Текст книги "Блэк"
Автор книги: Александр Дюма
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
Глава XXXV,
В КОТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ НЕ ТОЛЬКО ВОЗВРАЩАЕТ ОБРАТНО СВОЮ СОБАКУ, НО И ВСТРЕЧАЕТ ТАКЖЕ ДРУГА
Шевалье прибыл на улицу Трех Братьев, охваченный самыми мрачными мыслями.
Господин Шалье только что вернулся, всего несколько минут назад.
Шевалье спросил у консьержки о Блэке; та никогда ничего о нем не слышала; однако господин Шалье вернулся с собакой, которой раньше у него не было. Это был спаниель великолепного черного цвета. Это было все, что хотел знать шевалье.
Шалье занимал третий этаж очень красивого дома.
Де ля Гравери торопливо поднимался по лестнице в надежде вновь увидеть Блэка. Он подыскивал в уме слова, которые могли бы тронуть сердце прежнего хозяина его собаки, сердце, которое, впрочем, казалось ему, судя по виденному, не таким уж мягким и податливым.
И, поднимаясь по лестнице, он спрашивал себя, не будет ли более разумным поведать вышеупомянутому Ж.-Б. Шалье свои предположения относительно того, что в прошлом Блэк вел человеческое существование, когда носил шпагу на боку и эполеты на плечах.
Так и не составив себе определенного плана, он позвонил в дверь третьего этажа, в десятый раз повторяя эту фразу, которая звучала как вопрос, обращенный им к самому себе:
– Но где, черт возьми, я встречал эту фамилию Шалье?
Господин Шалье действительно только что вернулся; но поскольку было уже десять часов, а Шалье, как Негоциант, поддерживал в доме строжайший распорядок, то не медля ни минуты он сея за стол, так как завтрак ему неизменно подавали в десять часов.
Но, садясь за стол, Шалье специально предупредил, что если его будет спрашивать человек лет пятидесяти, маленький, невысокого роста, толстенький и круглый как мячик, с красной лентой в петлице, то этого человека следует проводить в гостиную.
Это описание настолько точно соответствовало внешности шевалье, что служанка, открыв ему дверь, воскликнула:
– А! это тот человек, которого ждет хозяин.
– Надеюсь, – рискнул ответить шевалье.
– Я должна впустить вас, сударь, и пойти немедленно предупредить о вашем приходе моего хозяина, который сейчас завтракает.
Шевалье еще не завтракал и, скажем больше, он был настолько занят и взволнован, что едва ли даже вспоминал о еде, которой некогда придавал известное значение.
Поэтому, насквозь пропитанный гастрономической моралью Бершу, проповедовавшего, что ничто не должно беспокоить достойного человека в тот момент, когда он принимает пищу, де ля Гравери с заученной любезностью ответил:
– Хорошо, хорошо; не беспокойте господина Шалье; я подожду в гостиной.
Служанка провела шевалье в указанную комнату и пошла предупредить своего хозяина о приходе ожидаемого им гостя, слово в слово передав тому сказанное шевалье; Блэк, лежавший у ног своего нового хозяина, казалось, очень внимательно и с умным видом выслушал ее слова.
В это время шевалье, войдя в гостиную, подошел прямо к камину, в котором горел жаркий огонь, и, повернувшись спиной, стал отогревать свои икры, в одиннадцатый раз вопрошая себя:
«Но где, черт возьми, я встречал эту фамилию Шалье?»
Но тут внимание шевалье привлекла большая картина, написанная маслом, которая, похоже, вызвала у него в памяти более отчетливое воспоминание, чем то, что было связано с новым хозяином Блэка.
«Смотрите-ка! – вскричал шевалье, – бухта Папаэти!»
И он подбежал к картине.
Эта картина послужила для него подлинным откровением.
Наконец-то Дьедонне вспомнил, где он встречал фамилию Шалье, которая так сильно его заинтриговала.
Едва только это воспоминание пронзило его память, как сзади него послышался скрип открывающейся двери.
Он обернулся и увидел Шалье.
В этот момент он не только вспомнил имя, но и узнал его лицо.
Бросив шляпу на пол, шевалье подбежал к Шалье и, взяв его за обе руки, сказал:
– О! сударь, сударь, вы бывали на Таити, не правда ли?
