Текст книги "Эдуард III"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

XIV

Однако фортуна, казалось, на время отвернулась от Эдуарда. Среди его сторонников и в его армии обнаружились измена и пораженчество.

Дело в том, что через посредство графа Блуаского Филипп предложил Иоанну Геннегаускому предоставить ему такие же доходы, какие тот имеет в Англии, если Иоанн пожелает стать союзником Франции. Иоанн Геннегауский провел молодость в Англии и любил Эдуарда. Поэтому он попросил время подумать. С того момента, когда, несмотря на свою дружбу с королем Англии, Иоанн погрузился в раздумья, появились надежды, что он примет предложения Филиппа. Кроме этого, граф Блуаский, зять Иоанна, торопил его через своего друга, сеньора Фланьоэля.

Но как раз в это время в английских владениях, принадлежавших Иоанну, возникли трудности, что положило конец его колебаниям и вынудило принять сторону Филиппа, достойно его вознаградившего.

Филипп сразу же повелел сеньорам, рыцарям и солдатам явиться в назначенный день в Орлеан и Бурж, ибо хотел послать своего старшего сына, герцога Нормандского, оттеснить англичан, вступивших под командованием графа Дерби в Гасконь.

Граф Эд из Бургундии и его сын граф Артуа из Булони явились к королю, приведя тысячу копейщиков. Затем пришли герцог Бурбонский и его брат, мессир Жак Бур-бонский, граф Пентьеврский со своими людьми. Чуть позднее подошли граф Танкарвильский, дофин Оверн-ский, граф Форезский, граф Даммартенский, граф Вандомский, сир де Куси, сир де Краон, сир де Сюлли, епископ Бове Жан де Мариньи, сир де Пьен, сир де Боже, мессир Жан де Шалон, сир де Руа, а также многочисленные бароны и рыцари, которые под Рождество 1345 года собрались в Орлеане или встали лагерем у стен Буржа и Тулузы.

Герцог Нормандский вместе со своими маршалами сиром де Монморанси и сиром де Сен-Венаном пошел на приступ замка Мирмон, захваченного англичанами; его оборонял гарнизон во главе с капитаном-англичанином и оруженосцем по имени Жан де Бристо; штурм был яростным, оборона – стойкой; но в штурме участвовал Людовик Испанский со своими генуэзцами, и англичане были вынуждены сдаться. Начался жестокий произвол, и множество пленных было предано смерти.

Оставив для охраны замка солдат, французы затем подошли к Вильфраншу.

Французы осадили город, где не было капитана, и быстро его взяли; после этого они пошли на Ангулем, не разрушив замка, в чем им вскоре пришлось раскаяться. Гарнизоном Ангулема командовал капитан Джон Норвич.

Когда граф Дерби узнал о катастрофах англичан и о глупости, совершенной победителями, оставившими в тылу замок, он послал в Вильфранш солдат, обещав, что придет к ним на подмогу, если в этом возникнет нужда. Потом он отправил в крепость Эгюйон Готье де Мони, Жана де Лилля и других, наказав им стойко держаться.

Сорок английских рыцарей и триста воинов в доспехах выступили в поход, взяв с собой припасы для ведения осады, которых хватило бы на полгода.

Лишь теперь герцог Нормандский понял свою ошибку, когда не разрушил замок в Вильфранше.

Это тревожило герцога тем сильнее, что ему не удавалось взять Ангулем, поэтому он приказал своим войскам расположиться вблизи города.

Сенешаль Бокера предложил герцогу раздобыть здесь провизию, с чем тот согласился. Сенешаль взял шестьсот солдат и отправился в Ансени – город, недавно сдавшийся англичанам. Подойдя к городу, сенешаль с отрядом всего в шестьдесят человек отбил стада у англичан; те бросились в погоню, но попали в засаду, устроенную французской армией. Хитрость эта удалась, ибо все шестьсот воинов вернулись назад, приведя герцогу Нормандскому большое количество пленных.

