Текст книги "Дальний поход"

Автор книги: Александр Прозоров

Соавторы: Андрей Посняков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава II
Весна 1584 г. П-ов Ямал
Золото и девы

Два доверху груженных мамонтовой костью струга отвалили от острова на рассвете, сразу же после торжественного молебна, устроенного отцом Амвросием со всем надлежащим тщанием и самой искренней верой. В небольшой церкви Святой Троицы собрались все, кто нынче отправлялся в плавание, остальные дожидались снаружи. Отстояв службу и причастившись, казаки пустились в долгий путь с легким сердцем. Кольша Огнев – за старшего, с ним еще один молодой казак – грамотный да умный Ондрейко Усов, на втором струге – точнее сказать, на первом – старшой Силантий Андреев, с ним Ондрей Зубатов за кормщика, тоже опытный человеце, хоть и в грамоте не силен. Афоня Спаси Господи – тоже послан, заместо священника, уж какой есть. Вдруг да в походе что? Отпеть кого – не дай бог! Или так, у Господа попросить заступы? Походу этому парень и рад был – искушение бесовское пущай тут останется, а там уж по возвращении… там видно будет!

Отец Амвросий молился за всех, молился и Маюни – отойдя в ельник, бил в свой бубен, едва не спугнув старую ведьму Нине-пухуця, пытавшуюся было отвести глаза юному остяку – да вот только не по зубам оказался ей этот смуглый русоволосый парень с глазами цвета еловой хвои – шаман, внук и правнук шамана…

– Уйди, уйди! Калташ-эква тебя забери, да-а!

Маюни отмахнулся бубном от вынырнувшей из-за елей тени – и та исчезла, пропала и лишь, злобно шипя, следила за уходящим к острогу отроком из-за старого, обросшего седым мхом валуна. Да, неожиданную силу почуяла в Маюни старая и злобная Нине-пухуця! Мальчишка явно мог быть опасен, и это следовало предусмотреть, избавиться от парня, как только подвернется удобный случай… или – лучше – самой этот случай и сладить, и тут могла бы помочь молодая и еще сопленосая Митаюки-нэ, вдруг возомнившая себя великой колдуньей. Да, девчонка талантлива, но ей еще учиться и учиться всему… далеко ей до Нине-пухуця, как луне до солнца! Впрочем, двум колдуньям сир-тя, оказавшимся среди белокожих дикарей, ссориться вовсе не нужно – себе дороже обойдется. Не-ет, тут надо действовать вместе, тем более пока так выгодней…

– Здравствуй, бабушка! – Митаюки-нэ выглянула из-за елки, словно бы давно поджидала ведьму…

– Пусть будет и с тобой благоволенье великой Праматери Неве-Хеге, – как ни в чем не бывало улыбнулась Нине-пухуця. – Чую, отстояла ты своего защитничка… Что-то от него хочешь, ага… А от меня что хочешь? Не зря ведь тут поджидала, да?

– Не зря, – честно призналась дева. – Дело у меня к тебе есть, славная Нине-пухуця. Очень важное и полезное для нас обеих дело.

Митаюки прищурилась и продолжила уже куда тише, хотя кто их мог подслушать здесь, в ельнике?

– Неизвестно откуда взявшаяся казачка Елена… и еще одна дева – вроде как из наших, из сир-тя, но тоже непонятно откуда… Это ведь все ты, бабушка?

– Самка гнилозубого спинокрыла тебе бабушка! – зло хмыкнула старая ведьма.

– Ой, прости, – девушка поспешно поклонилась. – Я вовсе не хотела обидеть, клянусь.

– Вижу, что не хотела… а чего хотела – не говоришь!

Митаюки вдруг улыбнулась:

– Так ведь сказала уже почти. Все эти девы… ну, которые – ты…

– А-а-а! – покивав, довольно протянула Нине-пухуця. – Вон чего ты замыслила… Недурно, недурно. Поглядим только, что из всего этого выйдет.

– Так ты, уважаемая, поможешь?

– Помогу, помогу, зря-то глазищами не сверкай. Иди уже. Все как надобно слажу…

Дева недоверчиво сверкнула глазами:

– Откуда ты зна…

– Да уж знаю! Иль ты думаешь, в мое время в доме девичества хуже, чем тебя, учили?

Старая ведьма пригладила седые космы и почмокала губами:

– Помню я, как ты водицы мне подала. Одна… из всех. Помню. Ступай, сказала. Сделаю все, как надо.

