячьтесь.
– Где?
– В секретной камере.
– Но что же будет с тобой, доченька?
– Я притаюсь там с вами, отец. Запремся и переждем, а когда они уберутся, выйдем!
– Черт возьми, ты права! – вскричал Грифиус. – Странное дело: сколько ума в такой маленькой головке…
Между тем, к вящему восторгу черни, ворота зашатались.
– Идемте же, отец, – поторопила его Роза, открывая маленький потайной люк.
– А как же наши узники? – вспомнил Грифиус.
– Бог спасет их, отец, – сказала девушка. – А мне позвольте позаботиться о вас.
Грифиус последовал за дочерью, и крышка люка захлопнулась у них над головами в то самое мгновение, когда тюремные ворота рухнули под напором разъяренного сброда.
Камера, именуемая секретной, куда Роза увлекла своего отца, обеспечивала надежное убежище этим двум персонажам, которых нам сейчас придется ненадолго покинуть. О ее существовании не знал никто, кроме властей: сюда подчас запирали кого-нибудь из особо важных преступников, опасаясь, что их попробуют вызволить, организовав похищение, а то и мятеж.
Между тем народ ворвался в тюрьму с воплями:
– Смерть предателям! Вздернем Корнелиса де Витта! Смерть! Смерть!
IV. Свора убийц
Молодой человек, чье лицо по-прежнему скрывала широкополая шляпа, а рука все так же опиралась на плечо офицера, продолжая утирать лоб и губы носовым платком, неподвижно стоял на углу замка Бюйтенхофа, в тени под навесом запертой лавки, созерцая представление, разыгрываемое перед ним осатанелой чернью. Похоже, спектакль близился к развязке.
– Ого! – сказал он офицеру. – Думается, вы были правы, ван Декен: приказ, подписанный господами депутатами, и впрямь смертный приговор господину Корнелису. Вы только послушайте этот народ! Как он зол на де Виттов!
– Действительно, – произнес офицер. – Никогда не слышал подобных воплей.
– Надо полагать, они отыскали камеру нашего бедняги. Ага, посмотрите-ка вон на то окно – не там ли был заперт господин Корнелис?
Какой-то человек уже и впрямь вцепился обеими руками в металлическую решетку камеры, которую Корнелис покинул не более десяти минут назад, и тряс ее что было силы.
– Он сбежал! – вопил тот человек. – Сбежал! Его здесь больше нет!
– Что-что? Как это его нет? – спрашивали с улицы те, что подошли последними и войти уже не могли, поскольку тюрьма была переполнена народом.
* * *
– Нет его, вам говорят! Он удрал! – надрывался разъяренный погромщик. – Спас-таки свою шкуру!
– Что говорит этот человек? – бледнея, спросил его высочество.
– О, монсеньор, какое счастье, если бы его слова оказались правдой!
– Да, разумеется, это была бы благая весть, – заметил молодой человек. – Но, к сожалению, этого быть не может.
– Однако, как видите, – возразил офицер.
И в самом деле все новые лица, искаженные злобой, высовывались из тюремных окон, оттуда доносились яростные крики:
– Спасся! Улизнул! Они дали ему сбежать!
Народ, толпящийся на улице, изрыгая чудовищные проклятия, подхватил:
– Удрал! Спасся! Надо их догнать! В погоню!
– Монсеньор, похоже, господин Корнелис де Витт и вправду спасен, – промолвил офицер.
– Да, из тюрьмы он, может быть, и выбрался, – ответил молодой человек. – Но не из города. Этот несчастный рассчитывает, что городские ворота открыты, а они заперты. Сами увидите, ван Декен.
– Значит, был приказ запереть ворота, монсеньор?
– Не думаю. Кто бы мог дать подобное распоряжение?
– Тогда почему же вы предполагаете, что…
– Бывают же роковые случайности, – небрежно обронил его высочество. – Даже величайшие из смертных подчас становятся жертвами фатальных совпадений.