Тем временем Джон Норвич, понимая, что герцог не снимет осаду Ангулема, попросил перемирия на день Благовещения. Оно было предоставлено. Тогда капитан Джон Норвич на рассвете приказал своим людям взять оружие и вывел их из города; пробившись через лагерь французов, они отступили в Эгюйон, где их встретили с радостью.

После этого жители Ангулема на совете решили, что сдадутся герцогу Нормандскому. Он принял их милостиво, назначив в городе капитаном Жана де Вилье и оставив ему сотню наемников.

Затем герцог подошел к замку Дамазан, взял его, а весь гарнизон перебил. Капитаном в нем он назначил оруженосца из Боса, по прозвищу Кривой Милли. Из Дамазана герцог направился к Тонненсу и долго его осаждал.

Короче говоря, англичане сдались по соглашению, сохранив себе жизнь и имущество; жители перешли в подчинение герцогу Нормандскому, который, захватив находившийся под контролем англичан порт Сент-Мари, оставил там своих солдат и пошел на Эгюйон.

К стенам Эгюйона он привел стотысячную армию.

Дважды в день французы шли на приступ; осада продолжалась полгода. Герцог приказал построить мост, чтобы преодолеть заполненный водой ров и приблизиться к стенам крепости. Триста плотников трудились днем и ночью. Когда мост был уже почти готов, защитники Эгюйона его разрушили.

Его начали возводить снова, но теперь французы так хорошо охраняли рабочих, что Готье де Мони и его солдаты не могли помешать достроить мост.

Каждую неделю французы отыскивали какой-нибудь новый способ, чтобы взять приступом замок Эгюйон. Однажды, возвращаясь с охоты за стадами скота, Шарль де Монморанси и Готье де Мони встретились. Обоим храбрым рыцарям представился прекрасный случай сразиться. Завязался бой. Французов было пятеро против одного, но защитники Эгюйона узнали об этой схватке и пришли на помощь своим; много французов погибло и попало в плен, а Монморанси бежал, бросив свои войска на произвол судьбы.

Это была одна из самых странных осад, подробности которых сохранила история; когда думаешь о тех работах, что приказал предпринять герцог Нормандский, приходишь в ужас.

Однако положение не могло оставаться неопределенным. Герцог предложил сто экю тому смельчаку, кто сможет первым ворваться на наружный подъемный мост у ворот замка. То, что должно было произойти, свершилось; французские солдаты толпой бросились на приступ: одни попадали в воду, а немало других было перебито защитниками Эгюйона.

Герцог велел построить некое подобие крытого моста, чтобы приблизиться к стенам крепости, но англичане соорудили «мартине», своеобразные орудия для метания камней, и стали бросать такие большие глыбы, что разрушили навес моста, а его пролет рухнул в воду, погубив много французов.

Французских рыцарей приводила в отчаяние продолжительность этой осады, но они не осмеливались предлагать ее снять, ибо слышали, как герцог объявил, что уйдет отсюда лишь по приказу своего отца. Тогда граф де Гинь, коннетабль Франции, и граф Танкарвильский на свой страх и риск решили поехать во Францию к Филиппу VI и поведать ему как о горестях, так и о мужестве его сына. Король пришел в восхищение от их слов и сказал, что, поскольку нельзя взять защитников Эгюйона силой, надо уморить их голодом.

Тем временем Эдуард, узнав, что его люди разбиты и терпят бедствие в замке Эгюйон, а граф Дерби не может прийти им на помощь, решил собрать мощную армию и идти в Гасконь.

В это время Годфруа д'Аркур, изгнанный из Франции, прибыл в Англию. Король и королева приняли его так же, как и графа Артуа, осыпали богатыми дарами; эта отличавшая их щедрость сделала д'Аркура верным и преданным союзником королевской четы.

Король сообщил Годфруа о принятом им решении идти в Гасконь на помощь графу Дерби, спросив, не согласится ли он отправиться с ним в этот поход.

