Текст книги "Библиотека мировой литературы для детей, том 42"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 47 страниц)

– После, – ответил д'Артаньян.

– После! А почему не сейчас? Ты думаешь, что я пьян? Запомни хорошенько, друг мой: у меня никогда не бывает такой ясной головы, как за бутылкой вина. Рассказывай же, я весь превратился в слух.

Д’Артаньян рассказал ему случай, происшедший с г-жой Бонасье.

Атос спокойно выслушал его.

– Все это пустяки, – сказал он, когда д’Артаньян кончил, – сущие пустяки.

«Пустяки» – было любимое словечко Атоса.

– Вы все называете пустяками, любезный Атос, – возразил д’Артаньян, – это не убедительно со стороны человека, который никогда не любил.

Угасший взгляд Атоса внезапно загорелся, но то была лишь минутная вспышка, и его глаза снова сделались такими же тусклыми и туманными, как прежде.

– Это правда, – спокойно подтвердил он, – я никогда не любил.

– В таком случае, вы сами видите, жестокосердый, что неправы, обвиняя нас, людей с чувствительным сердцем.

– Чувствительное сердце – разбитое сердце, – сказал Атос.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что любовь – это лотерея, в которой выигравшему достается смерть! Поверьте мне, любезный д’Артаньян, вам очень повезло, что вы проиграли! Проигрывайте всегда– таков мой совет.

– Мне казалось, что она так любит меня!

– Это только казалось вам.

– О нет, она действительно любила меня!

– Дитя! Нет такого мужчины, который не верил бы, подобно вам, что его возлюбленная любит его, и нет такого мужчины, который бы не был обманут своей возлюбленной.

– За исключением вас, Атос: ведь у вас никогда не было возлюбленной.

– Это правда, – сказал Атос после минутной паузы, – у меня никогда не было возлюбленной. Выпьем!

– Но если так, философ, научите меня, поддержите меня – я ищу совета и утешения.

– Утешения? В чем?

– В своем несчастье.

– Ваше несчастье просто смешно, – сказал Атос, пожимая плечами. – Хотел бы я знать, что бы вы сказали, если б я рассказал вам одну любовную историю!

– Случившуюся с вами?

– Или с одним из моих друзей, не все ли равно?

– Расскажите, Атос, расскажите.

– Выпьем, это будет лучше.

– Пейте и рассказывайте.

– Это действительно вполне совместимо, – сказал Атос, выпив свой стакан и снова налив его.

– Я слушаю, – сказал д’Артаньян.

Атос задумался, и, по мере того как его задумчивость углублялась, он бледнел на глазах у д’Артаньяна. Атос был в той стадии опьянения, когда обыкновенный пьяный человек падает и засыпает. Он же словно грезил наяву. В этом сомнамбулизме опьянения было что-то пугающее.

– Вы непременно этого хотите? – спросил он.

– Я очень прошу вас, – ответил д’Артаньян.

– Хорошо, пусть будет по-вашему… Один из моих друзей… один из моих друзей, а не я, запомните хорошенько, – сказал Атос с мрачной улыбкой, – некий граф, родом из той же провинции, что и я, то есть из Берри, знатный, как Дандоло[89]89
  Дандоло – венецианский род, знаменитый в средние века и эпоху Возрождения. Многие его представители были дожами Венеции.


[Закрыть] или Монморанси[90]90
  Монморанси – один из древнейших родов Франции.


[Закрыть], влюбился, когда ему было двадцать пять лет, в шестнадцатилетнюю девушку, прелестную, как сама любовь. Сквозь свойственную ее возрасту наивность просвечивал кипучий ум, неженский ум, ум поэта. Она не просто нравилась – она опьяняла. Жила она в маленьком местечке вместе с братом, священником. Оба были пришельцами в этих краях; никто не знал, откуда они явились, но благодаря ее красоте и благочестию ее брата никому и в голову не приходило расспрашивать их об этом. Впрочем, по слухам, они были хорошего происхождения. Мой друг, владетель тех мест, мог бы легко соблазнить ее или взять силой – он был полным хозяином, да и кто стал бы вступаться за чужих, никому не известных людей! К несчастью, он был честный человек и женился на ней. Глупец, болван, осел!

– Но почему же, если он любил ее? – спросил д’Артаньян.

– Подождите, – сказал Атос. – Он увез ее в свой замок и сделал из нее первую даму во всей провинции. И надо отдать ей справедливость – она отлично справлялась со своей ролью…

– И что же? – спросил д’Артаньян.