– Ну, да, – ответил Шалье, бесконечно удивленный столь резкой переменой настроения у человека, в котором он уже видел своего противника.
– Вы были там в 1831 году на борту корвета «Дофин»?
– Да.
– А на борту судна была желтая лихорадка?
– Да.
– Восьмого августа человек лет пятидесяти, сухопарый, высокий брюнет, с черными усами и проседью в волосах велел себя доставить из Папаэти на борт «Дофина» и подхватил там лихорадку?
– Капитан Думесниль, черт меня побери!
– Да, именно капитан Думесниль! А! я не ошибся, вы знали Думесниля?
– Конечно! он был мой лучший друг.
– Нет, сударь, нет: могу похвастаться, я был его лучшим другом. А! есть Провидение на свете, клянусь Господом! да, оно все же есть, – закричал шевалье со слезами в голосе.
– Я всегда в это верил, – улыбаясь ответил Шалье.
– Обнимите меня, сударь! обнимемся же! – сказал шевалье, бросаясь на шею человеку, которого десять минут назад был готов задушить.
– Ладно, – сказал Шалье невозмутимым тоном, который резко контрастировал с восторженной экзальтацией де ля Гравери, – считайте, что Провидение существует, и в честь этого Провидения можете обнять меня один раз и даже два, если вы так уж этого желаете; а затем, будьте любезны объясниться; так как, глядя на происходящее, я испытываю желание позвать моих приказчиков и с их помощью отправить вас в Шарантон.
– Сударь, – сказал шевалье, – вы вправе так поступить; ведь я сошел с ума, да, буквально сошел с ума, но это от радости, сударь! Впрочем, одно слово объяснит вам все.
– Тогда произнесите это слово.
– Я шевалье де ля Гравери.
– Шевалье де ля Гравери! – в свою очередь, вскричал Шалье, впервые потеряв свой невозмутимо-холодный вид, который, казалось, отражал обычное состояние его души.
– Да, да, да.
– Тот самый пассажир, который поднялся к нам на борт «Дофина» на следующий день после смерти бедняги Думесниля?
– Именно, именно, тот самый, что проделал вместе с вами весь путь до Вальпараисо, где вы покинули борт корвета, на палубу которого я поднимался всего лишь раз или два, так сильно мучала меня морская болезнь.
– В самом деле, я высадился на берег в Вальпараисо, забрав с собой Блэка и мать Блэка, которого вы знали щенком. А! вы теперь видите, что я вам не лгал.
– Да, но, пожалуйста, давайте сейчас оставим Блэка в покое и займемся другим делом.
– Всем, чем вам будет угодно, сударь.
– Мое имя, шевалье де ля Гравери, не напоминает ли оно вам некоторые обстоятельства?…
– Вы правы, сударь.
– Помните ли вы тот пакет, который Думесниль доставил вам на борт в тот день, когда стал жертвой этой роковой болезни, сведшей его в могилу, и имя той персоны, которой этот пакет был адресован?
– Мадам де ля Гравери…
– Матильде!
– Увы! шевалье, – ответил Шалье, – в этом отношении я не смог выполнить миссию, за которую взялся, полагая, что сразу же, не задерживаясь, вернусь во Францию.
– А!
– Вы видели, как я высадился в Вальпараисо?
– Да.
– Сначала я провел там гораздо больше времени, нежели предполагал; затем, вместо того, чтобы вернуться по суше или же обогнуть мыс Горн, я сел на корабль, который выполняя кругосветное плавание, шел в Кейптаун. В результате чего, когда я попал во Францию, мадам де ля Гравери уже умерла.
– Но вы разузнали что-нибудь о ее смерти и о ребенке, которого она оставила, сударь?
– Очень мало… Но я вам расскажу все то немногое, что мне известно.
– О! умоляю вас, – произнес шевалье, молитвенно сложив руки.
– Ваш брат, вы это, вероятно, знаете, потребовал, чтобы она не признавала ребенка, которого должна была родить; она родила девочку…
– Так, сударь, да, все так!
– Этой девочке при крещении дали имя Терезы.
– Тереза! Вы в этом уверены?
– Совершенно уверен.
– Продолжайте, сударь! продолжайте! Я вас слушаю.
