Текст книги "Последний платеж"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава V
«КЛУБ МЫСЛИТЕЛЕЙ»

И Эдмон, и Гайде были удовлетворены результатами долгожданной встречи с их предполагаемым родственником.

Хотя Гайде сразу сгоряча и назвала то, что ее муж сделал с Жоржем Дантесом «неудавшимся ходом», она не могла его не похвалить.

– Мой дорогой «гений мести», ты и в самом деле поставил этого человека в такое положение, какое шахматисты называют «безвыходным».

Она любила с детства и умела играть в шахматы, в любимейшую игру ее отца, сербско-греческого генерала, и нередко приводила сравнение шахмат с жизнью.

– Да, Эдмон, ты как бы поставил его между ферзем и ладьей – справа удар и слева удар! Справа мат и слева мат! Не продавшись тебе на почетных и выгодных условиях «наследства», он обрекает себя, возможно, на нищету, на стесненность в средствах, во всяком случае. А тем самым и на мучительные терзания о драгоценной упущенной возможности. Ты прав, муки такого рода не менее остры и тяжелы, долговечны и изнурительны, чем муки рабства, даже и добровольного хотя бы…

Эдмон был обрадован быстротой, с которой Гайде уяснила себе всю, в общем-то действительно «дьявольскую» сущность его расправы с двойным виновником: смерти великого поэта, и той незабываемой, хотя и объяснимой пощечины, которую он получил в московском трактире-ресторане.

Пусть были произнесены глубокие извинения и оправдания в этом ужасном происшествии от месье Жана, но Жорж Дантес был истинным виновником происшествия и расплачиваться надлежало ему!

Обещание, данное Жуковскому и Натали Пушкиной, вдове поэта, – избежать пролития дополнительной крови, – было выполнено. То, что сейчас унес на своих ссутулившихся от злобы и страха плечах Дантес номер два – убийца Пушкина – было в самом деле пострашнее смерти, сожаление потери. Был ли уровень его достоинства, благородства достаточен, чтобы забыть более или менее быстро о потрясающе заманчивой, уже как бы в руки вложенной и все же упущенной горе золота?

До конца бесславных дней своих – если только сам он не укоротит их, не ускорит их завершение – должен будет помнить этот полубродяга-полуландскнехт о своем бегстве из гостиницы на Судагрехте с потерей десяти миллионов полновесных гульденов нидерландских и ежегодной ренты в сто тысяч франков.

Теперь Эдмону и Гайде уже не оставалось никакой надобности в этих апартаментах. Можно было возвращаться на родной и милый для них островок Монте-Кристо. Но путь туда волей-неволей пролегал через Париж, где они решили на несколько дней остановиться, немного соскучившись о великом и величественном городе.

Поместившись, как обычно, в солидном «Отель дю Рен» на Вандомской площади, неподалеку от Пале-Рояль и Тюильри, Эдмон и Гайде начали обсуждать программу своего пребывания в Париже.

Гайде между прочим сказала:

– Теперь тебе, мой дорогой повелитель, надо побольше уделять внимания и интереса столь близкой тебе игре Царей и Мудрецов – шахматам. Тебе надо переключиться на нее с многолетней игры шахматной жизни – поисков и уничтожения твоих врагов… Твой ум изощрен и искусен в разных головоломных задачах… Я нимало не удивилась бы, если бы ты прославился как шахматный чемпион.

Эдмон улыбнулся:

– Спасибо, милая Гайде, за, вероятно, не очень заслуженный комплимент. Ведь мы довольно много играем в эту игру у себя на острове. И ты меня часто побиваешь.

– Вот именно, к сожалению, это случается, но этого не должно быть! Твой мозг неизмеримо сильнее и подвижнее в фехтовании мыслями. Небольшая практика с сильными шахматистами доставила бы тебе немало удовольствия и пользы. Я слышала, что где-то неподалеку от нашего отеля находится знаменитый парижский клуб шахматистов, который остроумцы-парижане так и именуют «Клуб мыслителей». Давай посетим как-нибудь этот клуб. Право, тебе надо переключить свой поуставший ум на нечто мирное, успокоительное.

