Текст книги "Дальний поход"

Автор книги: Александр Прозоров

Соавторы: Андрей Посняков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Никуда я не сгинул, черт худой! – не выдержав, пономарь выругался и тут же осенил себя крестным знамением. – Прости, Господи… свяжешься тут с иными. Ну, чего встали-то? Проходьте, говорю, на поляну…

Семка молча помотал головой, Ондрейко же с кормщиком переглянулись:

– Афоня, а что тут… Ой! Это кто ж с тобой такие?!!!!

– Это – знакомец мой, Енко.

– А-а-а-а…

– А тот, пегатый – то конь его, Ноляко. Зверище не худой, смирный. Траву да улиток ест.

Семка Короед окончательно пришел в себя лишь через какое-то время, сообразив, что находится на небольшой поляне перед разложенным костерком, над которым кипело в котелке какое-то вкусное варево. Сидевший рядом с ним Афоня деловито помешивал варево большой деревянной ложкой и время от времени пробовал, дул. Невдалеке, под кусточком, заботливо упрятанный в тень, смердел чем-то гнусным большой, с бурыми потеками, мешок из оленьей шкуры.

– Афоня-а-а…

– Добрая ушица будет! О, слава богу, оклемался. Ты что так – мы уж думали все, окочурился. Ран вроде нет.

– Ран-то нет, да хвостищем по голове перепало, – подсев ближе к костру, на всякий случай соврал Короедов. – Очнулся – все уж и кончено. Одни людоеды по брегу бродят, скалятся. Ой, Господи-и-и-и…

– Ладно, не ной, – махнул рукой Афоня. – Сейчас Силантия раненого принесут – вот кому, говорят, досталось.

Семка расслабленно потянулся:

– А он жив, Силантий-то?!

– Да жив. Нога только сломана, вот и будем думать – кому обратно в острог идти, а кому здесь, с Силантием, оставаться.

– Оставаться, говоришь…

Короедов задумался – возвращаться обратно в острог ему что-то не очень хотелось: наверняка там начнется дознание, расспросы. А вдруг да еще кто-то из отправленных с ясаком казаков уцелел? А вдруг да видел кто, как он, Семка… Может, и эти видали? Афоня, Усов с кормщиком… тот же Силантий. Не дай бог! Да видели б, так уже сказали – как это ты, мол, ловконько сбег. И все же, не хотелось бы в острог… однако и здесь с раненым Силантием – не сахар. Людоеды кругом бродят стадами, колдуны, тварищи всякие. В таком разе лучше уж – в острог. Однако туда еще дойти надобно. А вдруг что? Ох, Богородица Пресвятая Дева – и этак нехорошо, и так плохо. Не знаешь, куда и податься! Тут хорошенько подумать надо.

Отвлекая парня от глубоких мыслей, вдруг затрещали кусты, и на поляне показался… страшный пегатый ящер размером с лошадь, а то и поболе! С лысой, похожей на шлем, головой и клювовидной мордою. Ящера вел под уздцы патлатый молодой щеголь с небольшой редковатой бородкой и усиками, одетый в рубаху из змеиных шкур и узкие оленьи штаны. Узорчатый – тоже из змеиных шкур – пояс отливал на солнце черным матовым блеском.

Ага – вспомнил Короедов. Вроде как этот щеголистый – Афонин знакомец, а зверь – Ноляко, за коня вместо. Ну да – за коня!

На загривке шлемоголового ящера имелось седло, в коем, закусив от боли губу, сидел Силантий Андреев, поддерживаемый по бокам Усовым и Кольшей.

– Ну, вот и явилися наконец, – поднялся от костра Афоня. – Давайте его сюда, к теплу ближе.

Ондрейко покривился:

– Да не к теплу его надо, а наоборот – к холоду.

Осторожно сняв раненого с ящера, ватажники положили его на сухую траву невдалеке от костра, подали ушицы…

Силантий, увы, отказался – не мог есть от боли. Выглядел ясачный атаман плохо, бедолагу бил сильный озноб, а сломанную ногу раздуло словно хвост шлемоголова.

– Ничего, – по-ненецки заметил щеголь. – Сейчас лечить, колдовать буду. Время терять нельзя, злобная Хабча-минрена вот-вот за ним явится.

