Текст книги "Белые и синие"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 60 страниц)

XXXI. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ПЛАН ШАРМАНЩИКА ПРОЯСНЯЕТСЯ

В тот же день, около восьми часов вечера, двадцать повозок, десять из которых были нагружены соломой, а десять – сеном, выехали из Фрошвейлера.

Каждой из них правили возницы; памятуя о том, что на французском языке следует говорить с мужчинами, на итальянском – с женщинами и на немецком – с лошадьми, они разговаривали со своими лошадьми на языке, сдобренном отборными ругательствами, которые двенадцатью годами раньше Шиллер вложил в уста своих разбойников.

Выехав из Фрошвейлера, повозки тихо покатились по тракту, ведущему в селение Энасхаузен, расположенное на крутом повороте дороги, в этом месте поднимающейся прямо к Вёрту.

Они задержались в деревне лишь для того, чтобы возницы могли выпить стаканчик водки на пороге местного кабачка, а затем продолжали путь в Вёрт.

Когда до ворот Вёрта оставалось сто шагов, первый возница (вероятно, главный) остановил свою повозку и направился в город; не прошел он и десяти шагов, как его остановил часовой, которому было сказано:

– Я сопровождаю реквизированные повозки и иду показаться дозору.

Его пропустил первый часовой, а потом второй и третий.

Дойдя до ворот, возница просунул свою бумагу в окошко ворот и стал ждать.

Окошко закрылось, и вскоре в воротах открылась небольшая дверь.

Из нее вышел сержант караульного отряда.

– Это ты, дружище? – спросил он, – а где же повозки?

– В сотне шагов отсюда, сержант.

Стоит ли говорить, что этот вопрос и ответ были произнесены по-немецки.

– Хорошо, – продолжал сержант на том же языке, – пойду погляжу на них и прикажу впустить.

И он вышел, наказав охране не терять бдительности.

Возница и сержант миновали три кордона часовых и дошли до повозок, ожидавших на дороге. Сержант мельком оглядел их и разрешил им ехать своей дорогой.

Повозки двинулись в путь в сопровождении сержанта, миновали три кордона часовых и въехали в ворота, закрывшиеся за ними.

– Теперь скажи, – сказал сержант главному вознице, – ты знаешь, где находится казарма егерей Гогенлоэ, или хочешь, чтобы я дал тебе провожатого?

– Не стоит, – ответил тот, – мы поедем в «Золотой лев» и, чтобы не шуметь ночью, завтра утром отвезем фураж в казарму.

– Ладно, – сказал сержант, возвращаясь в кордегардию, – спокойной ночи, друг.

– Спокойной ночи, – послышался ответ. Гостиница «Золотой лев» находилась не более чем в ста шагах от Агноских ворот, через которые повозки въехали в Вёрт. Главный возница постучал в окно; поскольку еще не пробило и десяти часов, хозяин гостиницы не спал. Он показался на пороге.

– А, это вы, Стефан? – сказал он, глядя на длинную вереницу повозок: первая из них подъехала к воротам его гостиницы, а последняя стояла всего в нескольких шагах от въездных ворот.

– Да, господин Бауэр, он самый, – ответил главный возница.

– Все в порядке?

– Просто чудесно.

– Въехали без затруднений?

– Без помех… А как здесь?

– Мы готовы.

– Адом?

– Хватит одной спички, чтобы его поджечь.

– Значит, надо будет завести повозки во двор; наши люди, должно быть, уже задыхаются.

К счастью, двор был огромный, и двадцать повозок смогли там разместиться.

Затем ворота закрыли.

И тут по условному сигналу, после того как все возницы три раза хлопнули в ладоши, произошло нечто странное.

Вязанки сена и соломы на всех повозках задвигались; Затем посредине каждой повозки возникли сначала две головы, затем – два туловища и наконец полностью показались двое мужчин в прусской форме.

Затем из каждой повозки извлекли по такому же мундиру и бросили их возницам; те, скинув свои блузы и штаны, переоделись в прусскую форму.

В довершение всего солдаты, стоявшие на повозках по двое, вскинули ружья на плечо, а свои третьи ружья стали передавать возницам, ставшим солдатами; таким образом, когда пробило десять часов, под началом Стефана, одетого в шинель с сержантскими нашивками, находилось шестьдесят мужчин, решительных, говоривших по-немецки, – всех, кого он просил у Пишегрю.

Всех их построили в большой конюшне (дверь ее закрыли) и приказали зарядить ружья, которые из предосторожности держали в повозках незаряженными.

