Текст книги "Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)"
Автор книги: Александр Дюма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
XXIII. Завистник
Этим бедным молодым людям сейчас и впрямь позарез нужно было покровительство Господне. Никогда еще беда не подступала к ним так близко, как в этот час, когда им казалось, что их счастье надежно.
Мы не сомневаемся в сообразительности нашего читателя настолько, чтобы допустить, что он не узнал в Якобе нашего давнишнего друга, точнее, недруга – Исаака Бокстеля.
Читатель уже, видимо, догадался, что Бокстель последовал из тюрьмы Бюйтенхофа в Левештейн за предметом своей любви и ненависти, иначе говоря, за черным тюльпаном и Корнелисом ван Берле.
Здесь зависть помогла ему если не открыть, то по меньшей мере заподозрить то, чего бы никогда не угадал ни один смертный, кроме тюльпановода, причем тюльпановода-завистника, а именно – существование дочерних луковиц и честолюбивые замыслы узника.
Мы убедились, что под именем Якоба он преуспел больше, чем Исаака: ему удалось завязать дружбу с Грифиусом, для завоевания и сохранения расположения нового приятеля вот уже несколько месяцев спаивал его лучшей можжевеловой водкой, какую когда-либо производили от Текстеля до Антверпена. Хотя старый Грифиус был весьма недоверчив, он усыпил его подозрительность, внушив ему, будто он стремится к браку с Розой.
Льстя его отцовскому тщеславию, он вместе с тем умело потворствовал его инстинктам сторожевого пса, подогревал бдительность тюремщика, в самых зловещих красках расписывая ученого узника, сидевшего у Грифиуса под замком: по словам мнимого Якоба, Корнелис заключил союз с сатаной, чтобы вредить его высочеству принцу Оранскому.
Он и с Розой сперва умудрился поладить: не то чтобы внушил симпатию – мингер Якоб никогда ей не нравился, но его заверения в безумной страсти и предложения руки поначалу развеяли все ее подозрения.
Мы помним, как он неосторожно выследил Розу в саду, заставив призадуматься юную особу, а потом и Корнелиса, с его инстинктивными опасениями, так что молодые люди стали остерегаться его.
Особенно насторожила узника вспышка бешеного гнева – читатель, должно быть, это помнит, – которую Якоб не смог сдержать, услышав, что Грифиус раздавил луковицу.
Его ярость при таком известии была тем сильнее, что Бокстель, хоть и предполагал, что у Корнелиса припрятана вторая луковка, отнюдь не был в этом уверен.
Тогда-то он и стал шпионить за Розой, крался по пятам не только в саду, но и в тюремных коридорах. Но коль скоро в этих случаях он следовал за ней в потемках и босиком, никто не видел его и не слышал, исключая тот единственный раз, когда Розе почудилось, будто некто, словно тень, прошмыгнул по лестнице.
Но было уже поздно: Бокстель успел узнать со слов самого узника о существовании второй луковицы.
Обманувшись уловкой Розы, притворившейся, будто сажает ее на грядку, он убедился, что эта маленькая комедия была разыграна с целью заставить его выдать себя. После этого он стал действовать еще осторожнее, пустил в ход все ухищрения своего изобретательного ума, чтобы, продолжая свои наблюдения, самому избежать слежки. От него не укрылось, когда Роза перетащила из родительской кухни к себе в комнату большой фаянсовый горшок.
Он видел, как она, не жалея воды, смывала грязь со своих прекрасных рук после того как готовила для тюльпана наилучшую почвенную смесь.
В конце концов Бокстель снял на чердаке комнатушку, расположенную прямо напротив Розиного окна, достаточно далеко, чтобы не обнаружить себя, но достаточно близко, чтобы и здесь, в Левештейне, при помощи своей подзорной трубы следить за всем, что происходит в комнате девушки, как ранее следил в Дордрехте за сушильней Корнелиса.
Когда он расположился на своем чердаке, у него уже через трое суток не оставалось сомнений.
С раннего утра, чуть только всходило солнце, фаянсовый горшок выставлялся на подоконник, и сама Роза, подобно красавицам с полотен Мириса и Метсю, появлялась у окна в обрамлении зеленеющих виноградных ветвей и жимолости.
