Текст книги "Дальний поход"

Автор книги: Александр Прозоров

Соавторы: Андрей Посняков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Вот так вот унизили Енко, у всех на глазах унизили, самое главное – что и Сертако кривилась да головой кивала. Как же! В доме девичества научили покорной важенкой быть. Впрочем, и у них, у дев, посвящение было. Хорошо, говорят, прошло, весело – Еркатко Докромак, старый слюнявый черт, из Сертако женщину сделал. И как ухитрился-то, тюлень похотливый? Верно, немало снадобий на достоинство свое мужское извел. А потом около Сертако с намереньями гнусными вертелся – та ведь тоже сирота, – упросил хозяйку девичьего дома отдать на пару дней Сертако ему в услужение. Мол, одинок ведь, немощен, стар… Сие Енко живо прознал и уже долго не думал, проучил волчатника старого: наложил на любовное его варево заклятье, да такое, что вся мужская сила у старика напрочь кончилась! Навсегда. По крайней мере – так тогда молодой колдун думал… как потом оказалось – зря. Но, поначалу-то, как Еркатко ни старался, к каким колдунам да ведьмам ни ходил – тщетно! Однако, чье заклятье – узнали, и тут уж за Енко взялись всерьез, без всяких разговоров приговорив к мучительной смерти – кожу с живого содрать. Старый-то похотливец в Совете вес имел, неизвестно, правда, с чего – то ли родич у него там заседал близкий, то ли челочек, многим обязанный.

Казнили бы Енко, не посмотрели б на прозвище – «В малице рожденный» – да верный Ноляко-Малыш той же ночью башкой своей узилище раздербанил напрочь. Тут уж узник утра дожидаться не стал, вскочил шлемоголову на шею да умчался со всех ног прочь, не забывая отводки от погони ставить. Все ж неплохой оказался колдун Енко! Те пентюхи, что были в погоню посланы, так беглеца и не догнали, не обнаружили даже! Однако на Совете решили обереги поставить – на волосы беглеца заговорили (заранее на всякий случай две пряди отрезали), да ради столь важного дела великого кудесника Каршаяга из славной столицы позвали униженно. Тот рукой махнул, согласился – уж ладно, и наколдовал-таки, гад премерзостный, да так, что Енко вынужден был улепетывать из родных мест со всей возможной прытью, аж до самой тундры бежал, тут только отпустило. А когда пытался вернуться да обойти обереги – голову словно раскаленными обручами давило. Силен оказался Каршаяг, ну, как же, не зря ведь – влиятельнейший член Великого Седэя. Вот и скитался Енко Малныче из славного рода Хойнеярг по тайге да по тундре, хорошо не один – с верным Ноляко. Летом еще ничего, а зимой мерз шлемоголов сильно, выкапывал себе лапами яму да там дремал месяцами.

А вот беглец ничего, привык, закалился – пару раз даже прибивался к ненэй ненец, к охотникам, вел себя скромно. Оттуда и жир рыбий, и мясо, и малица, и лук со стрелами. Летом же, как оправлялся от зимней спячки Ноляко, возвращался Енко поближе к родным местам, к волшебному солнышку – все пытался пробиться. Увы! Ах, сильный колдун Каршаяг, однако.

– Ой, чувствую, что-то там творится, забери меня Нга! – Енко покачал головой и, похлопав Ноляко по шее, взгромоздился в седло. – А ну-ка, поедем, глянем! Посмотрим, что там за колдуны и за кем явились?

– Изыди, изыди, нехристь!

Выставив вперед крест, Афоня Спаси Господи выбрался из воды на низкий, заросший камышом и кустарником, берег и огляделся. Никто за ним не гнался – людоеды тупо бросали камни в тонущие прямо на глазах струги, часть казаков уже была убита, сопротивлялись лишь немногие, но, ввиду подавляющего превосходства зверолюдей, ничего хорошего для ватажников ждать, увы, не приходилось.

Прячась в траве, пономарь поискал глазами Силантия или хотя бы кормщика Кольшу Огнева – никого не нашел и, покачав головой, решил затаиться, пересидеть, а как вражины уйдут, пройтись по бережку, поискать живых-раненых.

Рассудив таким образом, Афоня чуть-чуть отполз за кусты, там и решил переждать, схорониться… Да не тут-то было!