– Кто-кто явится? – тихо переспросил Афоня.

– Кто надо, тот и явится, – Енко недобро скосил глаза. – Вернее, тот, кто не надо. Меньше болтай, друг мой. Лучше мне помоги. Надо бы веток наломать, да над раненым чум устроить. На виду у всех болезнь прогнать не выйдет, Хабча-минрена – сильный дух, очень сильный.

Переглянувшись, казаки живо нарубили ножами веток, наломали лапника, так что чум, а точнее – шалаш, был готов уже очень быстро, пусть неказистый, но просторный и высокий, такой, какой и требовал Енко Малныче.

– Теперь подите все прочь, – строго приказал колдун. – Вон к тому дереву. Котелок можете с собой взять – там похлебаете.

– Чего он лепечет-то? – нетерпеливо переспросил не ведающий ненецкой речи кормщик.

Афоня тут же перевел, косясь на закатившего глаза старшого:

– Сказал, чтоб ушли все подале. Лечить будет.

– Лечить? – Кольша недоверчиво покачал головою. – А вдруг он заместо леченья что худое удумает? Я так этой колдовской роже не верю!

– И я особо не верю, – согласно отозвался пономарь. – Но мы ему зачем-то нужны. А он нам может понадобиться. Вот и проверим.

– На Силантии?

– Ну, хуже-то ему, спаси, Господи, не будет.

Внимательно прислушивающийся к беседе Ондрейко Ус подошел ближе:

– Все верно Афоня говорит! Не видите, что ль – старшой-то наш плох изрядно. Сами мы его не излечим. Так что пущай уж этот… Все хоть какой-то толк!

– Ладно, козаче, пойдем, – Огнев махнул рукой. – Там видно будет, что будет.

Все четверо – кормщик, Ондрейко Усов и Семика с Афоней, оглянувшись на шалаш, уныло поплелись прочь.

– Друг мой, Афоня! – вдруг выглянув, позвал колдун. – Ты-то не уходи – мне помогать будешь.

– Я?! – хлопнув глазами, изумленно переспросил пономарь. – Я колдовать не умею.

Енко Малныче ухмыльнулся:

– Однако Хабча-минрена – сильный дух, я ж сказал уже. Боюсь, один не справлюсь.

– Оставайся, Афоня, – вздохнул Ондрейко. – Может, и вправду поможешь чем. Коль уж просит.

– Разве что молитвою животворящей да именем Господа нашего Иисуса Христа! – дотронувшись до креста, пономарь истово сверкнув глазами. – Ну, раз скажете – пойду. Авось и вправду помогу словом Божиим!

Прошедшие с начала похода два года не прошли для Афони даром – парень раздался в плечах, вытянулся, превратившись из нескладного отрока в доброго вьюноша с узким, уже тронутым первым пушком, лицом и пылким взором. Вот и сейчас он возвращался к колдуну с явным достоинством, не бежал – вышагивал неторопливо, а подойдя к шалашу, осанисто перекрестился:

– Господи Иисусе Христе, на тебя уповаю!

– Ну, заходи уже, – недовольно промолвил колдун. – Ненадобно раньше меня начинать, как скажу, тогда свои чары и выставишь.

– Не чары, но слово Господне! – Афоня важно кивнул и, склонившись, вошел в шалаш следом за своим знакомцем.

Енко – и когда только успел? – уже разложил у изголовья раненого небольшой костерок с едким дымом и, войдя, первым делом бросился к дурно пахнущему мешку, что до этого лежал в тенечке под кустами. Склонился, оглянулся:

– А вот теперь помогай, любезнейший друг мой! Тут вот подержи… ага…

Афоня придержал завязки, а молодой колдун, запустив руку в мешок, проворно вытащил оттуда… отрезанные человеческие головы!

Нет, не казацкие – массивные, с надбровными дугами и маленькими глазками… головы людоедов-менквов!

– Господи Иисусе… Богородица-дева… – с отвращением сплюнув, быстро закрестился пономарь.