Оказалось, что под шутливым этим прозвищем слывет знаменитое кафе «Режанс» по соседству с Вандомской площадью и с французским Национальным театром, а также рядом с королевским дворцом, на площади Пале-Руайяль.

На следующий день чета наша отправилась завтракать в кафе «Режанс». И в самом деле почти за каждым из многочисленных столиков особой «игровой» его половины сидели погруженные в глубокое шахматное мышление энтузиасты-партнеры. И по целой толпе энтузиастов-наблюдателей теснилось у столиков наиболее сильных, как видно, игроков.

Возле одного из столиков полюбоваться незаурядной игрой остановились Гайде с Эдмоном.

Корректное, полушепотом, комментирование игры наблюдателями существовало и в этом храме Каиссы.

– Ах… – послышался вдруг чей-то досадливый, вполголоса вскрик рядом с ними.

– Не надо было ходить элефантом!

В этом чуть громче шепота возгласе было столько страстного, искреннего огорчения и возбужденности, что Эдмон и Гайде невольно вгляделись в соседа.

Это был довольно приятный на вид человек, живой, подвижный, правда, не суетливый, но энергичный в своих жестах и движениях. Он производил впечатление не просто «мыслителя», а и деятеля, непременно деятеля в какой-то конкретной и важной области, не только шахматной.

Он повторил совершенно тихо, едва слышно:

– А ведь, пожалуй, я не прав… Элефант вырывается на важный пункт… Как вредна поспешность суждений!

Эта реплика тоже могла лишь расположить в его пользу, он не боялся признать свою ошибку.

Гайде, однако, не плохо игравшая в шахматы, так же тихонько возразила приятному соседу по толпе:

– «Корню» или «элефант», как вы его называете, в самом деле пошел неудачно. Он погибнет через два-три хода!

«Корню» – название епископской митры, двурогой по форме и термин этот во Франции был равносилен английскому названию этой фигуры – «бишоп» (епископ). А «элефант» – это было греческое обозначение этой же фигуры, перешедшее и в русский язык, как «слон».

С чисто женским любопытством так же тихонько добавила к своему смелому утверждению о шахматном ходе Гайде вопрос:

– А почему вы по-гречески называете эту фигуру?

Эдмон улыбнулся, но слегка остерег шепотом свою подругу:

– Милая Гайде, как бы не запротестовали игроки.

Однако сосед поддержал Гайде:

– Месье, мы разговариваем очень тихо… И, во-первых, я должен поздравить вас с такой мудрой дочерью, а, во-вторых, сам задать вопрос: вы знаете греческий язык, мадемуазель?

Напор взволнованных, любопытствующих наблюдателей отодвинул всех троих Эдмона, Гайде и незнакомца подальше от столика с острой партией и дал возможность Гайде уже не шепотом, а погромче ответить:

– Я родом гречанка, а вы месье? – Не дав ему ответить, сразу же добавила. – Притом, я не мадемуазель, а мадам. И я не дочь, а жена моего спутника, месье…

Эти две фразы были произнесены с такой великолепной гордостью, что и Эдмон и незнакомец невольно расхохотались.

– Прошу прощения! – сделал галантный поклон незнакомец. – Я не хотел этим обидеть ни вас, мадам, ни вашего мужа… По совести, вы вряд ли против того, чтобы выглядеть его дочерью, а он – вряд ли против того, чтобы иметь такую молодую жену…

Снова произошел обмен негромким смехом, а незнакомец все же счел нужным ответить на вопрос Гайде:

– Вы спросили меня, откуда я знаю греческую терминологию… Извольте, мой отец был пять лет комендантом греческого острова Корфу, легендарной Керкиры Одиссея. Точнее начальником французского гарнизона на этом острове при Наполеоне. Я бывал у него еще мальчиком, конечно! Однако запомнил немало слов.

– А у меня были родственники на Корфу в ту пору, – сказала Гайде. – Они укрывались там под эгидой французов от турок. Как звали вашего отца, месье? Помню рассказы о благородстве французского коменданта Ле… Ле…?

