Текст книги "Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

XXI. Вторая луковица

Ночь была хороша, а следующий день и того лучше.

За предыдущие дни тюрьма стала особенно гнетущей, мрачной, душной, казалось, всей своей тяжестью давила на несчастного узника. Ее стены были черны, воздух холоден, а решетки так часты, что едва пропускали свет.

Но в то утро, когда Корнелис проснулся, луч восходящего солнца весело играл на прутьях решетки, голуби, пролетая, рассекали воздух своими распростертыми крыльями, а другие влюбленно ворковали на крыше близ пока еще закрытого окна его камеры.

Узник бросился к окну и распахнул его. Ему показалось, будто жизнь, радость, чуть ли не свобода вместе с этим солнечным лучиком ворвались в его скорбный приют.

А это расцветала любовь, распространяя свое очарование на все, что его окружало, ибо она, этот небесный цветок, своим сиянием и ароматом превосходит все цветы земли.

Когда Грифиус вошел в камеру, он ожидал увидеть заключенного таким же угрюмым и распростертым на кровати, как все последние дни, однако тот стоял у окна, напевая оперную арийку.

– Эге! – крякнул тюремщик.

– Как мы поживаем нынче утром? – осведомился Корнелис.

Грифиус молча сверлил его глазами.

– Надеюсь, все в добром здравии – и собака, и господин Якоб, и наша прекрасная Роза?

Тюремщик скрипнул зубами. Проворчал:

– Вот ваш завтрак.

– Спасибо, дружище Цербер, – отвечал узник, – он весьма кстати, я голоден как волк.

– Так-так, стало быть, и аппетит вернулся?

– Почему бы и нет? – спросил ван Берле.

– Видать, заговор продвигается, – процедил Грифиус.

– Какой заговор?

– Ладно, уж я-то знаю, что говорю. Но я начеку, господин ученый, будьте покойны, глаз с вас не спущу.

– Не спускайте, дружище Грифиус, – веселился ван Берле, – бдите на здоровье! Мой заговор, как и я сам, всецело к вашим услугам.

– В полдень разберемся, – отрезал тюремщик.

И вышел.

– В полдень, – повторил Корнелис. – что бы это значило? Впрочем, неважно. Дождемся полудня, тогда и посмотрим.

Ожидание полудня было ему совсем не в тягость, ведь он-то ждал девяти вечера.

Часы пробили двенадцать, и на лестнице загрохотали шаги: Грифиус приближался не один, следом за ним топали трое или четверо солдат.

Дверь распахнулась, он ввалился со своими подручными и запер за собой дверь.

– Порядок! А теперь поищем.

Шарили в карманах Корнелиса, потом между его курткой и жилетом, между жилетом и рубашкой, между рубашкой и телом, но ничего не обнаружили.

Рылись в простынях, перетряхнули шерстяные матрацы и соломенный тюфяк – все без толку.

Вот когда Корнелис порадовался, что устоял перед искушением оставить у себя третью луковицу! Во время этого обыска Грифиус наверняка нашел бы ее и поступил бы с ней, как и с первой. Теперь же бояться было нечего. Никогда еще ни один заключенный не взирал столь безмятежно на обыск в собственной камере.

Грифиус удалился с карандашом и тремя-четырьмя листками белой бумаги, что принесла Корнелису Роза, – единственными трофеями.

В семь вечера он вернулся, но один. Корнелис сделал попытку как-нибудь смягчить его раздражение, однако Грифиус заворчал, ощерившись так, что в углу рта показался клык, и к двери отходил пятясь, словно боялся нападения сзади.

Корнелис расхохотался.

Тюремщик, кое-что знавший из литературы, крикнул ему из-за решетки:

– Ладно-ладно! Хорошо смеется тот, кто смеется последним!

Последним, по крайней мере сегодня, предстояло смеяться Корнелису, ведь он ждал Розу. И она пришла в девять, но на сей раз без фонаря. Теперь, когда Роза умела читать, она больше не нуждалась в свете. К тому же свет мог выдать ее, тем более что Якоб шпионил за ней усерднее, чем когда-либо. И наконец, когда Роза краснела, ее румянец при свете был чересчур заметен.