При этих словах офицер почувствовал, как ледяной холод пробежал по его жилам. Он понял, что так или иначе узнику конец.
В этот момент рев толпы взметнулся с громоподобной силой: всем стало окончательно ясно, что Корнелиса де Витта в тюрьме больше нет.
Действительно, они с Яном, миновав пруд, выехали на широкую улицу, ведущую к Тол-Хеку. Здесь они приказали кучеру ехать помедленнее, чтобы мчавшаяся галопом карета не привлекла излишнего внимания.
Но, выехав на середину улицы, увидев вдали городские ворота, кучер почувствовал, что тюрьма и смерть остались позади, а впереди – жизнь и свобода. Забывшись на радостях, он презрел осторожность и погнал лошадей во весь опор.
И вдруг резко остановил.
– В чем дело? – спросил Ян де Витт, приоткрыв дверцу и выглянув.
– Ох, господа! – закричал кучер. – Здесь… – голос славного малого пресекся от ужаса.
– Ну же, договаривай, – поторопил великий пенсионарий.
– Ворота на запоре.
– Заперты? С какой стати? Днем их не запирают.
– Посмотрите сами.
Ян де Витт сильнее высунулся из кареты и увидел, что ворота в самом деле заперты.
– Не беда, езжай, – сказал Ян. – Приказ о замене смертной казни высылкой при мне, покажу его привратнику, и он откроет.
Карета снова тронулась, но было заметно, что кучер уже не так бодро погоняет лошадей.
Когда Ян де Витт выглянул из кареты, его заметил и узнал припозднившийся пивовар: торопясь присоединиться к приятелям, поспевшим к тюремному замку прежде него, он как раз запирал свою лавку.
Издав удивленное восклицание, пивовар со всех ног пустился догонять двух других, помчавшихся туда же.
Пробежав шагов сто, он их настиг и заговорил с ними. Все трое остановились, глядя вслед удалявшейся карете, но еще сомневаясь, что пивовар не обознался.
Карета тем временем подкатила к Тол-Хеку.
– Откройте! – крикнул кучер.
Привратник вышел на порог своей сторожки.
– Открыть? – переспросил он. – А чем?
– Ключом, черт возьми!
– Да, понятное дело, ключом, только для этого надо его иметь.
– Как, у тебя нет ключа от ворот? – все еще не понимал кучер.
– Нет.
– Куда же он девался?
– Проклятье! У меня забрали его.
– Да кому он понадобился?
– Вероятно, тому, кто хотел никого не выпускать из города.
– Друг мой, – произнес великий пенсионарий, выглянув из кареты и поневоле ставя все на карту, – это все для того, чтобы остановить меня, Яна де Витта и моего брата Корнелиса, которого я должен увезти в изгнание.
– Ох, господин де Витт, я в отчаянии! – вскричал привратник, бросаясь к карете. – Но честное слово, ключ у меня действительно отобрали.
– Когда?
– Нынче утром.
– Кто это сделал?
– Юнец лет двадцати двух, бледный такой, тощий.
– Но зачем ты отдал ему ключ?
– У него был приказ с подписями и печатью.
– От кого он исходил?
– Да от господ из ратуши.
– Что ж, – произнес Корнелис спокойно, – судя по всему, мы погибли.
– Как ты думаешь, эта мера предосторожности была принята всюду? Все ворота заперты?
– Я не знаю.
Ян повернулся к кучеру:
– Бог велит человеку сделать для спасения своей жизни все, что в его силах, – сказал он. – Поезжай к другим воротам.
Потом, когда кучер уже развернул экипаж, он добавил, обращаясь к привратнику:
– Спасибо за доброту, мой друг. Благое намерение равноценно поступку: в глазах Всевышнего твое желание спасти нас значит не меньше, чем если бы тебе это удалось.
– Ах! – воскликнул привратник. – Посмотрите туда, видите?
– Гони во весь опор прямо на ту группу! – крикнул Ян кучеру. – Потом сворачивай влево, это наша единственная надежда!
