Текст книги "Библиотека мировой литературы для детей, том 42"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 47 страниц)

На следующий день, в восемь часов утра, лакей Дезэссара явился к д’Артаньяну и вручил ему мешок с золотом, в котором было семь тысяч ливров.

Это была цена алмаза королевы.

XVIII
Семейное дело

Атос нашел подходящее название: семейное дело. Семейное дело не подлежало ведению кардинала; семейное дело никого не касалось; семейным делом можно было заниматься на виду у всех.

Итак, Атос нашел название: семейное дело.

Арамис нашел способ: послать слуг.

Портос нашел средство: продать алмаз.

Один д’Артаньян, обычно самый изобретательный из всех четверых, ничего не придумал, но, сказать по правде, уже одно имя миледи парализовало все его мысли.

Ах нет, мы ошиблись: он нашел покупателя алмаза.

За завтраком у г-на де Тревиля царило самое непринужденное веселье.

Д’Артаньян явился уже в новой форме: он был приблизительно одного роста с Арамисом, а так как Арамис – которому, как помнят читатели, издатель щедро заплатил за купленную у него поэму – сразу заказал себе все в двойном количестве, то он и уступил своему другу один комплект полного обмундирования.

Д’Артаньян был бы наверху блаженства, если бы не миледи, которая, как черная туча на горизонте, маячила перед его мысленным взором.

После этого завтрака друзья условились собраться вечером у Атоса и там окончить задуманное дело.

Д’Артаньян весь день разгуливал по улицам лагеря, щеголяя своей мушкетерской формой.

Вечером, в назначенный час, четыре друга встретились; оставалось решить только три вещи: что написать брату миледи, что написать ловкой особе в Туре и кому из слуг поручить доставить письма.

Каждый предлагал своего: Атос отмечал скромность Гримо, который говорил только тогда, когда его господин разрешал ему открыть рот; Портос превозносил силу Мушкетона, который был такого мощного сложения, что легко мог поколотить четырех человек обыкновенного роста; Арамис, доверявший ловкости Базена, рассыпался в пышных похвалах своему кандидату; а д’Артаньян, всецело полагавшийся на храбрость Планше, выставлял на вид его поведение в щекотливом булонском деле.

Эти четыре добродетели долго оспаривали друг у друга первенство, и по этому случаю были произнесены блестящие речи, которых мы не приводим из опасения, чтобы они не показались чересчур длинными.

– К несчастью, – заметил Атос, – надо бы, чтобы наш посланец сочетал в себе все четыре качества.

– Но где найти такого слугу?

– Такого не сыскать, – согласился Атос, – я сам знаю. А потому возьмите Гримо.

– Нет, Мушкетона.

– Лучше Базена.

– А по-моему, Планше. Он отважен и ловок; вот уже два качества из четырех.

– Господа, – заговорил Арамис, – главное, что нам нужно знать, – это вовсе не то, кто из наших четырех слуг всего скромнее, сильнее, изворотливее и храбрее; главное – кто из них больше любит деньги.

– Весьма мудрое замечание, – сказал Атос, – надо рассчитывать на пороки людей, а не на их добродетели. Господин аббат, вы великий нравоучитель!

– Разумеется, это главное, – продолжал Арамис. – Нам нужны надежные исполнители наших поручений не только для того, чтобы добиться успеха, но также и для того, чтобы не потерпеть неудачи. Ведь в случае неудачи ответит своей головой не слуга…

– Говорите тише, Арамис! – остановил его Атос.

– Вы правы… Не слуга, а господин и даже господа! Так ли нам преданны наши слуги, чтобы ради нас подвергать опасности свою жизнь? Нет.

– Честное слово, я почти ручаюсь за Планше, – возразил д’Артаньян.

– Так вот, милый друг, прибавьте к его бескорыстной преданности изрядное количество денег, что даст ему некоторый достаток, и тогда вы можете ручаться за него вдвойне.

– И все-таки вас обманут, – сказал Атос, который был оптимистом, когда дело шло о вещах, и пессимистом, когда речь шла о людях. – Они пообещают все, чтобы получить деньги, а в дороге страх помешает им действовать. Как только их поймают – им пригрозят, а под угрозой они во всем сознаются. Ведь мы не дети, черт возьми! Чтобы попасть в Англию, – Атос понизил голос, – надо проехать всю Францию, которая кишит шпионами и ставленниками кардинала. Чтобы сесть на корабль, надо иметь пропуск. А чтобы найти дорогу в Лондон, надо уметь говорить по-английски. По-моему, дело это очень трудное.