– Что же! Однажды во время охоты, на которой графиня была вместе с мужем, – продолжал Атос тихим голосом, но очень быстро, – она упала с лошади и лишилась чувств. Граф бросился к ней на помощь, и так как платье стесняло ее, то он разрезал его кинжалом и нечаянно обнажил плечо. Угадайте, д’Артаньян, что было у нее на плече! – сказал Атос, разражаясь громким смехом.

– Откуда же я могу это знать? – возразил д’Артаньян.

– Цветок лилии, – сказал Атос. – Она была заклеймена!

И Атос залпом проглотил стакан вина, который держал в руке.

– Какой ужас! – вскричал д’Артаньян. – Этого не может быть!

– Это правда, дорогой мой. Ангел оказался демоном. Бедная девушка была воровкой.

– Что же сделал граф?

– Граф был полновластным господином на своей земле и имел право казнить и миловать своих подданных. Он совершенно разорвал платье на графине, связал ей руки за спиной и повесил ее на дереве.

– О боже, Атос! Да ведь это убийство! – вскричал д’Артаньян.

– Да, всего лишь убийство… – сказал Атос, бледный как смерть. – Но что это? Кажется, у меня кончилось вино…

И, схватив последнюю бутылку, Атос поднес горлышко к губам и выпил ее залпом, словно это был обыкновенный стакан. Потом он опустил голову на руки. Д’Артаньян в ужасе стоял перед ним.

– Это навсегда отвратило меня от красивых, поэтических и влюбленных женщин, – сказал Атос, выпрямившись и, видимо, не собираясь заканчивать притчу о графе. – Желаю и вам того же. Выпьем!

– Так она умерла? – пробормотал д’Артаньян.

– Еще бы! – сказал Атос. – Давайте же ваш стакан… Ветчины, бездельник! – крикнул он. – Мы не в состоянии больше пить!

– А ее брат? – робко спросил д’Артаньян.

– Брат? – повторил Атос.

– Да, священник.

– Ах, священник! Я хотел распорядиться, чтобы и его повесили, но он предупредил меня и успел покинуть свой приход.

– И вы так и не узнали, кто был этот негодяй?

– Очевидно, первый возлюбленный красотки и ее соучастник, достойный человек, который и священником прикинулся, должно быть, только для того, чтобы выдать замуж свою любовницу и обеспечить ее судьбу. Надеюсь, что его четвертовали.

– О боже мой, боже! – произнес д’Артаньян, потрясенный страшным рассказом.

– Что же вы не едите ветчины, д’Артаньян? Она восхитительна, – сказал Атос, отрезая кусок и кладя его на тарелку молодого человека. – Какая жалость, что в погребе не было хотя бы четырех таких окороков! Я бы выпил на пятьдесят бутылок больше.

Д’Артаньян не в силах был продолжать этот разговор: он чувствовал, что сходит с ума. Он уронил голову на руки и притворился, будто спит.

– Разучилась пить молодежь, – сказал Атос, глядя на него с сожалением, – а ведь этот еще из лучших!..

XXVIII
Возвращение

Д’Артаньян был потрясен страшным рассказом Атоса, однако многое было еще неясно ему в этом полупризнании. Прежде всего, оно было сделано человеком совершенно пьяным человеку пьяному наполовину; и тем не менее, несмотря на тот туман, который плавает в голове после двух-трех бутылок бургундского, д’Артаньян, проснувшись на следующее утро, помнил каждое слово вчерашней исповеди так отчетливо, словно эти слова, одно за другим, отпечатались в его мозгу. Неясность вселила в него лишь еще более горячее желание приобрести полную уверенность, и он отправился к своему другу с твердым намерением возобновить вчерашний разговор, но Атос уже совершенно пришел в себя, то есть был самым проницательным и самым непроницаемым в мире человеком. Впрочем, обменявшись с ним рукопожатием, мушкетер сам предупредил его мысль.

– Я был вчера сильно пьян, дорогой друг, – начал он. – Я обнаружил это сегодня утром, почувствовав, что язык еле ворочается у меня во рту и пульс все еще учащен. Готов биться об заклад, что я наговорил вам тысячу невероятных вещей!

Сказав это, он посмотрел на приятеля так пристально, что тот смутился.

– Вовсе нет, – возразил д’Артаньян. – Насколько мне помнится, вы не говорили ничего особенного.

– Вот как? Это странно. А мне казалось, что я рассказал вам одну весьма печальную историю.