В самом деле, казалось, шевалье жадно ловил каждое слово рассказчика.
– Ребенка поручили заботам некой женщины, которую звали…
Господин Шалье запнулся, припоминая имя.
– Матушка Денье, – с живостью произнес шевалье.
– Да, так, сударь; но, предприняв поиски этой женщины, я не смог найти ни малейших ее следов.
– Зато я, сударь, я ее нашел!
– Кого?
– Терезу!
– Терезу?
– Да, и благодаря вам, я надеюсь, что вскоре смогу назвать ее своей дочерью.
– Вашей дочерью?
– Без сомнения.
– Однако мне казалось…
Шалье внезапно замолчал: область, в которую он вторгался, показалась ему весьма опасной.
Шевалье понял его мысль.
– Да, вас это удивляет, – сказал он с печальной улыбкой, – но когда смерть легла поверх обиды, то достоин сожаления тот, кто продолжает держать ее в своей памяти! К тому же, признаюсь вам, я провел долгих семь лет моей жизни, не любя никого, кроме самого себя, и состарившись, я стал легкомысленным и ветреным, я стал изменять самому себе ради собаки, и от собаки Я хочу перейти к своему ребенку. Послушайте, сударь, напрягите память! Нет ли у вас какого-нибудь свидетельства, основываясь на котором мы могли бы доказать происхождение этой девушки?
– Да, пожалуй. Если вы можете доказать, что это именно ее отдали на воспитание матушке Денье, то у меня есть акт, – тот самый, который бедняга Думесниль привез мне на борт, поручая моим заботам и мать, и дитя, – у меня есть акт, который мадам де ля Гравери передала ему; акт, составленный по указаниям врача, который ходил за ней и который засвидетельствовал, что ребенок женского пола, крещенный под именем Терезы-Дельфины-Маргариты, является ее дочерью.
– А следовательно, и моей дочерью! – радостно вскричал де ля Гравери. – Ведь отцом признается тот, кто состоит с женщиной в законном браке. – Pater is est quem nuptix demonstrant.
И никогда еще эта аксиома супружеского права, приводившая в ярость стольких мужей, не провозглашалась с более счастливым лицом и более довольным сердцем.
После того, как шевалье дал волю своей радости и своему удовлетворению, он счел, что пришло время познакомить Шалье с различными участниками той драмы, развязку которой Дьедонне так трудно было найти.
Он закончил свой рассказ тем, что произошло вчера между ним и Гратьеном д'Эльбэн в Голландском кабачке.
Шалье, узнав о предстоящей завтра дуэли, сделал все возможное, чтобы отговорить шевалье от поединка.
Но вид Блэка и то раздражение, которое он испытал утром, вернули шевалье его воинственное настроение и подняли его дух.
– Нет, милый мой, – сказал он, – нет, нет, нет! мое решение непоколебимо! Я решил драться еще тогда, когда у меня были всего лишь предположения по поводу рождения Терезы; теперь же, когда я твердо уверен, что она дочь Матильды, то я готов тысячу раз пожертвовать своей жизнью ради нее! И, послушайте, это во мне все еще говорит эгоизм – я всегда был эгоистом и останусь им до конца, – послушайте, – продолжал шевалье, показывая на Блэка, который, отворив дверь, вошел в гостиную и с задумчиво-печальным видом положил свою голову на колени шевалье, – я открыл такое наслаждение в тех страданиях, которые перенес ради них, что уверен в том, что в смерти, принятой за любимое существо таится такой источник благодати и утешения, о котором никто и не подозревает, и с которым я вовсе не прочь был бы поближе познакомиться.
– Ну, что же, – ответил Шалье, – раз ваше решение твердо, то, мой дорогой господин де ля Гравери, окажите мне честь, выбрав меня вашим секундантом.
– А! сударь, я как раз хотел просить вас об этом, – вскричал обрадованный шевалье.
– Итак, это решено?
– Да, решено; и мы не можем терять ни минуты.
– В чем дело?
– Секунданты моего противника должны с двенадцати до часу прогуливаться по террасе Фельянов, поджидая там моих секундантов, дабы обговорить условия поединка.
Шевалье вынул свои часы.
– Сейчас десять часов тридцать пять минут, – добавил он.