– Да вовсе нет! – возразил д’Артаньян, которому очень хотелось, чтобы их замысел был приведен в исполнение. – По-моему, оно, напротив, очень легкое. Ну, разумеется, если расписать лорду Винтеру всякие ужасы, все гнусности кардинала…

– Потише! – предостерег Атос.

– …все интриги и государственные тайны, – продолжал вполголоса д’Артаньян, последовав совету Атоса, – разумеется, всех нас колесуют живьем. Но, бога ради, не забывайте, Атос, что мы ему напишем, как вы сами сказали, о семейном деле, мы ему напишем единственно для того, чтобы по приезде миледи в Лондон он лишил ее возможности вредить нам. Я напишу ему письмо примерно такого содержания…

– Послушаем, – сказал Арамис, заранее придавая своему лицу критическое выражение.

– «Милостивый государь и любезный друг…»

– Ну да, писать «любезный друг» англичанину! – перебил его Атос. – Нечего сказать, хорошее начало! Браво, д’Артаньян! За одно это обращение вас четвертуют!

– Ну хорошо, допустим, вы правы. Я напишу просто: «Милостивый государь».

– Вы можете даже написать «милорд», – заметил Атос, который всегда считал нужным соблюдать принятые формы вежливости.

– «Милорд, помните ли вы небольшой пустырь за Люксембургом?»

– Отлично! Теперь еще и Люксембург! Решат, что это намек на королеву-мать. Вот так ловко придумано! – усмехнулся Атос.

– Ну хорошо, напишем просто: «Милорд, помните ли вы тот небольшой пустырь, где вам сохранили жизнь?..»

– Милый д’Артаньян, вы всегда будете прескверным сочинителем, – сказал Атос. – «Где вам сохранили жизнь»! Фи! Это недостойно! О подобных услугах человеку порядочному не напоминают. Попрекнуть благодеянием – значит оскорбить.

– Ах, друг мой, вы невыносимы! – заявил д'Артаньян. – Если надо писать под вашей цензурой, я решительно отказываюсь.

– И хорошо сделаете. Орудуйте мушкетом и шпагой, мой милый, в этих двух занятиях вы проявляете большее искусство, а перо предоставьте господину аббату, это по его части.

– И в самом деле, предоставьте перо Арамису, – поддакнул Портос, – ведь он даже пишет латинские диссертации.

– Ну хорошо, согласен! – сдался д’Артаньян. – Составьте нам эту записку, Арамис. Но заклинаю вас святейшим отцом нашим – папой, выражайтесь осторожно! Я тоже буду выискивать у вас неудачные обороты, предупреждаю вас.

– Охотно соглашаюсь, – ответил Арамис с простодушной самоуверенностью, свойственной поэтам, – но познакомьте меня со всеми обстоятельствами. Мне, правда, не раз приходилось слышать, что невестка милорда – большая мошенница, и я сам в этом убедился, подслушав ее разговор с кардиналом…

– Да потише, черт возьми! – перебил Атос.

– …но подробности мне неизвестны, – договорил Арамис.

– И мне тоже, – объявил Портос.

Д’Артаньян и Атос некоторое время молча смотрели друг на друга.

Наконец Атос, собравшись с мыслями и побледнев немного более обыкновенного, кивком головы выразил согласие, и д’Артаньян понял, что ему разрешается ответить.

– Так вот о чем нужно написать, – начал он. – «Милорд, ваша невестка – преступница, она пыталась подослать к вам убийц, чтобы унаследовать ваше состояние. Но она не имела права выйти замуж за вашего брата, так как была уже замужем во Франции и…»

Д’Артаньян запнулся, точно подыскивая подходящие слова, и взглянул на Атоса.

– «…и муж выгнал ее», – вставил Атос.

– «…оттого, что она заклеймена», – продолжал д’Артаньян.

– Да не может быть! – вскричал Портос. – Она пыталась подослать убийц к своему деверю?

– Да.

– Она была уже замужем? – переспросил Арамис.

– Да.

– И муж обнаружил, что на плече у нее клеймо в виде лилии? – спросил Портос.

– Да.

Эти три «да» были произнесены Атосом, и каждое последующее звучало мрачнее предыдущего.

