Текст книги "Последний платеж"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Глава VII
ПОКУПКА

Спустя несколько дней Жорж-Шарль Дантес вновь явился к Эдмону в отель «дю-Рен», но уже не один, а в обществе того самого невысокого господина с козьей бородкой, который был с ним и в памятный день в кафе «Режанс».

Жорж-Шарль торжественно отрекомендовал приведенного им человека:

– Позвольте, граф, представить вам главу нашего Союза по восстановлению славы Франции, принца Луи Бонапарта, племянника великого императора Наполеона.

Обратясь к своему спутнику Жорж-Шарль произнес:

– А это, ваше высочество, мой дальний родственник по тем родовым ветвям Дантесов, когда они еще не имели наследственных титулов, а были просто рядовыми французскими тружениками… Мой прадед – эльзасским сталеваром-оружейником, а его предки – первостатейными отважными моряками на Средиземном море неподалеку от гнезда вашей династии – Корсики…

– Рад познакомиться лично, – сказал уже без петушиной заносчивости принц Луи. – Ваш подвиг, граф, на острове Эльба, золотыми буквами вписан в историю Наполеона… Мы произвели ряд проверок и перепроверок этого замечательного эпизода и всех его дальнейших последствий и полностью убедились, как в его подлинности, так и в огромности той цены, какую вы заплатили за ваше геройство…

Не желая называть гостя громким титулом «ваше высочество», Эдмон все же вынужден был в силу вежливости именовать его «месье-ле-пренс».

Этого, видимо, пока оказалось вполне достаточно.

– Я совершенно не считал свой поступок геройским, месье-ле-пренс, – ответил граф Монте-Кристо, – и стал догадываться о его какой-то значительности лишь тогда, когда на меня обрушились в высшей степени тяжелые, и даже, как мне казалось, незаслуженные кары.

Гость улыбнулся довольно приятной улыбкой, которую тотчас подхватил и поддержал Жорж-Шарль:

– Подумать только, наш славный друг считал кары, павшие на него незаслуженными?! Ну, а мы считали бы их заслуженными, если бы знали тогда о вашем подвиге! Ведь и для нас и для вас освобождение Орла из клетки было самым правильным и правым делом, не так ли? А разве в таком случае террор врагов можно считать заслуженной карой? Почетной была она!

Этим словам нельзя было отказать в логичности, хотя они и исходили от человека, несколько дней назад показавшегося Эдмону отталкивающим.

Человек, явившийся на сей раз в обществе того же Жоржа-Шарля, не изменился в чертах своего лица, не вырос, не расширился корпусом, но все же это был уже как бы другой: весьма вежливый, почти обаятельный, с отличными светскими манерами. В нем, правда, не было ничего, схожего с надменной простотой Наполеона, грубоватой резкостью и отрывистостью солдата-императора, каким всю жизнь оставался корсиканец, но смелость, даже дерзость, скрашенная изысканностью обращения, сквозила в этом человеке. Видимо, все же не случайно попал он на опасную должность претендента.

Он продолжал, обращаясь к Эдмону:

– Террор и преследования со стороны врагов – это наилучший диплом для политического бойца. Кара, постигшая вас от прислужников Людовика XVII, от подлого и беспринципного, дрожащего даже перед тенью императора-вожака племени легитимистов…

Эдмон невольно взглянул на Жоржа-Шарля.

Бывший рьяный легитимист, втершийся в любимцы к Николаю Романову, как раз ссылаясь на свой легитимизм, побледнел, но ничем больше не выдал своих чувств. Могло быть, что он уже признался Луи-Наполеону в «ошибках молодости», могло быть, что он и утаил таковые от своего нового покровителя, но следовало воздать ему должное: он сохранил полное самообладание в этот не очень приятный для него миг…

