355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Дюма » Блэк » Текст книги (страница 24)
Блэк
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 05:22

Текст книги "Блэк"


Автор книги: Александр Дюма



сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

Небольшая группка в полном молчании отправилась на поляну, о которой говорил Лувиль.

– Ах, мой бедный друг, – говорил шевалье Анри д'Эльбэну, – как мне больно видеть вас здесь.

– Не думайте больше об этом, – ответил Анри, – думайте о себе. Давайте поговорим о вас.

– О! Вот это совершенно ни к чему! Черт возьми! Вы мне собираетесь оказать плохую услугу, сами того не подозревая. Напротив, не будем говорить обо мне и как можно меньше будем думать об этом. Послушайте, вам, дорогой друг, я могу признаться, я вовсе не храбрец или, точнее, мне удается сохранять бравый вид лишь потому, что я думаю не о предстоящем мне сейчас деле, а совсем о другом: и только что, когда взгляд мой упал на эти футляры из зеленой саржи, в которых хранятся пистолеты, и один из них через десять минут меня, возможно, уложит на траву, меня охватила какая-то зловещая дрожь… Ах! дорогой Анри, у меня в Шартре такая прелестная комната, пропитанная насквозь благоуханным ароматом роз, цветущих под моим окном, что я потихоньку говорю себе: как бы я сейчас хотел быть там вместо того, чтобы быть здесь. Но еще раз повторяю, черт возьми, не будем думать об этом; только не забудьте о моих наказах относительно Терезы.

– Будьте спокойны.

– Вы мне это обещаете?

– Разве должен я вам обещать то, что послужит бальзамом для моего сердца?

– А, – шевалье слегка побледнел, – похоже, мы пришли. Мне кажется, что место действительно выбрано превосходно. Решительно лейтенант Лувиль в этом разбирается лучше, чем в том, как травить собак, не правда ли, Блэк?

Секунданты остановились; из футляров зеленой саржи были вынуты пистолеты, заставившие вздрогнуть шевалье де ля Гравери, господин Шалье, и один из секундантов Гратьена стал их заряжать.

В это время Гратьен сделал знак де ля Гравери подойти к группе секундантов; затем, избегая смотреть на своего брата, он сказал:

– Господа, я был жестоко оскорблен господином де ля Гравери; честь мундира, который я ношу, требует удовлетворения; однако между нами столь большая разница в возрасте, что, если только он согласен объявить, что сожалеет о том, что поддался приступу гнева, я удовлетворюсь его извинениями, несмотря на то, что уже довольно поздно делать подобные заявления.

– Я принесу вам эти извинения, сударь, я стану на коленях просить у вас прощения, – отвечал шевалье, – я паду лбом в грязь, я буду просить вас со слезами на глазах простить меня, если вы, в свою очередь, захотите признать вину, допущенную вами по отношению Терезы де ля Гравери, моей дочери, и искупить ее, женившись на ней.

– Ну вот еще! – произнес лейтенант Лувиль.

– Тише, сударь! – сказал Анри д'Эльбэн, проворно схватив молодого человека за руку, – тише! До сих пор ваше вмешательство имело весьма роковые последствия для этих двух людей, чтобы вы продолжали себя так вести и здесь, где оно не только опасно, но еще и неуместно.

Потом он обратился к брату:

– Отвечайте, брат мой. На предложение, сделанное вам, отвечать должны вы сами, никто, кроме вас, не имеет на это права.

– Мне нечего ответить, – сказал Гратьен.

– Подумайте.

– Я молчу именно потому, что думаю об этом. Если я здесь на поле поединка приму условия шевалье, скажут, что я испугался.

С этими словами он вежливо, но сухо поклонился, и шевалье вместе с Анри отошли в сторону.

Шалье и Лувиль отмерили тридцать шагов; при этом Шалье старался, чтобы они были как можно длиннее, сломанной веткой обозначили минимальное расстояние, до границ которого могли дойти противники, сближаясь друг с другом, затем приготовились вручить им оружие.

– Господа, – сказал Анри, – вы вашей честью клянетесь, что пистолеты незнакомы противнику господина де ля Гравери?

– Клянемся честью, – ответили оба офицера Один из них добавил:

– Я лично приобрел их у Лепажа.

– Это двуствольные пистолеты? – спросил Анри.

– Нет, сударь.

– Благодарю. Этого достаточно, – сказал Анри.

Пистолеты были вручены противникам.