– А кто видел у нее это клеймо? – осведомился Арамис.

– Д’Артаньян и я… или, вернее, соблюдая хронологический порядок, я и д’Артаньян, – ответил Атос.

– А муж этого ужасного создания жив еще? – спросил Арамис.

– Он еще жив.

– Вы в этом уверены?

– Да, уверен.

На миг воцарилось напряженное молчание, во время которого каждый из друзей находился под тем впечатлением, какое произвело на него все сказанное.

– На этот раз, – заговорил первым Атос, – д’Артаньян дал нам прекрасный набросок, именно со всего этого и следует начать наше письмо.

– Черт возьми, вы правы, Атос! – сказал Арамис. – Сочинить такое письмо – задача очень щекотливая. Сам господин канцлер затруднился бы составить столь многозначительное послание, хотя господин канцлер очень мило сочиняет протоколы. Ну ничего! Помолчите, я буду писать.

Арамис взял перо, немного подумал, написал изящным женским почерком девять-десять строк, а затем негромко и медленно, словно взвешивая каждое слово, прочел следующее:

Милорд!

Человек, пишущий вам эти несколько строк, имел честь скрестить с вами шпаги на небольшом пустыре на улице Ада. Так как вы после того много раз изволили называть себя другом этого человека, то и он считает долгом доказать свою дружбу добрым советом. Дважды вы чуть было не сделались жертвой вашей близкой родственницы, которую вы считаете своей наследницей, так как вам неизвестно, что она вступила в брак в Англии, будучи уже замужем во Франции. Но в третий раз, то есть теперь, вы можете погибнуть. Ваша родственница этой ночью выехала из Ла-Рошели в Англию. Следите за ее прибытием, ибо она лелеет чудовищные замыслы. Если вы пожелаете непременно узнать, на что она способна, прочтите ее прошлое на ее левом плече.

– Вот это превосходно! – одобрил Атос. – Вы пишете, как государственный секретарь, милый Арамис. Теперь лорд Винтер учредит строгий надзор, если только он получит это предостережение, и если бы даже оно попало в руки его высокопреосвященства, то не повредило бы нам. Но слуга, которого мы пошлем, может побывать не дальше Шательро, а потом уверять нас, что съездил в Лондон. Поэтому дадим ему вместе с письмом только половину денег, пообещав отдать другую половину, когда он привезет ответ… У вас при себе алмаз? – обратился Атос к д'Артаньяну.

– У меня при себе нечто лучшее – у меня деньги.

И д’Артаньян бросил мешок на стол.

При звоне золота Арамис поднял глаза, Портос вздрогнул, Атос же остался невозмутимым.

– Сколько в этом мешочке? – спросил он.

– Семь тысяч ливров луидорами по двенадцати франков.

– Семь тысяч ливров! – вскричал Портос. – Этот дрянной алмазик стоит семь тысяч ливров?

– По-видимому, – сказал Атос, – раз они на столе. Я не склонен предполагать, что наш друг д’Артаньян прибавил к ним свои деньги.

– Но, обсуждая все, мы не думаем о королеве, господа, – вернулся к своей мысли д’Артаньян. – Позаботимся немного о здоровье милого ее сердцу Бекингэма. Это самое малое, что мы обязаны для нее предпринять.

– Совершенно справедливо, – согласился Атос. – Но это по части Арамиса.

– А что от меня требуется? – краснея, отозвался Арамис.

– Самая простая вещь: составить письмо той ловкой особе, что живет в Туре.

Арамис снова взялся за перо, опять немного подумал и написал следующие строки, которые он тотчас представил на одобрение своих друзей:

Милая кузина!..

– А, эта ловкая особа – ваша родственница! – ввернул Атос.

– Двоюродная сестра, – сказал Арамис.

– Что ж, пусть будет двоюродная сестра!

Арамис продолжал:

Милая кузина!

Его высокопреосвященство господин кардинал, да хранит его господь для блага Франции и на посрамление врагов королевства, уже почти покончил с мятежными еретиками Ла-Рошели. Английский флот, идущий к ним на помощь, вероятно, не сможет даже близко подойти к крепости. Осмелюсь высказать уверенность, что какое-нибудь важное событие помешает господину Бекингэму отбыть из Англии. Его высокопреосвященство – самый прославленный государственный деятель прошлого, настоящего и, вероятно, будущего. Он затмил бы солнце, если бы оно ему мешало. Сообщите эти радостные новости вашей сестре, милая кузина. Мне приснилось, что этот проклятый англичанин умер. Не могу припомнить, то ли от удара кинжалом, то ли от яда – одно могу сказать с уверенностью: мне приснилось, что он умер, а вы знаете, мои сны никогда меня не обманывают. Будьте же уверены, что вы скоро меня увидите.