Группа, о которой шла речь, состояла поначалу из той троицы, что смотрела вслед карете, но пока Ян вел переговоры с привратником, к ней присоединились еще человек семь-восемь.
Вновь прибывшие, по-видимому, были настроены крайне враждебно.
Поэтому, видя, что карета галопом приближается к ним, они преградили ей дорогу, замахали палками, крича:
– Стой! Стой!
Кучер, наклонясь вперед, принялся в ответ полосовать их ударами кнута.
Наконец дошло и до столкновения.
Братья де Витт, закрывшись в карете, не могли видеть, что именно случилось. Но они почувствовали, как лошади сначала встали на дыбы, потом экипаж сильно тряхнуло, он затрясся и снова рванулся вперед, переехав через что-то округлое и податливое, и понесся дальше, провожаемый проклятиями.
– Ох, – сказал Корнелис, – боюсь, мы причинили зло.
– Скорее! Гони! – кричал Ян.
Но кучер, несмотря на это, вдруг притормозил.
– Эй, в чем дело? – спросил Ян.
– Видите? – вопросом на вопрос откликнулся кучер.
Ян выглянул.
В конце улицы, по которой должен был проехать экипаж, показалась вся ревущая орда с площади Бюйтенхофа и катилась им навстречу со скоростью урагана.
– Останови лошадей и спасайся, – сказал Ян кучеру. – Дальше ехать бесполезно. Мы пропали.
– Вот они! Вот они! – вопили хором пять сотен голосов.
– Да, это они! Предатели! Убийцы! Душегубы! – откликнулись тем, кто был впереди кареты, голоса тех, кто бежал за ней следом, неся на руках бездыханное тело своего товарища, который, пытаясь схватить лошадь за повод, упал и угодил под копыта.
Именно тогда братья догадались, что их карета кого-то переехала.
Кучер остановил лошадей, но бежать не захотел наперекор всем доводам и настояниям своего господина.
И карета оказалась зажатой между двумя группами – встречной и догонявшей.
В первое мгновение она возвышалась над этой бушующей людской массой, словно плавучий остров среди морских волн.
Вдруг остров, перестав колыхаться, застыл на месте. Подскочивший сержант ударом палицы проломил голову одной из двух лошадей, и она упала, запутавшись в постромках.
В это мгновение ставня одного из окон приоткрылась, и там появилось смертельно бледное, с мрачными глазами лицо молодого человека, неотрывно смотревшего на сцену готовящейся расправы.
За его спиной маячил офицер с почти таким же бледным лицом.
– О, Боже мой, Боже мой, монсеньор, чем же это кончится? – бормотал офицер.
– Чем-нибудь ужасным, надо полагать, – обронил тот.
– Ох, монсеньор, смотрите, они вытаскивают великого пенсионария из кареты, бьют его, терзают!
– Действительно, эти люди, по всей видимости, охвачены сильнейшим негодованием, – отвечал молодой человек, сохраняя ту же невозмутимость, какую проявлял до сих пор.
– А вот Корнелис, они и его тащат из кареты, он и так весь разбит, Корнелис, он искалечен пытками, о, да посмотрите же, посмотрите!
– Да, действительно, это он, Корнелис.
Офицер слабо вскрикнул и отвернулся.
Последнее, что он видел: как главный инспектор плотин ступил на последнюю ступеньку каретной подножки, и тут ему размозжили голову ломом.
Он, правда, еще попробовал встать, но тотчас рухнул наземь.
Потом его схватили за ноги и потащили сквозь толпу, причем было видно, что за ним цепочкой тянулись кровавые следы, но людская масса тотчас смыкалась, затаптывая их с ликующим воем.
Молодой человек побледнел еще сильнее, хотя, казалось, это уже невозможно, и глаза его под полуопущенными веками на миг затуманились.
Офицер заметил слабый проблеск жалости, впервые мелькнувший на лице его сурового спутника, и надеясь, что эта душа смягчилась, хотел использовать момент:
– Пойдемте, монсеньор, скорее! Они же сейчас и великого пенсионария убьют!