Он даже хотел было выбежать вон из чума и выбежал бы, кабы Енко Малныче не схватил за руку:

– Ты хочешь друга своего от злой смерти спасти? Тогда делай, что я скажу…

– Да уж делаю…

– Головы эти по краям от головы раненого клади… вот так… И знай – от смерти неминуемой только чужими жизнями спастись можно. Ну, вот… все вроде. Начнем!

Ты пока в уголке присядь… позову, когда понадобишься.

Дождавшись, когда Афоня усядется, колдун и сам, скрестив ноги, уселся в изголовье больного, как раз между мертвыми головами, коих насчитывалось семь. Сел, подбросил в костер какие-то пахучие травы, опустил голову… забормотал, раскачиваясь, вначале тихо, а потом все громче и громче. Пономарь кое-что понимал… далеко не все, правда.

– О, великий Нга, хозяин подземного мира… Я привел тебе семь слуг, верных и сильных. Вот их головы, а тела ты сделаешь сам. Владей четырьмя! Трех же передай Хабче-минрена – пусть владеет во благости, как духи тьмы владеют взрезанным желудком оленя. Семь частей желудка, семь голов… О духи подземные! Чуете, чуете вкусный дым? Придите, возьмите… Это тебе, Мал Тэнра, существо без рта и кишок, а это тебе, Сустана, тощий, безмолвный… А ты, Хаясосяда, безумный дух, где? А, вот ты пришел… Извини, не заметил… А вот и брат твой – Ицуцяда… ешьте! Ух, Мэдна – вдыхай поглубже дым… Насыщайтесь! И ты, Хабча-минрена, не отказывай себе ни в чем… Что?! Трех голов мало?! А не слишком ли ты рот разинул, а? Эй, Ицуцяда, Мэдна, Сустана! Эй, Хаясосяда, Мал Тэнра! Слыхали? Жадный дух Хаче-минрена в семь раз больше вас захапать хочет! Эй, эй… не бросайся на меня… Эй… Хабча! Эй… ах ты ж… А вы что сидите?

Сидевший до того почти что недвижно Енко Малныче вдруг резко скривился, согнулся, словно его вдруг ударили под дых, и, растянувшись возле раненого, принялся кататься, сбивая мертвые головы, словно бы боролся с кем-то невидимым! Наносил удары, лягался, кусался… И вот – застыл, закатил глаза… Язык колдуна вывалился, из груди вырвался хрип…

– Именем святым демонов заклинаю! – встав, Афоня схватился за крест. – Изыдите, проклятые поганцы! Словом твоим, Иисусе, заклинаю, образом твоим святым, пресветлая Богоматерь-дева! Аще похощет кто крови – так подавитеся! Аминь, аминь, аминь!

– Ху-у-у-у… – усевшись, Енко долго откашливался, а потом вдруг улыбнулся, переведя дух. – Вовремя ты… Я же говорил, с Хабчей-минрена справиться очень непросто.

– Но ты справился?

– Мы вдвоем. Я и ты. Теперь твой друг будет жить. А ногу я вылечу.

Афоня перевел взгляд на Силантия – тот лежал как лежал, лишь дыханье будто бы стало ровнее.

– Пусть спит… – прошептал колдун. – А мы выйдем… Нам тоже надо спать, спать много…

Он и уснул, едва вышел из шалаша – повалился без сил у костра, а верный Ноляко встал рядом, грозно помахивая хвостом. Охранял.

Пономарь же зашагал к дальнему ельнику, позвать остальных.

– Ну, как там Силантий? – поинтересовались казаки.

Афоня пожал плечами:

– Вроде и, спаси Господи, ничего себе. Лихоманка прошла, а вот нога… Енко сказал – чтоб срослось, время нужно.

– Знамо дело, время, – возвращаясь к костру, Ондрейко Ус чуть поотстал, подхватил за локоток Афоню и тихо спросил: – А что колдун-то? Мы-то ему зачем понадобились? Что супротив своих с нами задружиться решил?

– Не свои они ему – недруги, – так же тихо пояснил юноша. – Сказывал, казнити за что-то хотели, насилу убег. А зачем мы ему – как проснется, спросим…

– Зачем? – проснувшись ближе к ночи, Енко Малныче обвел насмешливым взглядом новых своих сотоварищей. – Знаю я, где ваше селение. И знаю, что вы домой вернуться хотите. Я – тоже. Надоело уже в тайге да тундре мошку кормить. С тобой, друг мой… – колдун весело посмотрел на Афоню, – я тоже пройду. Вместе мы с оберегами сладим!