О чем говорили в тот вечер молодые люди? О вещах, о которых влюбленные толкуют во Франции на пороге дома, в Испании – кто на балконе, кто под балконом, на востоке – она с плоской крыши, он – стоя внизу. Они говорили о тех вещах, что заставляют лететь часы, обычно идущие пешком, и ускоряют полет времени, украшая его крыла новыми перьями. Роза и Корнелис говорили обо всем, за исключением черного тюльпана. В десять они расстались.

Корнелис был счастлив, счастлив настолько, насколько может быть счастлив тюльпановод, которому не дали поговорить о его тюльпане. Он находил Розу прелестной, доброй, грациозной, очаровательной.

Но почему она запрещала ему упоминать о тюльпане?

Это был ее большой недостаток.

Вздыхая, Корнелис сказал себе, что женщина – создание несовершенное.

Размышлениям об этом несовершенстве он посвятил часть ночи. Из этого явствует, что все время, пока бодрствовал, он думал о Розе. А как только заснул, увидел ее во сне. Притом Роза его сновидений оказалась куда совершеннее, нежели Роза реальная. Она не только говорила о тюльпане, но и принесла Корнелису китайскую вазу с великолепным черным тюльпаном.

Он пробудился, весь трепеща от восторга и бормоча:

– Роза, Роза, я люблю тебя!

А поскольку уже рассвело, он решил, что снова засыпать не стоит. Таким образом, мысль, с которой он проснулся, не покидала его весь день.

О, если бы Роза не отказывалась говорить о тюльпане, Корнелис предпочел бы ее царицам Семирамиде и Клеопатре, королевам Елизавете и Анне Австрийской, короче, всем самым великим и прекрасным властительницам мира! Но она не позволяет касаться заветной темы под угрозой, что больше не придет, на три дня наложила запрет на любое упоминание о тюльпане.

Эти семьдесят два часа – они, конечно, дарованы влюбленному, но отняты у цветовода. Правда, тридцать шесть часов из этих семидесяти двух уже прошли. Да и остальные тридцать шесть минуют быстро: восемнадцать уйдут на ожидание, прочие – на воспоминания.

Роза пришла в тот же час, и Корнелис вновь героически выдержал наложенную епитимью. Пожалуй, из него мог получиться весьма достойный пифагореец: согласно уставу этого ордена, он бы безмолвствовал в течение пяти лет, но при условии, что раз в день ему позволяли бы осведомляться о состоянии его тюльпана. Остальное время он уж как-нибудь вытерпел бы, не говоря ни о чем другом!

Впрочем, прекрасная посетительница понимала, что, употребляя власть в одном отношении, надо уступать в другом. Роза позволяла Корнелису просовывать пальцы сквозь решетку, чтобы коснуться ее руки и целовать пряди ее волос, когда они, рассыпаясь, проскальзывали в дверное окошко. Бедное дитя! Все эти ухищрения были для нее намного опаснее, чем разговоры о тюльпане.

Она и сама это поняла, когда вернулась к себе с бьющимся сердцем, пылающими щеками, сухими губами и влажными глазами.

Поэтому на следующий вечер, после первых приветствий и ласк, она сквозь решетку посмотрела на Корнелиса таким взглядом, какой почувствуешь, даже не видя, и сказала:

– Ну, что ж, он взошел!

– Взошел? Как? Кто? – пролепетал Корнелис, не смея поверить, что Роза по собственному почину сокращает срок его испытания.

– Тюльпан, – обронила Роза.

– Как? – вскричал узник. – Значит, вы разрешаете?..

– Ну да, – тоном нежной матери, позволяющей дитятке схватить игрушку, подтвердила она.

– Ах! Роза! – и Корнелис протянул губы, надеясь сквозь решетку коснуться щеки, ручки, лба, короче, хоть чего-нибудь.

Это ему удалось, притом даже лучше, чем мечталось: он коснулся приоткрытых уст.

Роза тихонько вскрикнула.

Корнелис почувствовал, как ее напугал этот внезапный поцелуй, и смекнул, что надо поскорее продолжить разговор:

– А всход прямой? – спросил он.

– Прямой, как фрисландское веретено.

– И уже большой?

– Не меньше двух дюймов.

– О Роза, вы только не забывайте заботиться о нем, тогда увидите, как быстро он будет расти.

– Вряд ли я смогу ухаживать за ним еще лучше, – вздохнула девушка. – Я ведь только о нем и думаю.

– Только о нем, Роза? Берегитесь, этак и я в свой черед начну ревновать.