Затем Бауэр и Стефан вышли, держа друг друга под руку; Бауэр вел Стефана, не знавшего город, к дому, стоявшему в самой высокой точке города, на противоположном конце от Агноских ворот, приблизительно в сотне шагов от порохового склада.

Этот дом, несколько напоминавший особняки великого герцогства Баденского или швейцарские шале, был целиком построен из дерева.

Бауэр провел Стефана в комнату, забитую горючими материалами и смолистым деревом.

– В котором часу следует поджечь дом? – спросил он просто, как ни в чем не бывало.

– В половине двенадцатого, – ответил Стефан. Было около десяти часов.

– Ты уверен, что в половине двенадцатого генерал будет на посту?

– Будет собственной персоной.

– Понимаешь, – продолжал Бауэр, – когда пруссаки узнают, что горит дом рядом с пороховым погребом, они бросятся на место пожара и попытаются помешать огню добраться до артиллерийского парка и порохового погреба. В это время вся Агноская улица будет свободна; настанет момент завладеть воротами и войти в город. Генерал доберется до центральной площади беспрепятственно; когда же прозвучит первый выстрел, пятьсот патриотов откроют окна и начнут стрелять по пруссакам.

– У вас есть люди, которые ударят в набат? – спросил Стефан.

– По двое в каждой церкви, – ответил Бауэр.

– Значит, все в порядке, – сказал Стефан, – пойдем посмотрим на пороховой погреб.

Они пошли назад по земляному валу; пороховой погреб и артиллерийский парк, как и сказал Бауэр, находились не более чем в ста пятидесяти шагах от деревянного дома, поджог которого должен был послужить сигналом к началу действий.

В одиннадцать часов они вернулись в гостиницу «Золотой лев».

Шестьдесят человек были наготове; каждый из них получил рацион, состоявший из хлеба, мяса и вина: обо всем этом позаботился Бауэр. Солдаты были воодушевлены: они понимали, что им поручена важная операция, и это наполняло их радостью и гордостью.

В четверть двенадцатого Бауэр пожал Стефану руку, убедился, что огниво, кремень, трут и палочки для зажигания лежат у него в кармане, и направился к деревянному дому.

Стефан, оставшийся со своими людьми, собрал их и разъяснил им свой план; каждый понял, что ему нужно делать, и все дали слово, что будут стараться изо всех сил.

Теперь надо было ждать сигнала.

Часы пробили половину двенадцатого.

Стефан стоял у самого верхнего окна в доме Бауэра и следил, не покажутся ли первые отсветы пожара.

Лишь только смолк бой часов, красноватое зарево расцветило крыши домов в верхней части города.

Затем послышался глухой шум голосов, сопутствующий в городах всякой беде.

Вслед за этим, заглушая все крики, на одной из колоколен раздались скорбные звуки набата, тотчас же подхваченные другими колоколами города.

Стефан спустился вниз: час настал.

Солдаты разделились во дворе на три группы по двадцать человек.

Поляк приоткрыл ворота, выходившие на улицу, и увидел, что все бегут в сторону верхнего города.

Он приказал своим людям направиться шагом к воротам города под видом патруля.

Сам он помчался вперед, крича по-немецки:

– Пожар в верхнем городе, друзья! Пожар рядом с пороховым погребом! Горим! Спасайте зарядные ящики! Пожар! Не дадим взорваться пороховому погребу!

Потом он подбежал к кордегардии, где находился отряд из двадцати четырех человек, который охранял ворота; часовой, прогуливавшийся перед кордегардией взад и вперед, даже не подумал задержать Стефана, приняв его за сержанта охраны.

Тот устремился в кордегардию с криком:

– Все – в верхний город, спасайте зарядные ящики и пороховой погреб! Пожар, пожар!

Из двадцати четырех человек, охранявших кордегардию, на месте не осталось ни одного.

Лишь часовой, связанный уставом, остался на посту.

Но его разбирало любопытство, и, отступив от правил, он обратился к сержанту с вопросом, что происходит, и Стефан, сделав вид, что благоволит к нижестоящим, сообщил ему, как по недосмотру слуги загорелся деревянный дом хозяина гостиницы «Золотой лев».

Тем временем сзади подошел отряд.

– Что это? – спросил часовой.

– Ничего, – сказал Стефан, – обычный патруль!

С этими словами он прижал носовой платок к губам часового, чтобы он не кричал; затем он подтолкнул этого охранника к двум ближайшим солдатам, которые держали веревки наготове и в один миг связали его, заткнули ему рот, отнесли в кордегардию и заперли в кабинете начальника охраны.

Один из людей Стефана встал на часах.