– С какими еще оберегами? – насторожился пономарь.

– С теми, что от меня поставлены, да заговорены на драконьей крови. Я один заклятье то разрушить не сумею, а вот с тобой… с тобой попробую!

Афоня быстро перекрестился и скривился:

– Окстись, окстись, языческая душа! Что я тебе, кудесник, что ли?

– Кудесник не кудесник, – хитро прищурился Енко, – однако с Хабчо-минрена управился. Как ты сказал – «силою животворящего креста». Крест, да – так ведь твой оберег называется?

– Тьфу ты… спаси Господи.

– Что? – нетерпеливо переспросил Ондрейко Усов. – Что он говорит-то? Крест зачем поминает?

– Вместе с нами хочет идти, – пономарь обернулся к своим: – Говорит – по пути, мол.

– А что… дорогу он, мыслю, ведает, – вступил в разговор кормщик. – От всякой нечисти колдовской упасти сможет. Если со своими разругался – чего ж нам ему не помочь… не использовать? Путь-то не близкий.

– А если он нас погубити похощет? – Семка Короед опасливо покосился на колдуна. – Что тогда?

Огнев расслабленно отмахнулся:

– Хотел бы – давно б погубил. Если колдун добрый. А если плохой – так тем более его бояться нечего! Не, казаки, ежели он дорожку ведает – так с ним и пойдем. Мое слово.

– Я тоже соглашуся, – поддержал Ондрейко. – А ты, Афонасий, что молчишь?

– Думаю… – пономарь покусал губу. – Думаю, ежели что – мы втроем с ним уж как-нибудь управимся. Да и, коли б колдун плохое задумал, давно б уж сладил.

– А Силантий! – приподнявшись, неожиданно воскликнул Короед. – Он-то как пойдет?

Афоня негромко расхохотался:

– На яйцеголовом драконе верхом поскачет! Колдун разрешит… верно, друже любезный Енко?

– Да, да, можно, – заулыбался колдун. – Ноляко – конь справный.

– Не дай бог, такой конь к ночи кому привидится!

Казаки посмеялись и, с большой охотою выслушав рассказ Енко Малныче о своей прошлой жизни, полегли спать. А наутро… Наутро их разбудил Силантий. На ноги, конечно, не вставал, но крикнул зычно:

– Ушица-то у вас осталась, други, аль что? А то что-то жрать охота.

С удовольствием дохлебав вчерашнюю уху, старшой сдержанно поблагодарил Енко за избавление от лихоманки и прочую лекарскую помощь, однако идти в острог наотрез отказался.

– Вы ведь все одно, парни, вернетеся. Новым-то стругам все одно здесь плыть. Тут я б вас и подождал, постерег бы затонувшие струги… если б кто со мной остался еще.

Семка немедленно подскочил к Силантию ближе:

– Я остаться готов! Чего туда-сюда шастать?

На том, совет собрав, и порешили, оставив Семку с Силантием здесь, при стругах. Дружески настроенный к ватажникам колдун, не поленясь, поставил в трех местах обереги от менквов, заговорил кожаные облатки на змеиную кровь.

– Ну, все, – стыдясь, перевел Афоня. – Грит, теперь ни один людоед сюда не сунется.

– А ящерицы рогатые?

– А те скоро от холода сдохнут.

– Вот так славно! Туда им и дорога. – Силантий расхохотался в усы. – А вам – доброго пути, парни.

Глава IV
Лето 1584 г. П-ов Ямал
Сердце дракона

Лежа на широкой, устланной мягкими шкурами, лавке, Иван смотрел на хлопотавшую у очага жену. Стройная, с чуть наметившимся животиком – осенью должна была родить – Настя, усевшись на скамейку перед столом, деловито перебирала остатки проса. Как и все прочие, когда-то взятые с собой, припасы, крупы уже почти совсем кончились, а те, что еще оставались – рожь да овес, – пустили на посадку, устроив близ острога небольшое поле. Пахали да боронили на себе, лошадок-то не было, казаки все усмехались – хорошо б, мол, запрячь в борону да плуг какого-нибудь трехрога! То-то было бы зрелище – этакое-то страхолюдное чудовище, да мирно земельку пашет.