– Кара эта свидетельствовала как раз о смертельном ужасе Бурбонских лакеев перед могуществом временно свергнутого, но не повергнутого в прах и в забвение моего великого родича. Народная любовь была на его стороне, пусть и не дешево обходилась народу его преданность создателю бессмертной, национальной славы Франции. Вы, господин граф, несомненно уже давно, в случае нашей победы под Ватерлоо, носили бы титул герцога и, возможно, вам бы был предоставлен в суверенное владение не маленький островок Монте-Кристо, а тот самый солидных размеров остров Эльба, с которого вы помогли бежать моему неукротимому дяде. Да, он был более, чем Орел, он был также и Лев в одном и том же лице и умел ценить помогавших ему Орлов и Львов – он умел быть благодарным своим пособникам и последователям. Племянник Наполеона, претендент на восстановление его славы и престижа явился к вам сейчас, граф, пусть с запозданием по времени, но с не увядшей по силе благодарностью, которую не успел выразить вам сам покойный…

– Он поблагодарил меня своим рукопожатием, – с невольной взволнованностью, вновь живо и ярко вспомнив былое, ответил Эдмон.

– Горячо завидую вам, господин граф! – вскричал гость. – Я и все мои коллеги – соратники по нашему движению – искренне завидуют вам в этом! Ни я, ни большинство из них не имели такой высокой и памятной чести… Шутка сказать – рукопожатие Наполеона, который даже не всех королей удостаивал такого почета… Мы собрали очень много разрозненных ссылок на ваше свидание с покойным исполином, однако, жаждем из ваших собственных уст вновь услышать связный и полный рассказ об этом. Не откажите в добром согласии на это, господин граф, людям, для которых это дороже хлеба, дороже наилучшего вина, традиционного источника бодрости и отваги!

Эдмон невольно смутился. Напор был столь энергичен, что отказать было почти невозможно. Он не устоял перед настойчивостью и жаркой просьбой, явно искренней, натуральной.

– Мой шкипер, капитан корабля «Фараон», шедшего с грузом из Смирны осенью 1814 года с заходом в Триест, Венецию, в Мессину и Чивита-Веккию, внезапно умер… и умирая, он вручил мне, своему помощнику по управлению судном, некий, тщательно покрытый печатями пакет и сказал, что я, не щадя жизни, должен сделать заход на остров Эльбу и через приближенного императора, самое доверенное его лицо, господина Бер…

– …трана! – подхватил с беспокойством и энтузиазмом Луи-Наполеон, как бы опасаясь, что Эдмон ошибочно произнесет «Бертье» или еще какое другое имя.

– Просил бы не подсказывать мне, – с заметной досадой отозвался Эдмон, и подсказки подобного свойства уже не повторялись.

– С помощью господина Бертрана, – продолжал граф Монте-Кристо, – лично передать этот пакет императору в собственные руки…

– О! – с тем же энтузиазмом, нимало как видно, не обидясь, снова вскричал принц Луи. – В собственные руки Наполеона! Даже не полагаясь на Бертрана? Ну и как же отнесся господин Бертран к такому требованию?

– Он сперва с изумлением на меня воззрился, потом улыбнулся и все-таки подчинился.

– Но вы были в тот момент совсем юношей, господин граф! – воскликнул Луи Бонапарт с возрастающим восторгом, к которому примешивалось даже некоторое недоверие. – Однако прошу простить меня, я заставил вас перескочить важные пункты: как вы добирались до Эльбы, перехитрили патрули, сторожившие остров…

– Заход мы сделали глубокой ночью, но на всякий случай мною был дан приказ иметь наготове морской сигнал: «На борту чума…»

Принц Луи восторженно расхохотался:

– Великолепная находчивость, господин граф! И подумать только, что вам было тогда всего лишь девятнадцать лет! Это и поразительно, и восхитительно, не правда ли, барон?

Спутник его промычал нечто утвердительное.

– Но глубокой ночью император наверняка спал? Неужели он был разбужен? – чуть не захлебываясь от восторга и удивления, продолжал перебивать Эдмона его главный слушатель.

– Да, – подтвердил Эдмон, – он был разбужен господином Бертраном и дал мне аудиенцию в необычное время – значительно заполночь.