Они разошлись по своим местам.

Блэк последовал за шевалье и прижался к нему; шевалье мог чувствовать его тепло: он поблагодарил его признательным взглядом.

– Сударь, – обратился к нему Лувиль, – отошлите вашу собаку.

– Моя собака меня не покинет, сударь. – ответил шевалье.

– А если ее убьют?

– То она не впервые Судет рисковать жизнью из-за своей чрезмерной преданности; вам ведь это хорошо известно, господин Лувиль.

И обращаясь к Шалье, который давал ему последние наставления, он совсем тихо сказал ему:

– Ах! вы не знаете, какое странное действие на меня оказывает необходимость выстрелить в человека; мне кажется, что я никогда не смогу на это решиться.

Действительно, в лице у шевалье не было ни кровинки, пистолет дрожал у него в руке, а его мертвенно-бледные губы конвульсивно подрагивали; время от времени он вскидывал голову и поводил плечами, как бы пытаясь избавиться от волнения, которое охватывало его против воли.

– Сударь, – сказал второй секундант Гратьена, подойдя к шевалье и пожав ему руку, – вы настоящий храбрец и вы гораздо больше достойны этого определения, чем кто-либо другой, окажись он на вашем месте.

Секунданты уже удалились, когда Гратьен, который вот уже в течение нескольких минут, казалось, был охвачен сильным волнением, сделал знак своему брату, что хочет с ним говорить.

Анри подбежал к молодому офицеру.

Тот отвел его в сторону и сказал ему на ухо несколько слов.

Анри казался глубоко взволнованным тем, что ему говорил брат.

И когда тот закончил говорить, он обнял его, прижал к сердцу и несколько раз поцеловал.

Затем, оставив брата, он сел на землю справа от шевалье, повернувшись спиной к обоим противникам и обхватив голову обеими руками.

Лувиль спросил, готовы ли противники.

– Да, – ответили те одновременно.

– Внимание! – сказал Лувиль и стал считать: – Раз… Два… Три…!

Следуя совету господина Шалье, шевалье де ля Гравери при счете три быстро устремился вперед.

И в тот момент, когда шевалье шел ему навстречу, Гратьен выстрелил.

Пуля, выпущенная молодым человеком, пробила лишь воротник сюртука шевалье де ля Гравери, даже не оцарапав ему кожи.

Анри живо обернулся; он увидел обоих противников, стоящими на ногах, дуло пистолета Гратьена дымилось.

Анри вздохнул и отвел глаза.

Шевалье, совершенно ошеломленный и оглушенный, продолжал неподвижно стоять на месте.

– Стреляйте же, сударь! Что вы ждете?! Стреляйте! – закричали секунданты.

По всей видимости, не отдавая себе никакого отчета в том, к чему это может привести, шевалье поднял руку с пистолетом, плетью висевшую вдоль его бедра, вытянул ее и, не целясь, выстрелил.

– Господи, твоя воля! – воскликнул он.

Гратьен, не двигаясь с места, медленно поворачиваясь, стал оседать и упал лицом на землю.

Анри повернулся и увидел брата распростертым на траве.

Он вскрикнул, а затем тихо промолвил:

– Это действительно суд Божий!

Все подбежали к нему.

Анри приподнял раненого и удерживал его у себя на руках.

Шевалье, буквально раздавленный случившимся, рыдал и просил у Бога прощения за совершенное им убийство.

Рана была из числа самых серьезных.

Пуля пробила грудь справа, чуть ниже шестого ребра, и, должно быть, застряла в легком.

Кровь едва сочилась; видимо, произошло большое внутреннее кровоизлияние.

Раненый задыхался.

Господин Шалье вытащил из кармана ланцет и пустил ему кровь; за время своих длительных путешествий он освоил эту операцию, так необходимую во множестве случаев.

Раненый почувствовал облегчение, и дыхание его стало свободнее.

Тем не менее кровавая пена показалась у него на губах.

На скорую руку соорудив носилки, они перенесли раненого в лодку.

В это время Анри, мертвенно-бледный, но сдерживающий свое волнение, приблизился к шевалье.

– Сударь, – сказал он, – перед началом поединка, от которого он, повинуясь предрассудку, не пожелал отказаться, о чем я горько сожалею, мой брат поручил мне, каким бы ни был исход этой дуэли, просить вас дать разрешение на его брак с мадемуазель Терезой де ля Гравери, вашей дочерью.