– Превосходно! – воскликнул Атос. – Вы – король поэтов, милый Арамис! Вы говорите, как Апокалипсис[117]117
  Апокалипсис – «Откровение апостола Иоанна Богослова», одна из книг Нового завета, в которой излагаются в форме фантастических видений будущие судьбы мира и человечества.


[Закрыть], и изрекаете истину, как Евангелие. Теперь остается только надписать на этом письме адрес.

– Это очень легко, – сказал Арамис.

Он кокетливо сложил письмо и надписал:

Девице Мишон, белошвейке в Туре.

Три друга, смеясь, переглянулись: их уловка не удалась.

– Теперь вы понимаете, господа, – заговорил Арамис, – что только Базен может доставить это письмо в Тур: моя кузина знает только Базена и доверяет ему одному; всякий другой слуга провалит дело. К тому же Базен учен и честолюбив: Базен знает историю, господа, он знает, что Сикст Пятый, прежде чем сделаться папой, был свинопасом. А так как Базен намерен в одно время со мной принять духовное звание, то он не теряет надежды тоже сделаться папой или по меньшей мере кардиналом. Вы понимаете, что человек, который так высоко метит, не даст схватить себя; а уж если его поймают, скорее примет мучения, но ни в чем не сознается.

– Хорошо, хорошо, – согласился д’Артаньян, – я охотно уступаю вам Базена, но уступите мне Планше. Миледи однажды приказала вздуть его и выгнать из своего дома, а у Планше хорошая память, и, ручаюсь вам, если ему представится возможность отомстить, он скорее погибнет, чем откажется от этого удовольствия. Если дела в Туре касаются вас, Арамис, то дела в Лондоне касаются лично меня. А потому я прошу выбрать Планше, который к тому же побывал со мною в Лондоне и умеет совершенно правильно сказать: «London, sir, if you please»[118]118
  Будьте любезны, сэр, указать мне дорогу в Лондон (англ.).


[Закрыть], «My master lord d’Artagnan»[119]119
  Мой господин лорд д'Артаньян (англ.).


[Закрыть]. Будьте покойны, с такими познаниями он отлично найдет дорогу туда и обратно.

– В таком случае дадим Планше семьсот ливров при отъезде и семьсот ливров по его возвращении, а Базену – триста ливров, когда он будет уезжать, и триста ливров, когда вернется, – предложил Атос. – Это убавит наше богатство до пяти тысяч ливров. Каждый из нас возьмет себе тысячу ливров и употребит ее как ему вздумается, а оставшуюся тысячу мы отложим про запас, на случай непредвиденных расходов или для общих надобностей, поручив хранить ее аббату. Согласны вы на это?

– Любезный Атос, – сказал Арамис, – вы рассуждаете, как Нестор[120]120
  Нестор – один из героев «Илиады», пилосский царь, умудренный годами старец.


[Закрыть], который был, как всем известно, величайшим греческим мудрецом.

– Итак, решено: поедут Планше и Базен, – заключил Атос. – В сущности говоря, я рад оставить при себе Гримо: он привык к моему обращению, и я дорожу им. Вчерашний день, должно быть, уже изрядно измотал его, а это путешествие его бы доконало.

Друзья позвали Планше и дали ему необходимые указания; он уже был предупрежден д'Артаньяном, который прежде всего возвестил ему славу, затем посулил деньги и уж потом только упомянул об опасности.

– Я повезу письмо за отворотом рукава, – сказал Планше, – и проглочу его, если меня схватят.

– Но тогда ты не сможешь выполнить поручение, – возразил д’Артаньян.

– Дайте мне сегодня вечером копию письма, и завтра я буду знать его наизусть.

Д’Артаньян посмотрел на своих друзей, словно желая сказать: «Ну что? Правду я вам говорил?»