И он взглянул на молодого человека так, словно хотел проникнуть в самую глубь его сердца.

– Право, – сказал д’Артаньян, – я, должно быть, был еще более пьян, чем вы: я ничего не помню.

Эти слова, однако ж, ничуть не удовлетворили Атоса, и он продолжал:

– Вы, конечно, заметили, любезный друг, что каждый бывает пьян по-своему: одни грустят, другие веселятся. Я, например, когда выпью, делаюсь печален и люблю рассказывать страшные истории, которые когда-то вбила мне в голову моя глупая кормилица. Это мой недостаток, и, признаюсь, важный недостаток. Но, если отбросить его, я умею пить.

Атос говорил это таким естественным тоном, что уверенность д’Артаньяна поколебалась.

– Ах да, и в самом деле! – сказал молодой человек, пытаясь поймать снова ускользавшую от него истину. – То-то мне вспоминается, как сквозь сон, будто мы говорили о повешенных!

– Ага! Вот видите! – воскликнул Атос, бледнея, но силясь улыбнуться. – Так я и знал: повешенные – это мой постоянный кошмар.

– Да, да, – сказал д’Артаньян, – теперь я начинаю припоминать… Речь шла… погодите минутку… речь шла о женщине.

– Так и есть, – отвечал Атос, становясь уже смертельно бледным. – Это моя излюбленная история о белокурой женщине, и, если я рассказываю ее, значит, я мертвецки пьян.

– Верно, – подтвердил д’Артаньян, – история о белокурой женщине, высокого роста, красивой, с голубыми глазами.

– Да, и притом повешенной…

– …своим мужем, знатным господином из числа ваших знакомых, – добавил д’Артаньян, пристально глядя на Атоса.

– Ну вот видите, как легко можно набросить тень на человека, когда сам не знаешь, что говоришь! – сказал Атос, пожимая плечами и как бы сожалея о самом себе. – Решено, д’Артаньян: больше я не буду напиваться, это слишком скверная привычка.

Д’Артаньян ничего не ответил.

– Да, кстати, – сказал Атос, внезапно меняя тему разговора, – благодарю вас за лошадь, которую вы привели мне.

– Понравилась она вам? – спросил д’Артаньян.

– Да, но она не очень вынослива.

– Ошибаетесь. Я проделал на ней десять лье меньше чем за полтора часа, и у нее был после этого такой вид, словно она обскакала вокруг площади Сен-Сюльпис.

– Вот как! В таком случае, я, кажется, буду раскаиваться.

– Раскаиваться?

– Да. Я сбыл ее с рук.

– Каким образом?

– Дело было так. Я проснулся сегодня в шесть часов утра, вы спали как мертвый, а я не знал, чем заняться: я еще не успел прийти в себя после вчерашней пирушки. Итак, я сошел в зал, где увидел одного из наших англичан, который торговал у барышника лошадь, так как вчера его лошадь пала. Я подошел к нему и услыхал, что он предлагает сто пистолей за темно-рыжего мерина. «Знаете что, сударь, – сказал я ему, – у меня тоже есть лошадь для продажи». – «И прекрасная лошадь, – ответил он, – если это та, которую держал вчера на поводу слуга вашего приятеля». – «Как по-вашему, стоит она сто пистолей?» – «Стоит. А вы отдадите мне ее за эту цену?» – «Нет, но она будет ставкой в нашей игре». – «В нашей игре?» – «В кости». Сказано – сделано, и я проиграл лошадь. Зато потом я отыграл седло.

Д’Артаньян скорчил недовольную мину.

– Это вас огорчает? – спросил Атос.

– Откровенно говоря, да, – ответил д’Артаньян. – По этим лошадям нас должны были узнать в день сражения. Это был подарок, знак внимания. Вы напрасно сделали это, Атос.

– Полно, любезный друг! Поставьте себя на мое место, – возразил мушкетер, – я смертельно скучал, и потом, сказать правду, я не люблю английских лошадей. Если все дело только в том, что кто-то должен узнать нас, то, право, довольно будет и седла – оно достаточно заметное. Что до лошади, мы найдем, чем оправдать ее исчезновение. Лошади смертны, в конце концов! Допустим, что моя пала от сана или от коросты.

Д’Артаньян продолжал хмуриться.

– Досадно! – продолжал Атос. – Вы, как видно, очень дорожили этим животным, а ведь я еще не кончил своего рассказа.

– Что же вы проделали еще?