Услышав эти слова, шевалье бросился в объятия молодого человека и, изнемогая от волнения, лишился чувств.

Когда он пришел в себя, Анри, секунданты раненого и сам раненый были уже далеко; шевалье остался в обществе господина Шалье, похлопывающего его по рукам, и Блэка, лизавшего ему лицо.

Глава XXXVII,
КОТОРАЯ БЛАГОРАЗУМНО ВОЗДЕРЖИТСЯ ОТ ТОГО, ЧТОБЫ ЗАКОНЧИТЬСЯ ИНАЧЕ, ЧЕМ ОБЫЧНО ЗАКАНЧИВАЮТСЯ ПОСЛЕДНИЕ ГЛАВЫ

Когда господин де ля Гравери вернулся в гостиницу «Лондон», ему сообщили, что Тереза уже приехала и ждет шевалье в его комнате.

Волнение шевалье было так велико, что ему не достало мужества рассказать девушке о событиях, столь круто изменивших ее жизнь.

Он поведал господину Шалье все, что необходимо было ей сказать, и втолкнул его в комнату, а сам остался ждать за дверью.

Тереза была сильно удивлена, увидев, как в комнату вместо господина де ля Гравери вошел неизвестный ей человек, но Шалье поторопился ее успокоить; к тому же, Блэк, учуявший свою юную хозяйку, последовал за негоциантом и теперь всячески ласкался к Терезе.

Но лишь только последняя узнала об опасности, которой ради нее подвергался господин де ля Гравери, она в страшном волнении вскричала:

– О! мой отец! мой милый добрый отец! где же вы?

Шевалье не мог устоять перед этим призывом.

Открыв дверь, он бросился в объятия своей дочери и, покрывая ее лоб поцелуями, прижал Терезу к своей груди.

– Черт возьми! – воскликнул он, освободившись из ее объятий, – вот она плата за все то, что я сделал для тебя, дитя мое. О! что за счастье увидеться и обняться вновь, после того, как мы были буквально на волосок от того, чтобы навсегда потерять друг друга! Нет, черт побери! ничто на свете не может сравниться с этим счастьем.

Затем, внезапно остановившись, как бы испугавшись самого себя, шевалье добавил:

– Бог мой! Похоже мне уже пора стать прежним де ля Гравери: вот уже два дня я ругаюсь, как какой-нибудь безбожник или нечестивец; со мной никогда такого не было, даже, когда я был страшно сердит на Марианну. Проклятье! Добрая канонисса меня и не узнала бы сейчас!

– Дорогой отец, – сказала Тереза, снова обнимая и целуя шевалье, – дорогой отец, никогда, даже в моих самых честолюбивых мечтах, я не осмеливалась бы желать того, что происходит сейчас со мной.

Затем мысли ее приняли несколько иной оборот.

– Увы! Значит, моя бедная матушка умерла! О! мы часто будем вспоминать о ней, не правда ли?

Шалье бросил на шевалье взгляд, исполненный беспокойства и сострадания.

Но того, казалось, ничуть не взволновала просьба, высказанная девушкой.

– О! конечно же, мы будем ее вспоминать, – ответил он. – Она была так добра, так красива, ты – вылитый ее портрет, дитя мое. А если бы ты знала, каким счастливым она меня сделала во времена моей молодости! Сколько прелестных воспоминаний она мне подарила о том времени, которое так далеко ушло от нас, но которое навсегда запечатлелось в моем сердце.

– Значит, она тоже была несчастна?

– Увы, да, моя дорогая малютка. Но что поделаешь! – добавил со вздохом шевалье, – я был молод и не всегда поступал разумно.

– О! Это невозможно, отец! – вскричала Тереза, – я могу поклясться, что, если моя мать была несчастна, то вашей вины в этом не было.

– Знаете ли вы, что у вас золотое сердце? – прошептал Шалье на ухо шевалье де ля Гравери.

– Вот еще! – подхватил тот, – мое сердце, мое сердце… Я сердит на него! Если бы оно не было таким ленивым и таким трусливым, то вот уже восемь лет я бы ласкал у себя на коленях это драгоценное крошечное создание. Как должно быть это хорошо, друг мой, когда тебя обнимает и целует девятилетняя девочка, вся белокурая и розовая! – Вот то счастье, которого лишил меня мой эгоизм.