– Отца моего звали Лессепс… – вновь с поклоном ответил собеседник, – Матье Лессепс, мадам… А меня зовут Фердинанд Лессепс, с вашего позволения мадам и месье…

Позволение назвать себя требовалось, ибо это обязывало и другую сторону сделать то же.

Отрекомендовавшись, Эдмон и Гайде продолжали беседу – непредвиденное знакомство началось.

Лессепс предложил Гайде сыграть партию в шахматы. Внеся наблюдателю маленький установленный взнос, Лессепс предложил Гайде выбрать сторону и занять игровые места. Эдмон стал в позицию наблюдателя, пока единственного. Но вскоре их тоже начали окружать любопытные: женщина, играющая в шахматы – было большим раритетом, и вдобавок, она то и дело задавала своему партнеру, а также и наблюдающим довольно трудные задачи.

После все-таки проигравшей Гайде, сел Эдмон и ему пришлось напрягать всю свою недюжинную находчивость, изобретательность, глубокомыслие, чтобы вывертываться из не менее находчивых и изобретательных ситуаций, предлагаемых господином Лессепсом.

Гайде не раз порывалась подсказать кое-что своему другу, но он сам ее останавливал:

– Милая Гайде, я играю с незаурядным противником, и мне доставит одинаковое удовольствие и выигрыш и проигрыш… В первом случае это будет означать, что я отплатил за тебя, а во втором – ты получишь, надеюсь, законную возможность отомстить и за меня и за себя.

– Боже мой! – вскинула Гайде вверх руки. – Понятие мести прокралось и в шахматы! Изгнать, изгнать его отсюда немедленно!

– Понятие изгнать нужно, – присоединился месье Лессепс. – Но понятие «реванша» изгнать невозможно. Это наизаконнейший термин всякой игры, мадам.

– О, если бы его применение ограничивалось только играми, – со вздохом уронила Гайде, украдкой взглянув на Эдмона.

Он, поглощенный ходом партий, не придал значения этой фразе, не счел ее относящейся к себе.

Но через несколько минут он с торжеством провозгласил:

– Ничья!

Лессепс согласился, и они перешли на половину аперитивов и еды. Сели, понятно, за общий столик и завязали беседу уже не касающуюся шахмат.

Гайде начала припоминать о своем детстве в Греции. Нашлось, что вспомнить и господину Лессепсу. Он рассказал немало интересного:

– Когда Наполеон был уже полностью разгромлен, к острову Корфу подошла английская эскадра и начала блокаду… Иными словами, повели жестокий обстрел острова, всех стратегически важных его точек, было произведено и несколько десантов. Отец мой героически оборонялся… Он был ранен, контужен, однако не поднимал сигнала капитуляции… Да так и не сдался, пока не был захвачен в плен силой. Он отбивался руками и ногами, чуть не рыдал, однако, пришлось покориться печальной участи… Англичане, впрочем, в уважение к его доблести, не подвергли его долгому режиму плена, и он был отпущен. Но отец не захотел возвращаться во Францию, снова возглавленную Бурбонами… Он выхлопотал консульский пост сначала в Италии, потом в Испании, где у нас была состоятельная и знатная родня – граф Монтихо де Тэба… Тоже наполеоновский офицер, один из немногих испанцев, горячо преданных Бонапарту…

– Была? – переспросила с интересом слушавшая Гайде. – Что же, их теперь нет и они умерли?

– Умер граф Монтихо, кавалер Почетного Легиона и один из любимцев покойного императора. Был момент, когда Наполеон, разгневавшись на своего братца, малоспособного Жерома, которого он сделал королем Испании, хотел назначить на его место полковника Монтихо, наподобие того, как он предложил шведам взять себе в короли одного из своих генералов – Бернадотта! Впрочем, когда шведы на это согласились, Наполеон срочно произвел Бернадотта в маршалы для импозантности…

– А теперь вы живете в Париже, месье Лессепс? – осведомилась Гайде, любознательная как обычно все женщины.

– И да, и нет, мадам, – ответил месье Лессепс. – Но моя парижская квартира неподалеку отсюда на улице Ришпанс, между Вандомской площадью и площадью Согласия… Поэтому я и заглядываю сюда довольно часто, хотя, конечно, и не претендую на шахматные лавры… До Девенка мне далеко!