– Когда я проиграл свою лошадь – девять против десяти, каково? – мне пришло в голову поиграть на вашу.

– Я надеюсь, однако, что вы не осуществили этого намерения?

– Напротив, я привел его в исполнение немедленно.

– И что же? – вскричал обеспокоенный д’Артаньян.

– Я сыграл и проиграл ее.

– Мою лошадь?

– Вашу лошадь. Семь против восьми – из-за одного очка… Знаете пословицу?

– Атос, вы сошли с ума, клянусь вам!

– Знаете, милый д’Артаньян, надо было сказать мне это вчера, когда я рассказывал вам свои дурацкие истории, а вовсе не сегодня. Я проиграл ее вместе со всеми принадлежностями упряжи, какие только можно придумать.

– Да ведь это ужасно!

– Погодите, вы еще не все знаете. Я стал бы превосходным игроком, если бы не зарывался, но я зарываюсь так же, как и тогда, когда пью, и вот…

– Но на что же еще вы могли играть? У вас ведь ничего больше не оставалось.

– Неверно, друг мой, неверно: у нас оставался этот алмаз, который сверкает на вашем пальце и который я заметил вчера.

– Этот алмаз! – вскричал д’Артаньян, поспешно ощупывая кольцо.

– И так как у меня были когда-то свои алмазы и я знаю в них толк, то я оценил его в тысячу пистолей.

– Надеюсь, – мрачно сказал д’Артаньян, полумертвый от страха, – что вы ни словом не упомянули о моем алмазе?

– Напротив, любезный друг. Поймите, этот алмаз был теперь нашим единственным источником надежды, я мог отыграть на него нашу упряжь, лошадей и, сверх того, выиграть деньги на дорогу…

– Атос, я трепещу! – вскричал д’Артаньян.

– Итак, я сказал моему партнеру о вашем алмазе. Оказалось, что он тоже обратил на него внимание. В самом деле, мой милый, какого черта! Вы носите на пальце звезду с неба и хотите, чтобы никто ее не заметил! Это невозможно!

– Кончайте, милый друг, кончайте, – сказал д’Артаньян. – Даю слово, ваше хладнокровие убийственно!

– Итак, мы разделили этот алмаз на десять ставок, по сто пистолей каждая.

– Ах, вот что! Вам угодно шутить и испытывать меня? – сказал д’Артаньян, которого гнев уже схватил за волосы, как Минерва[91]91
  Минерва – римская богиня-воительница, отождествлялась с греческой богиней Афиной.


[Закрыть] Ахилла в «Илиаде».

– Нет, я не шучу, черт возьми! Хотел бы я посмотреть, что бы сделали вы на моем месте! Я две недели не видел человеческого лица и совсем одичал, беседуя с бутылками.

– Это еще не причина, чтобы играть на мой алмаз, – возразил д’Артаньян, судорожно сжимая руку.

– Выслушайте же конец. Десять ставок по сто пистолей каждая, за десять ходов, без права на отыгрыш. На тринадцатом ходу я проиграл все. На тринадцатом ударе – число тринадцать всегда было для меня роковым. Как раз тринадцатого июля…

– К черту! – крикнул д’Артаньян, вставая из-за стола. Сегодняшняя история заставила его забыть о вчерашней.

– Терпение, – сказал Атос. – У меня был свой план. Англичанин– чудак. Я видел утром, как он разговаривал с Гримо, и Гримо сообщил мне, что англичанин предложил ему поступить к нему в услужение. И вот я играю с ним на Гримо, на безмолвного Гримо, разделенного на десять ставок.

– Вот это ловко! – сказал д’Артаньян, невольно разражаясь смехом.

– На Гримо, самого Гримо, слышите? И вот благодаря десяти ставкам Гримо, который и весь-то не стоит одного дукатона, я отыграл алмаз. Скажите после этого, что упорство – не добродетель!

– Клянусь честью, это очень забавно! – с облегчением вскричал д’Артаньян, держась за бока от смеха.

– Вы, конечно, понимаете, что, чувствуя себя в ударе, я сейчас же снова начал играть на алмаз.

– Ах, вот что! – сказал д’Артаньян, лицо которого снова омрачилось.

– Я отыграл ваше седло, потом вашу лошадь, потом свое седло, потом свою лошадь, потом опять проиграл. Короче говоря, я снова поймал ваше седло, потом свое. Вот как обстоит дело. Это был великолепный ход, и я остановился на нем.

Д’Артаньян вздохнул так, словно у него свалился с плеч весь трактир.