Митаюки-нэ и сама не стала сидеть сложа руки – дождавшись, когда дражайший супруг уйдет с другими казаками в море за рыбой, быстренько выбежала во двор, сварила приворотное зелье – маралов корень, клевер с душицею припасла заранее, теперь осталось волос и кровь раздобыть. И главное – быстро все сделать, быстро, тем более что и случай удобный представился – с обеда все женщины чистили остатки вчерашнего улова – коптить да солить.

Собрались на просторном дворе острога, под солнышком, защищенные от пронизывающего морского ветра высокими стенами, уселись в ряд да принялись пластать ножами припасенную еще вчера рыбу. У всех получалось ловко – и у русских дев, и у сир-тя. Тертятко старалась – никто угнаться не мог, даже соседка – незамужняя девица Олена, статная, темноглазая, чернобровая, с тугой налитой грудью. Многие казаки на нее восхищенные взгляды метали, особливо молодой Семенко Волк, однако Олена никому не давалась, отказывала… потому что – дура, так дружно решили Тертятко и Митаюки-нэ. Уступила б одному, другому, и сама б довольна была, и вообще могла бы словно знатная женщина жить, а так… Хотя рыбу-то в остроге нынче все чистили, не чинясь, даже жена атамана Настя.

Шваркнув на подстеленную рогожку кровавые рыбьи кишки, Митаюки припрятала в рукав острую косточку, да, выждав, когда как сидевшая рядом Олена опустила руки в таз – сполоснуть, – сделала то же самое, ловко уколов деву костью. Олена и значения этому не придала – подумаешь, поцарапалась, бывает.

А колдунья юную кровь чужую ладонью своей накрыла, дабы случайно не смыть, сунула незаметно косточку за рукав кухлянки (а уж волос-то Оленин вытащить и вообще никакого труда не составило), потом, как смугленькая Устинья – ее была очередь – начала возиться с обедом: костер, котел, и та же рыба, встала подмогнуть… потом отлучилась вроде бы за дровишками, сама же живенько в свой двор скользнула, очаг распалив, в котелке вскипятила отвар – колдовское зелье на мараловом корне, косточку окровавленную туда сунула, волос, заклинанье прочла… И, в кувшинчик отвар перелив, из дому вышла.

Невдалеке, у воротной башни, прохаживался караульный, младой казачина Кудеяр Ручеек, рябой, чубатый. Не вышло с дядькой Силантием на Печору-реку идти, да Кудеяр особенно-то и не рвался – чего зря ради туда-сюда мотаться – мало ли в остроге заботы? Тем более, может, и набег какой сладится – золотишко да полоняницы юные доброму казаку не помешают. Таких бы вот полоняниц, как вот эта Митаюка! Глазастенькая, курносенькая, крутобедрая… а уж титьки! На первых-то порах, сразу после пленения, кто ее только не пользовал, вот и Кудеяр тоже – с той поры, как видал Митаюку, ухмылялся, правда, давно уж не подмигивал охально – у бывшей пленницы нынче почти законный супруг имелся… пусть даже не венчанный – справный казак Матвей Серьга, уж с таким не пошутишь.

Вот и сейчас, едва только показалась рядом Митаюка, Кудеяр Ручеек поспешно отвернулся, краем уха прислушиваясь к легким шагам… А они, шаги-то, за его спиной вдруг затихли. И вкрадчивый голос спросил:

– Не жарко в кафтане-то?

– Не жарко, – забыв про все опасения, с готовностью обернулся ватажник. Светлые глаза его жадно поедали девчонку… пока только глаза, но хотелось бы… и главное ж – было, было! Эх, если б не Матвей Серьга.

– На-ко вот, друже, испей! – Митаюки-нэ протянула парню кувшинчик с варевом. – Вкусный сбитень.

По-русски дева давно уже говорила очень хорошо, навострилась, как и подружка ее, Тертятко, сожительница приятеля Кудеяра Ухтымки. Эх! И почему только Ухтымке так повезло? Зачем атаман девок пленных не стерег? Вот те убежали, теперь бы новых надо. А новых – значит набег. Так и то – давно кровь не тешили. Золота не добывали! Колдуны и позабыли, поди, что есть на свете казаки-ватажники! Даже и соглядатаев их на драконах летучих в последнее время не видно. То ли задумали чертовы язычники какую-то пакость, то ли выжидали неизвестно чего.