– С этого урожая надо поменьше на еду, да больше на посадку оставить, – неожиданно обернувшись, Настя улыбнулась мужу. – Вижу, вижу уже, что не спишь.

– Ах, люба… – поднявшись на ноги, атаман подошел к супруге, погладил по распущенным волосам, наклонился, заглянул в золотисто-карие очи.

Теплая ладонь его, скользнув по тонкой Настиной шее, опустилась, забралась под рубашку ниже, ощутив приятную упругость груди…

– Ой… – Настя улыбнулась, в глазах ее промелькнули лукавые искорки… тут же укрывшиеся под густой сенью длинных и пушистых ресниц.

– Люба моя, люба…

Иван поцеловал супружницу в губы, крепко и долго, чувствуя, как охватившее его желание тут же передалось и Насте, сделав затянувшийся поцелуй горячим и томным, как первая брачная ночь.

– Осторожно! – негромко напомнила юная женщина, когда атаман после жарких объятий стащил с нее рубаху, да на миг отпрянул, любуясь восхитительным трепетно-нежным телом, освещенным через узкое окно первыми лучами утреннего солнца.

Впрочем, оно сейчас и не заходило, солнце-то… разве что другое, колдовское, светило на ночь притухало, становясь сумрачно-серебристой луною.

– Ты – как луна…

Иван ласково обхватил супругу за талию, погладил живот…

– Нет! Как солнце!

– Осторожно! – снова повторила Настя.

Коричневато-розовые соски ее напряглись, сделавшись твердыми; погладив грудь, атаман ощутил между пальцами эту дразнящую упругость, провел рукой, поцеловал жену в губы и не в силах больше сдерживаться прошептал:

– Повернись, люба…

И вот уже застонали оба, поначалу – едва слышно, а потом все громче и громче, и души их слились, как и тела, уносясь куда-то высоко в небо, страну вечного блаженства и томной любовной неги…

Так восхитительно славно… так сладко… так нежно… и громко…

Кто-то громко постучал в дверь!

– Кого там принесло-то?

Атаман живо натянул порты и рубаху, Настя же проворно юркнула под шкуры, в постель.

– Язм, господине. Кудеяр Ручеек, караульный.

– Ну? – Иван распахнул дверь и, встав на пороге, раздраженно дернул шеей. – Чего тебе?

– Там рыбаки вернулись.

– И что?

– Так вернулись-то не одни, атамане! – округлив очи, пояснил Ручеек. – С ними наших трое – Кольша Огнев, да Ондрейко Усов, да Афонька Спаси Господи… что с ясаком отправились… А еще и чудище с ними, и колдун!

– Ясачники? Здесь? – понимая, что с отправленными на Печору-реку стругами произошло что-то весьма нехорошее, Иван покусал губу и тихо распорядился вести вернувшихся казаков в башню – там без лишних глаз их и расспросить.

– Зови срочно Матвея, Ганса, отца Амвросия… Михейко Ослоп тоже пущай придет. – Атаман быстро натянул кафтан и, прицепив к поясу саблю, вышел из дому, на прощанье махнув рукой жене.

Острог был не особо большим, идти к дозорной башне всего ничего, и Иван еще издали заметил стоявших у ворот кормщика Кольшу Огнева, послушника Афоню да молодого, но уважаемого всеми казака Ондрейку Усова. С ними рядом, в окружении караульных ватажников, непринужденно облокотился на угол башни какой-то молодой незнакомец, чем-то похожий на гонористого польского шляхтича – черноволосый, смуглый, с небольшой редковатой бородкой и усиками, одетый в оленьи штаны, туго обтягивающие икры, торбасы и узкую щегольскую куртку из змеиной кожи, завязанной на груди тонким ремешками, из-под которых сверкнул на солнце золотой амулет сир-тя.

– Здорово, казаки! – подойдя ближе, кивнул парням атаман.