– Так, значит, алмаз остается в моем распоряжении? – робко спросил он.

– В полном вашем распоряжении, любезный друг, и вдобавок седла наших Буцефалов[92]92
  Буцефал – конь Александра Македонского.


[Закрыть].

– Да на что нам седла без лошадей?

– У меня есть на этот счет одна идея.

– Атос, вы пугаете меня!

– Послушайте, вы, кажется, давно не играли, д’Артаньян?

– И не имею ни малейшей охоты играть.

– Не зарекайтесь. Итак, говорю я, вы давно не играли, и, следовательно, вам должно везти.

– Предположим! Что дальше?

– Дальше? Англичанин со своим спутником еще здесь. Я заметил, что он очень сожалеет о седлах. Вы же, по-видимому, очень дорожите своей лошадью. На вашем месте я поставил бы седло против лошади.

– Но он не согласится играть на одно седло.

– Поставьте оба, черт побери! Я не такой себялюбец, как вы.

– Вы бы пошли на это? – нерешительно сказал д’Артаньян, помимо воли заражаясь его уверенностью.

– Клянусь честью, на один-единственный ход.

– Но, видите ли, потеряв лошадей, мне чрезвычайно важно сохранить хотя бы седла.

– В таком случае поставьте свой алмаз.

– О, это другое дело! Никогда в жизни!

– Черт возьми! – сказал Атос. – Я бы предложил вам поставить Планше, но, так как нечто подобное уже имело место, англичанин, пожалуй, не согласится.

– Знаете что, любезный Атос? – сказал д’Артаньян. – Я решительно предпочитаю ничем не рисковать.

– Жаль, – холодно сказал Атос. – Англичанин набит пистолями. О господи, да решитесь же на один ход! Один ход – это минутное дело.

– А если я проиграю?

– Вы выиграете.

– Ну, а если проиграю?

– Что ж, отдадите седла.

– Ну, куда ни шло – один ход! – сказал д’Артаньян.

Атос отправился на поиски англичанина и нашел его в конюшне: тот с вожделением разглядывал седла. Случай был удобный. Атос предложил свои условия: два седла против одной лошади или ста пистолей – на выбор. Англичанин быстро подсчитал: два седла стоили вместе триста пистолей. Он охотно согласился.

Д’Артаньян, дрожа, бросил кости – выпало три очка; его бледность испугала Атоса, и он ограничился тем, что сказал:

– Неважный ход, приятель… Вы, сударь, получите лошадей с полной сбруей.

Торжествующий англичанин даже не потрудился смешать кости; его уверенность в победе была так велика, что он бросил их на стол не глядя. Д’Артаньян отвернулся, чтобы скрыть досаду.

– Вот так штука, – как всегда спокойно, проговорил Атос. – Какой необыкновенный ход! Я видел его всего четыре раза за всю мою жизнь: два очка!

Англичанин обернулся и онемел от изумления; д’Артаньян обернулся и онемел от радости.

– Да, – продолжал Атос, – всего четыре раза: один раз у господина де Креки, другой раз у меня, в моем замке в… словом, тогда, когда у меня был замок; третий раз у господина де Тревиля, когда он поразил всех нас; и, наконец, четвертый раз в кабачке, где я метал сам и проиграл тогда сто луидоров и ужин.

– Итак, господин д’Артаньян, вы берете свою лошадь обратно? – спросил англичанин.

– Разумеется, – ответил д’Артаньян.

– Значит, отыграться я не смогу?

– Мы условились не отыгрываться, припомните сами.

– Это правда, лошадь будет передана вашему слуге.

– Одну минутку, – сказал Атос. – С вашего разрешения, сударь, я хочу сказать моему приятелю несколько слов.

– Прошу вас.

Атос отвел д’Артаньяна в сторону.

– Ну, искуситель, – сказал д’Артаньян, – чего еще ты хочешь? Чтобы я продолжал играть, не так ли?

– Нет, я хочу, чтобы вы подумали.

– О чем?

– Вы хотите взять обратно лошадь, так ведь?

– Разумеется.

– Вы сделаете ошибку. Я взял бы сто пистолей. Вам ведь известно, что вы ставили седла против лошади или ста пистолей – на выбор?

– Да.

– Я взял бы сто пистолей.

– Ну, а я возьму лошадь.

– Повторяю: вы сделаете ошибку. Что станем мы делать с одной лошадью на двоих? Не смогу же я сидеть сзади вас – мы были бы похожи на двух сыновей Эймона[93]93
  Два сына Эймона – двое из четырех братьев, непокорных вассалов Карла Великого, героев средневекового романа «Четыре сына Эймона…», скакавших вчетвером на одном волшебном коне.