– Подумать! Подумать! – продолжал принц свои возгласы восхищения. – Аудиенция после полуночи у Наполеона, который, насколько мне известно, очень ценил хороший сон… Он отмечал, что все наиболее блистательные победы были им одержаны после отличного сна…

Эдмон продолжал неторопливо, ожидая новых прерывающих его рассказ, вопросов.

– Он действительно вышел ко мне, как видно, не очень довольный – в шлафроке, нахмуренный, почти сердитый… «Что за пакет?» – резко спросил он одновременно и меня, и Бертрана. Бертран взял пакет из моих рук и сразу же передал его Наполеону, – попытался продолжить свой собственный рассказ Эдмон, и вновь принц Луи не удержался от уточняющей реплики.

– Императору Наполеону, хотите вы сказать, граф…

Было ясно, что тут не просто культ имени, но и культ титула, и из чувства корректности Эдмон, соглашаясь, кивнул:

– Да, он обращался к нему, как к царствующей особе – «сир»…

Принц Луи одобрительно воскликнул:

– Иначе не могло и быть! Все были уверены, что он вернется царствовать на трон, который он сам себе воздвиг! А кроме того, ведь звание императора за ним сохранялось. Великолепно, граф, великолепно! Очень прошу вас продолжать ваш изумительно интересный и волнующий нас рассказ…

Он уже как бы приучился говорить о себе во множественном числе, впрочем, возможно, подразумевая и Жоржа-Шарля.

Эдмон решил, не обращая внимание на реплики, без остановок вести свой рассказ, который и для него самого становился как бы все более волнующим, будящим призабытые переживания и чувства.

– Наполеон довольно небрежно взял поданный ему Бертраном пакет, но как только взломал печати и начал чтение, лицо его тотчас озарилось… Не дочитав и до середины, он вскричал: «Наш час пробил, мой Бертран!» А когда дочитал до конца, он ударил по письму ладонью и уже, обращаясь ко мне, спросил, как спрашивает генерал новобранца: «А вам, мой мальчик, известно что-либо о содержании этого письма?» Взгляд его был одновременно и грозен и ласков – сочетание, поразившее меня…

Луи опять восторженно взорвался:

– Он весь в этом! Таков он и был всегда… Впрочем, лишь с теми, кто были ему приятны!

Эдмон досадливо продолжал:

– Он засмеялся, увидев недоумение на моем, тогда еще действительно полуребячьем лице, лице безусого парня, ходившего три года в помощниках штурмана, далекого от политических бурь и штормов. Я невольно ответил: «Но ведь пакет был так крепко запечатан!» Тут они оба засмеялись – и он, и Бертран…

Принц не стал уже вставлять реплик, поглощенный рассказом. Он тоже восхищенно захохотал. Эдмон продолжал:

– Он, я имею в виду покойного императора, взял меня за ухо и, подтолкнув поближе к канделябру, стоявшему на столе, словно, чтобы лучше разглядеть мое лицо, спросил: «В тебе, паренек, нет итальянской крови?» Я вынужден был пожать плечами и ответил: «Дед моего деда хвалился, говорят, тем, что будто бы его дед был внуком некоего итальянского поэта…» «Как же твое имя, милейший?» – спросил император. Я без смущения ответил: «Дантес»… Я и понятия не имел тогда, о каком поэте мог толковать мой пра-пра-прадед! Наполеон, пардон, император, еще ближе подтянул меня к свету и пристально минуты две, вглядевшись, произнес только три слова: «Все может быть!»

– На этом и закончилась аудиенция? – вскричал несколько разочарованно Луи-Наполеон.