На фаянсовый горшок Роза смотрела такими глазами, что у Бокстеля не оставалось никаких сомнений относительно истинной ценности того, что в нем произрастало. Итак, в этом горшке находилась вторая луковица, последняя надежда узника.
Если ночи угрожали быть слишком студеными, Роза убирала горшок с окна. Все понятно: она следовала указаниям Корнелиса, боявшегося, как бы не застудить луковицу.
Если солнце становилось чересчур жарким, Роза уносила горшок с одиннадцати утра до двух часов пополудни. И это тоже было понятно: Корнелис опасался, что почва пересохнет. Когда же из земли появился росток, последние сомнения покинули Бокстеля. Хотя росток пока не достигал и дюйма, завистник благодаря подзорной трубе окончательно уверился в своих догадках.
У Корнелиса было две луковицы, и вторую он поручил любви и заботам Розы. А любовь молодых людей, само собой, от Бокстеля не укрылась.
Стало быть, он должен найти способ украсть эту вторую луковицу наперекор заботам Розы и любви Корнелиса.
Однако задача была не из легких.
Роза пеклась о тюльпане, словно мать о младенце, более того – как голубка, высиживающая яйца. Целыми днями и даже – странное дело! – по вечерам она не покидала своей комнаты.
Семь дней Бокстель безуспешно выслеживал Розу: она не переступала порога своего жилища.
Это были те самые семь дней, время их размолвки, когда Корнелис так мучился, одновременно лишенный известий о Розе и о своем тюльпане. Но не вечно же она собирается дуться на ван Берле? Это затруднило бы похищение гораздо больше, чем мингер Исаак думал вначале.
Мы говорим о похищении, так как он просто-напросто решил украсть тюльпан. Коль скоро он произрастал в глубочайшем секрете и эта юная парочка скрывала от всех само его существование, Бокстелю, известному тюльпановоду, в случае чего поверят скорее, чем девчонке, не знакомой со всеми тонкостями садоводства, и узнику, осужденному за государственную измену, состоящему под надзором и строго охраняемому. Да и мудрено, сидя за решеткой, отстаивать свои права. К тому же, стоит тюльпану оказаться в руках Бокстеля, сам этот факт послужит доказательством того, что сие имущество (как и любое домашнее имущество) принадлежит ему. Тогда он наверняка получит премию, будет увенчан лаврами вместо Корнелиса, и тюльпан будет назван не «tulipa nigra Barlænsis», а «tulipa nigra Boxtellensis» или «Boxtellea».
Какое из этих двух имен он присвоит черному тюльпану, мингер Исаак еще не решил, но поскольку они оба означали одно и то же, он не придавал особой важности такому выбору.
Важно было другое: украсть тюльпан.
Но Бокстель никак не мог это сделать, пока Роза не выходила из своей комнаты. Поэтому для Якоба, или Исаака, было истинной радостью обнаружить, что ежевечерние встречи влюбленных возобновились.
Он начал с того, что, пользуясь отсутствием Розы, хорошенько обследовал ее дверь.
Замок был не из сложных, запирался на два оборота, однако ключ от него имелся только у Розы.
Бокстель подумывал стащить у нее ключ, но кроме того, что порыться у девушки в карманах не так уж просто, сообразил, что Роза, заметив пропажу, поменяет замок, и пока это не будет сделано, из комнаты носа не высунет, следовательно, эта кража оказалась бы бессмысленной.
Стало быть, лучше прибегнуть к другому средству.
Он собрал столько ключей, сколько смог найти, и пока Роза с Корнелисом проводили свои блаженные часы у зарешеченного окошка, испробовал их все до одного.
Два из них вошли в замок, один еще и повернулся, но только раз, а на втором повороте застрял.
Значит, этот ключ оставалось только малость подогнать.
Бокстель покрыл его тонким слоем воска и повторил опыт. Преграда, на которую ключ натолкнулся при втором повороте, оставила на воске отметину.
Теперь провести по ней разок-другой напильником, тонким, как лезвие ножа, – и дело сделано. Еще два дня работы, и ключ был доведен до совершенства.
Дверь бесшумно отворилась, и Бокстель оказался в комнате девушки один на один с тюльпаном.