Мысли эти, случайно мелькнувшие в чубатой казацкой башке, пришлись Митаюки по нраву… правда, до них еще время-то не пришло, пришло – для другого.

– Пей, пей… вкусно?

– Да уж, – напившись, Ручеек утер рукавом губы. – Благодарствую, Митаюшка-нэ.

– На здоровье!

Вернувшись к девам, юная колдунья как раз поспела к обеду. Бросив недочищенную рыбу, женщины вымыли руки и уселись к котлу, хлебать ушицу. Дующий с моря ветер к полудню стих, стало заметно теплее…

«Тепло, тепло! – устремив взгляд в затылок Олены, Митаюки-нэ властно вторглась в разум ничего не подозревавшей женщины, быстро подавив всякое сопротивленье и волю. – Тепло. Жарко. Надо идти за ельник, там хорошо, спокойно. Сбросить одежду, подставить потное тело ветру… идти, идти…»

Оставшуюся рыбу девы дочистили быстро и, в ожидании возвращения казаков, разбрелись по своим делам, кто куда. Олена же, поправив толстую косу, быстро зашагала к воротам.

Завидев ее, Кудеяр Ручеек неожиданно для себя вздрогнул, словно пораженный молнией в самое сердце! Ах, Олена, Олена! Черная коса, темные, с поволокою, очи, крутые бедра, налитая грудь…

– Далеко ль собралась, красуля?

– К ельнику. Там хорошо сейчас. Спокойно. Пусто.

Проводив взглядом удаляющуюся казачку, Ручеек едва дождался сменщика, узколицего Онфима. А сменившись, тотчас же выскочил за ворота, зашагал к ельнику, ускоряя шаг…

Тем временем остальные ватажники возвратились с уловом, живо перетаскав добычу в ледник. Работали быстро, когда управились, еще и вечереть толком не начинало.

Молодой, себе на уме, казак Семенко Волк первым делом поискал было давнюю свою зазнобу Олену, да, не найдя, озадаченно прислонился к стене атаманской избы. Кого-то окликнул, кого-то спросил… уже и не помнил, кто подсказал, где отыскать зазнобушку. Помнил только, что женский голос был – в ельнике, мол, ищи.

В ельнике так в ельнике. Чего еще молодому парню делать? Надел Семенко справный кафтан синего немецкого сукна с оторочьем, опоясался кушаком нарядным, да, шапку на затылок сдвинув, пошел…

До ельника парень добрался быстро, ништо тут идти-то, да, подходя уже, вдруг услыхал голоса… точнее сказать – мужской голос, ласковый такой, нежный…

Предчувствуя недоброе, Семенко Волк осторожно раздвинул рукой еловые лапы, глянул… и замер, сам не свой! В густой траве, на опушке, возле больших камней, возлежала нагая Олена, а рядом с ней присел какой-то наглый казак… вот уже взял деву за руку, что-то сказал… сам себе засмеялся. Олена же никак на то не ответила, лежала, словно бы неживая…

– Ах ты, гадина! – узнав Кудеяра, выскочил из-за елки Семенко.

Да, выхватив саблю, ударил наотмашь… если б не слишком ловок оказался Кудеяр, так покатилась бы по камням чубатая голова!

– Ах, ты так? Саблею? – разозлясь, Ручеек тоже схватил саблю…

Казаки уставились друг на друга ненавидящими глазами, со звоном скрестились клинки.

Кондрат Чугреев – или просто Чугрей – казак не из особо молодых, но осанистый, сильный, похлебав из котла ушицы, спустился с башни во двор… и на забороле вдруг увидел неописуемой красоты деву! И не какую-нибудь местную круглоголовую смуглявку, нет – настоящую русскую бабу: полногрудую, статную, со светлой косой и пронзительно голубыми глазами. Такую, какую когда-то любил. Ту Авдотьею звали, а эту…

Откуда она здесь взялась – такая мысль и в голову казаку не пришла, на то уж Нине-пухуця постаралась, да, с заборола спустившись, поманила Чугреева за собой, за ворота…

– Идем, милый, идем…

И пошел, побежал справный казачина Кондрат Чугреев, словно ведомый на веревке телок! Что интересно, казак-то шагал быстро, размашисто, а голубоглазая дева вроде как шествовала плавно, не торопясь… и все же никак за ней было не угнаться.

– Эй, эй! – потеряв деву из виду, в отчаянии закричал Кондрат.