– Нет, – ответил Эдмон, – император поинтересовался и тем, кто мои родители, какой их возраст… Спросил также, кто арматор корабля «Фараон», привезшего ему письмо с печатями, письмо, которое он, видимо, ожидал… Когда я назвал ему имя арматора – Моррель, он опять улыбнулся и произнес: «Мне знакомо это имя… Рад, что он причастен, хотя бы косвенно к сегодняшним хорошим вестям»… И после этого он протянул мне руку для… пожатия…

– А может быть… для поцелуя? – с трепетом в голосе спросил принц Луи. – Ведь вы же были действительно мальчик по сравнению с ним. Мальчик, – подчеркнуто повторил он, – а он – император! Вы не считаете, что его рука была протянута вам для поцелуя? – полувопросом еще раз повторил Луи.

Эдмон отрицательно покачал головой.

– Я хорошо знал, как протягивает руку для поцелуя наш марсельский архиепископ… Вот так…

И он даже показал, как именно.

– А император, – он уже втянулся в произнесение этого слова, – протянул мне свою руку вот так! – и он показал, не оставляя места для сомнений, как была протянута рука императора ему. Совершенно, как равного равному, как взрослого взрослому, как мужчины мужчине…

Принц Луи-Наполеон взорвался новой вспышкой восторга, почти пароксизмом восхищения:

– Вот вам и брехня о высокомерии императора! – вскричал он, даже ногой топнув от избытка чувств. – Да ведь это же образец демократизма: пожатие руки простому юному моряку, рядовому марсельцу…

– Простите, сударь… – холодновато остановил его граф Монте-Кристо. – В тот момент я не был простым моряком и рядовым марсельцем… Отец мой был известным портовым лоцманом, уважаемым всеми, и я, как уже кажется, сказал об этом, вел самостоятельно на правах капитана крупнотоннажное торговое судно из весьма дальнего и важного рейса, поймите это, сударь… А не предусмотренный арматором заход на Эльбу мог стоить потери весьма ценного груза… И императору все это было совершенно ясно, и уже поэтому он не мог протянуть мне свою руку для поцелуя.

– Но и это была бы великая честь! – возразил каменно молчавший до этого Жорж-Шарль.

– Для искушенного политика возможно, – с небрежностью бросил ему Эдмон. – Оппортунист, предвидевший возможность возврата его на трон, вероятно, был бы счастлив такому случаю, но простодушный моряк мог и не оценить такой чести…

Принц Луи примирительно вмешался:

– Факт остается фактом – рукопожатие моряка и императора имело место в действительности, и ему надлежит войти в историю!

– Я нимало не претендую на упоминание какого-нибудь историка, господа, – не без некоторой надменности промолвил Эдмон. – Лучше быть малоизвестным графом Монте-Кристо, чем широко и прискорбно известным… – он непроизвольно глянул в сторону Жоржа-Шарля Дантеса и оборвал свою фразу.

Принц Луи, однако, не хотел бросать начатое, как видно…

Он долго многозначительно молчал, и после этого сказал:

– Я должен повторить то, с чего начал эту беседу, граф… Франции нужны такие люди, как вы… Таких людей чрезвычайно немного, и тем более высока их национальная ценность. Мы убедились, что рука императора действительно была протянута вам для благодарности за совершенное геройство – пожатия, благодарного с его стороны, понятно, а не для верноподданического поцелуя – с вашей… Даже и в последнем случае таким эпизодом надо было бы дорожить и гордиться… Но то, что вы столь убедительно и правдиво нам рассказали, превышает рамки эпизода – это было событие! Историческое событие, сударь! И если бы мы, борющиеся сейчас за восстановление славы Франции, пренебрегли таким событием, и в особенности его живым, реальным участником в вашем лице, нам, как политикам, была бы грош цена поистине! Мы упустили бы такой могучий шанс на привлечение народных сердец к нашему делу, какой не найдешь и напрягая силы! Такие шансы не отыскиваются, они дарятся Судьбой. И, отвергая их, мы нанесли бы оскорбление самой Судьбе, бросили бы ей вызов… Нет, мы не вправе этого делать. Мы должны упросить вас, дорогой граф, примкнуть к нашему геройскому движению, стать нашим почетным сочленом, кандидатом на высшие государственные и общественные должности в нашей прекрасной, но увы, раздираемой разногласиями стране! Вы, Эдмон Дантес, граф Монте-Кристо, выручивший Наполеона из плена на острове Эльба, вы при жизни достойный памятника француз, не можете не стать бонапартистом…

– А в чем это должно выразиться? – после довольно долгой, как бы испытующей паузы задал Эдмон вопрос, которого, как видно, давно уже дожидались его гости.