В эту минуту вошел служащий гостиницы и сообщил господину де ля Гравери, что на лестнице его ждет молодой человек, тот самый, который уже приходил сегодня утром.

Шевалье быстро вышел.

Действительно, это был Анри.

– Тереза здесь, – сказал ему де ля Гравери, – Вы хотите ее увидеть?

– Нет, сударь, – отвечал Анри. – Это было бы неприлично как для нее, так и для меня. Я даже не буду присутствовать на церемонии бракосочетания. Мой отец, которому я рассказал обо всем случившемся, и который дал свое согласие на это слишком запоздалое искупление вины, мой отец будет представлять нашу семью подле моего несчастного брата.

Но Тереза услышала чей-то голос и, благодаря сверхъестественному чутью, которое порождает глубокая и сильная страсть, она узнала голос Анри.

И прежде чем Шалье смог бы воспротивиться ее намерению, прежде чем он даже мог бы о нем догадаться, она распахнула дверь и, бросившись в объятия молодого человека, произнесла:

– О! Анри, Анри, ты ведь знаешь, что я уступила лишь тебе.

– Я знаю все, моя бедная Тереза.

– Ах! Почему ты меня покинул! – чуть слышно сказала девушка.

– Увы! Я жестоко поплатился за мою слабость, – ответил Анри. – Но встретим, как подобает, наше несчастье. Скоро вы станете моей сестрой. Останемся же достойны – и вы, и я, тех новых уз, которые вскоре соединят нас. Позвольте мне откланяться и удалиться.

– Не покидайте меня в такой момент, Анри, я вас умоляю! Останьтесь рядом со мной до тех пор, пока новые клятвы не разлучат нас вторично.

Анри, который тоже безумно страдал от того, что должен расстаться с Терезой, не нашел в себе сил устоять перед ее мольбой и безропотно согласился проводить ее к своему брату.

Каким бы болезненным ни был для него этот путь, Гратьен настоял, чтобы его перевезли в Париж.

Его положили в особняке в предместье Сент-Оноре.

Шевалье, Тереза, Анри и Шалье застали его отца, господина д'Эльбэна и двух офицеров, бывших секундантами, у кровати раненого.

Вызвали хирурга, который тоже хлопотал вокруг постели больного.

Гратьен лежал на диване, поддерживаемый подушками, он занимал почти вертикальное положение, чтобы помешать крови скапливаться в легких.

Он был бледен, однако в его глазах было выражение спокойствия и ясной безмятежности, которое прежде полностью отсутствовало в его взгляде.

Увидев вошедшую Терезу, тоже сильно побледневшую и изменившуюся под влиянием беременности, поддерживаемую с одной стороны Анри, а с другой шевалье, Гратьен медленно вынул свои руки из-под одеяла, испачканного кровью, и сложил их, как будто прося прощения у девушки.

Его дыхание было таким прерывистым и стесненным, что каждое слово давалось ему с большим трудом. Вместо него взял слово граф д'Эльбэн.

– Мой сын страшно виноват по отношению к вам, мадемуазель; и он понес вполне справедливое возмездие, но как оно жестоко! Постарайтесь же его простить и облегчите своим состраданием последние минуты моего несчастного сына.

Тереза бросилась на колени перед кроватью Гратьена, взяла в свои ладони уже холодеющие руки умирающего и, рыдая, прижала их к своим губам.

Почувствовав это пожатие, Гратьен собрался с силами и попытался с благодарностью улыбнуться своей потрясенной и печальной невесте.

В это время в комнату вошли нотариус и священники, за которыми перед этим посылали слуг.

Первый составил брачный контракт двух супругов.

Затем священник и его помощники, надев свои священнические одежды, приступили к религиозной церемонии венчания.

В этой комнате разыгрывалось поистине величественное действо.

Повсюду были признаки смерти: белье в пятнах крови, разбросанное по ковру, аптечка и хирургические инструменты на предметах мебели; люди с бледными и удрученными лицами, сидящие по углам или стоящие вокруг кровати; среди всего этого звуки рыданий Терезы, прерывающие монотонное бормотание священника, читающего молитву, и заглушающие все происходящее, и пронзительное свистящее дыхание раненого; наконец, лица двух супругов, одним из которых была эта бедная девушка, едва оправившаяся после ужасной болезни, которую ей удалось побороть, и которая, изнемогая от пережитого волнения, казалось, продолжала жить лишь для того, чтобы сохранить жизнь ребенку, которого она носила в своем чреве, а другой, обручаясь с молодой женщиной, одновременно обручался и со смертью, а брачным ложем ему должен был служить гроб, – все это, освещенное дрожащим светом нескольких восковых свечей, составляло одну из самых трогательных картин.