Девенк был в то время чемпионом кафе «Режанс» и одним из редакторов знаменитого шахматного журнала «Паламед».

– Однако, – продолжал Лессепс, – необходимость заставляет меня служить по дипломатическому ведомству. Ряд лет я был консулом в Египте, в городах Каире и Александрии. А сейчас, после такой же должности в Роттердаме, жду назначения в не чуждую мне Испанию – в Малагу.

– Вы были дипломатом в Голландии? – с живостью спросил Эдмон. – А не знавали там де Геккерена бывшего посла в России?

– Знаком был с ним мельком, – ответил Лессепс. – Темная личность! – И продолжал, вернувшись к мысли, оброненной Гайде, – об ограничении «реваншей» в играх.

– Да, если бы все политические разногласия можно было ограничить сферой игр! Применять игры и в дипломатии и в стратегии! Насколько упростились бы и вместе с тем усовершенствовались бы международные отношения. Вместо посылки дорогостоящей армии в пределы несогласного с вами государства, вы могли бы послать туда всего-навсего пяток-десяток отборных шахматистов или пусть даже борцов хотя бы. Принцип борьбы сохранил бы свое значение, но полностью исключалось бы кровопролитие…

– У боксеров кровопролитие все-таки, кажется, бывает? – не удержалась от лукаво-наивной реплики Гайде.

Лессепс засмеялся:

– Бывают даже и смертельные случаи, увы! Но лишь как самое редкое исключение! Да-да! Что же касается нескольких капель крови из носа или губы доблестного кулачного бойца – он только гордится этим, как гордятся своей потерей крови, причем чем больше, тем лучше – наши солдаты, и офицеры… Мой отец, например, просто скорбел, что потерял не всю свою кровь там, на Корфу!

– Много еще, да, много странного в мире, – со вздохом сказал и Эдмон. – Я тоже не сторонник ненужных кровопролитий… Но есть случаи, когда это бывает совершенно необходимо… Вообразите, что на корабль напали пираты? Или на караван, идущий по степи, по безлюдной пустыне, где-нибудь между Азией и Африкой, из Мессопотамии в Египет, – нападает шайка туарегов?

– Как раз нечто подобное было со мной, – вскричал экспансивный Лессепс. – Мой караван был, правда, невелик, десяток верблюдов, груженных геодезическими инструментами и продовольствием… Никаких шелков или парчи, или драгоценных благовоний – просто лишь то, что было необходимо для небольшой рекогносцировочной экспедиции… И что же! Ни на что не нужные этим «туарегам», нивелиры и диоптры, – все это было мгновенно растащено, экспедиция моя обезоружена технически начисто, и пришлось на всем этом поставить крест. Разумеется, в подобных случаях я тоже не против кровопролития, прогресс без этого невозможен. Культурный наводит страх на некультурного, умный на глупого, сильнейший на слабого! Это закон бытия и природы.

– Но сильнейшими оказались те, кто отнял у вас ваши инструменты? – задала не лишенный ехидства вопрос Гайде. – И где, позвольте вас спросить, произошел этот прискорбный случай?

– Он произошел на Суэцком перешейке… – ответил Лессепс. – Когда я делал попытку обследовать трассу задуманного мною канала. Давней моей мечты!

– Канала? – бурно, с необычайной для себя взволнованностью вскричал Эдмон. – Да, об этом как раз много мечтал и я! О канале, прямо ведущем из Медитеррании в Индию!

С неутихающим волнением Эдмон продолжал:

– Еще совсем юным, начинающим марсельским моряком вместе с другими моими товарищами, я страстно мечтал об этом стремлении, о прокладке кратчайшего морского пути без многомесячного объезда Африки, да и тем более по таким зонам Атлантического океана, где часты полные штили – горе для парусных судов. Мы, молодые моряки, то и дело обсуждали, как было бы замечательно, если бы какой-нибудь смелый и мудрый человек взялся бы за это дело. Кто-то из наших говорил, что такое стремление уже и было известно когда-то древним.