– Вот еще! Вы прекрасно знаете, что думать о нем для меня значит думать о вас. Я не спускаю с него глаз. Он виден с моей постели, тюльпан – это первое, что я вижу, просыпаясь, и он же – последнее, на что я смотрю, засыпая. А днем я сажусь возле него с рукоделием. С тех пор, как он там, я больше не выхожу из своей комнаты.

– Вы правы, Роза, ведь, как вам известно, это ваше приданое.

– Да, и я благодаря ему смогу выйти замуж за молодого человека двадцати шести-двадцати восьми лет, которого полюблю.

– Замолчите! Вот злюка!

Тут Корнелису удалось схватить и нежно сжать пальцы девушки, отчего если и не сменилась тема беседы, то по крайней мере она прервалась. В тот вечер наш герой почувствовал себя счастливейшим из смертных. Роза не отняла своей руки, он удерживал ее столько, сколько мог, тем временем в свое удовольствие распространяясь о тюльпане. С этого момента каждый день приносил им что-то новое: тюльпан рос, и росла любовь этих двоих. Настал день, когда цветок развернул свои листья, потом пришло время, когда завязался бутон. Корнелис при этом известии возликовал, вопросы посыпались градом, сменяясь с такой быстротой, что сама эта торопливость говорила об их важности.

– Завязался? – вскричал Корнелис. – Бутон уже формируется?

– Формируется, – повторила Роза.

Корнелис был вынужден схватиться за решетку дверного оконца: его пошатывало от радости.

– Ах! Боже мой! – восклицал он.

Потом, снова обращаясь к Розе, допытывался:

– Бутон правильной формы? А он плотный? Сочный? Зеленый до самой верхушки?

– Он овальный, размером с большой палец, сверху заострен, как игла, а по бокам набухает. Вот-вот раскроется.

В ту ночь Корнелису не спалось. Близился решающий момент, цветок готов раскрыться. Прошло еще два дня, и Роза объявила: приоткрывается!

– Инволюкрум приоткрывается! – воскликнул ван Берле. – Чехольчик раскрылся! Но, Роза, если так, значит, уже можно различить?..

Узник не договорил – дыхание перехватило.

– Да, – отвечала Роза, – да, можно разглядеть полосочку другого цвета, она пока тоненькая, как волосок.

Корнелиса затрясло, он пробормотал, не в силах унять дрожи:

– И какой это цвет?

– Очень темный.

– Коричневый?

– О нет. Темнее.

– Темнее, моя добрая Роза! Темнее! Спасибо! Темный, как черное дерево, темный, как?..

– Как чернила, которыми я вам писала.

Корнелис издал крик безумного ликования.

Потом вдруг примолк и, молитвенно сложив ладони, произнес:

– О, ни один ангел небесный не сравнится с вами, Роза.

– Неужели? – улыбаясь его восторженности, спросила девушка.

– Вы столько трудились, Роза, вы столько сделали для меня! Мой тюльпан расцветет, Роза, и его цветок будет черным! Роза, Роза, вы – самое совершенное из всего, что Бог создал на этой земле!

– После черного тюльпана, разумеется?

– Ах, да замолчите же, уймитесь, злое дитя, имейте сострадание, не портите мне радость! Но скажите, Роза, ведь если тюльпан уже приоткрылся, значит, самое позднее через дня два-три он будет в полном цвету?

– Да, завтра. Или послезавтра.

– Ох, а я-то его не увижу! – простонал Корнелис, отшатываясь от окошка. – Не смогу поцеловать его, это Божье чудо, которому надо поклоняться, как я целую ваши руки, Роза, как я целую ваши волосы и ваши щечки, когда по воле случая мне посчастливится дотянуться до них!

Роза прижалась щекой к решетке – не по воле случая, а по своей собственной, и губы молодого человека жадно прильнули к ней.

– Если хотите, я срежу его для вас, – сказала девушка.

– Ах, нет, нет! Как только цветок раскроется, поставьте его в тень, Роза, и тотчас, немедленно пошлите в Харлем председателю общества садоводов сообщение о том, что большой черный тюльпан расцвел. Знаю, до Харлема далеко, но за деньги вы сможете нанять посланца, охотник найдется. У вас есть деньги, Роза?

– Триста флоринов.

– О, если у вас есть триста флоринов, вам не нужен посыльный. Вы, Роза, вы сами должны отправиться в Харлем.

– Но ведь цветок за это время…

– Цветок вы возьмете с собой! Вы же понимаете, что его ни на мгновение нельзя оставлять без присмотра.