Принц Луи тотчас встрепенулся:

– Прежде всего, да позволено будет оповестить о том страну, с помощью сочувствующей нам прессы!

– Допустим… Дальше?

Гости переглянулись.

– Вы постепенно начнете себя проявлять. Примите участие в намечаемых выборах Национального собрания, может быть?

– Я ни в коем случае не соглашусь на роль лошади, скачущей галопом на депутатское место… – брезгливо ответил Эдмон. – Делать себя игрушкой политических букмекеров не по мне, господа.

– Вам гарантировано место в сенате, дорогой граф, – с готовностью сообщил принц Луи. – Если только вы этого пожелаете…

– Или министра… – подал опять голос долго молчавший Жорж-Шарль.

Долго молчал на этот раз и Эдмон. Гости уже начали покашливать в ожидании его ответа, но он все еще не давал его.

Наконец, совершенно неожиданно для обоих пришедших, он произнес:

– В первую очередь вам нужны, конечно, деньги? Сколько?

Гости смущенно переглянулись. Это прозвучало почти оскорбительно, ошарашивающе, во всяком случае.

– Я могу вам сейчас дать для начала миллион франков, – сказал Эдмон. – Однако только при одном условии…

– Говорите, пожалуйста, – поперхнувшись от спешки, воскликнул принц Луи. – Все, что угодно, будет наверняка принято нами!

– Условие мое может показаться вам странным, господа, но оно имеет под собой фундамент…

Он указал на спутника принца – на своего старого знакомца…

– Я могу примкнуть к вашему движению только в том случае, если человек, носящий то же имя, что и я, пусть подгримированное, замаскированное фальшивыми титулами, если этот человек клятвенно отречется от какой бы то ни было своей личной политической инициативы. Он, этот человек, Жорж-Шарль Дантес…

Жоржа-Шарля мучительно передернуло; он даже схватился за грудь.

А Эдмон неумолимо продолжал:

– … попав в Санкт-Петербург, представился русскому императору как энтузиаст Бурбонов и легитимизма… Изгнанный из России за убийство великого русского поэта, он пробовал пристроиться к Орлеанидам, но я помешал ему в этом, предостерег… Сейчас он хочет усесться в седло бонапартистов. Но нам, двум Дантесам, абсолютно несхожим внутренне, хотя, говорят, и похожим внешне, немыслимо сидеть в одном седле! Мое условие может быть вами отклонено, господа, но оно твердо, как железо: Жорж-Шарль де Геккерен ван Баверваард – ни под каким из этих имен не должен быть на политической поверхности… Он должен быть моей общественно-политической куклой; делать и говорить только то, что я разрешу ему говорить и делать, не проявлять ни малейшей общественно-политической инициативы вообще, не делать и не принимать дуэльных вызовов ни с французами, ни с иностранцами, и наконец, безоговорочно, неукоснительно, незамедлительно выполнять все мои приказы, только исключительно мои приказы… Нарушение этого торжественного договора со стороны моего бесславного родича и по существу однофамильца – повлечет за собой, во-первых, мой немедленный разрыв с вашим союзом, господин Луи-Наполеон, а во-вторых, фактическое уничтожение Жоржа-Шарля Дантеса мною, Эдмоном Дантесом. В этом случае я буду беспощаден… Вот таковы мои условия, господа. Семь лет назад я предъявил подобные условия для господина Жоржа-Шарля Дантеса лично, или, точнее сказать, семейно, надеясь уберечь от новых пятен дорогое мне имя Дантесов и по возможности отмыть прежние пятна, посаженные на это имя этим злополучным господином. Он сбежал, уклонился от почетного и выгодного договора, и мы не виделись более семи лет… Я надеялся, что эти годы не прошли даром, хотя бы излечили моего родича-однофамильца от авантюризма, политического карьеризма, оппортунизма… Оказалось – увы, нет! Повторяю и резюмирую: принц Луи, вам быть свидетелем и арбитром, депозитарием и нотарием этого на сей раз неписанного договора! Союз по восстановлению главы Франции получает в моем лице финансовую опору, с первым на ваши предвыборные нужды взносом в сумме один миллион франков и дальнейшими по мере надобности и моего понимания их важности… Вы же, принц Луи-Наполеон, продаете мне, как африканский царек, одного из своих подданных чернокожих, человека с черной совестью, вот этого, стоящего рядом с вами… Цена приличная, не правда ли? И я думаю, что сделка состоится… Этому человеку теперь уже не к кому перебегать. Голландия тоже не нуждается в нем после злоключений де Геккерена, его лжеприемного отца. Россия – и тем более после того, как имя Дантес стало там синонимом Каина. Итак, по рукам, господа! Преамбула моя была длинна, быть может, но она полностью прояснила для вас мою позицию. Принц Луи-Наполеон, вот чек на ваше имя… берете вы этот чек?