Лессепс прервал:

– Совершенно верно! Древним был известен путь из Средиземного моря в Красное через Нил, через один из его правобережных притоков. Но это было терпимо и приемлемо лишь для маленьких корабликов, почти лодок, галер. Что же касается сколько-нибудь крупнотоннажных судов, для них, конечно, этот путь был негоден. Нынче же все больше в быт входят и паровые корабли, необходимость в прямом канале по примерной линии Александрия – Суэц становится все насущнее. Было бы преступлением перед цивилизацией откладывать эту мысль в какой-нибудь дальний ящик. Вот почему я на свой страх и риск, на свои собственные скромные средства попытался несколько лет назад провести разведочную техническую экспедицию по Суэцкому перешейку… И как видите, потерпел крах.

Эдмон не снижал своего энтузиазма:

– Послушайте, месье Лессепс! Сама судьба свела нас, как видно! Гайде, жена моя, обладает, вероятно, колдовским даром – она притащила меня в эти приятные стены и тем обеспечила нашу с вами встречу. Вдвойне интересную – вы сообщили мне кое-что и о де Геккерене. Мне в высшей степени интересно слушать все, что вы говорили об этом замысле, и я торжественно заявляю вам, месье Лессепс, что готов вложить в ваше благородное и необходимое для человечества предприятие какие угодно деньги, разумеется, в пределах моих возможностей.

Отказ Жоржа-Шарля Дантеса от договора о наследстве еще более подстрекал Эдмона к его участию в зачине Лессепса.

А тот тоже еще более в свою очередь заинтересовавшись реакцией Эдмона, с еще большим подъемом начал посвящать супругов в подробности своих намерений и исканий. Он продолжал:

– Существует группа людей, которые не прочь погреть руки на этом деле – они именуют себя «Сен-сомонистами»… Их возглавляет некий Анфантен, мечтающий о какой-то особой национальной организации и чуть ли не особом государстве в зоне будущего канала.

Он продолжал:

– Конечно, ни Турция, ни Египет, ни государства, им протежирующие, не согласятся на создание подобного фантастического государства, хотя, говорят, за спиной Анфантена таится знаменитый Ротшильд, богатейший человек Европы.

Эдмон несколько минут молчал и вдруг решительно заявил:

– Месье Лессепс! Я никогда не простил бы себе, если бы прошел мимо такой идеи, как ваша, и вас, как ее носителя! Можете рассчитывать на меня, по крайней мере, в двух отношениях: я готов дать вам несколько существенные средства на организацию новой экспедиции по разведке тех мест, по подготовке технического решения этой задачи – проект, сметы и прочее. А кроме того, если я буду располагать временем, то и сам я, и моя жена – смелая, любящая деятельность и движение, мы оба охотно примем участие в такой экспедиции, если в ней будете участвовать и вы.

Лессепс озарился, расцвел. Он вскочил и начал пожимать руку Эдмону и Гайде.

– Какая в самом деле неожиданная удача, господа! Разве, войдя сюда сегодня посмотреть игру мастеров шахматного искусства, мог я предполагать подобную случайность? Я просто готов и петь и танцевать и обнимать вас без конца! Но это не в стиле кафе «Режанс», к сожалению!..

– Я горжусь своей интуицией! – смеясь, сказала Гайде.

Глава VI
ЕЩЕ ОДНА ВСТРЕЧА

В Марселе в конторе с вывеской «Арматор Жюль Карпантье» было оживленно, людно. То и дело подходил какой-нибудь человек и из простых, и «почище» и либо робко, либо смело переступал порог, чтобы попасть в не очень просторную, но хорошо обставленную приемную.

На внутренней двери, ведшей в кабинет арматора, виднелось лаконичное указание:

«Здесь производятся переговоры об экспедициях».

Но за тем столом, где входящие ожидали увидеть господина Жюля Карпантье, арматора, – сидел в эти дни уже хорошо знакомый читателям граф Эдмон Дантес де Монте-Кристо.

Именно он вел переговоры об экспедиции, столь скупо и загадочно обозначенной в объявлении на двери.

