Текст книги "Дальний поход"

Автор книги: Александр Прозоров

Соавторы: Андрей Посняков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Знал, что наваждение это, морок, посланное бесовское наваждение… знал, молился… но покуда ничего с собой поделать не мог. Однако – пытался. Еще недели две назад присмотрел отец Амвросий небольшой островок, куда мористее, нежели тот, где стоял острог Святой Троицы. Совсем маленький был островок, саженей десять на тридцать, скалы, камень, но и трава росла и даже несколько сосенок. Вот там-то, среди сосенок, и решил священник поставить небольшую часовенку, пустынь, куда бы время от времени мог удаляться, очищая душу и разум. Дело сие отец Амвросий ладил вдвоем с добровольным своим помощником и пономарем, нескладным, с покатыми плечами, малым Афоней по прозвищу Спаси Господи (верным клевретом, как выразился однажды мекленбургский наемник и справный казак немец Ганс Штраубе). Сплавали на ношве на островок, нарубили, ошкурили сосенки, оставили сушиться на ветерке да на солнышке, теперь вот осталось сложить сруб.

Вот уж туда-то, в часовню, как надеялся священник, уж никак не доберется проклятая бесова девка! Да и не узнает – откуда? – насчет островка и часовенки отец Амвросий с Афоней особенно-то не распространялись, держали языки за зубами.

Нынче же священник как раз уплыл в пустынь, но уже вскорости должен был вернуться – уже небось узрел струг. А как без молитвы святой отправить казачков к Печоре-реке по бурному морю? Вестимо, никак. Вот и не собирался отец Амвросий бросать свою паству на произвол судьбы, просто ненадолго отлучился – молился, каялся.

А старая ведьма Нине-пухуця бродила тенью неслышною по болотам – сильно ее интересовала сила бородатого русского бога, прозываемого Иисус Христос, в эту силу верил и ее использовал, отметая все чары сир-тя, красивый и сильный русский шаман Амвросий… так почему бы не попользоваться столь чудесной силой и ей, Нине-пухуця, обреченной могучими колдунами на позорную и лютую смерть? Ее собственное колдовство да волшебство русского бога – вот и выйдет такая сила, что мало не покажется даже самым сильным колдунам! И тогда… И тогда народ сир-тя наконец пробудится от векового сна, отвратится неги и праздности, ибо в этом мире выживут только сильные, только те, кто ищет войны, кто не жалеет крови – ни своей, ни чужой. Такие, как эти неистовые бледнокожие дикари – казаки-ватажники, такие, каким был когда-то древний народ колдунов. Да, великие предки сир-тя вынуждены были бежать от сильных и могущественных врагов. Но они не сидели сложа руки, не плакали, не стенали. Они познали древнюю мудрость, обрели колдовство, создали и зажгли яростное второе солнце, дав новую жизнь этой суровой северной земле!

– Тертятко-нэ, вернулся ли славный муж твой? – ведьма Нине-пухуця, незаметно для караульщиков миновав ворота, объявилась за спиной смуглолицей девы, радостно ожидающей возвращенья супруга в отгороженном оленьей шкурой углу на втором ярусе воротной башни.

– Ой… – девушка обернулась… увидев перед собой обычную белолицую казачку… коих постоянно друг с дружкой путала.

А что? Девки русские все бледные, как поганки, с лицами вытянутыми, словно у длинноголова, глаза у всех одинаковые – выпученные, круглые, словно у сойки. Так как тут не перепутать таких пучеглазых?

Вот и сейчас Тертятко, как звать эту деву, не вспомнила. Лишь махнула рукой да на всякий случай улыбнулась:

– Да, вернулся уже светлоокий супруг мой. Приплыли. Сейчас большую лодку погрузят и – домой, сюда явится. Буду лепешки печь!

– Лепешки – это хорошо, – улыбнулась ведьма.

Затмить рассудок Тертятко для нее не стоило совсем ничего… иное дело – Митаюки-нэ, но та и в доме девичества подавала большие надежды… в отличие от своей бесталанной подружки.

– Так отец Амвросий с ними?

– Не! – Тертятко всплеснула руками. – Он с ними и не был.

– Не был, вот как? – удивилась колдунья. – А говорят, тоже куда-то плавал. В лодке его видели.