– Знай, – продолжал он, обращаясь к Планше, – тебе дается восемь дней на то, чтобы добраться к лорду Винтеру, и восемь дней на обратный путь, итого шестнадцать дней. Если на шестнадцатый день после твоего отъезда, в восемь часов вечера, ты не приедешь, то не получишь остальных денег, даже если бы ты явился в пять минут девятого.

– В таком случае, купите мне, сударь, часы, – попросил Планше.

– Возьми вот эти, – сказал Атос, со свойственной ему беспечной щедростью отдавая Планше свои часы, – и будь молодцом. Помни: если ты разоткровенничаешься, если ты проболтаешься или прошатаешься где-нибудь, ты погубишь своего господина, который так уверен в твоей преданности, что поручился нам за тебя. И помни еще: если по твоей вине случится какое– нибудь несчастье с д’Артаньяном, я всюду найду тебя, чтобы распороть тебе живот!

– Эх, сударь! – произнес Планше, обиженный подозрением и к тому же испуганный невозмутимым видом мушкетера.

– А я, – сказал Портос, свирепо вращая глазами, – сдеру с тебя живого шкуру!

– Ах, сударь!

– А я, – сказал Арамис своим кротким, мелодичным голосом, – сожгу тебя на медленном огне по способу дикарей, запомни это!

– Ох, сударь!

И Планше заплакал; мы не сумеем сказать, было ли то от страха, внушенного ему этими угрозами, или от умиления при виде столь тесной дружбы четырех друзей.

Д’Артаньян пожал ему руку и обнял его.

– Видишь ли, Планше, – сказал он ему, – эти господа говорят тебе все это из чувства привязанности ко мне, но, в сущности, они тебя любят.

– Ах, сударь, или я исполню поручение, или меня изрежут на куски! – вскричал Планше. – Но даже если изрежут, то, будьте уверены, ни один кусочек ничего не выдаст.

Было решено, что Планше отправится в путь на следующий день в восемь часов утра, чтобы за ночь он успел выучить письмо наизусть. Он выгадал на этом деле ровно двенадцать часов, так как должен был вернуться на шестнадцатый день в восемь вечера.

Утром, когда он садился на коня, д’Артаньян, питавший в глубине сердца слабость к герцогу Бекингэму, отвел Планше в сторону.

– Слушай, – сказал он ему, – когда ты вручишь письмо лорду Винтеру и он прочтет его, скажи ему еще: «Оберегайте его светлость лорда Бекингэма: его хотят убить». Но, видишь ли, Планше, это настолько важно и настолько серьезно, что я не признался в том, что доверяю тебе эту тайну, даже моим друзьям и не написал бы этого в письме, даже^/ если бы меня пообещали произвести в капитаны.

– Будьте спокойны, сударь, вы увидите, что на меня можно во всем положиться.

Сев на превосходного коня, которого он должен был оставить в двадцати лье от лагеря, чтобы ехать дальше на почтовых, Планше поскакал галопом; и, хотя сердце у него слегка щемило при воспоминании о трех обещаниях мушкетеров, он все– таки был в отличном расположении духа.

Базен уехал на следующее утро в Тур; ему дано было восемь дней на то, чтобы исполнить возложенное на него поручение.

Все то время, пока их посланцы отсутствовали, четыре друга, разумеется, более чем когда-либо были настороже и держали ухо востро.

Они целые дни прислушивались, о чем говорится кругом, следили за действиями кардинала и разнюхивали, не прибыл ли к Ришелье какой-нибудь гонец. Не раз их охватывал трепет, когда их неожиданно вызывали для несения служебных обязанностей. К тому же им приходилось оберегать и собственную безопасность: миледи была привидением, которое, раз явившись человеку, не давало ему больше спать спокойно.

Утром восьмого дня Базен, бодрый, как всегда, и, по своему обыкновению, улыбающийся, вошел в кабачок «Нечестивец» в то время, когда четверо друзей завтракали там, и сказал, как было условлено:

– Господин Арамис, вот ответ вашей кузины.

Друзья радостно переглянулись: половина дела была сделана; правда, эта половина была более легкая и требовала меньше времени.

Арамис, невольно покраснев, взял письмо, написанное неуклюжим почерком и с орфографическими ошибками.

– О боже мой! – смеясь, воскликнул он. – Я положительно теряю надежду: бедняжка Мишон никогда не научится писать, как господин де Вуатюр!

– Што это за петная Мишон? – спросил швейцарец, беседовавший с четырьмя друзьями в ту минуту, как пришло письмо.