Но глаза молодого человека уже снова открылись и были по-прежнему холодны:
– Ваша правда! – заявил он. – Этот народ беспощаден. Горе тому, кто предаст его.
– Монсеньор, – настаивал офицер, – неужели никак нельзя спасти этого несчастного, воспитателя вашего высочества? Если есть такая возможность, только скажите, и я пойду туда, пусть даже с риском лишиться головы…
Вильгельм Оранский, ибо это был он, мрачно наморщил лоб, приспустил веки, пряча блеснувшую под ними молнию черной ярости, и ответил:
– Полковник ван Декен, ступайте, прошу вас, к моему войску, пусть они будут в боевой готовности. На всякий случай.
– Но как же я оставлю ваше высочество одного здесь, среди этих головорезов?
– Не беспокойтесь обо мне больше, чем я сам о себе беспокоюсь, – резко оборвал принц. – Ступайте.
Офицер удалился с быстротой, говорившей не столько о послушании, сколько о том, что он рад возможности не присутствовать при гнусном убийстве второго из братьев.
Не успел он закрыть за собою дверь комнаты, как Ян, шатаясь под градом ударов, что сыпались на него со всех сторон, ценой неимоверных усилий дотащился до крыльца дома напротив того, где прятался его ученик. Он все звал:
– Брат! Где мой брат?
Кто-то из этой орды беснующегося отребья ударом кулака сбросил с него шляпу. Второй показал ему свои обагренные кровью руки – он только что вспорол живот Корнелису и примчался сюда, чтобы не упустить случая проделать то же с великим пенсионарием, пока другие волокли на виселицу труп его уже бездыханной жертвы.
С горестным стоном Ян прикрыл глаза ладонью.
– А, ты закрываешь глаза! – выкрикнул один из солдат городского ополчения. – Что ж, я тебе их выколю!
И он ударил его копьем в лицо. Хлынула кровь, но и сквозь ее слепящие струи Ян еще пытался разглядеть, что сталось с Корнелисом:
– Брат! Мой брат! – опять закричал он.
– Так отправляйся к нему! – взревел еще один убийца и, приставив к голове Яна дуло мушкета, спустил курок. Но выстрела не последовало.
Тогда негодяй перевернул свое оружие, взялся обеими руками за ствол и нанес страшный удар прикладом.
Ян де Витт зашатался и рухнул к его ногам.
Но, сделав последнее нечеловеческое усилие, он тотчас поднялся все с тем же отчаянным криком:
– Брат!
Столько муки было в его голосе, что молодой человек в доме напротив захлопнул ставни.
Впрочем, ему больше и смотреть было не на что: третий убийца в упор выстрелил из пистолета, и пуля, на сей раз вылетев из ствола, разнесла несчастному череп.
Ян де Витт упал, чтобы больше не встать.
Потом каждому из этих жалких мерзавцев, осмелевших после его падения, захотелось разрядить свое оружие в бездыханный труп. Каждому не терпелось ударить его палицей, пырнуть ножом или ткнуть шпагой, добыть еще хоть каплю крови, пропитавшей изорванную в клочья одежду их жертвы.
Когда же обе жертвы были вконец изувечены, растерзаны, ободраны, чернь потащила эти обнаженные окровавленные тела на кое-как сколоченную виселицу, где палачи-любители подвесили их за ноги.
Тут к ним подобрались самые трусливые, те, кто, не осмелившись поднять руку на живых, кромсали теперь мертвецов на клочки, чтобы потом, разгуливая по городу, продавать маленькими кусочками тела Яна и Корнелиса де Виттов по десять су каждый.
Мы не можем в точности сказать, видел ли молодой человек сквозь почти незаметную щель в ставне развязку этой кошмарной сцены. Но в тот момент, когда двух мучеников тащили на виселицу, он прошел сквозь толпу, слишком поглощенную своим веселым занятием, и направился к Тол-Хеку, где решетка была по-прежнему заперта.