Как мы помним, впервые Бокстель совершил криминальное деяние, когда перелез через стену, чтобы выкопать тюльпан с чужого участка. Вторично он нарушил закон, воспользовавшись открытым окном, чтобы проникнуть в сушильню Корнелиса. И вот теперь с помощью поддельного ключа он забрался в комнату Розы. Так зависть побуждала этого человека скорыми шагами продвигаться все дальше по пути преступления.
Итак, Бокстель наконец оказался наедине с тюльпаном.
Заурядный вор схватил бы и утащил горшок. Но мингер Исаак, не будучи заурядным вором, призадумался. Разглядывая при свете тусклого фонаря бутон, который еще достаточно не распустился, чтобы определить, черны ли его лепестки, хотя по всем признакам это было весьма вероятно, Бокстель думал, что если цвет окажется другим или на черном тюльпане обнаружится какое-нибудь пятно, похищение утратит смысл.
Он сообразил и другое: слух о краже распространится, а после того что произошло в саду, его тотчас заподозрят, предпримут поиски, и как бы хорошо он ни спрятал тюльпан, не исключено, что его найдут.
Подумал он и о том, что тюльпан, запрятанный так надежно, что никто его не отыскал бы, может пострадать, а его еще придется перевозить, и как он выдержит все эти перемещения?
И наконец, ему пришло на ум, что будет куда лучше, располагая ключом от комнаты Розы и имея возможность войти туда когда угодно, подождать расцвета тюльпана, чтобы забрать цветок за час до того, как он раскроется, или через час после этого, чтобы, не медля ни секунды, отправиться с ним в Харлем, где тюльпан предстанет на суд знатоков прежде, чем владелец успеет предъявить свои права на него. А уж потом, если кто-либо и попытается это сделать, Бокстель его же или ее и обвинит в посягательстве на чужую собственность.
Это был план, хорошо продуманный и вполне достойный того, кто его измыслил.
Итак, по вечерам, в сладкий час, который молодые люди проводили у тюремного окошка, Бокстель приходил в комнату Розы, чтобы следить за тем, как черный тюльпан готовился к цветению.
В тот вечер, о котором мы повествуем, он, как обычно, направился туда, но, как мы видели, молодые люди расстались, обменявшись лишь парой слов: Корнелис отослал Розу бодрствовать над тюльпаном.
Когда Бокстель увидел, что она возвращается всего через десять минут после своего ухода, он тотчас смекнул, что тюльпан или уже расцвел, или вот-вот раскроется.
Стало быть, решающей партии суждено разыграться сегодня ночью. Вот почему Бокстель поспешил к Грифиусу, вооружившись запасом можжевеловой, вдвое превышающим их обычную дозу: на сей раз из каждого его кармана торчало по бутылке.
Если Грифиус захмелеет, весь дом окажется чуть ли не в полной власти Бокстеля.
К одиннадцати вечера тюремщик был мертвецки пьян. А в два часа ночи Бокстель видел, как Роза вышла из своей комнаты и несла в руках некий предмет, обращаясь с ним крайне бережно. Этот предмет, вне всякого сомнения, был черным тюльпаном, который расцвел.
Но что она собирается с ним делать? Отправится в Харлем? Прямо сейчас? Однако предположить, что юная девушка одна ночью решится на подобное путешествие, было немыслимо.
Или она просто хочет показать тюльпан Корнелису? Это вполне возможно.
Босиком, на цыпочках он последовал за Розой.
Он видел, как она приблизилась к окошку.
Слышал, как она звала Корнелиса.
При свете потайного фонаря он разглядел и тюльпан, расцветший, черный, как ночь, во мраке которой он таился.
Он подслушал все, что молодые люди говорили о своем плане отправить в Харлем посланца.
Он видел, как уста влюбленных слились, и слышал, как Корнелис отослал Розу.
Потом Роза погасила фонарь и направилась к себе в комнату.
Бокстель видел, как она туда вошла.
А спустя десять минут – как вышла и заперла дверь на два оборота ключа.
Почему она ее заперла так тщательно? Потому что там, за этой дверью, был черный тюльпан!