А в ответ прозвучало:

– Здесь я!

И послышался далекий смех.

Положив топор, Костька Сиверов, не так давно получивший от казаков почетное прозвище – корабельщик, любовно погладил ладонью шпангоут будущего струга. Еще вот здесь досками обшить, и здесь… потом обтянуть шкурами, поставить мачту, сшить из оленьих шкур парус – и готов корабль, пусть неказистый, да справный, надежный. Вот только парус – тут бы ткань лучше, полотно… Говорят, в колдовских селениях девки да бабы неплохо ткут. Сказать бы про то атаману, не забыть бы.

Потянулся казак, посмотрел на синее море, потом, повернувшись, глянул на золотистые – из лиственницы – башни острога, сияющие отраженным вечерним солнцем так, что было больно смотреть. И вдруг услыхал девичий голос… словно бы звал его кто-то… А ведь и вправду – звал!

У моря, меж валунов, сидела во мху юная смуглянка-дева в узорчатой кухлянке из тончайшей замши. Гибкая, с тонким станом и тугой грудью, выпирающей из узкой кухлянки так, что были хорошо заметны соски. Столь же узкие и тонкие штаны еще больше подчеркивали аппетитные бедра, а глаза… глаза были такими, что молодой корабельщик позабыл все на свете!

– Помоги… – улыбнувшись, попросила дева. – Я ногу подвернула, похоже…

– Сейчас, сейчас посмотрю! – Сиверов с готовностью опустился на коленки.

Незнакомка улыбалась так, что у парня захолонуло сердце:

– Здесь сыро, холодно… отнеси меня вот хоть туда, в траву…

Подхватив девушку на руку, Костька явственно ощутил под тонкой кухлянкою молодое гибкое тело, почувствовал, как пробежал по коже жар… спросил враз севшим голосом:

– Туда… куда хочешь…

Сверкнули, отнимая душу, глаза, и призывно открытые девичьи губы вдруг чмокнули парня в щеку… а затем – сразу – и в шею… и в губы…

– Вот, вот… здесь… сюда…

Желтые солнышки одуванчиков тихо покачивались среди густой зеленой травы и карминно-сиреневых соцветий кипрея, дувший теплый ветерок совсем утих, сладко пахло клевером и еще слаще – любовью.

– Милая моя… – стаскивая с девчонки кухлянку, обомлело шептал Сиверов. – Какая ж ты краса… краса…

Руки его гладили вожделенное девичье тело – сначала спину, живот, потом поднялись выше – к груди, и, поласкав твердеющие соски, скользнули вниз, к лону…

Незнакомка вовсе не была против, нет-нет! Позволила поласкать себя, снять кухлянку, торбасы, штаны… Костька и сам не понял, как испытал миг сладострастного наслаждения слишком уж быстро, куда быстрей, чем хотелось бы, и оттого вдруг почувствовал какую-то неловкость и даже вину перед этой черноокой незнакомкою, такой красивой, желанной и, кажется даже, уже родной.

– Ничего, – все с той же улыбкой успокоила девушка. – Это не страшно, что быстро. Просто ляг, отдохни… Ведь мы никуда не спешим, верно?

Сиверов тоже улыбнулся в ответ, нежась в лучах черных, с изумрудными искрами, глаз, млея от прикосновений шелковистой кожи.

– Ляг, ляг… вот так… Закрой глаза и ни о чем не думай.

Мелкие травинки щекотали спину, а небо над головой казалось светлым и радостным… да не казалось, таким и было… и так приятно было лежать здесь, нежиться на ковре из дурманящих трав и клевера…

Протянув руку, Костька сорвал одуванчик, провел им по губам красавицы… та тихонько засмеялась, фыркнула:

– Закрой же глаза… ну!

Казак послушно смежил веки… чувствуя, как пробежали по его груди нежные женские ладони…

Ощущая нарастающее желание, Сиверов все же не выдержал и смущенно ойкнул… И тут вдруг услышал чей-то грубый окрик:

– Эт-то что это тут деется-то, а?

Тут же распахнув глаза, Костька удивленно вскрикнул, увидев у своих чресел не красивую смуглянку, а вполне себе белокожую деву с тугой литой грудью и глазами цвета весеннего неба.

А кричал-то – Чугреев Кондрат, видно было – злой, распаленный!