– Ваше величество, я готов служить вам, – ответил Годфруа, – но если вы позволите, я дам вам один совет.

– Слушаю вас, мессир.

– Мне кажется, что сегодня граф Дерби не нуждается в вашей помощи, он достаточно отважный рыцарь, чтобы и впредь без нее обходиться. Позвольте, ваше величество, графу продолжать свое дело, а свое начните с другого конца. Герцога Нормандского сейчас нет в его владениях, воспользуйтесь этим, монсеньер, чтобы напасть на его землю.

– Превосходная мысль! Все будет сделано так, как вы считаете, мессир, – немного подумав, ответил король. – И да внемлет Бог вашему совету и даст нам исполнить его до конца!

– Значит, ваше величество, мы едем тотчас же, ибо я горю желанием узреть вашу победу.

– Нет, мессир, мы не уедем до тех пор, пока я не совершу паломничества, что я обязан сделать, ибо, если Богу так будет угодно и в этом походе со мной случится несчастье, я буду считать, что виной тому это забвение. Кстати, мне необходимо узнать, что произошло с ними обоими, – еле слышно прошептал король.

Наутро король повелел, чтобы в порт Хэнтон подошло большое количество боевых кораблей и грузовых судов.

Отовсюду он призвал к себе воинов и рыцарей, назначив отплытие на день святого Иоанна Крестителя, то есть 24 июня 1346 года.

После этого Эдуард III, оставшись наедине со своими воспоминаниями и опасениями, без свиты выехал в замок Уорк.

Эдуард уже не был тем молодым и пылким королем, каким мы видели его в начале нашего повествования. Если бы кто-нибудь увидел сейчас Эдуарда, то не узнал бы в нем изящного турнирного кавалера.

Политика и война покрыли бледностью его чело, придав глазам какую-то задумчивую пристальность. К тому же в эти минуты Эдуард, не знавший, какие впечатления его ждут, невольно опасался, что за линией горизонта, куда ему надо было устремиться, прячется горе.

С того дня, как он овладел спящей Алике, Эдуард неотступно, каждодневно мечтал об этой женщине, а мимолетное обладание еще сильнее распалило его любовь.

Но ему больше не нужно было этой краденой любви, он жаждал в будущем обладать Алике, а не безжизненной статуей, которая оказалась в его объятьях лишь благодаря приворотному зелью; теперь он хотел от Алике подлинной страсти, искренних признаний, и бывали минуты, когда Эдуард отдал бы свое королевство Англия и прекрасное королевство Франция ради того, чтобы графиня, пусть на день, полюбила его, ради того, чтобы страсть хоть на миг вдохнула жизнь в ее прекрасное тело, чье великолепие он узрел, когда Алике уснула.

В прошлом Эдуард считал, что эти внезапные желания, которые охватывали его, когда он касался платья графини, угаснут, если он овладеет этой женщиной, и мы знаем, каким средством он воспользовался. Но Бог вложил в сердце мужчины любовь, это божественное пламя, не для того чтобы оно гасло при первом прикосновении к плоти, и, повторяем, с тех пор как он овладел графиней, Эдуард мечтал лишь о том, как снова обладать ею. Правда, он понял, что графиня нужна ему вся, безраздельно, со всеми ее признаниями и душевными порывами, без чего его, наверное, испепелит внутренний огонь, разгоревшийся сильнее от первого обладания.

XV

Теперь он, оставшись наедине со своими мыслями, был далеко от королевского двора, где всегда пытался держать себя так, чтобы сердце его оставалось непроницаемым.

Вокруг простиралась необъятная равнина; свежий ветерок ласкал его лицо; Эдуард забыл, что он король, и стремился не вспоминать о том, что его не любят.