– Но тогда я, не расставаясь с ним, расстанусь с вами, господин Корнелис, – печально напомнила Роза.

– Ах, моя нежная, моя дорогая Роза, ведь правда! Боже мой, до чего люди злы! Что я им сделал? Зачем они лишили меня свободы? Вы правы, Роза, я не смогу жить без вас. Ну так и быть: пошлете кого-нибудь в Харлем, вот и все. Черный тюльпан – такое редкое чудо, что председателю не грех побеспокоиться и самому приехать за ним в Левештейн.

Но тут он вдруг осекся и дрогнувшим голосом пробормотал:

– Роза, Роза, а что, если он не будет черным?

– Да не волнуйтесь так! Уже завтра вы будете знать, какой он. Или послезавтра вечером.

– Ждать до вечера? Роза, нет!.. Я умру от нетерпения. Разве мы не могли бы договориться, измыслить какой-нибудь условный знак?

– Я сделаю лучше.

– Что вы задумали?

– Если он расцветет ночью, я приду, сама прибегу сказать вам. А если это случится днем, пройду мимо вашей камеры и подсуну под дверь записку или в окошко подброшу между первым и вторым обходом отца.

– О Роза, какая чудесная мысль! Узнать такую новость без промедления и получить весточку от вас – это, можно сказать, двойное счастье.

– А вот уже и десять часов, – вздохнула девушка. – Пора прощаться.

– Да, да! – подхватил наш герой, – Идите, Роза, ступайте!

Роза ушла, почти опечаленная.

Ведь Корнелис чуть ли не прогнал ее.

Правда, он сделал это для того, чтобы она бдила над черным тюльпаном.

XXII. Он расцвел

Для Корнелиса ночь проходила приятно и вместе с тем беспокойно. Ему поминутно чудилось, будто нежный голос Розы окликает его, он вздрагивал и просыпался, подбегал к двери, прижимался лицом к решетке, но за окошком никого не было, в коридоре ни души.

Роза, без сомнения, тоже не спала, но насколько счастливее была ее бессонница! Ведь она бодрствовала над тюльпаном, перед ее глазами был благородный цветок, это чудо из чудес, не только еще неведомое миру, но слывущее недостижимым.

Что скажет свет, когда узнает, что черный тюльпан найден, он существует и создал его заключенный ван Берле?

Заключенный, да, ибо Корнелис послал бы весьма далеко любого, кто предложил бы ему свободу в обмен на его тюльпан!

Утро не принесло новостей. Тюльпан еще не расцвел.

День миновал так же, как ночь.

Настал вечер, и вместе с темнотой явилась Роза, веселая, легкая, словно птичка.

– Ну? Что? – спросил Корнелис.

– Да что ж, все идет как нельзя лучше. Этой ночью ваш тюльпан наверняка расцветет!

– И цветок будет черным?

– Как смоль.

– Без единого пятнышка? Никаких вкраплений другого цвета?

– Да.

– Благодарение небесам! Роза, я всю ночь мечтал, прежде всего о вас…

Девушка состроила недоверчивую гримаску.

– А еще о том, как нам надлежит действовать.

– И как же?

– Вот что я решил. Как только тюльпан раскроется и можно будет убедиться, что он черный, абсолютно черный, вам необходимо подыскать посланца.

– Если затруднение только в этом, я посланца уже нашла.

– А он надежен?

– Я за него отвечаю. Это один из моих поклонников.

– Надеюсь, не Якоб?

– Будьте покойны, не он. Это один лодочник из Левештейна, бойкий малый лет двадцати пяти-двадцати шести.

– О, черт!

– Не тревожьтесь, – рассмеялась Роза. – Он еще не вошел в нужный возраст. Вы же мне назначили жениха между двадцатью шестью и двадцатью восемью.

– Итак, вы считаете, что на этого парня можно положиться?

– Не меньше, чем на меня. Если я прикажу, он бросится со своей лодки хоть в Вааль, хоть в Маас – выбор за мной.

– Что ж, Роза, за десять часов этот парень доберется до Харлема. Вы принесете мне бумагу и карандаш, а того лучше перо и чернила, я напишу или вы сами напишете, иначе, чего доброго, подумают, что за этим кроется заговор, ведь меня, бедного узника, не только ваш отец может заподозрить… Итак, вы напишете председателю общества садоводов, и я уверен: он явится сюда.