– Помоги! – вскочив на ноги, бросилась к нему голубоглазая дева. – Это он все… – она ткнула пальцем в ошарашенного от всего случившегося Костьку. – Он! Обманом завлек, снасильничал… заставил… Помоги!

Белокожая нагая красавица бросилась Чугрееву на шею. Тот приосанился, и, левой рукой обнимая девчонку, правой выхватил из-за голенища нож.

Видя такое дело, корабельщик тоже схватился за кинжал, в отчаянии выкрикнув:

– А где же та, темненькая?! Где? Куда дели? Ах вы… вы это все сноровку! Сноровку подстроили! Ну, Чугрей!

В это самое время атаман Иван Егоров, лично осмотрев отнесенные на ледник плетеные корзины с рыбой, отправился на верфь, глянуть, как там дела со стругом. Иван понимал, конечно, что слишком уж часто на верфь заходит, интересуется – так то и верно, Костька-то Сиверов хоть и знающ, да молод еще, а молодежь, она молодежь и есть, ей, окромя дела, еще и развлечения всякие подавай – пляски-хороводы и все такое прочее. Много, много в остроге молодых парней было, и за каждым был нужен пригляд – ну, да тем десятники занимались – опытные справные казаки, каким палец в рот не положишь. С другой стороны, и молодым казакам тоже нужно было бы оказывать доверие, Егоров и сам-то еще не стар был… куда уж стар, с молодой-то женою!

Строящийся струг, похожий на выброшенного на берег и обглоданного волками кита, был хорошо виден еще от самого острога – на фоне светлого неба чернели шпангоуты-ребра, виднелись горы щепок и заготовленный для обшивки лес, который еще нужно было расколоть на доски – в те времена доски именно что кололись, пилорамы появились позже.

Сам «главный корабельщик» Костька Сиверов обычно дневал и ночевал возле своего детища, вот только сейчас вокруг корабля что-то никого видно не было, и это показалось атаману странным.

– Эй, Костька! – подойдя ближе, громко позвал Иван. – Ты где есть-то?

В ответ никто не откликнулся, однако невдалеке вдруг послышался какой-то шум, крики… Атаман обернулся, увидев бегущих от ельника парней – двух молодых казаков: Никодима с Евлампием.

– Эй, казаче! – Егоров помахал парням рукою. – Чего орете-то?

– Беда, атамане! – Один из казаков – Никодим – машинально пригладил растрепавшиеся на бегу волосы. – Тамо, за ельником, Чугреев Кондрат с Сиверовым Костькою драку на саблях затеяли!

– А Кудеяр Ручеек – с Семенкой Волком вот-вот не на жисть, а на смерть схватятся! – захлебываясь, продолжил Евлампий. – Мы случайно увидали, хотели разнять, да куда там! Едва сами саблюками не получили!

– Так, говорите, дерутся?! – резко переспросил атаман.

– Не… еще начинают только.

Сплюнув, Иван тут же послал парней за отцом Амвросием, сам же, придерживая саблю, со всех ног бросился к ельнику, не обращая внимания на бьющие по лицу ветки и чавкающую под ногами болотную грязь. Успел, слава богу, вовремя – Чугреев с Сиверовым уже успели обменяться ударами и теперь кружили друг против друга со сверкающими клинками в руках. Невдалеке от них, на другом краю опушки, ругались Ручеек с Семенкой Волком. Ругались, но в драку покуда не лезли – меж ними, увещевая обоих, стояла скалой осанистая казачка Олена.

– Тьфу ты, черти поганые! – в сердцах выругался атаман. – Так и знал, что из-за баб все. Эй, казаки! А ну, сабли в ножны! В ножны, я сказал.

Со стороны болота донесся громкий голос священника:

– Угомонитесь! Угомонитесь, дети мои!

Отец Амвросий, встав рядом с Иваном, поднял над головой крест:

– Троическое явися поклонение, родителев бо глас свидетельствоваше тебе, Господи! Возлюбленного тя сына именуя и дух в виде голубине! А ну, цыть! Именем Господним увещеваю!

То ли приказания атамана казаки ослушаться не посмели, то ли увещевания священника на них подействовали, а только буяны все враз присмирели, да сабельки опустив, потупились. Тут как раз и немец Штраубе подбежал, с аркебузой заряженной да парой десятков казаков.

– Идем, – хмуро бросил Иван драчунам. – Се вечер круг соберем – о вас решати будем.