Теперь следовало узнать пароль пруссаков, и Стефан взял это на себя. Держа в одной руке ключ от кабинета начальника охраны и в другой – острый кинжал, который он достал из-за пазухи, Стефан вошел в кабинет.

Мы не знаем, к какому средству он прибег; тем не менее часовой заговорил, хотя во рту у него был кляп…

Паролем было слово «Штеттин», ответом – «Страсбур».

Стефан передал его своему караульному.

Затем солдаты ворвались в каморку сторожа; его тоже схватили, заткнули ему рот, связали и заперли в погребе.

Стефан завладел ключами и расставил пятьдесят пять человек с заряженными ружьями в кордегардии и каморке сторожа, приказав им, если потребуется, защищать ворота до последней капли крови.

Наконец он вышел с пятью солдатами за ворота, чтобы убрать часовых, стоявших снаружи.

Через десять минут двое из них были убиты, а третий взят в плен.

Трое из пяти человек Стефана заменили пруссаков – двух убитых и одного пленного.

Направившись с двумя солдатами в сторону Энасхаузена, Стефан не успел сделать и пятисот шагов, как столкнулся во мраке с плотной и темной массой людей. То были три тысячи солдат Пишегрю. Он оказался лицом к лицу с генералом.

– Ну что? – спросил тот.

– Нельзя тратить ни секунды, генерал, пошли.

– А что с Агноскими воротами?

– Они в наших руках.

– Пошли, ребята, – сказал Пишегрю, понимавший, что не время вдаваться в подробности, – живо, вперед!

XXXII. ТОСТ

Солдаты подчинились с радостью и воодушевлением, что дарует надежда.

Пишегрю и Стефан, шагавшие во главе отряда, услышали звуки ожесточенной перестрелки, которые доносились е той стороны, где Стефан оставил своих людей.

– Поспешим, генерал, – сказал Стефан, – наших людей атакуют.

Колонна побежала, не соблюдая равнения. При ее появлении опускная решетка поднялась и ворота открылись; несмотря на то что республиканцев атаковали втрое превосходящие силы противника, они стойко держались: ворота по-прежнему оставались в их руках. Колонна ворвалась в ворота с криками «Да здравствует Республика!». Люди Стефана, прусская солдатская форма которых делала их мишенью для тех, кто не был в курсе тактической уловки Пишегрю, прижимаясь к стене, добрались до кордегардии и укрылись у офицера охраны. Подобно кабану, наносящему удары клыками, сметая все перед собой, колонна ринулась на улицу, опрокидывая все и вся на своем пути.

Когда она шла в штыковую атаку и горстка пруссаков, Штурмовавших ворота, разбегались перед ней, даже не пытаясь обороняться, спеша присоединиться к более многочисленной воинской части и, главное, сообщить, что французы завладели Агноскими воротами, в двух-трех местах города послышался треск ружейной стрельбы.

То Бауэр и его люди открыли огонь из окон.

Въехав на главную площадь города, Пишегрю смог оценить всю степень ужаса, охватившего пруссаков. Они разбегались в панике в разные стороны куда глаза глядят. Тотчас же генерал развернул колонну в боевой порядок и открыл огонь по беглецам, в то время как другая колонна численностью около тысячи человек устремилась к верхнему городу, то есть туда, где оказалось наиболее значительное скопление сил.

Мгновенно бой завязался в двадцати точках; захваченные врасплох, пруссаки даже не пытались пробиться к общему центру сопротивления, настолько стремительной была атака и настолько сильное смятение в их рядах посеяли пожар, грохот набата и стрельба из окон; численность неприятеля была примерно равна количеству людей Пишегрю и Макдональда; если бы французы не обладали всеми преимуществами, бой был бы еще более жарким.

В полночь пруссаки оставили город, озаренный последними отсветами пожара, объявшего дом хозяина гостиницы Бауэра.

Лишь в десять часов утра Пишегрю лично убедился в том, что враги окончательно отступили. Он расставил повсюду пикеты, отдал предписание охранять ворота с неусыпной бдительностью и приказал солдатам разбить биваки на улицах. Ликование охватило город, и все, как могли, старались помочь освободителям разместиться.

Поэтому каждый из жителей внес в это свою лепту: одни принесли соломы, другие – сена, тот – хлеба, тот – вина; двери всех домов распахнулись, запылали очаги, и в этих очагах, в этих необъятных, столь модных в конце прошлого века каминах, которые еще встречаются изредка в наши дни, задымились вертела.