Мгновениями ему казалось, что его ждут там, куда он направляется, что он скромный школяр и нет у него другого счастья, кроме любви его подруги, что в отсутствие ревнивого мужа белая ручка откроет ему решетчатые ворота башни – темницы для владелицы замка, рая для любовника.

Так он и ехал, погрузившись в мечтания.

Очаровательное личико Алике, отмеченное испугом, который для любимого мужчины представляется признанием в любви, почудилось ему, и ночь, способная озарить своим сиянием всю жизнь мужчины, ночь, исполненная тайн и очарований, привиделась королю.

Иногда Эдуард еще вспоминал, кто он такой и на встречу с кем едет. И тогда его охватывала смутная надежда на прощение.

«Женщина – странная загадка, – размышлял он. – Чем больше сил тратит она на то, чтобы скрывать свою любовь до того, как отдаться, тем легче раскрывает тайны души после того, как отдала вам свое тело. Может быть,

Алике меня любила, может быть, она не смела признаться в этом себе самой и со страхом скрывала от меня свою любовь; но теперь, когда она уже принадлежала мне, хотя и против своей воли, может быть, воспоминание обо мне занимает ее мысли, и, может быть, приехав в замок, я услышу признание во взаимной любви».

И воздух, вдыхаемый Эдуардом, казался ему наполненным новыми запахами и неведомыми ароматами.

Но в отдельные мгновения тайный страх закрадывался в сердце короля. Какую бы странную загадку ни являла собой женская душа, существуют женщины, которые становятся самими собой лишь на пути, какой указал им их ангел-хранитель, когда они вступали в жизнь, и которые умирают в тот день, когда повелительная сила уводит их с пути праведного; несмотря на свои грезы, Эдуард был вынужден изредка признаваться себе, что Алике из числа именно таких женщин.

Опасения короля, которые он, воодушевляемый надеждой, отгонял от себя, преследовали его так неотступно, что иногда его даже охватывала дрожь.

И в эти минуты глаза одинокого путника видели все в ином свете. Равнина, подобная его сердцу, уже казалась огромной пустыней; замок, куда он ехал, – руинами; имя, что он шептал, – именем умершей.

Греза уступала место страху, страх сменялся угрызениями совести, и Эдуард, вглядываясь в линию горизонта, словно вопрошал его, следует ли ехать вперед или вернуться назад и не лучше ли было бы по-прежнему испытывать неуверенность, чем столкнуться с действительностью.

Однако Эдуард продвигался вперед.

Когда он подъехал к замку Уорк, солнце уже два часа сияло на небе и замок, озаренный светом, выглядел совсем не таким мрачным, каким иногда Эдуард представлял себе его.

В ярких лучах солнца горели витражи, и природа, украшаемая одним из самых прекрасных дней лета, излучала радость.

Король невольно испытал большое облегчение от всего, что увидел.

Сердце столь боязливо, что ему почти всегда необходимы внешние предчувствия, и душа, которая иногда светлеет от окружающей ее безмятежности, едва примиряется с тем, что среди молодой, веющей теплом и благоуханной природы возможно горе.

Эдуард подъехал к воротам замка; они, как всегда, распахнулись перед ним.

Трепеща от страха, он спросил, может ли видеть графиню, и слуга, проведя его наверх, в один из покоев по соседству с комнатами Алике, удалился.

Вскоре слуга вернулся и сказал:

– Ваше величество, графиня выйдет к вам через несколько минут.

Король сел.

Ничто здесь не изменилось – ни внутри, ни снаружи.

Прошло, наверное, минут десять, пока король ждал появления Алике.

Она выглядела прекраснее, чем когда-либо, хотя была мертвенно-бледна, как мрамор.

Алике была не в черном; наоборот, она надела пестрое летнее платье. Эдуард отпрянул назад, видя, как Алике приближается к нему, ибо она казалась скорее привидением, чем живой женщиной.

– Вы, ваше величество, пожаловали в этот замок?! – воскликнула графиня с улыбкой, от которой, казалось, отвыкли ее губы. – Знаете ли вы, что для меня это великая честь и удостоиться ее я совсем не ожидала?