Круг собрали сразу после вечерни, у стен острога, на пустоши разложили большой костер. Сначала, по очереди, выслушали буянов – конечно же, все из-за баб вышло, из-за кого же еще-то? Молодых мужиков много, баб почти нет… то есть у кого-то есть, а у кого-то – у подавляющего большинства! – нету, оттого последние к первым завистью самой черной исходят. Именно так и заявил отец Амвросий – черной завистью, да призвал всех чаще молиться да помыслы свои гнусные в богоугодные дела направляти.

– Вот и я так говорю, доннерветтер! – поддержал священника немец. – Богоугодное дело нам, атамане, дозволь! Давно мы колдунов не трясли, капища их поганские не разоряли! Острог, вон, выстроили – не разрушишь, не возьмешь. Да, славно, никакой вражина не доберется… Да только разве за этим мы сюда пришли? Я вас, казаки, спрашиваю!

– Нет, нет! – довольно закричали ватажники. – Не за этим!

Ободренный поддержкою, Штраубе продолжал дальше:

– Два струга мы ныне с ясаком к Строгановым, милостивцам нашим, послали, еще один струг строится, и еще два – есть… Так, может, один из них и дать младым рейтарам? А, герр капитан? Чтоб пошли те в набег лихой, не токмо за златом, но и за девками красными!

– Вот, вот! – собравшиеся обрадованно зашумели. – Любо говорит немец, любо! За девками – верно!

– Девки-то колдунские красивы, ага!

– Ну? Так что скажешь, атамане?

Иван хмыкнул – на сию тему он как-то уже размышлял, и еще сожалел, что так просто отпустил полоняниц… хотя, конечно же, не отпустил, просто не приказал охранять накрепко. Теперь вот – расхлебывай. Что и говорить, без девок казакам плохо, чай, не монахи, этак и до открытого бунта недалеко, а потому предложение мекленбуржца оказалось как нельзя более кстати. Егоров и сам то же самое бы предложил, и конечно, общей воле круга не стал прекословить:

– Раз решили, казаче – так тому и быть! Дам струг… Ганс – набирай охотников.

– Любо, атамане, любо!

Ватажники закричали, забросали вверх шапки да гурьбой ринулись к Штраубе – записываться в «охотники».

– Эй, эй, – отбивался немец. – Куда вас столько-то? Струг столько людей не возьмет, а еще, не забывайте, девок обратно везти надо.

Тут же, на круге, выбрали и головного – для похода сего – атамана, Ганс хоть и лихой казак, да для такого дела никак не годился, уж больно горяч! Немец и сам хорошо понимал это, потому и от должности командира отказался сразу:

– Простым воином – пойду с удовольствием и назначенному старшому во всем помогать буду, святой Бригитой клянусь!

И в самом деле, задуманный поход, несмотря на всю его кажущуюся легкомысленность, должен был возглавить человек опытный, авторитетный, с холодной головой и расчетливыми мозгами… как, скажем, посланный с ясаком Силантий Андреев или сам атаман.

Уж потом и не вспомнили, кто первым выкрикнул Матвея Серьгу – то ли Семенко Волк, то ли бугаинушко Михейко по прозванью Ослоп – из-за оружья своего любимого, огромной, утыканной гвоздями, дубины – а только выкрикнули, и все согласно загомонили:

– Люб нам Матвей! Люб! Матвея – в старшие! С ним точно не пропадем!

Гордый оказанной честью, Матвей Серьга вышел на середину круга, встал, освещенный оранжевым пламенем костра, поклонился ватажникам, приложив руку к сердцу:

– Благодарю за доверие, казаки! Богородицей-девой клянусь – все для вас сделаю, доверие оправдаю.

– Любо, Матвей! Любо!

Взобравшись на мостки заборола, вытянув шею, наблюдала за тем, что творилось на круге молодая колдунья Митаюки-нэ. Не столько слышала, что там происходит, сколько чуяла, ощущала и поначалу улыбалась – все шло так, как она и задумывала… но – только поначалу. Поняли ватажники, что без дев им никак – передерутся, – набег замыслили – очень хорошо… а вот Матвея в старшие выкликнули совсем некстати! Вовсе не то замыслила волшебница-дева, вовсе не то! Матвей – верный супруг ее – должен был здесь, в остроге, остаться… да и остался бы, коли б… Коли б не молебен шамана Амвросия, коли б не мелкий пакостник-враг – остяк Маюни со своим бубном… Ишь, колотит! А русобородый шаман крестом сверкающим машет… Плохо Митаюки-нэ – чары-то ее не подействовали! А она так надеялась, что уберется в набег большая часть казаков во главе со своим атаманом… Увы! Просчиталась!