Те разом поклонились:

– Здрав будь, атамане. Прости, с недоброй вестью мы.

– Догадываюсь, что с недоброй, – хмыкнул Иван, краем глаза глядя, как торопливо шагают к башне вызванные им десятники и священник, отец Амвросий.

– Это кто с вами? – атаман перевел взгляд на щеголя.

– Меня зовут Енко Малныче, господин, – ответив на чистом русском языке, галантно поклонился незнакомец. – Думаю, мои друзья расскажут обо мне на вашем совете… а я бы пока хотел пристроить куда-то моего доброго коня.

– Коня? – Иван удивленно хлопнул глазами.

– Ну… он не совсем конь… Боюсь, как бы ваши люди с испугу его не прибили. Из уважения к вам, господин и к устройству вашей жизни, мне пришлось оставить Ноляко – так звать моего коня – там, внизу, у стен вашей крепости, невдалеке от чумов и строящихся домов. А люди уже поднялись – утро…

– Хорошо, – махнул рукой атаман. – И куда вы хотите пристроить коня?

– Хотелось бы отправить его на выпас или к болоту…

– Отправите. – Иван обернулся к казакам: – Кудеяр, Семенко… Проводите гостя и устройте все, как он просит. Потом возвращайтесь сюда.

– О, благодарю вас, господин атаман.

Енко Малныче снова поклонился, чисто из одной вежливости, без всякого подобострастия и страха.

Как только гость и сопровождающие его казаки скрылись за воротами острога, атаман пригласил всех позванных им людей в башню, на третий ярус – подальше от лишних глаз и ушей.

– Ну, – усевшись на лавку, Иван махнул рукой. – Рассказывайте. Я так мыслю – ни стругов, ни ясака больше нет?

– Как раз это-то и осталось, – смущенно шмыгнул носом Ондрейко Усов. – Неглубоко затопли, можно все быстро достать.

– О том сейчас и поведаете… Ты, отче Амвросий, на лавку-то присядь, в ногах правды нет.

Митаюки-нэ почуяла опасного соплеменника сразу же, как только он появился в остроге, и, едва вызванный на совет муж покинул избу, выскочила на улицу и сама, прихватив для маскировки большую, плетенную из ивовых веток, корзину – мол, по делам пошла. Выбежав за ворота, хитрая девчонка быстро спустилась по узким мосточкам к посаду – так после возвращения казаков из удачного похода «за женами» стали называть разбитые близ острога чумы, шалаши, а кое-где – и строящиеся избы. Все, как полагается – с изгородями, с огородиками, на которых захваченные полоняницы, почуяв хоть какую-то свободу, тут же насадили каких-то кореньев и трав. Откуда и взяли, интересно? По пути, что ли, насобирали? Нет, скорее всего – здесь, в диком виде, нашли.

С простоватой Тертяткой многие полоняницы уже подружились, а вот Митаюки побаивались, знали – та почти самого главного бледнолицего вождя жена! Конечно же, большую часть девок ватажники поделили промеж собой еще на обратном пути, часть же оставили – чтоб по справедливости, для всего острога – эти девы поселились отдельно, и казаки шастали к ним каждую ночь, а свободные от неотложных дел частенько и днем заглядывали. Ущербными себя пленницы не считали, бежать не пытались – попробуй-ко, убеги, с острова-то! – выпаривали себе соль из морской воды, вялили на солнышке рыбу да потихоньку присматривали себе мужей, чему их Митаюки-нэ – через Тертятко – живенько подучила, так, что все пленные девки были непоколебимо уверены – совсем скоро жизнь их изменится, точнее, изменится жизнь бледнолицых варваров – и те станут жить как сир-тя: в таких же поселках, по тем же обычаям.

А пока… пока красивых смуглых девок – ничьих – пользовали все, кому не лень, правда, в остальном не забижая, позволяя жить так, как хотят.

Шлемоголов Ноляко был привязан к старой вербе, что росла ближе к морю, далеко за причалом, так что местные его покуда не приметили…

Почуяв хозяина, ящер забил хвостом, замычал, подставляя голову под скупые ласки Енко.

– Ишь ты, ластится! – удивленно помотал головой Кудеяр Ручеек. – Этакая-то страшила – а тоже добро любит.