Вскоре было устроено шествие, наподобие тех, которые обычно проходят в северных городах накануне карнавала; прусские мундиры, пригодившиеся солдатам Пишегрю для захвата Агноских ворот, были отданы простолюдинам, чтобы те сделали чучела.

Город был залит светом: все дома сверху донизу были освещены плошками, фонарями или свечами. Все торговцы вином и содержатели харчевен накрыли посреди улиц столы, и каждый горожанин брал солдата за руку, приглашая на братский пир.

Пишегрю даже не подумал препятствовать этому изъявлению патриотических чувств. Будучи выходцем из народа, он поддерживал все, что могло способствовать духовному единению народа и армии. Необыкновенно умный человек, он понимал, что именно в этом залог силы Франции.

Опасаясь только, что неприятель в свою очередь может воспользоваться неосмотрительностью французов, он приказал выставить двойные пикеты, а чтобы каждый мог принять участие в празднике, сократил время пребывания часовых на посту до одного часа вместо двух.

В Вёрте оставалось около двадцати аристократов; они осветили свои дома, как и другие, и даже более ярко, чем другие, вероятно опасаясь, как бы их не обвинили в недоброжелательном отношении к правительству и как бы в нынешнюю пору репрессий это не причинило вреда им самим или их имуществу. Но они волновались напрасно: в качестве наказания у дверей их домов лишь развели костры, на которых были сожжены соломенные чучела в прусских мундирах.

Вблизи этих домов веселье было даже безудержнее, хотя и не чистосердечнее; тот же страх, что вынудил их владельцев и обитателей устроить более пышную иллюминацию, заставил их также более наглядно выразить свою лояльность. Вокруг костров накрыли столы, и аристократы, радуясь, что столь дешево отделались, уставили эти столы разнообразными яствами.

Пишегрю остался на площади с саблей в руке, посреди примерно тысячи человек, чтобы оказать помощь там, где она потребуется; однако серьезных очагов сопротивления уже не осталось, и он, не сходя с места, выслушивал донесения и отдавал распоряжения. Когда он увидел, что его приказ разбить на улицах биваки послужил поводом для народного гулянья, он одобрил это, как уже было сказано, и, передав командование Макдональду, направился в сопровождении Стефана к верхнему городу, где сражение было наиболее жарким.

В тот момент, когда Пишегрю подходил к дому Бауэра (поджог его, повторяем, послужил сигналом к бою), пол верхнего этажа обрушился и в небо взметнулись мириады искр; пол, который был из дерева, как и все остальное, будто попав в катер вулкана, запылал с такой силой, что в этом ослепительном свете, с высоты, где стоял дом, можно было видеть вдали два рукава реки Соубах и на уступах холмов – построенную в боевом порядке прусскую армию, со стыдом и смущением смотревшую на это веселье и иллюминацию.

Пишегрю вернулся в гостиницу в три часа ночи. Бауэр просил как одолжения, чтобы генерал поселился у него, и тот согласился. Для него приготовили самые роскошные апартаменты «Золотого льва», и, в то время как Пишегрю совершал обход города, лестница была украшена флагами, венками и приветствиями; окна столовой были убраны ветвями вечнозеленых деревьев и цветами; наконец, для генерала и его штаба был накрыт стол на двадцать пять персон.

Пишегрю, как мы уже видели на ужине, устроенном для него в Арбуа, проявлял полное равнодушие к подобным торжествам. Но на сей раз было совсем иначе, и он расценивал этот прием как республиканскую трапезу.

Генерал привел с собой представителей местной власти: они не только явились к нему первыми, но также направили жителей Вёрта на братание с армией.

Проводив генерала до дверей гостиницы, Стефан собирался незаметно уйти, но генерал удержал его, взяв за руку.

– Стефан, – сказал он, – я всегда следовал пословице «Счет дружбы не портит». Ну а перед вами я в двойном долгу.

– О, мы скоро рассчитаемся, генерал, – ответил Стефан, – если вы снизойдете к двум просьбам, с которыми я собираюсь к вам обратиться.

– С удовольствием.

– Я попрошу приглашения на ужин.

– Для вас?

– О, генерал, вы ведь знаете, что я всего лишь шпион.

– Для всех, но для меня…

– Пусть я буду самим собой для вас, этого мне достаточно, генерал; для других я останусь тем, чем кажусь. Я не добиваюсь уважения, а стремлюсь только к мести.

– Хорошо; о чем вы еще просите?

– Чтобы вы произнесли тост.

– В честь кого?

– Вы узнаете об этом, когда будете его произносить.

– Но ведь для того, чтобы его сказать, нужно…

– Вот готовый текст.

Пишегрю собирался прочесть эти строки, но Стефан остановил его.