[Закрыть], потерявших своих братьев. Вы не захотите также обидеть меня, гарцуя рядом со мной на этом великолепном боевом коне. Я не колеблясь взял бы сто пистолей. Чтобы добраться до Парижа, нам нужны деньги.

– Я дорожу этой лошадью, Атос.

– И напрасно, друг мой: лошадь может споткнуться и вывихнуть себе ногу, она может облысеть на коленях, может поесть из яслей, из которых ела сапная лошадь, и вот она пропала или, вернее, пропали сто пистолей. Хозяин должен кормить свою лошадь, в то время как сто пистолей, напротив, кормят своего хозяина.

– Но на чем мы поедем домой?

– На лошадях наших лакеев, черт побери! По нашему виду всякий и так поймет, что мы не простые люди.

– Хорош у нас будет вид на этих клячах рядом с Арамисом и Портосом, которые будут красоваться на своих скакунах!

– С Арамисом и Портосом! – вскричал Атос и расхохотался.

– В чем дело? – спросил д’Артаньян, не понимавший причины веселости своего друга.

– Нет, ничего, продолжим нашу беседу, – сказал Атос.

– Значит, по-вашему.

– Надо взять сто пистолей, д’Артаньян. На сто пистолей мы будем пировать до конца месяца. Все мы очень устали, и неплохо будет отдохнуть.

– Отдохнуть?.. О нет, Атос, немедленно по возвращении в Париж я начну отыскивать эту несчастную женщину.

– Тем более! Неужели вы думаете, что лошадь будет при этом так же полезна вам, как звонкие золотые монеты? Берите сто пистолей, друг мой, берите сто пистолей!

Д’Артаньяну недоставало лишь одного довода, чтобы сдаться. Последний показался ему очень убедительным. К тому же, продолжая упорствовать, он боялся показаться Атосу эгоистичным. Итак, он уступил и решился взять сто пистолей, которые англичанин тут же и отсчитал ему.

Теперь ничто больше не отвлекало наших друзей от мыслей об отъезде. Мировая с хозяином стоила им, помимо старой лошади Атоса, еще шесть пистолей. Д’Артаньян и Атос сели на лошадей Планше и Гримо, а слуги отправились пешком, неся седла на голове.

Как ни плохи были лошади, все же господа быстро обогнали своих лакеев и первыми прибыли в Кревкер. Еще издали они увидели Арамиса, который грустно сидел у окна и, как «сестрица Анна» в сказке, смотрел на клубы пыли, застилавшей горизонт.

– Эй, Арамис! Какого черта вы тут торчите? – крикнули оба друга.

– Ах, это вы, д’Артаньян… это вы, Атос, – сказал молодой человек. – Я размышлял о том, как преходящи блага этого мира, и моя английская лошадь, которая только что исчезла в облаке пыли, явилась для меня живым прообразом недолговечности всего земного. Вся наша жизнь может быть выражена тремя словами: erat, est, fuit[94]94
  Было, есть, будет (лат.).


[Закрыть].

– Другими словами? – спросил д’Артаньян, уже заподозривший истину.

– Другими словами, меня одурачили. Шестьдесят луидоров за лошадь, которая, судя по ее ходу, может рысью проделать пять лье в час!

Д’Артаньян и Атос покатились со смеху.

– Прошу вас, не сердитесь на меня, милый д’Артаньян, – сказал Арамис. – Нужда не знает закона. К тому же я сам пострадал больше всех, потому что этот бессовестный барышник украл у меня по меньшей мере пятьдесят луидоров. Вот вы бережливые хозяева! Сами едете на лошадях лакеев, а своих прекрасных скакунов приказали вести на поводу, потихоньку, небольшими переходами.

В эту минуту какой-то фургон, за несколько мгновений до того появившийся на Амьенской дороге, остановился у трактира, и из него вылезли Планше и Гримо с седлами на голове. Фургон возвращался в Париж порожняком, и лакеи взялись вместо платы за провоз поить возчика всю дорогу.

– Как так? – удивился Арамис, увидев их. – Одни седла?

– Теперь понимаете? – спросил Атос.

– Друзья мои, вы поступили точно так же, как я. Я тоже сохранил седло, сам не знаю почему… Эй, Базен! Возьмите мое новое седло и положите рядом с седлами этих господ.