– Ах, боже мой, да почти ничто! – ответил Арамис. – Очаровательная юная белошвейка, я ее очень любил и попросил написать мне на память несколько строк.

– Шёрт фосьми, если она такая польшая тама, как ее пуквы, вы счастлифец, тофарищ! – сказал швейцарец.

Арамис просмотрел письмо и передал его Атосу.

– Почитайте-ка, что она пишет, Атос, – предложил он.

Атос пробежал глазами это послание и, желая рассеять все подозрения, которые могли бы возникнуть, прочел вслух:

Милый кузен, моя сестра и я очень хорошо отгадываем сны, и мы ужасно боимся их, но про ваш, надеюсь, можно сказать: не верь снам, сны – обман. Прощайте, будьте здоровы и время от времени давайте нам о себе знать.

Аглая Мишон.

– А о каком сне она пишет? – спросил драгун, подошедший во время чтения письма.

– Та, о каком сне? – подхватил швейцарец.

– Ах, боже мой, да очень просто: о сне, который я видел и рассказал ей, – ответил Арамис.

– Та, поше мой, ошень просто рассказать свой сон, но я никокта не фишу сноф.

– Вы очень счастливы, – заметил Атос, вставая из-за стола. – Я был бы рад, если бы мог сказать то же самое.

– Никокта! – повторил швейцарец, в восторге от того, что такой человек, как Атос, хоть в этом ему завидует. – Никокта! Никокта!

Д'Артаньян, увидев, что Атос встал, тоже поднялся, взял его под руку и вышел с ним.

Портос и Арамис остались отвечать на грубоватые шутки драгуна и швейцарца.

А Базен пошел и улегся спать на соломенную подстилку, и так как у него было более живое воображение, чем у швейцарца, то он видел сон, будто Арамис, сделавшись папой, возводит его в сан кардинала.

Однако, как мы уже сказали, своим благополучным возвращением Базен развеял только часть той тревоги, которая не давала покоя четырем друзьям. Дни ожидания тянутся долго, и в особенности чувствовал это д’Артаньян, который готов был побиться об заклад, что в сутках стало теперь сорок восемь часов. Он забывал о вынужденной медлительности путешествия по морю и преувеличивал могущество миледи. Он мысленно наделял эту женщину, казавшуюся ему демоном, такими же сверхъестественными, как и она сама, союзниками; при малейшем шорохе он воображал, что пришли его арестовать и привели обратно Планше для очной ставки с ним и его друзьями. И более того: доверие его к достойному пикардийцу с каждым днем уменьшалось. Его тревога настолько усилилась, что передавалась и Портосу и Арамису. Один только Атос оставался по-прежнему невозмутимым, точно вокруг него не витало ни малейшей опасности и ничто не нарушало обычного порядка вещей.

На шестнадцатый день это волнение с такой силой охватило д’Артаньяна и его друзей, что они не могли оставаться на месте и бродили, точно призраки, по дороге, по которой должен был вернуться Планше.

– Вы, право, не мужчины, а дети, если женщина может внушать вам такой страх! – говорил им Атос. – И что нам, в сущности, угрожает? Попасть в тюрьму? Но нас вызволят оттуда! Ведь вызволили же госпожу Бонасье! Быть обезглавленными? Но каждый день в траншеях мы с самым веселым видом подвергаем себя большей опасности, ибо ядро может раздробить нам ногу, и я убежден, что хирург причинит нам больше страданий, отрезая ногу, чем палач, отрубая голову. Ждите же спокойно: через два часа, через четыре, самое позднее через шесть Планше будет здесь. Он обещал быть, и я очень доверяю обещаниям Планше – он кажется мне славным малым.

– А если он не приедет? – спросил д'Артаньян.

– Ну, если он не приедет, значит, он почему-либо задержался, вот и все. Он мог упасть с лошади, мог свалиться с моста, мог от быстрой езды схватить воспаление легких. Эх, господа, надо принимать во внимание все случайности! Жизнь – это четки, составленные из мелких невзгод, и философ, смеясь, перебирает их. Будьте, подобно мне, философами, господа, садитесь за стол, и давайте выпьем: никогда будущее не представляется в таком розовом свете, как в те мгновения, когда смотришь на него сквозь бокал шамбертена.