Девушка неожиданно улыбнулась, сверкнула очами черными – уж что-что, а проигрывать она умела, умела и терпеть, и ждать…

– Что, не вышло по-твоему, Митаюки-некоця?

Ох, хитрющая старуха! И как она здесь? Откуда узнала? Впрочем, ясно откуда – колдунья же… не ей, Митаюки, чета! И обозвала-то… как маленького неразумного ребенка – «некоця»…

– А ты, Нине-пухуця, и радуешься? – Девушка зло обернулась.

– Глазами-то не сверкай, – тихо засмеялась старуха. – А вот совет мой выслушай: любое пораженье можно обратить в дорогу к победе. Вот и обрати, Митаюки-некоця!

– Что-что? – сразу же задумалась дева. – Что ты сказала, бабушка? Эй, эй… ты где?

Напрасно звала! Исчезла старая ведьма, словно и не было, словно и не стояла она вот только что тут, на забороле. Честно сказать, не особенно-то она Митаюки и помогала, так… чуть-чуть, иногда – сама по себе была, свое что-то задумала – черное, губительное для всего народа сир-тя.

Но советовала она правильно! Поражение в дорогу к победе обратить надо – тут старуха права. Не получилось атамана с шаманом из острога убрать – ладно, надо думать, что другое получится? Что власти мужа – а через него, и ее, Митаюки-нэ, власти – поспособствовать может? А удачный набег – вот что! И в этом надо Матвею помочь, обязательно помочь надо, а для начала сделать так, чтоб супруг ее, женушку свою ненаглядную, с собой в поход взял. Как сделать так, юная колдунья хорошо знала, учили в доме девичества, а она не последней ученицей была!

Быстренько спустилась с мостков Митаюки, вбежала, забралась в башню на третий ярус – там пока жили, еще не в своей избе, – надела легкую кухлянку из тонкой оленьей шкуры, короткую – едва бедра прикрыть, – пышные волосы по плечам распустила, на ложе из мягкого мха возлегла, якобы спит – красивая, неудержимо-притягательная, желанная…

Вернувшись, муж сапоги сбросил, скинул кафтан да рубаху – и к ней:

– Ах, красуля моя, люба. Спи, спи…

Открыв очи черные, Митаюки лениво потянулась, да так, что кухлянка короткая выше пупка задралась, обнажив узкий, слегка прикрывающий лоно, поясок из змеиной кожи. Знала хитрая дева – не выдержит такого Матвей Серьга… да и кто б на его месте выдержал?

Прилег к молодой женушке добрый казак, погладил пупок, бедра… да, кухлянку задрав, дотронулся пальцами до сосков, поласкал, чувствуя наливающуюся твердость. Часто-часто задышала Митаюки-нэ, губу нижнюю прикусив, скинула кухлянку, встала напротив бойницы нагою – прекрасная юная дева. Улыбнулась, красу свою сознавая, да, опустившись на колени перед мужем, погладила его по груди… прильнула…

Ощутив неземное блаженство, Матвей погладил деву по волосам, пушистым и мягким, привлек к себе, чувствуя, как разгорается в нем волшебный жар вновь вспыхнувшей страсти…

– Ах, люба моя, люба…

Юная колдунья прекрасно знала, как ублажить мужчину, так, чтоб он всегда хотел одну лишь ее, чтоб только о ней и мечтал бы. Вот и сейчас, уложив мужа на ложе, уселась сверху, склонилась, провела твердыми сосками по могучей, в шрамах, груди… Казак застонал, и дева отпрянула… и вновь склонилась… и вновь отпрянула – игра, словно кошка с мышью, и от игры этой Матвею было сейчас приятно и хорошо, как никогда и ни с кем. Да, были в его жизни и молодые девки, и опытные в любви бабы… казалось бы, опытные, на самом же деле никто из них и в подметки не годился красавице Митаюки-нэ!

Ах, как она изгибалась, как запрокидывала голову, закатывала глаза, стонала, ничуть не стесняясь, хохотала, едва ль не царапая спину и грудь… Вот, постанывая, закачалась, словно цветок на ветру, колдовской и пряный цветок, цветок томной любовной страсти, страсти и неги. И эта страсть и нега… Матвею казалось, что каждый раз это было по-новому. Да не казалось! Так ведь и было!