– В лодке? – моргнув, переспросила девчонка. – А-а-а! Так это, верно, в маленькой лодке. Наши-то мужи в большой куда-то далеко плавали, а отец Амвросий – в малой. С этим своим помощником, смешным Афоней.

– Со смешным Афоней… – Нине-пухуця призадумалась. – Так он же вроде здесь, на острове. Недавно его только видела.

– Так и я его видела – к старому ельнику шел. Там, рядом, на берегу клев хороший, так видно – туда.

– А шаман… тьфу… священник, значит, без него нынче уплыл?

– Да. Выходит, так.

– Ладно, славная дева. Пеки своему муж блины!

Щелкнув пальцами, сгинула старая ведьма, ловко, быстро, словно и не было, так, что глуповатенькая Тертятко о ней и не вспомнила больше. Да и не до «казачки» ей было – мужа младого домой ждала.

Скинув драный кафтанец и сапоги, пономарь Афоня Спаси Господи, свесив босые ноги, сидел на плоском, нагревшемся за день камне и, щурясь от рыжего солнышка, ловил на уду рыбку. Клевало не то чтоб плохо, но… не сеть, конечно, много-то на уду не наловишь, да и не шибко-то старался парень ловить – отдыхал больше да о жизни своей думал. На взгляд Афони – удачно все складывалось, хоть и земля тут незнаемая, и колдуны, и драконы зубастые, а все ж он, младой вьюношь, не последний человек в ватажке! Отца Амвросия первый помощник… эх, вот еще бы и сан – но для того в Строгановские землицы надобно ехать, чтоб сан получить, а допрежь не худо бы и подвиг какой совершить во славу светлой веры Христовой. А вот тут-то, в этой-то колдовской земле, для подвигов было самое место! Идолов поганых крушить да добраться наконец до поганого колдовского солнца! Ну и крестить, конечно, язычников… в особенности – язычниц, средь колдуниц попадались совсем ничего девки, добрые, справные, аппетитнее, такие что…

– Тьфу ты. Тьфу ты, изыди, нечистая сила! – сплюнув, замечтавшийся юноша перекрестился, отгоняя срамные мысли…

А те не отгонялись, все сильнее в голову лезли! Хоть и в благостный, безлюдный да тихий, уголок забрался сегодня Афоня, а вот думалось почему-то вовсе не о благостной, отнюдь! То вспоминалось, как совсем еще малым подсматривал на реке за купающимися девками, то вдруг вставали перед глазами темные очи Митаюки, бывшей пленницы, а ныне – жене одного из самых уважаемых казаков – Матвея Серьги. Хотя… какой жене? Что она, Митаюки эта, крещение приняла, веру свою бесовскую отринула? Да нет ведь! И свадьбы потому никакой не было, просто жил с ней справный казак Серьга во грехе и блуде, крестом животворящим не освященном. То же самое про другую полоняницу можно было сказать – про Митаюкину подружку Тертятку, та с Ухтымкой жила, молодым совсем парнем, чуть старше Афони. Наверное, и он, Афоня, мог бы полоняницу присмотреть, да…

– Господи, Господи!!!

Бросив уду, младой пономарь опустился на колени в траву и принялся громко молиться, время от времени осеняя себя крестным знаменьем и кланяясь.

– Господи Иисусе Христе… прости мя, грешного, ибо погряз в мыслях своих во блуде… Господи…

Затаившаяся в кусточках ведьма Нине-пухуця, давно уже подкравшаяся к ничего не подозревавшему юноше и коварно внушавшая ему самые греховные мысли, вздрогнув, отпрянула. Ну, вот оно! Снова какой-то глупый бледнолицый дикарь вышел из-под ее контроля, едва только обратился к своему могущественному божеству. Силен был Бог русских, приявший мученическую смерть за всех людей – именно так рассказывал шаман Амвросий, и именно это никак не могла понять старая ведьма. Как так? Позволить себя распять? Да какой же это бог? Боги должны быть сильными и злобными, так, чтоб одним видом своим вызывать страх и священный ужас. Как великое божество солнца, как богиня смерти с лицом-черепом, как…

Ага! Кажется, уже можно…

Дождавшись, когда парень закончит молиться, Нине-пухуця ухмыльнулась и, скромно опустив очи долу, сделала шаг вперед…

Услыхав за спиной треск кустов, молодой человек резко обернулся, схватившись за висевший на поясе нож… И тут же расслабленно перевел дух, увидев перед собой юную красавицу деву, невысокую, худенькую, приятно смуглявую, с блестящими темно-карими глазами и черными, распущенными по плечам волосами. Одета дева была в узкие ненецкие штаны из замши и такую же безрукавку, коротенькую, призывно оголявшую темный пупок.

– Прости, что помешала тебе молиться, – подойдя ближе, скромно поклонилась обратившаяся в молодку Нине-пухуця. – Я не хотела, просто так вышла… гуляла вот, и…

– Кто ты? – пономарь удивленно хлопнул глазами. – Что-то я тебя не припомню.

– А я из полона, – улыбнулась девица. – То прихожу, то ухожу. Нас же никто не охраняет.

– Да, это верно, – Афоня согласно кивнул и, глянув на обнаженный пупок пленницы, невольно сглотнул слюну.

И тут же обратился к Богу, пусть мысленно, но и того было достаточно, чтоб у старой Нине-пухуця едва не пропали силы, так что Афоня вдруг увидал вместо красивой молодки страшную морщинистую старуху. Увидал… правда, только на миг.

– Я хотела узнать о вашем боге… – улыбнулась ведьма. – А потом – и принять крещение. Это можно?

– Это нужно!

Пономарь задохнулся от неожиданной радости – ну, вот, вот хоть эту крестить, для начала, а там…

– Расскажи мне о вашем боге, – взяв парня за руку, шепотом попросила молодка. – Сядем вон там, в мох… там хорошо будет.

Афоня уселся первым, вытянул ноги, с волнением готовясь к рассказу… Перед глазами его, затмевая все благостные мысли, вдруг очутился голый живот девы, плоский, с черною ямочкою пупка. Узкие замшевые штаны начинались довольно низко от лона, обтягивая бедра так, что юноша даже отпрянул… правда, тут же пришел в себя, чувствуя, как по всему телу прокатывается бурная горячая волна. Ах, эта кареглазая дева, дева… Волосы, тонкие нежные руки, гибкий стан… О, Боже, Боже…

– Ой! – вдруг вскрикнула молодушка. – Меня, кажется, кто-то укусил. Прямо между лопатками. Чешется – ужас как. Посмотришь – что?

Повернувшись спиною, полоняница без всякого стеснения скинула безрукавку, обернулась:

– Ну?

– Да вроде ничего нет… – переглотнул Афоня.

– А ты почеши… Вот, меж лопатками…

– Здесь?

– Ага… Теперь ниже… ниже…

Словно во сне, пономарь провел ладонью по смуглому девичьему телу, чувствуя исходящий жар…

– Теперь погладь мне плечи… стан… – тихо скомандовала молодка. – А сейчас…

Она внезапно повернулась – по пояс нагая, стройная, с тяжелой налитой грудью. Улыбнулась, склонив голову, глянула исподлобья лукаво…

– Потрогай! Погладь!

Не попросила – потребовала, и молодой человек подчинился сему приказу тотчас же и с большой охотой, даже не вспомнив о том, что это вообще-то грех и… Да, грех! Но такой… такой вожделенный, сладкий…

Ощутив меж пальцами твердую упругость соска, Афоня зарычал, словно дикий зверь, чувствуя, что еще немного, и он не выдержит, взорвется, словно выстрелившая пушка… И дева – он видел по ее глазам – тоже почувствовала это – быстро скинула штаны с него и с себя и, обхватив парня за плечи, потащила за собой в мягкий мох, в томный жар лона… Юноша застонал, задергался, изогнулся дугою, почти не чувствуя под собой гибкое девичье тело, ощущая лишь томный жар, жар пылкой страсти и внезапно нахлынувшей плотской любви.

– Где отец Амвросий? – Вопрос, заданный тихим бесцветным голосом, словно сам собою возник в мозгу. – Он уплыл на лодке, да?

– Да, уплыл… Тут есть небольшой островок… пустынь… Я могу отвезти.

– Отвези!

– Только… только надо взять лодку…

– Иди и бери. Скажешь – отправился за рыбой. А я подожду тебя здесь.

Ошкурив толстый сосновый ствол, отец Амвросий отложил топор в сторону и, вытерев выступивший на лбу пот, уселся на бревно отдохнуть. Устал, хоть и работалось в охотку, в радость – строили с Афоней пустынь, часовенку, где можно было бы, отрешась от всех дел, без спешки и суеты подумать о Боге. Именно так – без спешки и без суеты… и без этой чертовой греховодницы, что взялась неизвестно откуда и пристала словно репей. Ах, дева…

Невольно закрыв глаза, священник, словно наяву, представил пленительные изгибы тела молодой темноокой красавицы – налитую грудь, крутые бедра, играющий на бронзовой коже свет полной луны…

– Господи, Господи!

Вскочив на ноги, отец Амвросий схватился за топор и, изнывая от пота, работал без устали почти до самого вечера, так, что только щепки летели. Сил не жалел, иногда лишь давал себе небольшой отдых, и тот – для молитвы. Лишь бы выгнать из головы греховные мысли, настроиться на путь истинный, благостный…

И все же, и все же, иное было перед глазами. Закроешь очи – тут же перед тобой жаркие женские губы, глаза… откроешь – валявшиеся рядом камни вдруг девичьей грудью покажутся, а темные заросли ежевики – лоном… Ох. Прости, Господи, грехи наши тяжкие!

– Отдохни, отче. Я тебе попить принесла.

Вот снова! Снова она! Так проклятая… бесовская… желанная!

Как всегда, явилась внезапно, неизвестно откуда, чтоб в неизвестно куда уйти. Томный взгляд, нагое, полное волнующей неги, тело, лишь на бедрах узкий, едва прикрывающий лоно, вышитый поясок.

Подойдя, дева протянула плетеную флягу:

– Пей! Умаялся ведь, я вижу… Не бойся, здесь просто вода.

Колыхнулась грудь, молодая, томительно упругая, с торчащими коричневыми сосочками, коих так тянуло накрыть губами, так…

– Пей, милый… пей…

Отрывая взгляд от голой груди девы, отец Амвросий схватил баклажку обеими руками и, захлебываясь, выпил почти до дна, остатки же вылил себе на голову, на мокрую от пота рубаху.

– Сними рубаху-то. Простирну.

Господи-и-и-и…

Священник с тоской махнул рукою, чувствовал – не устоять, хоть и противился соблазну, противился из последних сил…

– А я вот бедро ссадила, покуда шла. Болит теперь… потрогай, вот прямо здесь. Вот-вот… выше… погладь, погладь, мне так легче. Знаешь, когда ты гладишь – уходит боль… Руки подними… ну! Сказала же – постираю… Давай…

Нежные женские руки, стянув рубаху, ловко обвили могучий торс… упругие до вожделенья соски уперлись в пламенеющую жаром кожу… упал под ноги скрывающий лоно поясок…

– Изыди, изыди… – прошептал про себя отец Амвросий…

Прошептал вовсе без пыла, без ненависти, а как-то так, словно бы понарошку – обычай, мол, такой…

Теплые девичьи ладони скользнули ему в штаны, сомкнулись губами губы… И – словно искра, словно молния – бах!!!

Оба желали одного и того же, оба слились, и страстные объятия темноокой девы накрыли несчастного священника с головой, как незадачливого пловца накрывает бурное море, навсегда утаскивая в синюю холодную глубь. Бесовская распутница, прильнув, уложила отца Амвросия наземь, в траву, хохоча, уселась, словно наездница… и свет померк в глазах… Только дыхание, шелковистая кожа, тугая грудь…

Бесовка, бесовка!

Чуть отойдя от томного ужаса пленившей его страсти, священник пытался было вспомнить о Господе… увы! Распутница не дала! Только ее образ – такой желанный, зовущий, знойный – стоял сейчас в голове отца Амвросия, и больше там не было места ничему.

Ах, как игриво распутница вскочила на ноги, повернулась, маня за собой в лесок… И священник пошел, побежал даже, нагнал, ощутив во рту соленый вкус поцелуя, и теперь уж уверенно взял дело в свои крепкие руки:

– А ну-ка, повернись… нагнись…

Гибкая, с бронзовой кожей, спина… погладить, провести сверху вниз ладонью, поласкать плечи, лопатки, стан… и ямочки, ямочки у копчика… А теперь склониться, потрогать грудь, ощутить призывную твердость сосков… зовущую влажность лона…

Отец Амвросий вернулся в Троицкий острог на лодке вдвоем с Афоней – парень как раз приплыл за ним, уже назавтра казаки собирались отправлять струги в Печору – все ж, по здравом разумении, решили не одним обойтися, как раньше думали, а двумя – и теперь нужно было срочно собирать круг, решать, кому идти.

Куда же делась темноокая распутница-дева? А пес ее… Ушла, как пришла. Да вопрос сей покуда смущенного священника не занимал – другие дела имелись. И дела – серьезные!

На кругу, вольготно собравшимся возле острога, первым, как водится, выступил сам атаман Иван Егоров сын Еремеев – высокий, светлоглазый, красивый, с едва заметным белесым шрамом на правом виске – следом стрелы вражеской.

– Если помните, решили мы еще во прошлости отправить Строгановым купцам струги с добром – злата не слать, рыбий зуб да кость товлыжью. Тако?

– Тако, атамане! – возбужденно загудели казаки. – Помним.

Захваченное у колдунов золото, конечно, отправлять Строгановым не хотели – вдруг да купчины еще другую ватажку в эти края пошлют, а тут и самим мало! Так – и совершенно справедливо! – мыслили все казаки: и умудренные годами, и еще совсем молодые, сопливые. Хватит со Строгановых и кости товлыжьей да рыбьего зуба – и так внакладе не будут.

По вопросу ясака, таким образом, никаких разногласий не имелось, проблема состояла в другом – кого послать? Тут особо проверенные люди нужны, особо надежные, чтоб никто не проговорился случайно, не сболтнул ненароком о золоте.

– Кому плыть – решайте, козаче!

Ганс Штраубе тут же предложил в старшие Матвея Серьгу, и тут с ним все согласились:

– Да, Матвей – казак опытный, справный. Надежа!

Все были за, а против неожиданно выступил один человек – сам Серьга. Вышел в круг, сорвал с головы шапку да, поклонясь казакам на все четыре стороны, молвил:

– За честь, козаче, спасибо! Одначе принять ее не могу – жена на сносях, хотел бы с нею быть, рядом. Но ежели, конечно, настаиваете, так не пойду супротив круга, а так… Вот бы Ганса Штраубе старшим – чем не добрый казак, хоть и немец?

– Я-то б и с удовольствием, – приосанившись, наемник тут же сник. – Однако ж, доннерветтер, вы, казаки, характер мой знаете! Я человек прямой, горячий… вдруг да Строгановы с лестью какой да с хитростью подкатывать станут, да подпоят еще… Не устою! Уж я себя знаю.

– Да и мы тебя знаем, Ганс!

Собравшиеся на круг ватажники зашумели: кто-то хвалил Штраубе, кто-то предлагал «кого помоложе», сам же немец выкрикнул в старшие Силантия Андреева.

– А чего, казаки, тут и думать-то? Силантий-то и так в старших ходит, опытен, деловит – ему и карты в руки.

– Верно – Силантий, – обрадовался Матвей Серьга. – Кто больше него в старшие подходит?

– Согласен, – атаман улыбнулся, искоса поглядывая на зардевшегося от оказанной чести десятника. – Однако же мы у него самого сперва спросим. Может, и у Силантия жена на сносях? А, Силантий?

– Да нет у меня никакой жены, – под общий смех отмахнулся Андреев. – А пошлете старшим… что ж… не откажуся. Надо так надо.

На том и порешили, да, избрав старшого, принялись за других. Путь предстоял непростой, дальний, потому главным кормщиком решили послать Кольшу Огнева, несмотря на то, что у того недавно родился сын. Все честь по чести, от супруги венчанной, белотелой рыженькой Авраамы.

Понимая, что тут уж без него никак, Кольша не кочевряжился, женой да дитем не прикрывался, просто попросил, чтоб присматривали, да пригрели в случае чего – что ему от лица всего круга и обещал атаман Иван Егоров.

Выбрав главных людей, казаки повеселели – дальше пошло куда легче: начали записывать охотников из числа молодых да тех, что хотел бы родную сторонушку проведать – кто ране в вотчинах Строгановских проживал, родственников там имел да добрых знакомцев. Таких как раз на два струга и сыскалось, без обид: Ондрейко Усов – в числе первых. Были у него на Пустозере родичи, небогатые купцы. Приятель Ондрейки, Костька Сиверов, тоже вызвался было, да не пустили – атаман собирался новый струг ладить, а Костька, хоть молодой, однако же главным при этом деле был.

Взобравшись на крепостную стену, женщины – и русские, и сир-тя – с интересом поглядывали на казаков. Уж конечно же, баб на круг никто не позвал – еще не хватало с ними советоваться. Не по обычаю то, не по жизни. Бабья доля детей рожать, да избу, хозяйство держать в справности.

Слышно было, как кричали внизу ватажники, потом вдруг затихали, кого-то слушали. А вот уже и начали расходиться. Первым к заборолу подбежал Маюни, заулыбался, помахал рукой зазнобе своей, Устинье-Ус-нэ. Маюни, хоть маловат еще, да враг всем сир-тя давний, Митаюки на дух не переносил, при одном виде ее кривился. А вот с Ус-нэ у молодой колдуньи отношения сложились добрые, почти что дружеские. Не такие, конечно, близкие, как с давней подружкой Тертятко, но все-таки.

– Силантия в старшие выбрали, да-а! – завидев на забороле томившихся в ожидании женщин, выкрикнул отрок. – Поначалу-то Серьгу хотели, да потом передумали…

Передумали… – Митаюки про себя хмыкнула. Знали бы все, чего ей это стоило! Отстоять Матвея, оставить его при себе – такого заботливого, верного… а главное – послушного. Вполне! Пришлось сказать, что беременна… наверное, и взаправду забеременеть придется, родить – а то уже косятся на нее да Тертятко-нэ, худыми нероженками считают, не зная того, что высокородных девочек сир-тя с малолетства учили беременеть тогда, когда они захотят сами.

– Тыт-то хоть не уходишь с ними, Маюни? – нагнувшись поверх ограды, выдохнула Устинья.

Остяк помахал рукою:

– Не-а! Атаман сказал – здесь пригожуся. Кто еще речь колдовскую ведает, да-а?

– Ну, я ведаю, – улыбнулась Устинья. – И вон, Настя.

– Так не вас же в набег новый с собой брать? – резонно возразил отрок.

Не найдя что ответить, Устинья поплотней запахнула кухлянку и вслед за Настей и прочими девами спустилась с заборола вниз, во двор острога, представляющего собой не что иное, как бревенчатую крышу устроенного «на первом этаже» ледника – хранилища для воды и провизии.

Ночь перед отправкой стругов Митаюки-нэ сполна использовала для страстных ласк, ублажая супруга так, что тот скоро позабыл обо всем на свете. Даже притупилась горечь от того, что избрали старшим – а ведь она была, горечь-то, несмотря на то что вроде бы сам отказался… Вот именно – вроде…

Темные глаза красавицы Митаюки-нэ пылали томной страстью, восхитительные изгибы ее нагого тела освещала выглянувшая в небо луна… и почти угасшее на ночь колдовское солнце. Матвей Серьга, млея, обнимал свою молодую жену… хотя, лучше б сказать – наложницу, ведь все же они не были венчаны. А юная колдунья старалась, делая то, о чем никогда бы не догадался лихой казак Матвейко… разве ж подумал бы, что можно вот так, сидя… А можно и этак, усевшись, повернувшись спиной…

– Ах, мила моя, люба…

Матвей с нежностью погладил сидевшую на нем красавицу по спине, чувствуя, как от изысканных любовных ласк улетает, поднимается куда-то в черное, блистающее далекими звездами небо.

– Ничего… – шептала про себя Митаюки-нэ. – Скоро, уже очень скоро я сделаю тебя вождем… А уж дальше – посмотрим. Великие боги черного солнца помогут мне.

– Я тоже тебе помогу, девочка, – подслушав мысли юной колдуньи, ухмыльнулась Нине-пухуця, нынче выбравшая себе в ночные утешители молодого пономаря Афоню. – Помогу… до тех пор, пока это мне будет надо. Народ сир-тя выродился и не должен иметь того, что имеет. Пусть возрождается – через кровь! Спи, спи, дурачок…

Ведьма в образе молодой девы погладила юношу по груди…

– Или ты, может быть, еще хочешь ласк? Так у меня их для тебя будет…

– Я даже не знаю, как тебя зовут…

– И не надо знать. Я для тебя просто – дева.

Едва слышно рассмеялась в темноте шатра старуха Нине-пухуця, через некоторое время тяжело задышал Афоня… дернулся, чувствуя, как трепещет в жарких объятиях молодое тело, как восхитителен вкус девичьих губ и сосков, как…

Жаркое лоно колдуньи приняло его, и юноша закатил глаза – волшебный миг опустошенья был так близок…