– А если он прибудет слишком поздно?

– Предположим, он задержится на день или даже на два… но нет, это немыслимо, такой любитель тюльпанов, как он, не станет медлить ни часа, ни минуты, ни секунды! Он тотчас пустится в дорогу, спеша увидеть восьмое чудо света. Но, как я сказал, даже задержись он на денек-другой, он еще застанет тюльпан во всем его блеске. Как только председатель увидит тюльпан, он составит акт, и дело будет сделано. Вы получите копию акта, она будет храниться у вас, Роза, а тюльпан вы вручите ему. Ах, если бы мы могли сами отвезти его, Роза! Тогда из моих рук он перешел бы только в ваши… Но это несбыточные мечты, зачем им предаваться? – вздохнул Корнелис. – Чужие глаза будут смотреть, как он отцветает. О, не забудьте, Роза: никому не показывайте тюльпана, пока его не увидит председатель. Боже милостивый, это же черный тюльпан! Если кто-нибудь узнает о нем, он его украдет!..

– Ох, оставьте!

– Да разве вы сами не говорили мне, что опасаетесь на сей счет Якоба, вашего обожателя? Если вор может покуситься даже на один флорин, почему не украсть сто тысяч?

– Я буду стеречь его, успокойтесь.

– А если он раскроется, пока вы здесь?

– Такое капризное растение на все способно, – усмехнулась Роза.

– Вдруг вы вернетесь и найдете его распустившимся?

– Ну и что?

– Ах, вспомните же, Роза: как только он раскроется, нельзя терять ни минуты – надо как можно скорее известить председателя.

– Ну да, и вас тоже. Я понимаю.

Она вздохнула, но без горечи, как женщина, начинающая осознавать всю слабость любимого, да уже отчасти и привыкать к ней.

– Что ж, господин ван Берле, пойду сторожить тюльпан. Как только он расцветет, я вам сообщу, и как только вы получите это сообщение, посланец отправится в дорогу.

– Роза, Роза, я, право, не знаю, с каким из чудес земных и небесных мне вас сравнить!

– Сравните меня с черным тюльпаном, господин Корнелис, и я, клянусь, буду весьма польщена. Итак, простимся, господин Корнелис.

– О нет, скажите мне: «До свиданья, мой друг».

– До свиданья, мой друг, – повторила Роза, немного утешившись.

– Скажите: «Мой возлюбленный друг».

– О, мой друг…

– Возлюбленный, Роза, умоляю вас, возлюбленный, не правда ли? Скажите это!

– Возлюбленный, да, возлюбленный, – прошептала девушка, задыхаясь и пьянея от безумного счастья.

– Тогда, Роза, если вы сказали «возлюбленный», прибавьте «счастливый», ибо ни один человек на этой земле никогда не был так счастлив! Мне только одного еще не хватает, Роза.

– Чего же?

– Вашей щечки, вашей свежей, розовой, бархатистой щечки. О Роза, дайте мне ее, и уже не случайно, не невзначай, а по доброй воле, Роза! Ах!

Мольба узника прервалась на этом вздохе: его губы коснулись губ девушки, и никакие случайности и недоразумения здесь были ни при чем так же, как спустя столетие, когда по воле великого Руссо уста Сен-Пре слились с устами Юлии.

Роза убежала. А Корнелис застыл, прильнув лицом к решетке оконца и чувствуя на губах такой нездешний жар, будто их коснулась душа любимой. От счастья и восторга было трудно дышать. Он распахнул окно и долго с переполненным радостью сердцем созерцал лазурь безоблачного неба и луну, посеребрившую своим сиянием две реки, что текли за холмами, сливаясь в одну. Его легкие впивали чистый, благодатный воздух, разум заполнили отрадные мысли, душа трепетала от благоговения перед Создателем и восторженной благодарности.

Бедный больной исцелился, несчастный узник обрел свободу!

Часть ночи Корнелис провел, словно прикованный к дверной решетке, навострив уши, сведя свои пять чувств к одному, вернее, к двум: весь превратился в слух и зрение.

Смотрел он на небо, а вслушивался в звуки земли.