– Беру… – после паузы, но решительно произнес кандидат в императоры.

События развертывались неторопливо, но и неодолимо.

Претендент еще раз был у графа, но на этот раз уже без Жоржа-Шарля, просил дополнительную ссуду на выборную кампанию.

– Я не стыжусь обращаться к вам, дорогой граф, ибо ваша рука, соприкасавшаяся с рукой моего великого предшественника, вдвойне дорога мне. Из ваших рук я готов принять любую помощь! Они не запятнаны ни колебаниями, ни изменой и деньги, данные такими руками, наверняка принесут Франции удачу и благополучие! А ведь я двадцать лет только и думал о благе Франции – я изучил политические и экономические науки, хотя имел до этого диплом артиллерийского офицера, которым, как известно, довольствовался и Наполеон Первый…

Принц Луи продолжал свой искусный натиск на островного богача – для него это явно был вопрос жизни и смерти.

– Я серьезнейшим образом готовлюсь к управлению Францией, дорогой граф! Я написал ряд трудов, изданных в Англии и в Швейцарии и даже в Париже, о том, что необходимо французскому народу… Позвольте преподнести вам их с надписью, полной уважения: «Человеку, помогшему бежать Наполеону с острова Эльба!» Прочтя, хоть бы пробежав их, вы уловите, в каком направлении я намерен действовать, придя к власти. Я постараюсь создать сотрудничество классов. Все это нанесет сразу же мощный удар главному злу народной жизни – пуаперизму…

Можно было просто заслушаться этой вялой, даже с заиканием речи, но полной радужных, оптимистических предвидений и, главное, при этой внешней вялости уверенности.

Однако этот одержимый принц, претендент на роль императора Франции, чем-то заинтересовал Эдмона. Уверенность, с которой готовился он к этой роли, убежденность в своем праве на нее, а главное в том, что народ Франции не надает ему тумаков за его третью попытку восстановить трон Наполеона, все это невольно порождало у Эдмона если не сочувствие, то уж во всяком случае внимание.

– Как вообще вы относитесь к тому довольно темному лицу, принц, с которым вы ко мне приходили, и как это лицо оказалось в вашем окружении? – задал Эдмон еще один вопрос.

Претендент замялся.

– Он уверил меня, что он на дружеской ноге с императором России – Николаем, чуть ли не в родстве с королем Пруссии Вильгельмом, вхож к императору Австрии – Францу Иосифу…

Эдмон возмущенно покачал головой.

– Вы сказали, принц, что не хотели иметь дело с прожженными дельцами от коммерции и финансов, но чем приятнее общество такого авантюриста?

Принц вскинулся, как бы не зная, вспылить или улыбнуться. Он выбрал второе:

– Дорогой граф, уже одно то, что он познакомил меня с вами, искупает три четверти его грехов…