Владелец конторы Жюль Карпантье, впрочем, присутствовал тут же в своем кабинете. Лицо его сияло, он был на вершине блаженства и счастья! Самый дорогой сейчас в мире для него человек – старый друг и приятель Эдмон гостил у него, был с ним бок о бок, делился с ним своими планами и замыслами!

– Эдмон, волшебник, чародей, колдун! Алхимик, черт тебя возьми! – то и дело восклицал он. – Ведь надо же было нам встретиться два года тому назад в златоглавой Москве! Золото с куполов ее как будто пролилось в мой карман! Разумеется, я немедленно по возвращении заказал в Бордосской верфи превосходный паровой пароход и назвал его как раз так, как у нас было условлено «Монте-Кристо!» Собирался первым рейсом пришвартоваться у твоего острова, дружище Эдмон, да вот ты сам ко мне нагрянул!

Эдмон уже вкратце посвятил его в суть своей новой затеи для воплощения той мечты, которую когда-то разделял с ним и Карпантье – мечты всех сколько-нибудь передовых и мыслящих средиземноморских моряков. Жюль, разумеется, тоже пришел в неописуемый восторг, тоже загорелся этой идеей и был вдвойне благодарен Эдмону, когда тот предложил ему активное соучастие в этом.

– Можешь безоговорочно на меня рассчитывать, друг Эдмон! Наш, твой, по существу, пароход сослужит неплохую службу. Одно дело являться на тамошний египетский берег на какой-нибудь парусной шаланде и совсем иное – бросить якорь великолепного каботажного парохода под флагом Франции…

Эдмон, улыбаясь, возразил:

– А вот флага Франции как раз и не будет!

– Как так? – удивился Карпантье.

– Да, мой друг, нужно придумать наш собственный флаг… Например, конус в круге на сплошном лазурном полотнище…

– Может быть, лучше подошел бы крест вместо конуса? – сказал Жюль. – Конус понятно – это «Монте», но важна и вторая половина «Кристо».

– Ты забыл, что мы едем на мусульманский берег, – резонно заметил Эдмон. – А Гайде учит меня уважать даже и Магомета…

Вербовка техников-геодезистов шла не слишком гладко и успешно. Только неслыханные оклады в конце концов соблазняли специалистов этого дела на полное риска и опасностей путешествие в край Клеопатры и Птоломея, в места, заставившие спасовать даже Наполеона. В места знойные и песчаные, болотистые и влажные, в места, где смыкались два величайших континента земли – Азия и Африка. В места по соседству с великой и грозной горою Синай, где по Библии человечеству были даны основные законы существования: «Не убий», «Не укради», «Не солги на ближнего», «Не завидуй», «Не сотвори себе фальшивого кумира».

– А если я там погибну? – настойчиво спрашивали почти все приходившие. – Что будет иметь моя семья?

– Пятьдесят тысяч франков наличными, – твердо и спокойно отвечал Эдмон всякому, независимо от его вида и костюма, но если спрашивающий начинал торговаться, охотно набавлял и даже удваивал эту сумму.

– А много ли там змей? – спрашивали почти все.

– А львы там есть?

– А крокодилы?

Приходили люди, полные решимости, почти не задававшие вопросов, кроме главного: каков будет заработок? Но появлялись и такие, которые по часу и по два выматывали душу расспросами и пожеланиями.

Карпантье, как правило, присутствовал при этом торге, готовый в любую минуту в случае надобности прийти на помощь своему другу и благодетелю, как говорится, перервать горло всякому, кто осмелится проявить непочтение или алчность… И тем паче хоть чем-нибудь оскорбить дорогого ему Эдмона.

Даже отлучаясь он точно указывал, куда он уходит, чтобы матрос, дежуривший по конторе, мог немедленно его уведомить о самой малейшей неприятности.

– Вербовка – дело всегда деликатное, щекотливое, милый Эдмон… Может проскочить настоящий волк в овечьей шкуре!