– Хорошо! вы сами видите, что у нас еще есть время.
– Это правда! но я еще не завтракал.
– Я предложил бы вам позавтракать со мной, но необходимо, чтобы я вам нашел второго секунданта.
– Зачем?
– Чтобы обсудить условия поединка.
– Это ни к чему! у меня уже есть второй секундант; однако я желаю, и тому существуют весьма серьезные причины, чтобы он встретился с моим противником и его секундантами только на месте дуэли; поэтому я вас попрошу уладить все условия поединка.
– Какие у вас будут пожелания?
– Никаких.
– Но если наш противник предоставит нам выбор оружия?…
– Не соглашайтесь на это! оскорбление было нанесено ему; и я не желаю никаких уступок.
– Но все же вы отдаете предпочтение какому-либо виду оружия?
– Предпочтение, сударь? О! нет, слава Богу, я питаю отвращение к любому из них.
– Но в конце концов вы умеете стрелять из пистолета и владеете шпагой?
– Да. Мой бедный Думесниль, несмотря на мое отвращение к этим орудиям убийства, научил меня ими пользоваться.
– И вы достаточно хорошо ими владеете?
– Сударь, вам хорошо знакомы эти маленькие зеленые попугайчики с оранжевой головкой, которые по своим размерам чуть больше обычного воробья и которые встречаются на всех островах Океании?
– Отлично знакомы.
– Так вот, я регулярно убивал двух из трех этих попугайчиков, сидящих на вершине дерева.
– Вы не достигли уровня вашего учителя Думесниля, который убивал трех из трех; но тем не менее это вовсе неплохо. Ну, а как дела обстоят со шпагой?
– О! я умею лишь парировать удары, но делаю это очень ловко.
– Этого недостаточно.
– И потом я знаю один удар…
– А! а!
– Один-единственный.
– Если это некий выпад, которым Думесниль поражал меня десять раз, то этого достаточно.
– Да, это тот самый удар, сударь.
– Тогда я больше не опасаюсь за вас, сударь.
– Я тоже, но только при одном условии…
– Каком же?
– Позвольте Блэку сопровождать нас завтра на место поединка, дорогой Шалье. Я очень суеверен и я верю, что его присутствие принесет мне завтра удачу.
– Блэк последует за вами и не только завтра, отныне он будет с вами всегда, шевалье, и я счастлив, что могу вам подарить животное, к которому вы столь сильно привязаны.
– Спасибо, сударь, спасибо! – воскликнул шевалье, глаза которого были полны слез. – А! вы не знаете, как дорог мне ваш подарок! Видите ли, Блэк – это не животное, это… Но нет, вы мне не поверите, – добавил шевалье, по очереди переводя взгляд то на Блэка, то на своего нового друга.
Затем, протягивая руки к Блэку, он позвал:
– Блэк! Мой славный Блэк!
Блэк бросился в объятия шевалье, издавая нежное радостное повизгивание, на которое шевалье совсем тихо отвечал:
– Теперь, будь спокоен, мой бедный Думесниль! ничто нас больше не сможет разлучить!.. кроме, – добавил он тем не менее с печалью в голосе, – кроме пистолетной пули или удара шпагой…
Но, как будто поняв смысл этих слов, Блэк вырвался из рук шевалье и принялся так весело прыгать и так радостно лаять, что де ля Гравери, который, по его собственным словам, верил в приметы, расценил его поведение, как доброе предзнаменование, и, протянув руку Шалье, с самым задорным и удалым видом вскричал:
– Черт возьми! дорогой друг, по-моему, вы что-то говорили о завтраке, который вас ждет и который вы предложили разделить мне с вами?
– Да, конечно.
– Отлично, тогда вперед, за стол! и да здравствует счастье и радость!
Шалье с удивлением посмотрел на шевалье; но он уже начинал привыкать к эксцентричным выходкам своего нового знакомого, и тоном, который самым странным образом контрастировал с его словами, он повторил:
– Итак, за стол, и да здравствует радость!
Он провел своего гостя в столовую, где был накрыт такой завтрак, какого де ля Гравери не едал с того дня, как рассчитал Марианну.
Выйдя из дома номер 22, де ля Гравери нашел свой фиакр стоящим у двери.
Честный Пьер Марто был рядом с фиакром и заканчивал свой завтрак, менее роскошный, но, вероятно, столь же аппетитный, как и завтрак шевалье; колбасник, торговавший напротив, и продавец вин на углу постарались на совесть.
– А! А! – произнес бравый сотоварищ шевалье, увидев, как тот опирается на руку Шалье, а Блэк следует за ними или, точнее, за де ля Гравери, – похоже, вы поладили с хозяином пса, и все закончилось самым лучшим образом?
– Да, мой друг, – сказал шевалье, – а поскольку для вас, так же как и для меня, все тоже должно закончиться самым лучшим образом, вы и дальше будете сопровождать меня до самой гостиницы, где мы с вами, если вы этого пожелаете, подведем наши подсчеты.
– А! не стоит так торопиться, месье; я охотно открою вам кредит.
– Ладно! а если меня завтра убьют?
– Но ведь вы же не деретесь!
– Я не дерусь с этим господином, – сказал, расправив плечи, шевалье, – но зато я дерусь с другим.
– В самом деле! – сказал Пьер Марто. – Нет, клянусь честью, с первого взгляда я никогда бы не подумал, что вы такой шалопай; но, к счастью, у вас впереди ночь, а утро вечера мудренее.
Шевалье поднялся в фиакр, где его уже ждал Шалье. Блэк, вероятно, опасаясь новых неприятностей, запрыгнул в коляску лишь после того, как в нее сел де ля Гравери. Пьер Марто закрыл дверцу за обоими пассажирами и за собакой; после чего вновь занял свое место рядом с кучером.
Когда фиакр остановился на улице Риволи, около дверей гостиницы «Лондон», два офицера, подошедшие с разных сторон, встретились на террасе Фельянов.
– Вот те, кто нам нужны! – сказал шевалье. – Не заставляйте себя ждать, мой дорогой Шалье, и будьте твердым.
Шалье сделал ему знак, что он останется им доволен, и пересек проезжую часть улицы Риволи; в это время шевалье предложил Пьеру Марто следовать за собой.
Пьер Марто повиновался.
Войдя в комнату, шевалье первым делом вновь устроил Блэка на тех же самых подушках и лишь после того, как тот с комфортом на них расположился, сказал:
– А! теперь настала наша с вами очередь, мой славный храбрец!
И, взяв в ящике секретера, закрытом на ключ, небольшой бумажник красного сафьяна, вытертая кожа которого указывала на его долгую службу своему владельцу, шевалье вытащил из него небольшой кусочек прозрачной бумаги и дал его Пьеру Марто.
Тот с некоторыми колебаниями развернул его и, хотя он, должно быть, весьма мало был знаком с французским банком, ему стало ясно, что этот клочок бумаги вышел из этого достойного заведения.
– О! о! подписано Гара! с этой подписью легче всего берут к оплате и требуют меньше комиссионных. Сколько я должен вам вернуть, месье?
– Ничего, – ответил шевалье. – Я вам обещал пятьсот франков, если найду мою собаку; я ее нашел и держу свое слово.
– Это все мне, мне? Не делайте глупостей, буржуа: волнение дурной советчик.
– Этот билет ваш, оставьте его себе, мой друг, – сказал шевалье.
Пьер Марто почесал за ухом.
– Вы мне даете его от всего сердца?
– Да, от всего сердца, от всей души!
– Но, вручая мне этот билет, не согласитесь ли вы мне пожать еще и руку?
– Почему бы нет? Даже две, мой друг! две, и с большим удовольствием!
И он протянул обе руки Пьеру Марто.
Тот сжал нежные руки шевалье, на несколько секунд задержал их в своих мозолистых ладонях и выпустил лишь для того, чтобы смахнуть слезу, которая скользила по его щеке из уголка глаза.
– Что же, – сказал он, – вы можете похвалиться тем, что кюре церкви Святой Елизаветы выдаст завтра нечто потрясающее по этому поводу и к тому же в вашу честь.
– Потрясающее? Что потрясающее, мой друг? – спросил шевалье.
– Потрясающую обедню! И я вам хочу заявить одно: если завтра с вами на дуэли случится несчастье, то значит, там на небесах нет милосердного Бога.