– Алике, я ухожу в один из тех походов, откуда король может не вернуться, – ответил Эдуард, – и перед отъездом хотел увидеть вас в последний раз.

– Именно, в последний! Вы правы, ваше величество, говоря эти слова, – сказала Алике, устремив глаза в небо. – Ведь если люди расстаются, кто знает, встретятся ли они вновь когда-нибудь?

И графиня, поднеся руку ко лбу, словно почувствовав острую боль, скорее упала, нежели села в кресло, стоявшее рядом с королем.

– Почему вы говорите со мной в таком горьком тоне? – спросил Эдуард. – Бог дарует вам еще долгие годы, графиня, вы молоды, красивы, и вас не окружают препятствия, кои подстерегают жизнь короля.

– Вы так думаете, ваше величество?

– Особенно, когда вас, Алике, любит молодой, знатный и могущественный мужчина.

– Граф Солсбери никогда не вернется сюда, ваше величество.

– Я говорю не о графе, Алике, вам прекрасно это известно.

– Тогда о ком же, государь?

– О человеке, любящем вас…

– До такой степени, что его терзают угрызения совести, не правда ли, ваше величество? Именно это вы хотите сказать.

– Послушайте, Алике, – сказал король, подойдя к графине и взяв ее холодную как лед руку, которую Алике отрешенно подала ему. – Когда я был вдали от вас, жило только мое тело, душа моя оставалась здесь! О, поверьте, как печальна и пуста слава короля, если рядом с ним, чтобы разделить ее, нет сердца, что он избрал и любит! В этом случае слава обременительнее самых тяжких нош, ибо она никчемна. Да, я тосковал по вас, Алике, но эта тоска может преобразиться в вечное блаженство, если вы скажете хоть одно слово. Разве Бог поставил бы вас, такую прекрасную, рядом со мной, разве он вложил бы мне в сердце эту неиссякаемую любовь, если б он не желал соединить нас? Чем я провинился перед Богом, что он отказывает мне в радости, без которой моя жизнь только жалкое прозябание? Что с вами, Алике? Вы побледнели.

– Я слушаю вас, ваше величество. Наступает время, когда мы способны выслушать все.

– Скажите мне Алике, что вы прощаете меня за то, в чем обвиняли несколько минут назад.

– Приходит час, ваше величество, когда мы прощаем все.

– Что вы хотите сказать? – вскричал король, напуганный бледностью графини и тоном, каким она произнесла последние слова.

– Я хочу сказать, ваше величество, что только Бог властен сделать меня счастливой, но он этого не пожелал, вот и все.

– Алике, нет столь великого страдания, которое бы не забылось.

– Ваше величество, душа, понимающая бесконечную любовь, принимает и вечные страдания.

– Но, Алике, ведь ваш траур завершился.

– Что вам говорит об этом?

– Платье на вас.

– О государь, как мало знает о страданиях ваша душа, если вы доверяетесь траурной одежде, даже не обращая внимания на бледность лица и не стремясь разглядеть раны сердца!

– Но почему вы в этом платье?

– Потому, ваше величество, что я не хотела огорчать слишком заметным трауром милостивого короля, удостоившего меня своим визитом, а также не желала оставлять после себя слишком глубокие сожаления в памяти человека, ради каприза разбившего мою жизнь.

– Алике!

– Когда вы уедете, ваше величество, я снова облачусь в траур и, клянусь вам, теперь уже навеки.

– А если вернется граф? – спросил король.

– Он не вернется, государь.

И встав, графиня, совсем обессиленная, подошла к столу, налила воды в золотой кубок и жадно выпила.

– Вы больны, графиня, – сказал Эдуард, тоже встав; его почти пугало возбуждение Алике.

– Нет, ваше величество, – ответила она, снова садясь в кресло, – я готова и дальше слушать вас.