Едва только парень перевел дух, как тут же вскочил на ноги – из камышей прямо на него выскочили трое менквов с окровавленными и довольными мордами – видать, только что высосали у кого-то из убитых мозг!

Увидав спрятавшегося юношу, менквы утробно завыли и тут же набросились на беглеца, норовя порвать его одними руками-лапами…

– Врешь, не возьмешь! – отскочив, пономарь выхватил из ножен саблю. – А ну, подходите, идолища поганые! Кто первый? Ты? Получи, на! Во Христа и Богородицы-Девы именем!

Первым же ударом Афоня отрубил неосторожно приблизившемуся менкву кисть. Бедолага завыл, повалился в траву, его сотоварищи, впрочем, не обратили на это никакого внимания, никто из них даже не дернулся хоть чем-то помочь, людоеды просто стали куда осторожнее, а один обернулся, позвав подмогу.

Вот тут-то и налетели мерзкие нехристи, с воем, с дубинами: саблю из рук юноши вышибли враз, навалились, опрокинули наземь…

– Господи, да придет царствие твое… – только и успел пробормотать пономарь, завидев опускающийся на голову камень…

И вдруг…

Камень словно остановился в воздухе, застыл… и тяжело бухнулся оземь, людоеды же, озадаченно поводили мордами и вдруг разбежались в разные стороны, жалобно скуля и повизгивая от страха.

Еще не до конца веря в свое спасение, Афоня все же приободрился – и впрямь, помогла молитва? Или мерзкие твари задумали какую-то пакость? Может быть, испугались колдунов? И колдуны эти сейчас – вот-вот – захватят его, Афоню, в плен!

Пономарь живенько поискал глазами саблю – нашел, увидев блеснувший в траве клинок, потянулся… И нос к носу столкнулся со странным существом! Ужасным пегатым ящером в костяном шлеме с маленькими, похожими на человечьи, руками и злобным взглядом. На шее ящера сидел какой-то молодой патлатый колдун в узких оленьих штанах и рубахе из змеиных шкур, сидел и нахально ухмылялся, вот-вот готовый отдать приказ ящеру разорвать врага в клочья!

Афоня уже вознамерился было бежать, да не смог – ноги будто стали ватными, подкосились… Тогда парень схватился за крест:

– Иисуса Христа и Богородицы-Девы именем!!!

Сказал так, сделал шаг, второй… Сидевший на ящере колдун глянул на него, как показалось самому юноше, с интересом и вдруг, улыбнувшись, сказал на наречье народа ненэй ненец:

– Я тебе не враг, да. Просто проходил мимо. Проезжал на… олене.

– Хороший у тебя олень, – сплюнув, скривился пономарь, сделав пару небольших шажков к застрявшей в ветвях кустарника сабле. Теперь только руку протянуть…

– Не олень, но… я не знаю, как сказать. – Колдун улыбнулся еще дружелюбнее, но тотчас же предупредил: – Оружье свое возьми, да только нас с Ноляко не бей, мы того не любим.

– Чего-чего? – несколько опешил молодой человек.

– Саблю свою бери – чего! – Незнакомец негромко, но как-то обидно рассмеялся. – Ты тупой менкв, что ли?

– Сам ты тупой, – обиженно возразив, Афоня подхватил саблю…

Ну, уж теперь-то поглядим, кто тут тупой, а кто не очень!

Ударить, правда, пономарь так и не смог – ящерица повернулась к нему спиною, хвостищем, сидевший же в седле колдун обернулся, нетерпеливо махнув рукой:

– Иди за мной, да поторапливайся. Сир-тя я ослепил на время… Но только на время… Так иди! Если хочешь выжить и друзей своих – если те живы – отыскать.

Не говоря больше ни слова, всадник скрылся в зарослях, и пономарь, пожав плечами, последовал за ним. В конце концов, если б колдуны хотели взять его, Афоню, в полон, так давно бы уже и взяли, особо не ухищряясь. Да и менквов бы не прогнали… а этот вот – прогнал. Спас, можно сказать. Зачем? Для каких таких целей?

Какое-то время молодой человек молча шагал за незнакомцем, похоже, что в противоположную от моря сторону, что парня и насторожило.

– Эй! – не выдержав, закричал пономарь, – сколько еще идти-то?

– Сколько надо, – не оборачиваясь, бросил по-ненецки колдун. – Куда мышь, туда и песец!

Эту поговорку (или пословицу) Афоня знал, слышал как-то от Митаюки. Да и вообще, язык колдунов сир-тя сильно походил на ненецкую речь, правда, кое в чем отличался.

– Не сильно и отличается, чего уж, – обернувшись, ухмыльнулся колдун.

Вот ведь гад! Мысли подслушал.

– А ты не так сильно думай, – всадник на ящере хмыкнул, похлопав по боку своего странного конька. – Сейчас сир-тя слабы – колдовство потеряли. Еще бы – им и менков держать, и – самое главное – трехрогов. Трехроги тепло любят, а здесь сдохнут, потому и смерть свою близкую хорошо чувствуют – оттого управлять ими сложно. А еще – менквы.

– Колдовство, говоришь, потеряли? Ослабли? – насторожился юноша. – Так чего я тут делаю? Вернусь, погляжу наших. Может, кто и остался.

– Остались, – колдун вытянул шею и словно бы к чему-то прислушался. – Но немного – куда меньше дюжины. И в кустах спрятались, мы их там встретим. Потом. Может быть.

– Почему не…

– Хочешь – иди! – невозмутимо повел плечом незнакомец. – Там менквы. Они тебя быстро почуют. Так что я б на твоем месте не торопился.

– Но почему ты…

– Помогаю тебе? – со смехом перебил сир-тя. – Потому что проникся к тебе симпатией с первого взгляда! Ха! Как бы не так. Шучу! Просто у меня есть одна задумка. Насчет тебя и твоих дружков. Я помогу вам, а вы – мне.

Афоня недоверчиво прищурился:

– Снова шутишь?

– Нет. На этот раз говорю чистую правду. Слово, что лжет, далеко не уйдет.

И эту поговорку пономарь как-то слышал от Митаюки. Или от ее подружки Тертятко… или от ненецких девок.

– А кто такая Митаюки? – живенько поинтересовался колдун.

Юноша быстро перекрестился: черт! Он же мысли читает!

– Просто ты громко думаешь! Прямо как какой-нибудь менкв при виде раскоряченной самки.

– И что ты еще от меня уже узнал? – набычился пономарь.

– О вашем городе на острове.

Как ни странно, незнакомец откликнулся с явной охотою, да он и вообще производил впечатление человека, обожающего почесать языком. Росту – не так, чтоб очень уж высоченнного, но и не низок, а для колдунов – пожалуй, что и высок. Худощав, строен, черноволос. Темные глаза, реденькая, как у всех самоедов-северян, бородка с усиками, а вот лицо не как у них, не круглое, а слегка вытянутое, вполне приятное, правда, надменное, как у молодого и гонористого польского пана, еще не нюхавшего казацких сабель. Да, да, на поляка похож – такой же щеголь!

– Польский пан – это колдун? Такой же, как сир-тя? – гонористый щеголь снова подслушал мысли.

Да, похоже, он только и делал, что подслушивал! Вот ведь гад!

– Гад? Это – мелкий змей…

– А ты, вижу – крупный!

– Меня, кстати, зовут Енко Малныче. – Придержав своего пегого «коня», незнакомец неожиданно спешился, легко спрыгнув с седла. – Малныче – это, по-вашему, значит, рожденный в мали… нет – в рубахе! Ну, счастливый, значит.

– То-то я и смотрю – счастье из тебя так и прет, – съязвил Афоня. – А я – Афанасий. Ну… обо мне ты почти все знаешь, а вот я о тебе – ничего. Может, поведаешь? Или сначала наших поищем? Ты ж говоришь – спасся кто-то.

– Поищем, мой друг Афанасий, поищем, – покладисто согласился Енко. – Ты саблю-то убери, ага. И о простых вещах думай погромче – а я твой язык буду учить. Русский, да. Так ведь?

Пономарь махнул рукой, не говоря ни слова. А что говорить-то, когда щеголь этот все равно все мысли читает? И ящерица еще эта звероватая… эвон, глазом косит, небось сожрать хочет.

Фыркнув, новый знакомец расхохотался – однако смешливый:

– Нет, нет, Ноляко не злобный. Людей не ест совсем, так, змей мелких, птичек, а пуще того траву, корешки всякие… Ноляко! Успокой нашего доброго друга!

Ишь ты, друга выискал…

Афоня и отскочить не успел, тем более прочесть молитву, даже для крестного знамения руку не поднял, как вдруг мерзкий ящер опустил безобразную свою головизину с костяным наростом-шлемом прямо юноше на плечо, потерся о щеку, словно блохастый пес об забор, заурчал добродушно.

– Ноляко! – Енко Малныче почесал зверюге шею. – Добрый, да.

– Да уж, добрый, – скосив глаза, опасливо поежился пономарь. – Этакой квакнет – голова с плеч! Так мы друзей-то моих искать будем?

– Чуть позже… пусть сир-тя уберутся, слишком уж много их.

– А если они не…

– Улетят на своих драконах! Все, зачем их сюда послали, колдуны уже сделали – а место это плохое, неуютное – холодно! Чего тут и ждать-то.

Афоня упрямо склонил голову:

– Так, покуда мы тут ждем…

– Хо! – встрепенувшись, внезапно воскликнул Енко. – И правда, чего ждать-то? Друзья твои, кто еще жив, сами к нам придут. Пошлем-ка мы к ним морок – тебя!

– Я тебе не…

– Ты друзей своих живыми увидеть хочешь? – Колдун строго наморщил лоб.

– Ну!

– Баранки гну!

И это, собака, подслушал! Иначе откуда б ему знать про баранки?

– Тогда делай, что я велю, и не выкобенивайся!.. Сам ты «хитрый язычник»… А встань-ка вот сюда, на пригорок, мой дорогой друг! Так… чуть повернись… Да не напрягайся, нельзя так – морок совсем непохожий выйдет. Нет… туда, на солнце гляди… ага… глаза не закрывай.

– Да как же не закрывать-то, коли слепит?

– А ты старайся! Ох, горе мое… луковое…

Когда Силантий Андреев открыл глаза, первое, что он увидел, было озабоченное лицо кормщика Кольши Огнева. Рыжая борода Кольши растрепалась, на виске запеклась кровь, в глазах же стояла тоска и неожиданная радость:

– Господи Иисусе Христе! – обрадованно перекрестился Огнев. – Кажись, жив старшой, а!

– Не «кажись», а жив! – Андреев недовольно прищурился и застонал – левую ногу словно пронзила молния. – Ой, черти б взяли… Больно так! Что там с ногой-то?

– С ногой?

Едва только кормщик дотронулся до окровавленной штанины, как назначенный ясачный атаман вытянулся, выгнулся дугою и, проскрипев зубами, обмер.

– Ну, вот! – испуганно заморгав, Кольша осторожно хлестнул беспамятного ладонями по щекам. – Э-эй, дядько Силантий! Ты что это – помирать надумал? Смотри, не моги! Может, еще кто живой остался – поискать надобно, а ты ведь у нас старшой, не я же… Ну! Очнись же! Христом Богом молю – очнись.

Словно вняв словам ватажника, раненый резко распахнул глаза и какое-то время смотрел вокруг, совершенно ничего не понимая, пока наконец не признал кормщика:

– Эх, Кольша, а ногу-то я, похоже, сломал! Да и башка раскалывается… Помню, какой-то людоед метнул каменюку, а боле не упомню ничего! Господи-и-и… – все ж что-то припомнив, старшой тоскливо скривился. – Нас же… А где все? Струги, казаки… нехристи?

– Струги потопли все, дядько Силантий. – Огнев скорбно покачал головой. – На дно морское пошли вместе с ясаком, тварями шипастыми да рогатыми потопленные. Казаки – кто погиб, а кто, и может, как мы – по лесам ходит, от колдунов да людоедов поганых прячется.

– Так и мы, что ли, в лесу? – с надрывом протянул старшой. – Ой, Господи-и-и…

Кормщик грустно усмехнулся:

– Не, дядько Силантий, мы не в лесу – в траве, да в кустах схоронился. Меня-от чудище хвостом на берег выкинуло, тем, верно, и спасся. Отлежался в беспамятстве, вроде тебя вот, а как глаза открыл, уж бой и кончился. Одни людоеды по брегу бродили, мясо себе выискивали… и посейчас еще бродят, так что надобно нам, дядько, ноги поскорей уносить.

– Ты и уноси, Кольша, – скрипнув зубами, тихо промолвил ясачный атаман. – А мне уж… мне уж поздно. Казаков я погубил, струги… Не углядел опасность вовремя, не заметил…

– Да никто не заметил, дядько!

– Вот и я говорю – виноват. Да и идти мне – нечем.

Покусав усы, Силантий чуток помолчал, поглядел на блеклое небо, вздохнул и продолжил, время от времени осторожно поглаживая сломанную ногу:

– А ты уходи, Кольша! На то тебе мой приказ. С осторожкой иди, берегом к северу пробирайся, к нашим, в острог. Явишься – обо всем доложишь! А то ведь ждет атаман Иван Егорович нашего возвращения, да все ждут… Зелье пороховое, соль, припасы разные. Ох, не дождутися! Да и ясак пропал, все добро потопло… али людоеды разграбили.

– Не думаю, чтоб разграбили, – неожиданно усмехнулся Огнев. – Не видал я у людоедов товлыжьего зуба, да и не с руки им его тащить к поганым своим стойбищам. Цену бивням людоеды не ведают, а хижины свои, ежели надобно, и из веток могут устроить.

– Хм… – Силантий задумался, даже попытался приподняться на локте, глянуть на залив, на море. – Тут ведь мелко, так?

– Да уж, мелко, дядько! Едва прошли.

– И струги неглубоко… Ежели помощь придет – все добро поднять можно!

– А ведь верно! – ахнул Кольша. – Ну, ты, дядько, и голова! Не зря ясачным назначили.

Старшой пристально посмотрел на ватажника:

– Ты, паря, путь-то морской приметил?

– А как же не приметил?! – обиженно подскочил казак. – Я ж кормщик!

– Ну, вот и ладно… – Андреев снова вздохнул, тяжело, но уже не так надрывно, как раньше. – Ты в острог пойдешь, а язм здесь останусь… струги посторожу…

– Да ты что, дядько?!

– Сказал – останусь! – повысил голос старшой. – Сам видишь, не ходок я. Лук-стрелы, нож есть, припасы рыбку, половить слажу… Эх, ногу б еще в лубок.

Кормщик проворно поднялся на ноги:

– Уж это-то я сейчас… сейчас слажу, дядько. Ты полежи только тихонечко, ага.

Пробравшись сквозь камыши, ватажник вышел к зарослям кривой северной березы и ивы, тщательно выбирая подходящие сучья и не забывая оглядываться по сторонам – мало ли, объявятся людоеды или того хуже – колдуны? Вот, кстати, совсем неплохая ветка, очень даже подходящая… кривоватая, правда. Были б у Силантия ноги кривые – в самый бы раз подошла!

Кольша не удержался, хихикнул и, вдруг почувствовав на себе чей-то взгляд, резко обернулся, выхватив из-за пояса нож… И тут же расслабленно рассмеялся, увидев вышедшего из ивовых зарослей Афоню Спаси Господи.

– Господи Иисусе! Афоня! Жив!

– Жив, – строго сказал юноша. – За мной иди. Быстро.

– Э, куда это – за тобой? – непонимающе переспросил кормщик. – У меня там Силантий… раненый…

– За мной!

Эхом повторил пономарь, повернулся, пошел… странно эдак пошел, словно поплыл в траве, об кочки не спотыкался, и даже, не сбавляя шагу, перемахнул случившийся на пути ручей… в коем едва не застрял Кольша. Ручей-то оказался топкий!

– Эй, Афоня! Погодь!

Не обернулся Афоня, лишь чуть-чуть замедлил шаг, дожидаясь, пока идущий следом кормщик выберется из топи.

Молодой, с сивыми, едва пробивающимися, усиками и такой же сивой бородкой, казак Ондрейко Усов, затаив дыхание, прижался к тонкому стволу ивы. Судя по бурной растительности, жар колдовского солнце, все ж иногда достигал и сего отдаленного от обиталища колдунов побережья, скорее всего, тепло приносил северо-восточный ветер. А вот сейчас с моря дул северный борей, нисколько не теплый… Ну, хоть дожди не приносил да прогонял гнус – и на том спасибо.

Ага, вот они!

Ондрейко покрепче сжал в руке саблю, вглядываясь в показавшиеся на опушке четыре приземистые фигуры: плечистые, с несуразно длинными руками и мощными челюстями. Людоеды! Снова они появились. Значит, никуда не ушли. Да и куда уйти от добычи? От вкусного мозга… брр!!! Ну, гады премерзостные!

А ведь поначалу показалось, что всё – людоедов куда-то словно бы ветром обрало, унесло, как по приказу! Верно, действующее на зверолюдей колдовство кончилось, Ондрейко – казак хоть и молодой, но уже довольно опытный – знал хорошо, что могущество колдунов сир-тя вовсе не безгранично. Что их вполне можно обмануть, что они устают точно так же, как обычные люди, что колдовство плохо действует на расстоянии и – без специально заговоренных на кровь оберегов – не держится долго. Вот и сейчас ясно было, что захват – точнее сказать, потопление – стругов было заранее спланировано колдунами, для чего те следили за кораблями через соглядатаев верхом на летучих драконах, а также заранее пригнали на побережье живую силу – зверолюдей и могучих ящеров, в обычной жизни, несмотря на жуткий вид – вполне себе мирных и травоядных. Этакие теплолюбивые коровушки размером с хорошую избу! Вот именно – теплолюбивые. Это ж сколько нужно было потратить колдовских чар, чтоб их сюда пригнать?! Да и с людоедами ничуть не легче – без контроля колдунов зверолюди быстро превращались в тупое стадо, сами готовые в любой момент броситься друг на друга. Вот людоеды-то (или как их называли – менквы) и представляли сейчас самую главную опасность! Едва с казаками и стругами было покончено, колдуны поспешно улетели куда-то на своих драконах – Ондрейко это хорошо видел, когда, уложив пару менквов, выбирал, куда деться от идущего прямо на него трехрога… вдруг – без колдунов! – сделавшегося вполне себе тихим и благонравным! Вот только что зверюга размахивала хвостищем и угрожающе скалилась, и вдруг – словно подменили. Опустила голову, замычала, словно стельная коровенка, да принялась с видимым удовольствием щипать папоротники, ничем другим уже больше не интересуясь. Какие там казаки, когда тут столько всего вкусненького! И трава, и камыши, и нежная ивовая кора, и улитки!

Зверолюди после улета своих хозяев тоже перестали проявлять чудеса организованности и стойкости, как ландскнехты больше не действовали, камней не кидали и за отдельными ватажниками не гонялись, а тут же бросились крушить черепа мертвецов да лакомиться мозгом. Ворчали, ухали, меж собой дрались да собачились…

Усов тем и воспользовался, выбрался из гущи схватки – только что закончившейся схватки, точнее говоря – избиения, слишком уж были неравны силы – двум десяткам казаков едва только со стругами управиться! Иное дело, если б имелся в достатке порох – так ведь нет! За порохом-то в основном и плыли к Строгановым. Да еще и самих-то ватажников оказалось мало для того, чтоб отбить неожиданный натиск врагов – никто ведь не предполагал о возможной засаде. Кстати, а как вообще колдуны узнали о том, куда пойдут струги с ясаком? Почему именно в том месте и поджидали?

Почему, почему… Молодой казак скривился: потому что они колдуны, мысли чужие читать умеют. И еще – в остроге-то им явно кто-то помогал! Ондрейко даже догадывался кто: не известная никому и непонятно откуда взявшаяся казачка Елена! Или та злобная старуха, которую атаман напрасно спас от костра… Они, они, больше некому. Не Митаюка же, и не подружка ее Тертятко – те хоть колдовского роду, да девки справные и жены верные, мужей своих уважают, любят. Да! Это старуха все, чертова ведьма… и эта непонятная казачка… которой никогда раньше и не было. Что ж атаман-то о них не подумал? Да уж… да кто ж знал… Казалось бы – ну, кому какое дело до ясака… ан нет! Колунам оказалось дело… но, опять же, странно все как-то: ясак-то сир-тя не взяли! Просто потопили струги, перебили казаков – и все. Зачем так? Какая колдовскому народу от того выгода? Какая-то все же, вне всяких сомнений, имелась, хоть Ондрейко Усов покуда ее не понимал – это потому, что еще толком на эту тему не думал, не до того было. Да и сейчас-то, честно сказать, не до того – надо думать, что дальше делать, куда идти?

Впрочем, куда идти – ясно: по побережью, на север – к своим в острог. Доложить обо всем… схватить да пытать старую ведьму! А до этого поосмотреться вокруг – вдруг да еще кто-нибудь спасся! Или лежит раненый, ждет, когда людоеды придут. А те рыщут – вон, бродят стаями… вот остановились… зарычали… Гляди-ко – разодралися! По-серьезному эдак – с кровью. Двое плечистых мохнорылых здоровяков, о чем-то расспорившись, повалили в траву третьего – поменьше… Вот один из здоровых схватил камень… Хабах!!! Брызнула, брызнула кровушка… Тьфу, твари, нехристи, людоеды поганые! И как им не совестно-то друг дружку жрать? Вот только что вместе шли, ан на тебе – двы одного – по черепу! Зачмокали, хари довольные к небу подняв… кровищу по губищам растерли, щурились. Взять их, что ль, на клинок? Или нож метнуть? Далеко, не достать. Да и вообще – много их слишком. Там – двое, рядом вон, в ивах, еще четверо, и еще с десяток вдалеке что-то тащат… а чуть левее… чуть левее, у сосенки кривоватой…

Ондрейко отвел ветки от глаз, всмотрелся внимательно… Господи, никак Афоня! Живой! И смотрит… ну точно – в эту сторону смотрит. Так надо к нему… и крикнуть, чтоб не ходил сюда – менквы…

Оглянувшись на зверолюдей, молодой казак выскочил из кустов и замахал руками. Пономарь тут же увидел его, тоже махнул… повернулся, пошел… потом почти сразу остановился, оглянулся, махнул – иди, мол, следом.

Что ж, следом так следом. Вдвоем-то куда лучше, чем одному. Да и здоров, похоже, Афоня-то, если и ранен, то так, легко. Ишь как шагает – не угонишься.

– Ты постой, Афоня… Постой! Погодь, говорю… Вот ведь идол!

Семка Короедов – или по-простому Короед – бежал так, что кусты трещали. Не обращал внимание ни на что – ни на бьющие в глаза ветки, ни на колючий кустарник, ни на овраги – чудо, что не свалился! Бог уберег, как и от гнусной нечисти – от людоедов, трехрогов и мерзких язычников колдунов, коих Семка, честно сказать, сильно побаивался. Да и вообще он много кого побаивался и мало кому верил, за свои неполные шестнадцать лет четко себе усвоив, что кругом, за редкостным исключением, все враги иль, на худой конец, завистники, недоброжелатели. Просто почти всю свою жизнь провел Короед в холопах у одного обедневшего боярина из Усолья, ни отца, ни матери не помня. Работать приходилось много, от зари до зари, да и за каждую провинность бил боярин своих слуг смертным боем, никого не щадя – вот и Семку и батожьем, и кулаками частенько жаловал, а потом смазал по уху так, что кровянка пошла, и почти совсем перестал бедолага Короед одним ухом – левым – слышать, на какое-то время оглох. Вот этот-то удар совсем чашу Семкиного терпения переполнил: как-то в грозу улучил парень момент, подпер дверь в избу боярскую колом, соломищи притащил, поджег. Хорошо занялось, Семка уж версты на три отошел, обернулся – зарево все еще было видно.

Юный беглец решил податься на Камень, где, как рассказывали бывалые мужики, никаких бояр не было. И тут Бог помог – к казацкой ватаге прибился, сначала конюхом, а потом – и как все. Оружье доверили – лук да стрелы, рогатину – с саблей-то Короеда не очень получалось, да и с рогатиной, говоря по правде, не выходило, иное дело – пищаль, пушки! Вот тут Семка упорство свое проявил, заряжать-стрелять выучился, за что казаки его зауважали – старательный паренек-то!

А старался Короед из трусости – очень уж боялся лихой и бесшабашной рукопашной схватки, и так-то на одно ухо глухой, а вдруг еще и другое отрубят? Или, не дай-то господь, голову? Или пырнут копьем в живот? Помирай тогда в муках – оно Семке надо?

С другой стороны, вольная казацкая жизнь Короеду нравилась – никаких тебе бояр, токмо десятники, сотник, атаманы – так это ништо, это выдюжить можно, и в походе дальнем струги волоком потаскать, и в боях попалить по вражинам из пушек – милое дело! Главное, чтоб до рукопашной не дошло. Он же, Семка, весь из себя худенький, кожа да кости, враз пришибить можно. Потому в схватках держался Короед смирно: из пищали палил, а когда на пушки ставили – и из пушки, правда, из пушки покуда не особенно-то метко выходило, да и не шибко жаловал новоявленный казак пушки – разорвет еще ствол, бывали случаи! Однако делать нечего – лучше уж при пушке на зарядке стоять, чем махать саблею. Так вот Семка и действовал, так себя и держал… а вот как с порохом стало плохо, так загрустил парень, предчувствуя быструю свою погибель. И, конечно же, вызвался на ясачные струги в числе первых! Отпустили его без всяких вопросов – все одно стрелять нечем, так пусть уж, коли так похощет, плывет на Печору-реку, тем более и зелье пороховое присмотрит там получше, как человек, в этом деле сведущий.

Как отплывали, Короед радости своей не скрывал, улыбался, даже когда наравне с другими веслом тяжелым ворочал… А вот как напали враги…

Когда ужасные людоеды с воплями полезли на струг, Семка, ойкнув от страха, выбросил бесполезный лук, да, не теряя времени, прыгнул в воду. Сразу нырнул, поплыл, хоть и холодновато было. И опять Бог помог – выбрался Короед в кусточки, оглянулся на схватку, да, перекрестясь, подался прочь. Сперва таился, а потом – руки в ноги – да в бег! Версты три пробежав, утомился, уселся, тяжело дыша, за сосной, да вытянув ноги, задумался. Вроде никто за ним не гнался – да и кому он нужен-то? Колдунам? Сомнительно. Людоедам же и без Семки на берегу мяса хватало.

– Эй, Короедыч! – отвлекая парня от грустных мыслей, совсем рядом прозвучал чей-то голос.

Юноша тотчас вскочил на ноги и бросился бежать, вовсе не соображая, что и голос-то оказался знакомым, и окликнули-то его по имени… ну, пусть, по прозвищу…

– Сема! – беглец едва не споткнулся, едва не налетев на… пономаря Афоню!

Хм… интересно – а этот как выжил? Тоже сбежал? Или повезло просто – все ж человек Божий.

– И куда ж ты так спешишь-то?

– Куда глаза глядят, – несколько придя в себя, огрызнулся Короедов. – А ты куда?

– Куда надо. – Афоня загадочно сверкнул глазами и махнул рукою. – Идем.

Семка хотел было поподробнее расспросить пономаря и о ходе битвы, и о том, куда тот намеревался идти, да Афоня больше не разговаривал, зашагал черт-те куда через буераки, да так быстро, что Короед едва поспевал, и даже чуть было не провалился в болотную жижу, хорошо, успел на кочку выбраться… А вот пономарь шел себе и шел, словно посуху, будто и не было под его ногами никакой трясины! Шагал, не оглядываясь. Чудо, чудо Господне!

Однако еще большее чудо Семка увидал чуть позже, когда вслед за пономарем отмотал верст пять. Сначала Короед заметил Ондрейку Усова, казака молодого, но всеми уважаемого, опытного. Ондрейка точно так же, как и сам Семка, перепрыгивал по болотцу с кочки на кочку, стараясь не отставать от… идущего впереди Афони!

– Эй, эй, Ондрейко! – закричав, замахал руками Короед.

Закричал… и осекся, увидев перед собой худую спину пономаря, затянутую в темную, испачканную болотною тиной, рясу. Господи… в глазах, что ли, не то? Перекрестившись, Семка повернул голову… и там тоже Афоня! Вот оглянулся… Что же. Выходит, Афоней-то – два?

– О, Семка! Живой, чертяка! – обрадованно подмигнул Усов. – Ты что такой бледный-то? Ранен?

– Дак это… ты на Афоню-то глянь.

Ондрейко удивленно повел плечом:

– А что на него глядеть-то?

– Не, ты не на этого… на того, что передо мной.

– Загадками-то не говори, паря… Ой! – Усов наконец рассмотрел идущего перед Короедом парня. – Афоня… Вот те раз!

– Скорее – два, – и не думая шутить, испуганно прошептал Семка.

В этот момент слева, из зарослей можжевельника и северной кривой березы, послышался крик:

– Эгей, братцы! Здорово!

– Смотри-ка – Кольша Огнев! – Усов обрадованно замахал руками. – Здорово, кормщик!

Закричал и тут же осекся… увидав спокойно идущего рядом с Кольшей Афоню!

– Что это получается… третий? Афоня! Ты чего это растроился-то, а?

– Ничего я не растроился, спаси, Господи! – из-за зеленевшего чуть правей ельника, громко хрустя ногами по сухим сучьям, вышел еще один Афоня – четвертый – и, ухмыльнувшись, махнул рукой:

– Давай, робяты, сюда. Тут у нас поляна.

– Господи, Господи… – ощущая вдруг появившуюся в ногах слабость, Семка Короед мелко перекрестился и, оглянувшись по сторонам, осел в траву, жалобно поводя глазами. – А других-то Афоней – нету! Сгинули!