– Совершенно справедливо, – ответил д’Артаньян, – но мне надоело каждый раз, когда я раскупориваю новую бутылку, опасаться, не из погреба ли она миледи.

– Вы уж очень разборчивы, – сказал Атос. – Она такая красивая женщина!

– Отмеченная людьми женщина! – неуклюже сострил Пор– тос и, по обыкновению, громко захохотал.

Атос вздрогнул, провел рукой по лбу, точно отирая пот, и поднялся с нервным движением, которое он не в силах был скрыть.

Между тем день прошел. Вечер наступил медленнее, чем обыкновенно, но наконец все-таки наступил, и трактиры наполнились посетителями. Атос, получивший свою долю от продажи алмаза, не выходил из «Нечестивца». В г-не де Бюзиньи, который, кстати сказать, угостил наших друзей великолепным обедом, он нашел вполне достойного партнера. Итак, они, по обыкновению, играли в кости, когда пробило семь часов; слышно было, как прошли мимо патрули, которые направлялись усилить сторожевые посты; в половине восьмого пробили вечернюю зорю.

– Мы пропали! – шепнул д’Артаньян Атосу.

– Вы хотите сказать – пропали наши деньги? – спокойно поправил его Атос, вынимая из кармана четыре пистоля и бросая их на стол. – Ну, господа, – продолжал он, – бьют зорю, пойдемте спать.

И Атос вышел из трактира в сопровождении д’Артаньяна. Позади них шел Арамис под руку с Портосом. Арамис бормотал какие-то стихи, а Портос в отчаянии безжалостно теребил свой ус.

Вдруг из темноты выступила какая-то фигура, очертания которой показались д’Артаньяну знакомыми, и привычный его слуху голос сказал:

– Я принес ваш плащ, сударь: сегодня прохладный вечер.

– Планше! – вскричал д’Артаньян вне себя от радости.

– Планше! – подхватили Портос и Арамис.

– Ну да, Планше, – сказал Атос. – Что же тут удивительного? Он обещал вернуться в восемь часов, и как раз бьет восемь. Браво, Планше, вы человек, умеющий держать слово! И если когда-нибудь вы оставите вашего господина, я возьму вас к себе в услужение.

– О нет, никогда! – возразил Планше. – Никогда я не оставлю господина д’Артаньяна!

В ту же минуту д’Артаньян почувствовал, что Планше сунул ему в руку записку.

Д’Артаньян испытывал большое желание обнять Планше, как он сделал это при его отъезде, но побоялся, как бы такое изъявление чувств по отношению к слуге посреди улицы не показалось странным кому-нибудь из прохожих, а потому сдержал свой порыв.

– Записка у меня, – сообщил он Атосу и остальным друзьям.

– Хорошо, – сказал Атос. – Пойдем домой и прочитаем.

Записка жгла руку д’Артаньяну, он хотел ускорить шаг, но Атос взял его под руку, и юноше поневоле пришлось идти в ногу со своим другом.

Наконец они вошли в палатку и зажгли светильник. Планше встал у входа, чтобы никто не застиг друзей врасплох, а д’Артаньян дрожащей рукой сломал печать и вскрыл долгожданное письмо.

Оно заключало полстроки, написанной чисто британским почерком, и было весьма лаконично:

Thank you, be easy.

Что означало: «Благодарю вас, будьте спокойны».

Атос взял письмо из рук д’Артаньяна, поднес его к светильнику, зажег и держал, пока оно не обратилось в пепел.

Потом он подозвал Планше и сказал ему:

– Теперь, любезный, можешь требовать свои семьсот ливров, но ты не многим рисковал с такой запиской!

– Однако это не помешало мне прибегать к самым разным ухищрениям, чтобы благополучно довезти ее, – ответил Планше.

– Ну-ка расскажи нам о своих приключениях! – предложил д’Артаньян.

– Это долго рассказывать, сударь.

– Ты прав, Планше, – сказал Атос. – К тому же пробили уже зорю, и, если у нас светильник будет гореть дольше, чем у других, это заметят.

– Пусть будет так, ляжем спать, – согласился д’Артаньян. – Спи спокойно, Планше!

– Честное слово, сударь, в первый раз за шестнадцать дней я усну спокойно!

– И я тоже! – произнес д’Артаньян.

– И я тоже! – вскричал Портос.

– И я тоже! – проговорил Арамис.

– Открою вам правду: и я тоже, – признался Атос.