На вопрос священника, согласен ли Гратьен взять в жены Терезу, тот ответил «да» так ясно и так отчетливо, что его расслышали и в другом конце комнаты; затем, подперев руками голову, он, казалось, с тревогой стал ждать ответа Терезы на тот же самый вопрос.

В тот момент, когда совершающий богослужение произнес слова, скрепляющие перед Богом супружеский союз, Гратьен откинул свою голову на подушку, его рука нежно пожала руку Терезы, которую священник вложил в его ладонь; затем, отыскав глазами де ля Гравери, стоящего на коленях в изножье кровати и страстно возносившего Господу свои молитвы, он чуть слышно произнес слабеющим голосом:

– Вы удовлетворены, сударь?

Но усилие, которое он предпринял, чтобы ответить «да» и чтобы обратиться с этим вопросом к шевалье, истощили силы раненого. Конвульсивная дрожь сотрясла его тело; остатки румянца на его щеках и блеска в глазах окончательно исчезли.

– Мадам, – сказал священник, – если вы хотите принять последний вздох вашего мужа, то это время наступило.

Молодая женщина припала к телу Гратьена, но прежде чем ее губы коснулись губ раненого, его душа простилась с телом.

Гратьен издал последний вздох.

Блэк, о котором все позабыли, протяжно и заунывно завыл, и от этого воя у присутствующих дрожь пробежала по жилам.

Шевалье де ля Гравери долго не приходил в себя от жуткого потрясения, которое он перенес.

Лишь другие заботы, другие волнения помогали ему отвлечься от прошлого.

Мадам баронесса д'Эльбэн стала матерью, и для столь впечатлительного сердца, каким было сердце шевалье, рождение нового существа, – а это был мальчик, – стало для него сладостным переживанием.

Он одновременно занимался и выбором кормилицы и заботами о здоровье роженицы и ее ребенка, и ему как будто не хватало этих хлопот, его воображение, по всей видимости, стремившееся наверстать то время, которое оно провело в оцепенении, открывало перед ним сразу младенчество, детство, отрочество и период возмужалости ребенка. Он размышлял о средствах, которые употребит, чтобы уберечь от опасностей света это бедное крошечное существо.

Тереза уже поправлялась, когда шевалье настоял, чтобы она его сопровождала в его традиционной прогулке, прерванной столькими событиями.

Баронесса д'Эльбэн ни в чем не могла отказать такому нежному и такому заботливому отцу и с радостью на это согласилась.

Шевалье отвел ее на скамейку на валу Куртий, здесь в прежние времена он ежедневно подолгу просиживал, любуясь пейзажем.

Он сел первым, усадил справа от себя Терезу, слева кормилицу; затем, поместив у себя между коленями Блэка, сказал:

– Подумать только, господин Шалье полностью отрицает, что под этой черной шкурой скрывается Думесниль… И однако же это именно он все устроил!

– Нет, отец, – ответила, улыбаясь, молодая женщина, – причиной всему те кусочки сахара, что вы клали в ваш карман.

Шевалье несколько минут пребывал в молчании, устремив свой взор на два величественных шпиля собора, на каждом из которых, скрываясь в облаках, возвышался крест из бронзы и из золота.

– Конечно, – воскликнул он, показывая на небо, – гораздо легче думать, что все случившееся произошло по воле того, кто находится там на небесах… Но в любом случае ты нам помог, мой бедный Блэк!

И, целуя спаниеля в нос, он тихо добавил:

– Мой дорогой Думесниль!

В это время добропорядочные жители Шартра, праздно гуляющие на валах, наблюдали за шевалье и обменивались впечатлениями.

– Посмотрите-ка на господина де ля Гравери, он прямо весь сияет!

– Охотно верю! Не в состоянии больше ублажать свой желудок – трюфели больше не поступают, омаров также не найти, – он как раз вовремя предался новому греху, чтобы заменить им старый…

– Как вы осмеливаетесь говорить подобное! Ведь утверждают, эта молодая женщина – его дочь.

– Его дочь! И вы этому верите, вы? А! Вы слишком доверчивы, моя дорогая! Вы даже не подозреваете, какие они повесы, эти старые волокиты минувшего режима!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю