Текст книги "Госпожа де Шамбле"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

XXVIII

Я последовал за графиней.

Произнесенные ею слова прояснили мне цель нашей прогулки. Мы направлялись к кладбищу.

У Эдмеи была одна странная черта.

Смерть лежит в основе всего в нашей жизни – недаром Плиний говорил за девятнадцать веков до нас, что человек начинает умирать, как только рождается; однако, пока мы живы, особенно в юную и светлую пору жизни, смерть остается скрытой от наших глаз.

Но Эдмея неизменно ощущала присутствие смерти и относилась к ней как к кормилице новой, неведомой жизни, к той, что всегда готова напоить божественным молоком и убаюкать на своей вечной груди.

Зоя взяла маленькую Богоматерь, а также большой алтарный покров, над которым трудилась графиня, когда я пришел, и пошла вслед за нами.

Графиня не стала ждать, когда я подам ей руку, о чем я, задумавшись, совсем забыл, а сама оперлась на мою руку.

До кладбища, куда мы направлялись, было примерно двести шагов.

Мы не проделали и четверти пути, как Эдмея остановилась и спросила:

– Вы слышите моего крылатого поэта?

В самом деле, до нас долетали благозвучные рулады соловья.

– Он рассказывает о своем романе с розой, – продолжала графиня, – и хотя это кладбищенская роза, соловей все равно ее страстно любит. Если то, что вы мне говорили, правда, Макс, вы с ним немного похожи: вы тоже любите кладбищенскую розу, бледный и хрупкий цветок, – добавила она с невыразимой грустью, – ваша избранница, возможно, проживет не дольше той, в которую влюблен бедный бюльбюль [10]10
  Персидское название соловья. (Примеч. автора.)


[Закрыть].

– Эдмея! Эдмея! – воскликнул я, прижимая ее руку к своему сердцу. – Как вы можете говорить мне такое?

– Что поделаешь, друг мой! С тех пор как горе сделало меня невеселой, я всегда предчувствовала, что рано умру. Древние говорили: «Ранняя смерть – доказательство любви богов», а они вряд ли верили, что душа существует. Почему бы и нам, для кого верование в вечность нашей жизни, более того, убежденность в этом, является религиозным догматом, не согласиться с мнением древних?

Когда мы вошли на кладбище, Эдмея остановилась. Я подумал, что ей хочется послушать пение соловья, заливавшегося сильнее, чем прежде, но она стала смотреть по сторонам.

Я тоже огляделся, стараясь понять, что привлекло ее внимание, и заметил двух мужчин, сидевших на скамье у входа в церковь. Они тут же поднялись и направились к нам.

– Кто эти люди? – спросил я Эдмею, невольно вздрогнув.

– Один из них – знакомый вам Грасьен, а другой – могильщик, которому я плачу небольшое жалованье вперед, предвидя, что не сегодня-завтра мне придется прибегнуть к его услугам.

– Как вы жестоки, Эдмея!

– Почему же, Макс? Если я когда-нибудь вас покину, то буду ждать вас там… Правда, в случае излишней поспешности я, возможно, рискую, что меня забудут.

– Никогда! Никогда! – воскликнул я. – О Эдмея, обещаю, что буду с вами и здесь, и в ином мире. Я клянусь в этом перед лицом…

– Не клянитесь, – перебила меня графиня, – я не хочу, чтобы вы чувствовали себя связанным клятвой. Нет, Макс, вы слишком добры, благородны и великодушны, чтобы Бог вас оттолкнул. Если даже мы встретимся там, наверху, не как влюбленные, мы будем друзьями.

Затем, обращаясь к подошедшим мужчинам, она спросила:

– Ну, Грасьен, и вы, папаша Флёри, чего вы ждете?

– Мы ждем распоряжений госпожи графини, – последовал ответ.

– Разве вам неизвестно, зачем я здесь, Грасьен?

– Конечно, но я не знал, можно ли при господине де Вилье…

Эдмея промолвила с улыбкой:

– Господин де Вилье – свой человек, Грасьен, поднимайте камень.

Мужчины направились к могиле, которую в ночь после свадьбы Зои показывала мне г-жа де Шамбле, говоря, что она предназначена ей.

Они приподняли надгробный камень, на котором графиня лежала тогда как мертвая, в то время как соловей пел у нее над головой.

Когда мужчины приблизились, птица перелетела на соседний куст.

Я тоже подошел к могиле, глядя на нее с любопытством, смешанным со страхом.

Под сдвинутым камнем открылась лестница из двенадцати ступеней, упиравшаяся в дубовую дверь.

Я понял, что эта дверь ведет в подземный склеп.

– Вы собираетесь сюда спуститься? – спросил я Эдмею, удерживая ее.

– Разумеется, – отвечала она. – Если помните, в «Соборе Парижской Богоматери» (я имею в виду книгу, а не храм) есть глава под названием «Келья, в которой Людовик Французский читает часослов». Так вот, это моя келья, где я читаю свой часослов.

Между тем папаша Флёри открыл дверь склепа.

Графиня отпустила мою руку, поставила ногу на первую ступеньку (по узкой лестнице можно было спускаться только по одному) и воскликнула, повернувшись вполоборота:

– Пусть тот, кто меня любит, последует за мной!

Я тотчас же стал спускаться, ибо готов был устремиться за Эдмеей даже в бездну.

Когда я добрался до последней ступени, графиня, уже стоявшая внизу, протянула мне руку со словами:

– Позвольте пригласить вас в мой дом.

Я вошел в склеп.

Это было помещение длиной в десять футов и шириной примерно в шесть футов; в глубине него стоял диван. Мы с Эдмеей присели на него.

В тусклом свете висевшей на потолке алебастровой лампы смутно виднелся небольшой алтарь; стены склепа были покрыты драпировкой, на которой блестели золотые звезды.

– Оставьте нас, друзья, – обратилась графиня к Грасьену и могильщику, – и возвращайтесь, когда пробьет одиннадцать.

Зоя взяла у папаши Флёри ключ и, как только мужчины вышли, заперла за ними дверь. Мы остались в склепе втроем, чувствуя себя отрешенными от мира.

Я стал гадать, чем мы будем дышать, но, подняв голову, заметил зарешеченное окно, скрытое за цветником; сквозь его прутья виднелось звездное небо.

– О! Я надеюсь, что когда-нибудь вы расскажете мне, Эдмея, – сказал я, – что за страдания вынудили вас устроить молельню в склепе. Бедное сердечко мое! Сколько ужасов тебе довелось пережить, чтобы решиться на такое!

– Да, я действительно много и долго страдала, ведь наши страдания измеряются главным образом своей продолжительностью. Однако, как я уже говорила, Бог послал мне вас, Макс. Вы отчасти рассеяли окружавший меня мрак, и сквозь этот просвет я увидела кусочек голубого неба. К тому же, друг мой, вы сейчас увидите, что моя молельня не так уж мрачна, как вам показалось на первый взгляд. Зоя, поднимите занавеси и зажгите свечи на алтаре: сегодня у нас праздник.

Зоя зажгла множество маленьких свечей, расставленных на ступеньках алтаря, и вскоре первоначальный полумрак сменился ярким светом.

Затем она подняла и закрепила в каждом углу серебряными подхватами фиолетовые бархатные портьеры с серебряной бахромой. При этом открылась их голубоватая, как бледное осеннее небо, атласная изнанка, расшитая серебряными звездами – плод кропотливой работы. Опускаясь, то есть принимая свое обычное положение, портьеры закрывали всю обивку стен и придавали усыпальнице траурный вид, особенно когда не горели свечи и озарял ее лишь мертвенный свет лампады. Теперь же, когда яркий свет играл в складках ткани, склеп показался мне не столь мрачным.

– Посмотрите, – сказала Эдмея, – мы с Зоей провели за этим унылым занятием около двух лет. Еще когда имение Жювиньи было моим, я собиралась поместить мою маленькую Богоматерь в склеп, чтобы она охраняла мертвых так же, как живых. Узнав, что поместье продано со всей обстановкой, я больше всего жалела, что мне не пришло в голову заранее перевезти сюда Мадонну, но я хотела поставить ее на алтарь, когда склеп будет окончательно отделан. Нам с Зоей требовалось для этого еще две недели. У меня опустились руки, и мы отложили работу. Затем в ночь после свадьбы Зои вы сказали мне, что приобрели Жювиньи. Тогда я воспрянула духом, сказав себе, что вы безусловно не откажетесь выполнить мою просьбу, и мы снова взялись за вышивку еще более рьяно, чем прежде. Позавчера покрывало для алтаря было закончено, и в тот же день Грасьен обил стены коврами и повесил портьеры. Вчера мы поставили на алтарь свечи, и в то же утро Грасьен отвез вам мое письмо. Вы не просто разрешили ему забрать мою дорогую Мадонну, а сами доставили ее – поэтому я была обязана пригласить вас на освящение своего алтаря.

Зоя, – добавила она, – дай мне Пресвятую Деву и расстели покрывало на алтаре.

Графиня взяла статую и установила ее между свечами; между тем Зоя накрыла алтарь покрывалом, опустив его впереди до самого низу.

– А господин де Шамбле знает об этом склепе и ваших траурных приготовлениях? – спросил я.

– Зачем ему об этом знать, – живо ответила Эдмея, – ведь он не должен пересекать этот порог ни живым, ни мертвым!

– Значит, – вскричал я с радостью, – вы оказали мне доверие, которым не удостоили собственного мужа, хотя он вправе потребовать от вас отчета?

– У моего мужа лишь одно право по отношению ко мне, Макс, – право делать меня несчастной, но я надеюсь, что в загробном мире он его лишится.

– Таким образом, – сказал я, сложив руки, – таким образом, дорогая Эдмея, если бы вы кого-нибудь полюбили?..

Я остановился, весь дрожа.

Графиня промолвила с улыбкой:

– Продолжайте.

– Значит, ваш возлюбленный, с кем вы были разлучены при жизни, мог бы надеяться вечно покоиться рядом с вами в этом склепе?

– Макс, – произнесла Эдмея, – Непорочная Дева, которая стоит перед вами (она протянула руку к статуе), знает, что я могу пообещать вам это и мне не придется краснеть, когда я предстану перед Господом, опираясь на руку другого мужчины, а не того, кого люди называли моим мужем.

– Что ж, Эдмея, – сказал я в ответ, тоже протягивая руку к Мадонне, – я клянусь Пресвятой Девой, что буду тем человеком, кто своей любовью и уважением заслужит право вечно покоиться рядом с вами.

Обменявшись клятвами, мы стали молиться. В полночь я простился с Эдмеей, упоенный счастьем, граничившим с неземным блаженством.

На рассвете я покинул Берне и в тот же вечер прибыл в Париж.

XXIX

На следующий день, в десять часов утра, я нанял экипаж и приказал кучеру отвезти меня на Паромную улицу, № 42. По-моему, я уже говорил Вам, что там проживает мой нотариус г-н Лубон.

Он смог выдать мне двадцать тысяч франков наличными и обязался передать в течение ближайшей недели еще тридцать тысяч в переводных векселях на лондонскую фирму Беринг и Кº.

Этого мне было достаточно: с пятьюдесятью тысячами франков можно не бояться никаких превратностей судьбы.

Уладив это несложное дело, я завел разговор о г-не де Шамбле и попросил нотариуса, насколько это позволяли правила его профессии, ознакомить меня с финансовым положением графа.

Господин Лубон не был никак связан с графом лично, но нередко ставил свою подпись в качестве второго нотариуса на документах своего коллеги г-на Бурдо, поверенного в делах г-на де Шамбле.

Итак, вот что было доподлинно известно моему нотариусу.

Растратив свое состояние, которое скорее казалось значительным, чем было таким в действительности, граф принялся за состояние жены, несмотря на то что, согласно брачному договору, каждый из супругов должен был лично распоряжаться собственным имуществом. Сначала он брал деньги взаймы у некоего священника по имени аббат Морен, якобы очень богатого человека, хотя никто не знал, каким образом он разбогател. Долги следовало отдавать, и господин де Шамбле сумел убедить жену дать ему общую доверенность на ведение ее дел в течение года. С помощью этой доверенности он меньше чем за год продал три поместья, а все вырученные деньги потратил на игру – единственный предмет его страсти. По словам моего нотариуса, последним из проданных поместий было имение в Жювиньи, которое я приобрел.

Наконец, несколько дней тому назад г-н де Шамбле приехал в Париж, чтобы продать усадьбу в Берне, которую обычно называли поместьем Шамбле, хотя оно принадлежало его жене. Срок доверенности уже заканчивался, и нотариус попросил графа привезти ему этот документ. Господин де Шамбле срочно выехал в Берне и вернулся в Париж с доверенностью, срок которой истекал 1 сентября. Будучи также поверенным в делах г-жи де Шамбле, г-н Бурдо счел рискованным продавать имение графини на сто – сто пятьдесят тысяч франков ниже его действительной стоимости, так как до окончания срока доверенности оставалось всего несколько дней и граф явно спешил продать усадьбу. Нотариус решил, что г-жа де Шамбле, уже потерявшая три четверти своего состояния, скорее всего не станет продлевать доверенность. Сославшись на то, что трудно быстро найти покупателя, который мог бы заплатить полмиллиона наличными, как того хотел господин де Шамбле, он попросил отсрочки на восемь-десять дней – за это время срок доверенности графини должен был истечь.

Кроме того, г-н Бурдо по секрету написал графине, чтобы известить ее о намерениях мужа, а также о состоянии ее дел: от наследства графини осталась только усадьба в Берне стоимостью в восемьсот-девятьсот тысяч франков, которую граф, нуждавшийся в деньгах, стремился во что бы то ни стало продать.

Графиня ответила со всей определенностью, что решила не продлевать срок доверенности, так как хочет сохранить поместье в Берне – последнее из отцовского наследства.

Таковы были свежие новости: письмо от графини было получено накануне.

Во время моего разговора с нотариусом доложили, что пришел г-н де Шамбле.

– Пригласите его в гостиную, – приказал г-н Лубон.

Однако граф уже увидел меня через приоткрытую дверь; поэтому я не стал таиться и тотчас же сказал нотариусу:

– Нет, нет, пусть он пройдет в ваш кабинет, а я подожду в гостиной.

Я направился к двери, настаивая на том, чтобы пропустить графа вперед.

Господин де Шамбле вошел с улыбкой и протянул мне руку с присущей ему учтивостью, выражая свое удовольствие по поводу нашей неожиданной встречи.

Приветствуя графа, я объяснил ему, что пришел к г-ну Лубону, поскольку мне потребовалась довольно крупная сумма для предстоящей поездки.

Мои слова прозвучали убедительно, так как я держал в руках двадцать тысяч франков, которые, как уже было сказано, нотариус выдал мне наличными.

– Счастливец! – вскричал г-н де Шамбле, глядя на банковские билеты с вожделением.

Затем он напомнил мне о своем приглашении, сделанном в Эврё:

– Я надеюсь, что ваш грядущий отъезд не помешает вам участвовать вместе со мной в открытии охоты?

– Нет, – ответил я, – моя поездка лишь предполагается.

– Однако, будучи предусмотрительным человеком, вы заранее готовитесь к путешествию. Что касается охоты, – продолжал граф, с лихорадочным возбуждением переходя на другую тему, – сезон откроется первого числа следующего месяца, но мы начнем охотиться не раньше четвертого, так как, возможно, я буду занят до третьего. И поскольку угодья Шамбле охраняются, нам достанется не только своя дичь, но и чужая. Так что не волнуйтесь: если вы действительно любите охоту, вы развлечетесь на славу. К тому же я приказал как следует очистить свои угодья, и, похоже, в этом году к нам слетелось несметное множество перепелок. Однако я вам помешал; заканчивайте беседу, а я подожду в гостиной.

– Нет, – ответил я, – если вы позволите, подожду я. У меня еще долгий разговор с господином Лубоном.

– А я задержу его лишь на несколько минут, чтобы задать всего один вопрос и услышать «да» или «нет».

– Вот видите.

– В таком случае я соглашаюсь без всяких церемоний.

Я направился к двери.

– Можно мне будет пожать вам на прощание руку? – спросил граф.

– Зайдите в гостиную, когда закончите, – ответил я.

– Хорошо, я так и сделаю; спасибо.

Господин де Шамбле проводил меня до двери и тщательно закрыл ее за собой.

Его прерывистая речь и резкие поспешные движения, свидетельствовавшие о лихорадочном возбуждении и тревоге, явно указывали на то, что граф явился к моему нотариусу по тому же самому делу, с которым он уже обращался к своему юристу.

Несмотря на то что г-н де Шамбле собирался задать нотариусу всего один вопрос, он беседовал с ним примерно четверть часа; по истечении этого времени дверь с шумом отворилась и появился граф.

На его губах блуждала нервная улыбка игрока, проигравшего партию; впервые я увидел у него такую улыбку на званом вечере в префектуре.

– Итак, договорились, – обратился он ко мне, – приезжайте третьего вечером в Шамбле, точнее в Берне. Я усвоил дурную привычку называть поместье рода Жювиньи своим именем. Ночевать вы будете в усадьбе; итак, приезжайте в любое время, какое вы пожелаете, но не раньше восьми часов вечера; ужин будет до десяти, а затем начнется игра по-крупному… Ах, я забыл, что вы не играете – значит, вы будете разговаривать с госпожой графиней. Помните, что я не принимаю никаких отговорок, вы дали мне слово.

– Я охотно подтверждаю свое обещание, господин граф.

– Значит, до третьего сентября. Вы еще заглянете в префектуру до начала сентября?

– Если я успею уладить все дела в Париже.

– Как и я – от этих чертовых нотариусов можно ждать чего угодно. Нет ничего противнее крючкотворов. Итак, до свидания, не так ли? Я уже радуюсь, предвкушая ваш приезд. Как знать! Возможно, мы будем охотиться в Берне в последний раз. Это было бы досадно – земли там богаты дичью! Значит, я жду вас третьего, в восемь часов вечера.

Господин де Шамбле протянул мне руку, и я почувствовал, что она дрожит.

Когда граф ушел, я вернулся в кабинет г-на Лубона.

– Итак, – спросил я нотариуса, – граф хотел узнать, настолько ли вы щепетильны, как ваш коллега из дома пятьдесят три?

– Именно так.

– Он хочет продать свою усадьбу в Берне?

– Да, точнее, усадьбу графини. Продать либо заложить ее. Граф желает продать это поместье за шестьсот тысяч франков, но готов уступить его за полмиллиона, настолько срочно, по-видимому, понадобились ему деньги. Он может также заложить имение за сто двадцать пять тысяч, если ему ссудят сто тысяч франков наличными. Что вы скажете о человеке, который хочет одолжить денег у нотариуса под двадцать пять процентов, не считая сборов, установленных законом?

– Я скажу, что это безумец, милостивый государь.

– Вам следовало бы приобрести это поместье.

– Какое поместье?

– В Берне.

– Что вы говорите! Мое состояние не превышает полутора миллионов франков, и притом оно вложено в недвижимость. Я не настолько богат, любезный господин Лубон.

– Если человек ведет такой правильный образ жизни, как вы, его можно считать богатым. К тому же у меня есть на примете невеста, ожидающая наследство в два миллиона наличными, и я готов предложить вам эту партию.

Я улыбнулся.

– Никогда еще я не был настолько далек от мысли о браке, как сейчас.

– В таком случае не женитесь, но купите имение. Оно стоит по меньшей мере восемьсот тысяч франков.

– Дорогой господин Лубон, где же мне взять шестьсот тысяч франков наличными?

– Я уже говорил вам, что вы могли бы купить его за полмиллиона.

– Но у меня нет таких денег.

– Я найду их для вас.

– Черт возьми, кто навел вас на эту мысль?

– Сам господин де Шамбле. Он решил, что вы посланы ему самим Провидением. Граф сказал: «Раз господин де Вилье купил мое поместье в Жювиньи, он может купить и поместье Шамбле. Если у барона не хватит денег, его друг Альфред, префект Эра, одолжит ему недостающую сумму. К тому же я попрошу господина де Вилье заплатить наличными только половину».

– Сударь, – сказал я нотариусу с улыбкой, – неужели вы сможете, если я соглашусь, закрыть глаза на то, что срок доверенности госпожи де Шамбле скоро закончится?

– Я признаюсь, что, учитывая пожелания продавца, а также интересы покупателя, нашего потомственного клиента, которому подвернулось выгодное дело, я пойду на небольшую сделку с совестью. В конце концов, пока срок доверенности не истек, доверенное лицо вправе ею воспользоваться.

– Да, но я наотрез отказываюсь, любезный господин Лубон. Имея честь лично знать госпожу де Шамбле, я приобрел имение в Жювиньи, чтобы доставить ей удовольствие. Однако, я понимаю, что графине будет неприятно, если я куплю еще и усадьбу в Берне. Поэтому я прошу вас впредь не настаивать на этом, – закончил я, вставая.

– Хорошо, не будем об этом больше говорить, – промолвил г-н Лубон, – но вы упускаете очень редкий случай.

– Когда я смогу получить тридцать тысяч франков в бумагах лондонской фирмы?

– Сейчас посмотрим. Сегодня двадцать шестое августа, не так ли?

– А в августе тридцать один день.

– Вы получите деньги первого сентября. Куда прикажете их направить?

– В Эврё, на имя префекта.

– Ах, да, на имя господина Альфреда де Сенонша! Вот кто делает карьеру: через три года он станет министром. А теперь напишите мне расписку на двадцать тысяч франков. Довольно будет, если вы уведомите меня письмом о получении остальных тридцати тысяч.

– Значит, я получу деньги первого сентября?

– Разве я вас когда-нибудь подводил?

– Хотел бы я на это посмотреть! – ответил я со смехом. – Ведь нотариус – это живое воплощение закона!

– Когда вы уезжаете обратно?

– Вероятно, сегодня вечером или, самое позднее, завтра. Мне предстоит кое-что купить для предстоящей поездки.

– Собираетесь попутешествовать?

– Возможно… Это напомнило мне, что, наверное, следует оставить вам доверенность на ведение всех моих дел.

– Долго ли вы будете в отъезде?

– Я еще не знаю.

– Где вы остановились?

– В гостинице «Париж», на улице Ришелье.

– Я пришлю вам документ через два часа.

Я простился с г-ном Лубоном. Два часа спустя доверенность была у меня, и 1 сентября я получил в Рёйи тридцать тысяч франков в переводных векселях лондонской фирмы Беринг и Кº.

Любезный г-н Лубон, как всегда, был воплощением точности.

Он был из тех людей, у кого одно хорошее качество заменяет все прочие достоинства.