И Пьер Марто вышел, вытирая слезы.
Шевалье сделал то же, что и Пьер Марто; он также вытер свои слезы.
Затем он подошел к окну, открыл его, собираясь немного подышать свежим воздухом, и увидел Шалье, совещавшегося с двумя секундантами Гратьена д'Эльбэн.
Глава XXXVI
ОНА ПРИДЕТСЯ ПО ВКУСУ ТЕМ НАШИМ ЧИТАТЕЛЯМ, КОТОРЫМ НРАВИТСЯ НАБЛЮДАТЬ, КАК ПОЛИШИНЕЛЬ, В СВОЮ ОЧЕРЕДЬ, ПОБЕЖДАЕТ ДЬЯВОЛА
Эту ночь шевалье де ля Гравери проспал сном праведника.
Правда, рядом с ним находился его друг Думесниль в обличье Блэка.
В семь часов утра, благодаря заботам парикмахера, за которым он посылал на улицу Кастильоне, шевалье был не только одет, но еще и выбрит и причесан с такой тщательностью, с которой он давно не относился к своему туалету, и прохаживался по своей комнате спокойный и почти улыбающийся.
Блэк также, казалось, был весел и рад.
По правде говоря, шевалье совершенно не думал о предстоящей дуэли и велел себя выбрить и постричь вовсе не из любезности к господину Гратьену д'Эльбэн, как это можно было предположить.
Нет, шевалье думал о Терезе; Терезе, которая вернулась к нему и которую он признавал в двух оставленных им письмах, адресованных – одно господину Шалье, а другое Анри, – благодаря акту, переданному мадам де ля Гравери, своей настоящей дочерью и, следовательно, своей прямой и единственной законной наследницей.
Это ради Терезы он приказал привести себя в порядок.
Он думал о том, как счастлива Тереза будет узнать, что она его дочь; ведь он твердо решил ничем не омрачать эту радость и ни слова не говорить дочери об ошибках ее матери.
Он даже решил, что возьмет, если потребуется, вину на себя за то, что бедная сирота столь долго оставалась всеми покинута.
В семь с четвертью в дверь постучали.
Это был Анри д'Эльбэн.
Де ля Гравери бросил быстрый взгляд на молодого человека и по безмятежному выражению его лица легко догадался, что тот совершенно не подозревает, кто противник шевалье.
– Вы видите, сударь, – сказал Анри с учтивостью, по которой за милю в нем можно было узнать дворянина, – насколько я точен и верен данному мною слову.
Нечто вроде раскаяния укололо шевалье в сердце.
Было ли с его стороны порядочно подобным образом делать Анри своим секундантом в дуэли с Гратьеном, заставлять брата требовать отмщения брату?
Поэтому лицо его слегка помрачнело, когда он отвечал молодому человеку.
– Послушайте, господин Анри, как бы я ни был вам признателен за вашу пунктуальность и за доказательство вашего интереса, которое вы пожелали мне Дать, признаюсь вам, что предпочел бы, чтобы вы не пришли на эту встречу.
– Почему же, сударь? – удивленно спросил барон.
– То, что должно произойти, касается вас гораздо ближе, чем вы это предполагали, и даже ближе, чем вы можете это себе представить.
– Что вы имеете в виду?
Шевалье положил руку на плечо молодого человека и с замечательным чувством достоинства сказал ему:
– Сударь, несмотря на большую разницу в возрасте между нами, ваш твердый характер, лишенный глупых предрассудков, возвышенность ваших чувств внушили мне глубокое уважение к вам и, позвольте мне это сказать, самую искреннюю дружбу. Однако вовсе не это уважение и не эта дружба послужили причиной того, что на днях я доверил вам мою тайну.
– Но что же в таком случае вами двигало, сударь?
– Послушайте, будет лучше, если вы об этом не узнаете; будет лучше, пока для этого еще есть время, вам сейчас уйти и не сопровождать меня туда, куда я отправляюсь. Я освобождаю вас от вашей клятвы и прошу взять назад ваше обещание: чем больше я об этом размышляю, тем больше считаю не только разумным, но и честным и гуманным поступить именно так. Бедное дитя, которое вы любили и которое все еще любит вас, могло бы рассердиться на меня за то, что я заставил вас принять участие в этом наказании.