Потом, устремив взгляд в глубь темного коридора, говорил себе:

– Там Роза, она тоже, подобно мне, бодрствует, как я, ждет с минуты на минуту… Там, перед ее глазами, таинственный цветок, он живой, он приоткрыл свои лепестки, он расцветает, быть может, в этот самый миг Роза своими тонкими, теплыми пальчиками гладит стебель тюльпана. Касайся его бережней, Роза! А может, она сейчас трогает губами его раскрывшийся венчик. Осторожнее, Роза, у тебя такие горячие губы! Может быть, в это мгновение оба моих обожаемых существа ласкают друг друга под взглядом Творца…

Тут в южной части небосклона вспыхнула звезда, она пересекла все пространство небес от горизонта до крепости и упала, погаснув над Левештейном.

Корнелис вздрогнул.

– Ах, – прошептал он, – это Бог посылает душу моему цветку!

Догадка, казалось, была верной: почти тотчас узник услышал в коридоре шаги, легкие, словно у сильфиды, шелест платья, похожий на шорох ангельских крыльев, и такой родной голос окликнул его:

– Корнелис, мой друг, мой возлюбленный, мой счастливый друг, скорее!

Один прыжок – и он уже прильнул к оконному переплету. Снова его губы встретились с шепчущими что-то устами Розы, и тут он расслышал! Она, целуя его, бормотала:

– Расцвел! Он черный! Вот он!

– Как это «вот он»? – закричал Корнелис, прерывая лобзание.

– Да, ведь стоило пойти на маленький риск, чтобы принести большую радость. Вот, смотрите.

И она, одной рукой подняв до уровня окошка маленький потайной фонарь, который только что зажгла, другой поднесла волшебный цветок к решетке.

У Корнелиса вырвался крик, ему почудилось, что он теряет сознание.

– О! – забормотал он. – Боже, Боже мой! Вот оно, небесное воздаяние за мою невиновность, за мою неволю! Благодарю тебя, Создатель, эти два цветка у окна моей тюрьмы – твой дар!

– Поцелуйте его так же, как только что сделала я, – сказала Роза.

Корнелис задержал дыхание и чуть заметно коснулся губами цветочного лепестка. Никогда еще поцелуй женских уст, будь то даже уста Розы, не проникал в его сердце так глубоко, как это прикосновение.

Тюльпан был прекрасен, блистателен, роскошен, его стебель достигал более восемнадцати дюймов, он тянулся вверх из розетки четырех зеленых, гладких, прямых, словно острие копья, листьев, цветок же был абсолютно черным и блестел, будто выточенный из черного янтаря.

– Роза, – прохрипел Корнелис, почти запыхаясь, – Роза, больше нельзя терять ни минуты! Надо писать письмо.

– Оно уже написано, мой возлюбленный Корнелис, – сказала девушка.

– Правда?

– Пока тюльпан расцветал, я писала, так как не хотела, чтобы хоть одно мгновение было упущено. Вот письмо, и скажите мне, так ли оно написано.

Корнелис взял листок и стал читать, заметив мимоходом, что с тех пор как он получил от Розы маленькую записочку, его ученица добилась новых успехов в почерке и стиле:

«Господин председатель!

Черный тюльпан готов распуститься, возможно, минут через десять. Как только он расцветет, я снаряжу к вам посланца, чтобы просить вас собственной персоной посетить крепость Левештейн. Я дочь тюремщика Грифиуса, почти такая же пленница, как узники моего отца. Вот почему я не могу сама доставить вам это чудо и вынуждена умолять вас приехать лично.

Я хочу, чтобы его назвали «Rosa Barlænsis».

Он только что раскрылся, и он совершенно черный…

Приезжайте, господин председатель, приезжайте!

Имею честь быть вашей покорной слугой.

Роза Грифиус».

– Хорошо, дорогая Роза, отлично. Письмо составлено чудесно. Я бы не сумел написать это с такой простотой. На съезде цветоводов вы дадите все пояснения, каких от вас потребуют. Пусть узнают, как создавался тюльпан, скольких забот, бессонных ночей, страхов он нам стоил. Но сейчас, Роза, не теряйте ни одного мгновения. Посланец! Нужен посланец!

– Как зовут председателя?

– Дайте письмо, я напишу адрес. О, это персона весьма известная: господин ван Херисен, бургомистр Харлема… Ну же, Роза, давайте его сюда.

И Корнелис дрожащей рукой вывел на листке:

«Господину Петерсу ван Херисену, бургомистру и председателю Общества цветоводов Харлема».

– А теперь идите, Роза, не мешкайте, и положимся на милость Божию, которая до сей поры так хранила нас.