– А как вы разделались со своими священниками? – спросил д’Артаньян.

– На следующий день я пригласил их к обеду – здесь, между прочим, есть отличное вино – и так напоил их, что кюре запретил мне расставаться с военным мундиром, а иезуит попросил похлопотать, чтобы его приняли в мушкетеры.

– Но только без диссертации! – вскричал д’Артаньян. – Без диссертации! Я требую отмены диссертации!

– С тех пор, – продолжал Арамис, – моя жизнь протекает очень приятно. Я начал писать поэму односложными стихами. Это довольно трудно, но главное достоинство всякой вещи состоит именно в ее трудности. Содержание любовное. Я прочту вам первую песнь, в ней четыреста стихов, и читается она в одну минуту.

– Знаете что, милый Арамис? – сказал д’Артаньян, ненавидевший стихи почти так же сильно, как латынь. – Добавьте к достоинству трудности достоинство краткости, и вы сможете быть уверены в том, что ваша поэма будет иметь никак не менее двух достоинств.

– Кроме того, – продолжал Арамис, – она дышит благородными страстями, вы сами убедитесь в этом… Итак, друзья мои, мы, стало быть, возвращаемся в Париж? Браво! Я готов! Мы снова увидим нашего славного Портоса. Я рад! Вы не можете себе представить, как мне недоставало этого простодушного великана! Вот этот не продаст своей лошади, хотя бы ему предложили за нее целое царство! Хотел бы я поскорей взглянуть, как он красуется на своем скакуне, да еще в новом седле. Он будет похож на Великого Могола[95]95
  Великий Могол – титул, которым именовали тюркских правителей империи Великих Моголов в Индии, выводивших свою родословную от рода Чингизхана. («Могол» – от искаженного произношения «монгол»).


[Закрыть], я уверен…

Друзья сделали часовой привал, чтобы дать передохнуть лошадям. Арамис расплатился с хозяином, посадил Базена в фургон к его товарищам, и все отправились в путь – за Портосом.

Он был уже здоров, не так бледен, как во время первого посещения д’Артаньяна, и сидел за столом, на котором стоял обед на четыре персоны, хотя Портос был один; обед состоял из отлично приготовленных мясных блюд, отборных вин и великолепных фруктов.

– Добро пожаловать, господа! – сказал Портос, поднимаясь с места. – Вы приехали как раз вовремя. Я только что сел за стол, и вы пообедаете со мной.

– Ого! – произнес д’Артаньян. – Кажется, эти бутылки не из тех, что Мушкетон ловил своим лассо. А вот и телятина, вот филе…

– Я подкрепляюсь… – сказал Портос, – я, знаете ли, подкрепляюсь. Ничто так не изнуряет, как эти проклятые вывихи. Вам когда-нибудь случалось вывихнуть ногу, Атос?

– Нет, но мне помнится, что в нашей стычке на улице Феру я был ранен шпагой, и через две – две с половиной недели после этой раны я чувствовал себя точно так же, как вы.

– Однако этот обед предназначался, кажется, не только для вас, любезный Портос? – спросил Арамис.

– Нет, – сказал Портос, – я ждал нескольких дворян, живущих по соседству, но они только что прислали сказать, что не будут. Вы замените их, и я ничего не потеряю от этой замены… Эй, Мушкетон! Подай стулья и удвой количество бутылок.

– Знаете ли вы, что мы сейчас едим? – спросил Атос спустя несколько минут.

– Еще бы не знать! – сказал д’Артаньян. – Что до меня, я ем шпигованную телятину с артишоками и мозгами.

– А я – баранье филе, – сказал Портос.

– А я – куриную грудинку, – сказал Арамис.

– Все вы ошибаетесь, господа, – серьезно возразил Атос, – вы едите конину.

– Полноте! – сказал д’Артаньян.

– Конину! – повторил Арамис с гримасой отвращения.

Один Портос ничего не произнес.

– Да, конину… Правда, Портос, ведь мы едим конину? Да еще, может быть, вместе с седлом?

– Нет, господа, я сохранил упряжь, – сказал Портос.

– Право, все мы хороши! – сказал Арамис. – Точно сговорились.

– Что делать? – сказал Портос. – Эта лошадь вызывала чувство неловкости у моих гостей, и мне не хотелось унижать их.

– К тому же ваша герцогиня все еще на водах, не так ли? – спросил д’Артаньян.