Не в силах больше сдерживаться, казак выгнулся, задергался, словно норовистый конь под лихою наездницей, застонал… и дева откликнулась эхом, так что души обоих слились в истинном наслажденье, уносящемся к самом небу, к великим и могучим богам древнего народа сир-тя. Так считала Митаюки-нэ, Матвей Серьга ни в какие рассуждения не вдавался, ему просто было хорошо, так хорошо, как никогда и ни с кем еще не было, и, наверное, не будет больше никогда.

Вскрикнув, обессиленная красавица рухнула на грудь своего любимого мужчины, прижалась крепко-крепко, прикрыла глаза… но вскоре открыла, поцеловала Матвея в губы, шепнула:

– Я хочу, чтоб мы были вместе. Всегда!

Казак погладил жену по плечу:

– Я тоже того желаю, люба.

– Ты уходишь в поход…

– Откуда знаешь? – хлопнул глазами Матвей. – Я ведь тебе и не говорил еще вроде.

– Об этом в остроге все знают. – Митаюки отозвалась уклончиво, глядя на мужа с лукавым прищуром. – Я так за тебя рада! Ты ведь будешь – настоящий вождь!

– Я тоже рад. – Серьга чмокнул супругу в щеку. – А еще рад – что ты этому рада.

Колдунья приподнялась на локте, глядя прямо в глаза мужа, и четко, почти по слогам, сказала:

– Я хочу, чтобы ты взял меня с собой.

– Но…

– Ты сам этого хочешь. Желаешь всей душой. Мы будем разбивать шатер каждую ночь… и каждая ночь будет ночью блаженства. Или – не будет. Если ты меня не возьмешь. Но ты возьмешь… ты ведь этого хочешь, хочешь, хочешь… Потрогай мою грудь… бедра… каждую ночь они будут твоими… каждую ночь… каждую…

– Но, люба… сама ж говорила – тебе скоро рожать.

– Вовсе еще и не скоро, – Митаюки-нэ фыркнула, поспешно согнав с лица гримасу недовольства. Вот ведь дура, ляпнула когда-то, что беременна – уж пришлось, – теперь вот расхлебывай! Может, прикинуться потом, будто бы будет выкидыш? Впрочем, там видно будет, пока же…

– Или сюда, милый… обними меня… крепче, вот так… Подумай… это будет каждую ночь, каждую…

Как ни странно, казаки против того, чтоб взять с собой Митаюки-нэ, не протестовали. Все ж она была не обычная простая баба, а сожительница (по сути – жена) уважаемого всеми казака, уже доказавшая свою преданность и умение противостоять злой воле колдунов. Все помнили, что прошлый поход закончился успешно во многом благодаря этой колдовской черноглазой деве! Так пусть ее берет старшой, коли так хочет, завидовать никто не будет – все в предвкушении. Совсем скоро таких вот юных дев будет у каждого казака по десятку… ну, пусть не по десятку, но будет же! Будут волоокие полоняницы девы, красивые податливые смуглянки, готовые на все.

Так верилось. Так должно было быть. И так – будет.

Казаки собирались в дорогу весело, с прибаутками, с шутками, почему-то никто не вспоминал злобные чары колдунов, страшных, послушных их воле, драконов и смерть. Плохое быстро забылось, а колдуны новый острог в последнее время не беспокоили, поняв, что совершенно безуспешно посылать на штурм мощной крепости тупоголовых дикарей менквов, годных лишь на то, чтобы покрушить врагам черепа, но не имеющих никакого представления о долгой и планомерной осаде. Да об этом и сами сир-тя никакого представления не имели, у них и стен-то никаких не было – на чары свои надеялись, не на воинов, не на стены.

В набег отправилось три дюжины казаков, на двух стругах – идти на одном было бы слишком опасно, – тем более что основную часть пути предстояло проделать по морю. Хитрый атаман Иван Егоров лично распланировал набег – ватажники должны были пройти на север до самой окраины, до мыса, там же высадиться и после короткой разведки быстро напасть – чтоб столь же быстро уйти, повернув на Большую воду, куда ни сир-тя, ни все их гнусное колдовство уж никак не доберется. Кормщиком на головной струг избрали старого опытного казака Василия Яросева, вторым правил Сиверов Костька – упросил взять в набег, а как же! Добыть золото, славу и девок – чего ж еще надо молодому парню?