Тут король бросился к ногам Алике и, взяв ее руки в свои, сказал:

– Вы должны меня простить, Алике, хотя бы за те страдания, что я претерпел. Поверьте, в этом мире для вас еще возможно счастье, и я хочу, чтобы этим счастьем вы были обязаны мне. Вы покинете этот мрачный замок, полный горестных воспоминаний и унылых призраков, вы вернетесь ко двору прекраснее, чем когда-либо, и будете вызывать всеобщую зависть. Если бы вы знали, Алике, если бы знали, – тихим голосом продолжал король, – какие сны наполняли мои ночи после моего последнего приезда в этот замок. Ничто не может помешать тому, чтобы вы были моей. И, поскольку я, чтобы овладеть вами, совершил почти преступление, вы должны понять, как далеко может зайти моя любовь. Алике, станьте снова моей, и у вас будет все, что может дать король, все, чего душа может желать в этом мире. Ваша власть будет так же безгранична, как и моя любовь, вашему богатству, как и вашей красоте, не будет равных. Или же, Алике, вы предпочитаете, чтобы я бросил все – начатые труды, честолюбивые стремления, будущее? Или вам угодно, чтобы король Англии стал просто Эдуардом, уединился с вами в каком-нибудь отдаленном замке, затерянном в пустынном краю, и мы остались бы наедине с Богом? Я готов, Алике, сделать все, что вы пожелаете. Приказывайте!

– Хорошо, ваше величество, – отвечала Алике, и улыбка ее лучилась какой-то небесной кротостью, – я вас прощаю, ибо, наверное, вы любите меня и, если бы вы знали, что ваша любовь убьет меня, вы, наверное, не сделали бы того, что сделали. Вы предлагаете мне блага, – ослабевшим голосом продолжала она, – обладать которыми была бы счастлива и горда другая женщина, но они так ничтожны в сравнении с благами вечности, к каким отныне устремлена моя душа! Вместо них обещайте мне сделать то, о чем я вас попрошу.

– Я вас слушаю, Алике.

– Ваше величество, может быть когда-нибудь вам доведется увидеть графа Солсбери. Обещайте мне при встрече сказать ему, что я умерла потому, что он не простил мне греха, виновником которого были только вы. Вы скажете, ваше величество, что видели меня при смерти, что умерла я, благословляя его и моля за него Бога. От боли утомленная Алике закрыла глаза.

– Что все это значит? – прошептал король. – Вы не должны умереть! Вы, Алике, вы… та, что я люблю! Вы в бреду. Во имя Неба, Алике, скажите, что с вами!

Графиня встрепенулась и, взяв руку короля, сказала:

– Ваше величество, дайте мне вашу руку, чтобы я смогла подойти к окну. Я хочу в последний раз увидеть, как Бог озаряет землю своей улыбкой.

Король невольно послушался, и Алике – рука ее была холодна, а по телу вдруг пробежала дрожь – облокотилась на подоконник раскрытого окна, откуда открывался вид на бескрайнюю равнину, покрытую цветами и источавшую теплое благоухание земли.

– Кто мог бы, ваше величество, предсказать мне в тот день, когда я давала обет верности тому, кого любила, что вскоре после свершения обета я умру, покинутая моим супругом, но опираясь на руку человека, который довел меня до смерти?

– Алике, вы приводите меня в ужас вашими словами о смерти. Скажите мне, что вы хотите мучить меня, но не говорите больше, что вы должны умереть.

– Через час я буду мертва, ваше величество.

– Вы? -Да.

– На помощь! – вскричал король.

– Успокойтесь, это ни к чему! Не оставляйте меня, государь, вы не успеете вернуться, как я уже умру, а мне еще надо кое-что вам сказать.

Король упал на колени.

– Боже! Господь мой! Спаси ее и прости меня! – молил он.