– Что означают ваши намеки и недоговоренности, господин шевалье? – спросил Анри. – Я умоляю вас, ответьте, о ком вы говорите? Вы сказали, бедное дитя, которое я любил и которое все еще меня любит? Но я в своей жизни любил лишь одну женщину, и эта женщина, это была…
Анри заколебался; шевалье докончил за него.
– Это Тереза, не правда ли? – сказал он.
– Откуда вам известно имя Терезы? Откуда вы знаете, что я любил Терезу? – торопливо расспрашивал барон.
– Тереза – моя дочь, сударь, коя единственная дочь, мое обожаемое дитя, а ее соблазнитель, человек, воспользовавшийся своим сходством с братом, чтобы совершить преступление, это… ваш брат.
– Гратьен?
– Он самый.
– Так, значит, вы деретесь с моим братом?
Шевалье промолчал; но само его молчание было красноречивее всяких слов.
– О! несчастный! – вскричал Анри, пряча лицо между ладоней.
Затем, спустя мгновение, он спросил:
– Но как же, как он согласился драться с отцом молодой девушки, которую он соблазнил?
– Он не знает, что я отец Терезы; впрочем, я ему нанес такое оскорбление, что оно ему не оставило выбора: драться или нет.
– О, Боже мой, Боже мой!
– Ну же, мужайтесь, мой друг! – сказал шевалье. – По правде говоря, мне кажется весьма странным, что мне так скоро пришлось давать подобный совет другим… мужайтесь! Возвращайтесь к себе; но только есть одно ваше обещание, на которое я по-прежнему хотел бы положиться.
Анри сделал знак, что шевалье может рассчитывать на него.
– Если я погибну, что вполне возможно, – продолжал шевалье с нежной и грустной улыбкой, – если я погибну, я завещаю вам мое дитя, мою дочь, мою Терезу… вашу Терезу, Анри! Смотрите за ней, утешайте, защищайте ее! Господин Шалье, вот его адрес, сообщит вам средства заставить признать ее права на мое состояние.
– Нет, сударь, нет! – закричал Анри, выпрямившись и подавляя свое волнение. – Совесть есть совесть, и с пей не заключают сделок. Позорный поступок, совершенный кем бы то ни было, продолжает оставаться таковым, даже если его совершил мой брат. Я не покину вас. Если бы вашим противником был не Гратьен, то я пожелал бы занять ваше место; меня он оскорбил гораздо больше, чем вас. Но какие бы узы ни связывали меня с ним, своим присутствием я дам ему понять, какое отвращение я испытываю перед его мерзким поступком. И если вы должны стать его возмездием, то я буду олицетворять его раскаяние. Идемте же, сударь, идемте!
– Это решение, мой юный друг, продиктовано мужественным и великодушным сердцем. Я не нахожу других слов, чтобы выразить то уважение, которое внушают мне ваши высокие чувства; но повторяю вам, я нанес такое сильное оскорбление вашему брату, что всякая надежда на возможность примирения на месте поединка была бы иллюзорной, подумайте об этом.
– Ах! если бы я был свободен, сударь, – вскричал Анри. – Тереза была бы счастлива, честь ее была бы восстановлена… несмотря на… О! это воистину ужасно! брат! но, сударь, хотя мы и близнецы, наши характеры настолько различны, насколько схожи паши черты: он живет в вихре балов и пирушек; я же веду жизнь, полную одиночества. После моего возвращения в Париж я видел его всего дважды… Однако я удалился от темы нашей беседы. Я в некотором роде прошу у вас прощения за преступление, совершенное другим. И когда вы ее снова увидите, шевалье, – а я надеюсь, каким бы противоестественно жестоким вам ни казалось подобное пожелание, что вы увидитесь с ней вновь, – скажите ей, что тот, кто так ее любил и кто все еще продолжает ее любить, не пожелал покинуть ее отца в этот решающий для него миг, чего бы это ни стоило его сердцу!
Шевалье протянул руку молодому человеку, затем, бросив взгляд на часы, сказал:
– Час близится, мой дорогой Анри. Это моя первая дуэль, и я пока не могу позволить себе заставлять других ждать. Идем же. Ко мне, Блэк!