Бокстель взирал на все это, прячась на лестничной площадке этажом выше Розиной комнаты, и как только девушка стала спускаться по лестнице, он со своего этажа делал шаг за шагом одновременно с ней. Так что когда легкая нога Розы коснулась последней ступени, Бокстель в то же мгновение еще более легкой рукой коснулся замка на двери ее комнаты.
А в руке он, само собой, держал поддельный ключ, отомкнувший эту дверь так же просто, как настоящий.
Вот почему в начале этой главы мы сказали, что бедные молодые люди поистине нуждались в Господнем покровительстве и даже в прямом вмешательстве высших сил.
XXIV. Черный тюльпан меняет владельца
Корнелис застыл в неподвижности на том месте, где простился с Розой. Он старался – почти безуспешно – найти в себе силы, чтобы вынести двойное бремя своего счастья.
Минуло полчаса.
Первые лучи зари, свежие, отливающие голубизной, уже проникли в камеру сквозь оконную решетку, когда он внезапно вздрогнул, услышав шаги на лестнице и крик.
Эти звуки стремительно приближались, и почти в тот же миг он увидел перед собой, совсем близко, бледное, искаженное лицо Розы.
Он отшатнулся, мгновенно и сам побледнев от ужаса.
– Корнелис! Корнелис! – выкрикнула она, задыхаясь.
– Да что такое? Боже мой! Что? – пролепетал узник.
– Корнелис, тюльпан…
– Ну?
– Как же мне сказать вам это?
– Говорите, Роза! Говорите!
– Его забрали у нас. Его украли.
– Украли? Забрали? – вскричал Корнелис.
– Да, – выговорила Роза, прислоняясь к двери, чтобы не упасть. – Да, он исчез!
Несмотря на все усилия ноги у нее подкосились, она не удержалась, упала на колени.
– Как же так? – спрашивал Корнелис. – Скажите, объясните мне…
– О мой друг, я не виновата!
Бедная Роза, она больше не смела назвать его своим возлюбленным другом.
– Вы оставили его одного! – простонал Корнелис жалобным голосом.
– Всего на минуту, чтобы сбегать предупредить посланца, он живет всего в полусотне шагов отсюда, на берегу Вааля.
– И на это время вы, несчастное дитя, наперекор моим советам оставили ключ в двери!
– Да нет же, нет, нет! Ключ был у меня, я его из рук не выпускала, все время сжимала в кулаке, словно боялась, что он убежит.
– Но тогда как это могло случиться?
– Мне-то откуда знать? Я отдала посланцу письмо, он при мне отправился в путь, я вернулась, дверь была на запоре, в комнате все вещи остались на прежних местах, кроме тюльпана. Он пропал! Должно быть, кто-то раздобыл ключ от моей комнаты… или подделал…
Рыдания душили ее, голос прерывался от слез.
Корнелис, окаменевший, с искаженным лицом слушал ее лепет, почти не понимая, и только бормотал:
– Украден! Его украли, украли!
– О, господин Корнелис, пощадите! – воскликнула Роза. – Сжальтесь! Мне этого не вынести, я умру.
Услышав из ее уст такую угрозу, Корнелис яростно вцепился в решетку оконца и закричал:
– Роза, нас обокрали, это правда, но разве можно допустить, чтобы это нас сломило? Нет, беда хоть и велика, но, может быть, еще поправима. Роза, ведь мы знаем, кто вор!
– Увы! Как я могу решиться определенно утверждать это?
– О, зато я решусь! Это мерзавец Якоб! Неужели мы позволим ему увезти в Харлем плод наших трудов, наших бдений, дитя нашей любви, Роза? Нужно мчаться следом, догнать его!
– Но как же это сделать, мой друг, не признаваясь моему отцу в нашем сговоре? И разве смогу я, женщина, которой так не хватает ловкости, опыта, независимости, добиться того, чего, может статься, даже вы бы не добились?
– Роза, Роза, откройте мне только эту дверь, тогда увидите, добьюсь ли я! Увидите, я разоблачу вора, я заставлю его признаться в своем преступлении! Он запросит пощады, я вам ручаюсь!
При этих его словах девушка разразилась рыданиями:
– Как я могу вам открыть? Разве ключи от тюрьмы у меня? Да если бы я их имела, вы бы уже давно были на свободе, неужели не понятно?
– Они есть у вашего отца, у вашего мерзкого отца! У этого палача, который уже растоптал первую луковичку моего тюльпана! О, негодяй, негодяй! Он сообщник Якоба!
– Тише, тише, во имя Неба!
– О, если вы меня не выпустите, Роза, – заорал Корнелис в порыве бешенства, – я выломаю эту решетку! Я истреблю в этой тюрьме всех, кто встанет на моем пути!
– Мой друг, ради всего святого, тише…
– Говорю вам, Роза, я тут камня на камне не оставлю!
И несчастный обеими руками, сила которых была удесятерена гневом, затряс дверь, нимало не беспокоясь о том, что производит страшный грохот и эхо его криков гулко разносится на винтовой лестнице.
Роза, насмерть перепуганная, тщетно пыталась утихомирить этот ураган ярости.
– Говорю вам, я прикончу этого подлого Грифиуса, – вопил ван Берле, – я пролью его кровь так же, как он пролил кровь моего черного тюльпана!
Бедняга, похоже, начал сходить с ума.
– Хорошо, да, да, – дрожа, забормотала Роза, – да, только успокойтесь, да, я возьму у него ключи, я вам открою, да, но успокойтесь же, мой Корнелис…
Девушка не договорила – ее прервал на полуслове грозный рык, раздавшийся у нее за спиной.
– Отец! – вскрикнула Роза.
– Грифиус! – проревел ван Берле. – Ах, негодяй!
Среди всего этого шума старый тюремщик поднялся по лестнице незамеченным: никто не услышал его шагов. Он грубо схватил дочь за локоть.
– Ага! Так вы, значит, возьмете у меня мои ключи! – его голос прерывался от злобы. – Этот паршивец, это чудовище, этот заговорщик, по которому виселица плачет, – он «ваш Корнелис»? Вы якшаетесь с государственными преступниками, вы вступили в сговор! Хорошее дело!
Роза в отчаянии всплеснула руками.
– А вы-то, – продолжал Грифиус, переходя от неистовой ярости к холодному торжеству победителя, – вы, господин невинный любитель тюльпанов, такой кроткий, такой ученый, вы, стало быть, меня прикончите? Ни много ни мало! Вам не терпится испить моей кровушки? Прекрасно! Да еще при содействии моей дочери! Иисусе праведный, куда я попал? В разбойничье логово? В воровской притон? Ну, погодите! Господин губернатор узнает обо всем нынче же утром, а его высочество штатгальтер – завтра. Мы законы знаем: «Бунт в тюрьме, статья 6»! Вам устроят второе издание замка Бюйтенхофа, господин ученый, и уж на сей раз без послаблений! Да-да, грызите себе кулаки, как медведь в клетке, а вы, моя красавица, полюбуйтесь напоследок на вашего Корнелиса, ешьте его глазами! Предупреждаю вас, мои ягнятки, больше вам не представится такого приятного развлечения, как вместе плести заговоры! Ну, ступайте-ка вниз, вы, негодная дочь. А вам до свидания, господин ученый, будьте покойны, до скорого свидания!
Роза, теряя рассудок от ужаса и горя, послала своему другу воздушный поцелуй, но тотчас, озаренная, судя по всему, какой-то внезапной мыслью, кинулась к лестнице, бросив через плечо:
– Еще не все потеряно! Положитесь на меня, мой Корнелис!
Ее родитель ворча потопал вслед за ней.
Что до злосчастного тюльпановода, его пальцы, судорожно сжимавшие прутья решетки, мало-помалу слабели, в голове помутилось, глаза стали блуждать, и он тяжело рухнул на каменные плиты, бормоча:
– Украли! У меня его украли!
Между тем Бокстель, пряча под широким плащом черный тюльпан, вышел из крепости через ворота, которые сама же Роза оставила открытыми, вскочил в экипаж, ждавший его в Горкуме, и исчез, разумеется, не предупредив закадычного друга Грифиуса о столь поспешном отъезде.
А теперь, когда мы видели, как он уселся в экипаж, давайте, если читатель не против, последуем за ним до конца его путешествия.
Ехал он не спеша: мчаться сломя голову опасно для сохранности черного тюльпана.
Но Бокстель, заботясь о том, чтобы поспеть на место как можно скорее, заказал в Дельфте специальный ящик, выстеленный прекрасным свежим мхом: предохраняемый его мягкостью со всех сторон, а сверху обдуваемый воздухом, цветок теперь не мог потерпеть ущерба при любой скорости экипажа, и лошади понеслись галопом.
На следующее утро вор достиг Харлема, измученный, но торжествующий. Чтобы уничтожить все следы похищения, он пересадил тюльпан, поменяв горшок: фаянсовый разбил, осколки выбросил в канал, а затем отправил председателю Общества садоводов письмо, в котором извещал, что прибыл в город с безупречно черным тюльпаном.
Он остановился со своим цветком, целым и невредимым, на уютном постоялом дворе.
И стал ждать.
XXV. Председатель ван Херисен
Когда Роза покинула Корнелиса, она уже приняла решение. Или она вернет ему украденный Якобом тюльпан, или никогда больше с ним не встретится.
Она видела отчаяние несчастного узника, неизлечимое, вызванное сразу двумя причинами. В самом деле, ведь с одной стороны их разлука стала неотвратимой, поскольку Грифиус узнал тайну их любви и встреч, с другой – погибли все честолюбивые надежды, которые Корнелис ван Берле питал в течение последних семи лет.
Роза была из тех женщин, что, впадая в уныние по пустякам, способны противостоять величайшим бедствиям, черпая в самих несчастьях силу духа для победы над ними.
Девушка вернулась к себе, обвела прощальным взглядом свою комнату, еще раз проверяя, не ошиблась ли: вдруг горшок с тюльпаном, скрытый от ее взгляда, задвинут в какой-нибудь укромный уголок? Но Роза искала напрасно: тюльпан по-прежнему отсутствовал, он был несомненно украден.
Затем она уложила в маленький узелок кое-какие необходимые пожитки, прихватила три сотни флоринов, которые успела скопить, – все свое состояние, нащупала в груде кружев зарытую там третью луковицу, бережно спрятала ее у себя на груди, потом вышла и заперла дверь на два оборота ключа с целью отсрочить момент, когда ее бегство будет обнаружено, и спустилась по лестнице. Роза вышла из крепости через те же ворота, которыми воспользовался Бокстель, и направилась в контору по найму лошадей и экипажей. Она потребовала экипаж, но у владельца конторы был всего один – именно тот, который накануне нанял Бокстель, ехавший в нем теперь в Дельфт.
Мы говорим «в Дельфт», так как для того, чтобы попасть из Левештейна в Харлем, требовалось сделать огромный крюк: будь там прямая дорога, она оказалась бы в два с лишним раза короче. Делать нечего: одним лишь птицам дано выбирать прямые дороги, путешествуя по Голландии, как ни одна страна мира, изрезанной во всех направлениях ручьями, реками, каналами и озерами.
Итак, Розе волей-неволей пришлось взять верховую лошадь, которую ей доверили, поскольку владелец знал, что она – дочь тюремщика из крепости.
Роза надеялась догнать своего посланца, доброго и храброго малого, которого она сможет взять с собой, чтобы он послужил ей одновременно проводником и опорой. Действительно, она не проскакала и одного лье, как увидела его, быстро шагавшего по обочине очаровательной дороги, тянувшейся вдоль берега.
Пустив свою лошадь рысью, она быстро догнала его.
Славный парень, понятия не имея о том, насколько важно его поручение, тем не менее шел очень быстро. Меньше чем за час он прошагал полтора лье.
Роза забрала у него ставшее бесполезным письмо и объяснила, чем он может ей помочь. Лодочник предоставил себя в ее распоряжение и пообещал, что сумеет бежать быстрее лошади, если девушка разрешит ему держаться за холку животного или цепляться за круп. Она позволила ему держаться за что угодно, лишь бы он не задерживал бег лошади.
Эти двое уже пять часов как покинули Левештейн, успели проделать восемь с лишним лье, а папаше Грифиусу все еще было невдомек, что его дочери в крепости больше нет. Тюремщик, будучи по существу очень злобным субъектом, упивался мыслью о том, какого страха он нагнал на свою дочь, и с удовольствием предвкушал, какую славную историю он расскажет своему приятелю Якобу, который уже был на пути к Дельфту. Благодаря своему экипажу он опережал Розу и лодочника на четыре лье.
Таким образом, никто, кроме запертого в камере узника, не находился там, где, как полагал Грифиус, должен был пребывать каждый из действующих лиц нашего повествования.
С тех пор как взялась выращивать тюльпан, Роза так редко проводила время в обществе своего отца, что ее отсутствие тюремщик заметил лишь тогда, когда настало обеденное время, то есть около полудня: почуяв, что у него разыгрался аппетит, старик решил, что девчонка слишком долго дуется. И велел одному из своих подручных сбегать за ней.
Когда тот вернулся и доложил, что искал и звал ее тщетно, Грифиус решил сам отправиться на поиски. С самого начала он двинулся к ее комнате, но сколько ни колотил в дверь, никто не отозвался. Тогда он призвал слесаря, состоявшего при крепости. Тот открыл дверь, но Грифиус не нашел там Розы, как она ранее не нашла тюльпана.
Роза в этот момент подъезжала к Роттердаму. Поэтому Грифиус не обнаружил ее не только в комнате, но и на кухне, и не только на кухне, но и в саду.
Нетрудно вообразить, какой гнев обуял тюремщика, когда он, обыскав окрестности, выяснил, что его дочь наняла лошадь и, подобно какой-нибудь искательнице приключений, скрылась, никому не сказав, куда направляется.
В бешенстве Грифиус поднялся к ван Берле, осыпал его бранью, угрожал, перетряхнул весь его жалкий скарб, сулил ему карцер, розги, обещал сгноить его в подземелье, заморить голодом… Корнелис даже не слушал. Глухой к ругани тюремщика, его проклятьям и угрозам, мрачный, неподвижный, сраженный отчаянием, узник был бесчувствен, словно мертвец, которого ничто уже не взволнует, не испугает.
Нигде не найдя Розы, Грифиус принялся искать повсюду Якоба. Когда же убедился, что последний исчез одновременно с его дочерью, тотчас заподозрил, что он ее похитил.
Тем временем девушка, сделав двухчасовую остановку в Роттердаме, снова отправилась в путь. Переночевав в Дельфте, на следующий день уже прибыла в Харлем, на четыре часа позже Бокстеля.
Прежде всего Роза попросила, чтобы ее провели к председателю Общества садоводов господину ван Херисену.
Она застала его в ситуации, которую мы не преминем описать, чтобы не изменить нашему долгу художника и историка.
Председатель составлял доклад для комитета Общества садоводов. Он писал его с величайшим старанием на большом листе бумаги каллиграфическим почерком.
Посетительница просила доложить о ней, но простонародное, хотя и звучное имя Розы Грифиус председателю ничего не говорило, и в приеме ей было отказано. В Голландии, стране плотин и шлюзов, трудно одолевать барьеры.
Однако Роза не спасовала. По собственной воле взяв на себя эту миссию, она дала себе слово не отступать ни перед чем, будь то грубые отказы, жестокость, оскорбления.
– Доложите господину председателю, – сказала она, – что я пришла поговорить с ним о черном тюльпане.
Эти слова, не менее волшебные, чем пресловутое «Сезам, откройся!» из «Тысячи и одной ночи», послужили ей пропуском. Благодаря им она проникла в контору председателя ван Херисена, причем он галантно поспешил ей навстречу.
Он оказался маленьким благодушным человечком хрупкого телосложения, чья фигура смахивала на стебелек тюльпана, голова – на чашечку цветка, а руки бессильно болтались, напоминая два продолговатых поникших листа. Сходство господина председателя с этим растением довершала его привычка легонько покачиваться, будто тюльпан, колеблемый ветром.
Как мы уже говорили, он носил имя ван Херисен.
– Мадемуазель, – воскликнул он, – скажите, это верно, что вы пришли сюда от имени черного тюльпана?
Для председателя Общества садоводов «tulipa nigra» являлся авторитетом высочайшего ранга, в своем качестве короля тюльпанов он был наделен властью слать послов.
– Да, сударь, – отвечала Роза. – По крайней мере я пришла, чтобы говорить о нем.
– Он хорошо себя чувствует? – осведомился Херисен с улыбкой, исполненной нежности и благоговения.
– Увы, сударь, этого я не знаю, – вздохнула Роза.
– Как, неужели с ним случилось какое-нибудь несчастье?
– Да, и большое, сударь, но не с ним, а со мной.
– Какое же?
– У меня его украли.
– У вас похитили черный тюльпан?
– Да, сударь.
– Вам известно, кто это сделал?
– О, полагаю, что да, но я еще не смею выдвигать обвинение.
– Но это же легко проверить.
– Каким образом?
– С тех пор, как его украли, вор не мог уйти далеко.
– Почему не мог?
– Потому что двух часов не прошло с тех пор, как я его видел.
– Вы видели черный тюльпан? – воскликнула Роза, бросаясь к господину ван Херисену.
– Так же, как вижу вас, мадемуазель.
– Но где?
– У вашего хозяина, судя по всему.
– Моего хозяина?
– Да. Разве вы не служите у господина Исаака Бокстеля?
– Я?
– Ну, разумеется, вы.
– За кого вы меня принимаете, сударь?
– А вы-то меня за кого принимаете?
– Сударь, я принимаю вас и надеюсь, что не ошибаюсь, за достопочтенного господина ван Херисена, бургомистра Харлема и председателя Общества садоводов.
– Так с чем же вы ко мне пришли?
– Я пришла сказать вам, сударь, что у меня похитили мой тюльпан.
– Значит, ваш тюльпан – это и есть тюльпан господина Бокстеля. В таком случае вы плохо объясняетесь, дитя мое, и тюльпан украли не у вас, а у него.
– Повторяю вам, сударь: я понятия не имею, кто такой господин Бокстель, сейчас, когда вы произнесли это имя, я его услышала впервые в жизни.
– Вы не знаете, кто такой господин Бокстель, но у вас тоже есть черный тюльпан?
– Значит, существует второй такой? – спросила Роза, чувствуя, что ее бьет дрожь.
– Ну да, у господина Бокстеля.
– Какой он?
– Да черный же, дьявольщина!
– Безупречно черный?
– Ни малейшего пятнышка, ни точки.
– И он у вас, этот тюльпан? Его доставили сюда?
– Нет, но доставят, ведь я должен продемонстрировать его комитету, прежде чем награда будет присуждена.
– Сударь, – вскричала Роза, – этот Бокстель, этот Исаак Бокстель, который выдает себя за владельца черного тюльпана…
– И является таковым в действительности.
– Сударь, этот человек, он очень худой, костлявый, не правда ли?
– Да.
– Лысый?
– Да.
– С блуждающим взглядом?
– Пожалуй, да.
– Сутулый, весь какой-то издерганный, с кривыми ногами?
– Сказать по чести, вы черта за чертой рисуете портрет Бокстеля.
– А этот тюльпан, сударь, он в бело-голубом фаянсовом горшке, на котором с трех сторон изображена клумба с желтоватыми цветами?
– Ну, в этом я не столь уверен, я больше на цветок смотрел, чем на горшок.
– Сударь, это мой тюльпан, тот самый, который у меня украли, он моя собственность, сударь, я пришла, чтобы потребовать ее обратно, и объявляю вам об этом.
– Ого-го! – протянул господин ван Херисен, разглядывая Розу. – Вон оно что! Вы явились сюда, чтобы прибрать к рукам тюльпан господина Бокстеля? Черт возьми, до чего дерзкая бабенка!
– Сударь, – сказала Роза, несколько задетая подобной репликой, – я не говорила, что посягаю на тюльпан господина Бокстеля. Я сказала, что хочу получить обратно мой!
– Ваш?
– Да, тот, который я сама посадила, своими руками вырастила.
– Что ж, ступайте к господину Бокстелю на постоялый двор «Белый лебедь», объясняйтесь с ним сами. Мне эта ваша тяжба представляется такой же сложной, как та, что некогда разрешил покойный царь Соломон, я же, не имея претензии равняться с ним мудростью, ограничусь тем, что составлю свой доклад, констатирую существование черного тюльпана и назначу его создателю сто тысяч флоринов награды.