Но вот в один из дней, впрочем, в присутствии Жюля, в кабинет по вербовке вошел уже хорошо знакомый и памятный Эдмону человек – высокий, самоуверенный, осанистый, но с явными признаками не очень блестящих материальных обстоятельств. На нем был, правда, и парижский цилиндр, и редингот с буфами на плечах, но зоркий глаз Эдмона подметил фальшивый блеск в его якобы бриллиантовой галстучной булавке, не первую свежесть его манжет и некомплектность некоторых пуговиц его жилета, не говоря уже о давнем невозобновлении маникюра.

Словом, это был наверняка не в фазе процветания и успехов Дантес номер два, отказавшийся от пятимиллионного наследства и стотысячной ренты и теперь, возможно, пытавшийся честным путем и трудом заработать свой насущный хлеб.

Эдмон мгновенно, еще на пороге узнал его и сделал знак Жюлю сменить его за столом вербовщика, а сам быстро вышел в соседнюю комнату через запасную, боковую дверь.

Но он не ушел, а став у открытой двери, начал внимательно слушать разговор Карпантье с вновь прибывшим, который, видимо, не подозревал, куда попал.

Жюль догадался, что Эдмон не напрасно поручил ему этот разговор, и повел его, этот разговор, с корректной, но въедливой обстоятельностью.

– Позвольте, месье, узнать ваше имя, возраст и профессию? – с наивысшей учтивостью начал расспрашивать Карпантье.

– Меня зовут Жорж Баверваард, – ответил новоприбывший. – Мне тридцать лет и профессия моя – военный…

Эдмон тотчас вспомнил, что «Баверваард» было второе имя де Геккерена, Жорж-Шарль заботливо отбросил частицу «ван», обозначавшую голландское дворянство, сейчас уже совершенно ему не нужное.

– Военный? – переспросил с еще большей учтивостью Жюль Карпантье. – Какую же должность хотели бы вы иметь в нашей экспедиции, сударь?

Жорж-Шарль не без важности вскинул голову:

– Совершенно естественно, что я хотел бы возглавить вооруженную охрану экспедиции, вести снаряжение ее боевыми припасами и оружием, подобрать и дисциплинировать бойцов охраны, обеспечивать безопасность передвижения и остановок.

– Но известно ли вам, сударь, что эта экспедиция будет осуществляться не под флагом Франции или какой-нибудь иной страны, известной вам, а будет иметь, так сказать, частный характер?

– Я догадывался об этом, – не смущаясь, сказал Дантес номер два в новом очередном своем воплощении. – Я считал, что именно поэтому и оклад должен тут быть намного выше, нежели в правительственных войсках!

– Какой же оклад хотели бы вы иметь, сударь? – с возможно наивысшей любезностью задал последний вопрос Жюль Карпантье.

Жорж-Шарль секунду-две подумал, окинул взглядом обстановку, стены, как бы прикидывая, сколь богато это предприятие.

– Я хотел бы иметь такие условия: гарантийный страховой залог моей семье при подписании контракта в сумме ста тысяч франков и пятьдесят тысяч франков мне лично, авансом, не дожидаясь проведения и завершения экспедиции…

Жюль Карпантье не без изумления посмотрел на «военного».

– Но, сударь, такие условия мог бы предъявить генерал, возглавляющий экспедиционную колониальную армию!

Все так же не смущаясь, Жорж-Шарль ответил с великолепной простотой:

– Что же вы думаете, я не догадываюсь, что это и есть замаскированная колониальная армия?

В этот момент неторопливо появившись из-за двери, Эдмон не без ядовитости спросил:

– И вы мечтаете стать новым Лафайэтом? Или Сюфференом, или Шампленом?

Теперь Жорж-Шарль сразу же узнал своего старшего родича-двойника.

Он, побледнев и задрожав, машинально провел рукой по глазам, как бы проверяя не во сне ли это, или стирая некую пленку наваждения.

– Вы? Это вы… вы? – беспомощно залепетал он и даже схватился за край стола.

– Да, это я, месье Жорж-Шарль… На этот раз вы Баверваард… – с сарказмом ответил Эдмон. – И я очень рад вас увидеть в роли честного искателя работы… Это красноречиво говорит мне о многом, и в первую очередь о том, что судьба вашей семьи вам не безразлична, не чужеродна. Однако вижу я также и то, что вас по-прежнему обуревает жажда авантюр, желание продать свою голову и шпагу кому угодно – возобновить карьеру профессионального наемника-убийцы, по чьим-то трупам, но все же добраться до славы, благосостояния, власти, быть может…

– Каждый делает то, на что он способен… – заплетающимся языком пролепетал Жорж Баверваард.