– Вы прочтете его, – сказал он, – когда поднимете бокал. Пишегрю положил бумагу в карман.

– Кого же я должен пригласить?

– Великого гражданина – Проспера Бауэра.

– Хозяина этой гостиницы?

– Да.

– Что же такого великого он сделал?

– Вы узнаете об этом, когда зачитаете тост.

– Ты всегда будешь говорить загадками?

– Именно в загадках секрет моей силы.

– Ты знаешь, что завтра мы будем атаковать неприятеля.

– Нужны ли вам сведения о его позициях?

– Ты, наверное, устал.

– Я никогда не устаю.

– Поступай как знаешь; все, что ты сделаешь, будет хорошо, но только смотри не попадись.

– В котором часу я могу явиться к вам с донесением?

– В любое время. Ты никогда не устаешь, а у меня другое достоинство: я никогда не сплю.

– До свидания, генерал.

– До свидания.

Затем, повернувшись к группе людей, стоявших в стороне, пока он разговаривал со Стефаном, генерал поискал глазами хозяина гостиницы «Золотой лев» и, не увидев его, сказал:

– Шарль, сделай одолжение, разыщи нашего хозяина гражданина Проспера Бауэра и попроси его от моего имени оказать мне честь отужинать с нами. Не принимай никаких отказов и не слушай никаких отговорок.

Шарль поклонился и отправился на поиски гражданина Проспера Бауэра.

Пишегрю поднялся по лестнице; все последовали за ним.

Справа от себя он посадил мэра, слева – помощника мэра и оставил напротив свободное место.

Это место было предназначено хозяину гостиницы «Золотой лев».

Наконец появился оробевший и смущенный Бауэр, которого Шарль привел почти силой.

– Генерал, – сказал он, обращаясь к Пишегрю, – я пришел не по вашему приглашению, ибо считаю себя недостойным его, а по вашему приказанию.

– Хорошо, гражданин, – сказал Пишегрю, указывая ему на свободное место напротив себя, – сначала сядьте здесь, а в конце ужина мы сочтемся.

Ужин прошел весело, победители и освобожденные пировали вместе.

Наши славные жители Эльзаса и пруссаки питают друг к другу сильную ненависть. К тому же, с тех пор как два месяца назад пруссаки захватили виссамбурские линии, у эльзасцев появилось множество оснований ненавидеть их еще сильнее.

Теперь эльзасцы надеялись избавиться от пруссаков раз и навсегда. Но четверть века спустя им суждено было снова увидеть этого ненасытного черного орла, который, проглотив треть белокрылого польского орла и целого Ганноверского льва, вдобавок оторвал недавно одну из голов двуглавого австрийского орла.

Ужин был великолепным, лучшие вина Франции и Германии были украшением стола. Наконец подали шампанское, искристое вино, словно созданное для тостов.

И тут генерал вспомнил об обещании, данном им Стефану.

Он встал, взял в одну руку бокал, а другой развернул лист бумаги. Все поднялись вслед за генералом, и в полной тишине он прочитал:

«За выдающегося патриота и великого гражданина Проспера Бауэра, который в одиночку задумал план, вернувший Франции город Вёрт. Он рисковал жизнью, приняв и разместив у себя шестьдесят храбрецов: переодевшись в прусские мундиры, они завладели Агноскими воротами; он первым дал сигнал пятистам патриотам стрелять, открыв из окна огонь по врагу, и он же, наконец, лично поджег свой дом, чтобы удержать пруссаков в верхнем городе и отвлечь их от Агноских ворот, – иными словами, за человека, в один и тот же день поставившего на карту свою жизнь и отдавшего ради победы свое достояние».

В этом месте Пишегрю был вынужден остановиться, так как грянули трижды возобновлявшиеся аплодисменты. Но, когда генерал показал жестом, что еще не дочитал до конца, снова воцарилась тишина, и он продолжал взволнованным голосом:

«Пусть же при свете этого маяка, зажженного самым чистым патриотизмом и самой сыновней преданностью, Франция и другие страны читают на наших победоносных знаменах: „Смерть тиранам!“, „Братство народов!“, „Свобода людей!“ Слава выдающемуся патриоту и великому гражданину Просперу Бауэру!»

Под гром аплодисментов, посреди криков «Ура!» и «Браво!» Пишегрю подошел к Бауэру и расцеловал его от имени Франции.

Три дня спустя «Монитёр» сообщил о взятии Вёрта, и тост Пишегрю был помещен в газете целиком.

То было единственное вознаграждение, которое честный Бауэр согласился принять.