– Все еще, – ответил Портос. – И потом, знаете ли, моя лошадь так понравилась губернатору провинции – это один из тех господ, которых я ждал сегодня к обеду, – что я отдал ее ему.

– Отдал! – вскричал д’Артаньян.

– О господи! Ну да, именно отдал, – сказал Портос, – потому что она, бесспорно, стоила сто пятьдесят луидоров, а этот скряга не согласился заплатить мне за нее больше восьмидесяти.

– Без седла? – спросил Арамис.

– Да, без седла.

– Заметьте, господа, – сказал Атос, – что Портос, как всегда, обделал дело выгоднее всех нас.

Раздались громкие взрывы хохота, совсем смутившие бедного Портоса, но ему объяснили причину этого веселья, и он присоединился к нему, как всегда, шумно.

– Так что все мы при деньгах? – спросил д’Артаньян.

– Только не я, – возразил Атос. – Мне так понравилось испанское вино Арамиса, что я велел погрузить в фургон наших слуг бутылок шестьдесят, и это сильно облегчило мой кошелек.

– А я… – сказал Арамис, – вообразите только, я все до последнего су отдал на церковь Мондидье и на Амьенский монастырь и, помимо уплаты кое-каких неотложных долгов, заказал обедни, которые будут служить по мне и по вас, господа, и которые, я уверен, пойдут всем нам на пользу.

– А мой вывих? – сказал Портос. – Вы думаете, он ничего мне не стоил? Не говоря уже о ране Мушкетона, из-за которой мне пришлось приглашать лекаря по два раза в день, причем он брал у меня двойную плату под тем предлогом, что этого болвана Мушкетона угораздило получить пулю в такое место, какое обычно показывают только аптекарям. Я предупредил его, чтобы впредь он остерегался подобных ран.

– Ну что ж, – сказал Атос, переглянувшись с д’Артаньяном и Арамисом, – я вижу, вы великодушно обошлись с бедным малым; так и подобает доброму господину.

– Короче говоря, – продолжал Портос, – после того как я оплачу все издержки, у меня останется еще около тридцати экю.

– А у меня с десяток пистолей, – сказал Арамис.

– Так, видно, мы крезы по сравнению с вами, – сказал Атос. – Сколько у вас осталось от ваших ста пистолей, д’Артаньян?

– От ста пистолей? Прежде всего пятьдесят из них я отдал вам.

– Разве?

– Черт возьми!

– Ах да, вспомнил! Совершенно верно.

– Шесть я уплатил трактирщику.

– Что за скотина этот трактирщик! Зачем вы дали ему шесть пистолей?

– Да ведь вы сами сказали, чтобы я дал их ему.

– Ваша правда, я слишком добр. Короче говоря – остаток?

– Двадцать пять пистолей, – сказал д’Артаньян.

– А у меня, – сказал Атос, вынимая из кармана какую-то мелочь, – у меня…

– У вас – ничего…

– Действительно, так мало, что не стоит даже присоединять это к общей сумме.

– Теперь давайте сочтем, сколько у нас всего. Портос?

– Тридцать экю.

– Арамис?

– Десять пистолей.

– У вас, д’Артаньян?

– Двадцать пять.

– Сколько это всего? – спросил Атос.

– Четыреста семьдесят пять ливров! – сказал д’Артаньян, считавший, как Архимед.

– По приезде в Париж у нас останется еще добрых четыреста ливров, – сказал Портос, – не считая седел.

– А как же быть с эскадронными лошадьми? – спросил Арамис.

– Что ж! Четыре лошади наших слуг мы превратим в две для хозяев и разыграем их. Четыреста ливров пойдут на пол– лошади для одного из тех, кто останется пешим, затем мы вывернем карманы и все остатки отдадим д’Артаньяну: у него легкая рука, и он пойдет играть на них в первый попавшийся игорный дом. Вот и все.

– Давайте же обедать, – сказал Портос, – все стынет.

И, успокоившись таким образом относительно будущего, четыре друга отдали честь обеду, остатки которого получили гг. Мушкетон, Базен, Планше и Гримо…

В Париже д’Артаньяна ждало письмо от г-на де Тревиля, извещавшее, что его просьба удовлетворена и король милостиво разрешает ему вступить в ряды мушкетеров.

Так как это было все, о чем д’Артаньян мечтал, не говоря, конечно, о желании найти г-жу Бонасье, он в восторге помчался к своим друзьям, которых покинул всего полчаса назад, и застал их весьма печальными и озабоченными. Они собрались на совет у Атоса, что всегда служило признаком известной серьезности положения.