– Вы берете с собой вашу собаку?
– Конечно… Я не хотел бы расставаться в такой момент с моим самым старым и лучшим другом. Ах! если бы бедняга Думесниль был жив.
Анри с удивлением посмотрел на шевалье.
– Не обращайте внимания, – заметил тот. – Я знаю, что говорю.
Спускаясь по лестнице, шевалье и Анри д'Эльбэн встретили господина Шалье, шедшего им навстречу: он приехал в своей коляске, великолепном закрытом экипаже, запряженном двумя породистыми лошадьми.
Все трое сели в карету.
– В Шату! – приказал господин Шалье кучеру.
Шевалье представил друг другу своих секундантов.
– Сударь, о чем вы условились с секундантами нашего противника? – спросил Анри у негоцианта.
– Дело улажено по всем правилам, – ответил Шалье. – Эти господа не пожелали извлечь ни малейшей выгоды из того, что являются оскорбленной стороной. Все решит случай. Противники встанут на расстоянии тридцати шагов друг от друга, у каждого в руке будет заряженный пистолет; они имеют право открывать огонь через каждые пять шагов, это сразу сократит дистанцию между ними до двадцати шагов, и каждый раз производить только по одному выстрелу.
– Вы стреляете из пистолета? – спросил Анри у шевалье с едва заметной дрожью в голосе.
– Да, немного, благодаря Думеснилю, – ответил шевалье, нежно поглаживая шелковистые уши собаки.
– Отлично! – сказал Шалье, не подозревая о родственных отношениях Анри и Гратьена, – в Америке шевалье убивал двух попугаев из трех; а человек ведь в четыре раза больше попугая: видите, это нам дает некоторый шанс.
Шевалье заметил помрачневшее лицо Анри и взял его за руку.
– Мой бедный друг, – обратился он к Анри, – если бы за моей спиной не было Терезы, Терезы, которая нуждается в утешении и любви, я бы вам сказал: «Не беспокойтесь о судьбе моего противника!»
– Исполняйте ваш долг, шевалье, – ответил Анри. – Моя жизнь и так уже стала мне в тягость; ведь я пытался найти забвение в науках, только, дабы выдержать эту ношу; и что бы ни случилось, отныне жизнь будет для меня еще более невыносимой; но я буду молить Бога сократить мои муки.
Несмотря на всю свою деликатность, Шалье уже было отважился задать Анри вопрос; однако шевалье сделал ему знак замолчать.
Кучер, следуя указанию своего хозяина, остановился напротив острова Буживаль.
Вторая карета, стоявшая на берегу, доказывала, что противники шевалье опередили его и прибыли раньше на место встречи.
Действительно, когда шевалье и два его секунданта спустились в лодку, которая должна была переправить их на остров, среди деревьев они заметили черные силуэты трех офицеров.
Все трое были в штатском.
Лодка причалила.
Шалье, высадившись первым, направился к Лувилю, курившему сигару, сидя на столе из камня, который до сих пор сохранился на краю острова.
– Сударь, мы заставили вас ждать, примите наши извинения, – сказал он, вынимая свои часы, – но мы не опоздали, вы это видите сами. Встреча была назначена на девять часов, а сейчас без пяти девять.
И точно, колокола церкви в Шату, на пять минут опережавшие часы господина Шалье, принялись вызванивать девять часов.
– Не извиняйтесь, сударь, – сказал Лувиль, – напротив, вы точны как солнечные часы; впрочем, ожидая вас, мы не теряли даром времени: мы отыскали поляну, которая будто нарочно создана, чтобы перерезать на ней друг другу глотку. Регулярные посадки тополей, которые ее окружают, возможно, послужат дополнительным ориентиром для оружия этих господ и облегчат им прицеливание, это увеличит возможность смертельного исхода этой встречи; но поскольку в конце концов они пришли сюда не для того, чтобы бросать друг в друга косточки от вишни, и поскольку это лучшее из того, что мы видели, надеюсь, вы одобрите наш выбор.
Господин Шалье поклонился в знак согласия, но, когда он наклонился, все увидели Анри, стоявшего за его спиной и протягивавшего руку шевалье.
Гратьен заметил своего брата и побледнел как мертвец; но не сказал ему ни слова.