– А разве вам было бы труднее получить и обеспеченность, и благоденствие, отрешившись в свое время от вашего главнейшего отвратительного порока – авантюристической карьеры, месье Жорж-Шарль?..

– Жадность не лучше кровожадности, мне кажется, – пробормотал уже несколько приободрясь как будто бы, бывший кавалергард российского императора, – если бы все военные стыдились своей профессии…

– О, это было бы превосходно! – воскликнул Эдмон. – И в первую очередь в таких армиях, которые создаются для захватов, для разбоев, для грабежей, для покорения слабых, для триумфа сильных!

На это Жорж-Шарль не нашел, что возразить и уныло молчал.

А Эдмон продолжал:

– Но рад вас видеть еще хотя бы для того, чтобы спросить вас, как дался вам, сердцу вашему отказ от договора со мною в Утрехте, в гостинице «Судаграхт»? Не превосходило ли ваше сожаление об этом, то сомнительное и эфемерное удовольствие, которое вы доставили вашему еще более сомнительному самолюбию?

Тут лицо Жоржа-Шарля снова приобрело пунцовый цвет и преобразилось. Подобие спокойствия или хотя бы самоконтроля, какое с явно огромным трудом он вызвал на своем лице, уступило место буйной ярости, почти нечеловеческой, звериной, такой, какая бывает у затравленного волка или леопарда. Он схватил со стола Карпантье тяжелый чугунный пресс и ринулся на Эдмона со сдавленным, похожим на рыдание ревом:

– У-у-убью-у-у…

Только своевременный марсельско-морской финт Жюля, знаменитый удар ногой в бедро, сразу обезвредил нападающего. Он упал на одно колено и этого было достаточно, чтобы могучие руки Жюля сковали все его дальнейшие движения. Эдмону не пришлось участвовать в этом. Он мог спокойно оставаться на своем месте и, насмешливо вглядываясь в Жоржа-Шарля, неторопливо всаживал в него раскаленные иглы своих дополнительных укоров и наставлений:

– Недоучка, выгнанный из Сен-Сира, из шевалье де-ля-гард, шалопай, за какие-то темные услуги продавшийся голландскому дельцу ван Баверваарду, несколько раз менявший подданство и имя – вы сейчас делали попытку пролезть в военно-колониальную экспедицию, которую, подсказал вам ваш нюх неисправимого авантюриста… Да как притом – с генеральским окладом! Какова амбиция, каков аппетит! Что, возможно, ван Баверваард присвоил себе львиную долю той субсидии, которую я ассигновал на поддержание вашей несчастной семьи?

Эдмон написал чек и сунул его в скованную железным объятием руку Жоржа-Шарля:

– Вот сумма, на которую вы рассчитывали, идя сюда… Еще одна, чтобы вы не торговали своей шкурой – как ради тех ни в чем неповинных существ, которых вы увлекли вместе с собой на ваш темный и скользкий путь международного кондотьера… Договор, который вам предлагался в Утрехте, спас бы вас от унизительных поисков кровавой работы. Желаю вам дальше не забывать об этом.

Он сделал знак Карпантье:

– Жюль, отпусти этого человека и укажи ему, как отсюда выйти…

Но сам вырвавшись из рук Жюля и швырнув данный ему Эдмоном чек на пол, Дантес номер два стремительно выбежал из кабинета арматора. На секунду задержавшись на пороге, он выкрикнул как и год назад:

– Я только орудие Судьбы!

Оставшись наедине с Жюлем, Эдмон крепко пожал ему руку:

– Ну вот, милый Жюль, заслуженное тебе спасибо! Сегодня ты блестяще возместил то, что ты считал своей оплошностью в Москве! Помнишь, ты горевал, что не пришел ко мне на выручку в нужный момент, когда на меня напал грозный москвич…