– Когда вы приехали, – продолжала Алике, подав королю знак подняться, – я сняла траурные одежды и надела этот праздничный наряд. Я видела, что вы едете, ибо уже много дней смотрю из окна на дорогу, ведущую к замку. И тут, потому что мною еще владели человеческие чувства, я захотела одарить вашу жизнь вечным сожалением о моей смерти. Я приняла яд, ваше величество, и сказала себе: «Я умру, проклиная его, и он будет страдать теми страданиями, что претерпела я».

– Ради всего святого, – воскликнул Эдуард, – позвольте мне спасти вас, и клянусь, что я забуду навсегда ваше имя, если надо, заточу себя в монастыре, но живите, не умирайте!

Растерянный король обливал слезами похолодевшие руки графини.

– Это ни к чему, – повторила Алике, – я должна умереть, и, кстати, времени больше не осталось. К тому же я не буду проклинать вас, государь, ведь я уже сказала, что прощаю вас. Смерть выглядит страшной лишь для тех, кого что-то страшит в загробной жизни. Но я не боюсь ничего. Я умираю, чтобы очиститься от чужого греха, и жизнь моя уйдет с земли в вечность столь же легко, как в сумерках свет сливается с темнотой. Смотрите, все улыбается вокруг нас, и уверяю вас, что никогда я не была столь спокойна, как в эту минуту. Поэтому ничего не бойтесь, ваше величество, с ненавистью я покончила. Моя душа, что вознесется к Богу, уже настолько отрешилась от земных уз, что теперь я вижу в вас не человека, меня погубившего, а друга, что поддерживает меня в мгновения смерти. Мне вас жаль, ваше величество, ибо, когда я умру, вы будете страдать и долго терзаться угрызениями совести, от которых мне хотелось бы вас избавить. Вы любили меня, ваше величество, но ваша любовь вас ослепила, заставила забыть о том, что бывает любовь, убивающая тех, на кого она обращена: так, слишком жаркое солнце убило бы наши северные цветы. В одно мгновение вы разбили две жизни, такие счастливые, что можно было бы подумать, будто Бог создал их с сожалением, считая несправедливым одарить огромным счастьем лишь два создания, тогда как много других Божьих существ страдает. Вы ошиблись, ваше величество, вот в чем дело. Но все-таки я могла бы вас полюбить. Вы молоды, благородны и могущественны, и могло бы случиться так, что вас я встретила бы раньше, чем графа. Почему Бог этого не сделал? Возможно, потому, что хотел дополнить мою жизнь мученичеством, и потому, что призвал вас к более славной судьбе.

Алике говорила таким нежным и таким трогательным голосом, что Эдуард, запрокинув голову и прикрыв рукою глаза, плакал навзрыд.

– Будьте мужественны, ваше величество, – немного помолчав, сказала Алике. – Смотрите, в какой чудесный день Бог призывает меня к себе. Мне даже не придется страдать, видя, как это дивное солнце погаснет за холмом; чьи глаза сомкнутся прежде, чем оно закатится, и я буду жить в краю, где нет теней и ночей. А вы, ваше величество, отправитесь одерживать новые победы; вы, конечно, присоедините к Англии новое королевство и прикажете убить еще несколько тысяч людей. История отведет вам много места на своих страницах, ваше величество, и, наверное, мое имя перейдет в потомство, озаренное отблеском любви, которую вы испытывали ко мне; тогда люди будут удивляться, что такая скромная женщина умерла, но не приняла любви великого завоевателя. Странная вещь жизнь, когда смотришь на нее с той точки, откуда теперь смотрю на нее я! Скажите мне, ваше величество, вы действительно любили меня? – спросила Алике, устремив на короля исполненный нежности взгляд.

– Неужели вы сомневаетесь в этом? – рыдая, ответил Эдуард.

– И вы сделали бы ради меня все, что сейчас мне обещали?

– Все, клянусь вам.

– Какая слава ждет меня в будущем! – воскликнула графиня. – Но почему же случилось так, что я не полюбила вас?