– Всякая животина добро любит. И этот ведь – тоже тварь Божия.

Семенко Волк сплюнул, оглядываясь на стойбище девок сир-тя и думая, как бы этак их посетить, чтоб не прознала Олена? С Оленой – там ясно все, там все по-серьезному… а с этим так – побаловаться только. Но вот поймет ли это желание Олена? Ясно, что не поймет… А девок-то хотелось бы отпробовать – молодые, стройненькие, горячие… и – казаки рассказывали – такое творят!

Отвязав ящера, Енко Малныче едва сдерживал смех, невзначай подслушав мысли Семенки Волка. Вот уж, парень, зря рот не разевай! Город бледнолицых – не очень большой, людей мало – в таких местах все про всех всё знают всегда! А если и не знают, так догадываются, а не догадываются – так придумывают.

– Во-он там болотце, лужок, – показал рукой Кудеяр. – Ты откуда, мил человек, речь нашу так добре ведаешь?

Колдун дружелюбно улыбнулся:

– Выучил, покуда с вашими шел.

– А, понятно.

Маюни все не мог понять, чем обидел давнюю возлюбленную свою, Устинью? Ведь ни к одной пленнице не подошел, все время держался подальше, хотя были среди пленниц девушки, что сами к себе зазывали, особенно Маюни, уж его-то они не боялись, даже в чем-то считали своим. Вот и заигрывали! Вчера вечером, когда юный остяк возвращался с болота – ходил за кореньями, выскочили наперерез нагими, да чуть было не затащили в чум, едва вырвался, убежал – а девчонки обидно смеялись. Не понимали, дурищи, что раз есть Устинья, так другие-то Маюни не нужны.

Эх, Устинья, Ус-нэ! И что же ты так, по-плохому, думаешь? Чу!!! Этой змеищи еще здесь не хватало!

Еще издали заметив Митаюки – та шла куда-то с большой корзинкой, – остяк юркнул в кусты, погладив висевший на поясе бубен. Не хотелось лишний раз встречаться – ну ее, пусть пройдет, авось не заметит.

Нет, заметила!

– Что ж ты от меня прячешься, Маюни-нэ-я?

Поставив корзинку, Митаюки насмешливо прищурилась и, словно нарочно, развязала – жарко якобы! – завязки тонкой, оленьей кожи, рубахи, так что едва ль не показала всю грудь.

– Что покраснел? Женщины еще не видал, ага? А как же Ус-нэ? Она с тобой еще не спит, что ли?

– Иди своей дорогой, да-а! – не выдержав, остяк нервно стукнул в бубен.

– Стучи, стучи, змееныш, – тихо, себе под нос, прошептала девчонка. – Все равно твое колдовство против меня – слабое.

Вот уж в этом-то она уверена, как и в том, что этот низкорослый подросток с глазами цвета еловой хвои – потомок древних лесных шаманов – всеми силами ненавидит ее, знает – или, скорей, догадывается, – что она, Митаюки, колдунья, и колдунья недобрая, лишь использует казаков в своих целях. Опасный тип этот Маюни! Жаль, не удалось его на свою сторону привлечь – не захотел, уперся… Враг! А с врагами у женщин сир-тя разговор короткий. Не пора ли мальцу поскорее отправиться в поля вечной охоты? Или… просто куда-нибудь отправиться, желательно надолго… Кстати, и атаману бы пора… Точно – пора…

Ага, ага… Кто это там? А-а-а-а! Тот, кто нужен…

Махнув рукой на Маюни, девушка вытянула шею, углядев появившихся на тропинке людей – двух казаков и незнакомого, несколько надменного, красавца, явно из народа сир-тя, и, судя по блеснувшему золотому амулету на груди – колдуна. Красавец вел под уздцы пегого скакуна – шлемоголова, о чем-то непринужденно болтая с ватажниками.

Вот ведь, не знаешь, где найдешь, где потеряешь!

Митаюки прищурилась и, отойдя в сторону, укрылась за старою рябиною, ударив мыслями в голову чужака-соплеменника. И думать не думала ничего плохого – честно-честно! – просто хотела узнать, кто он такой, да немножко прощупать силу…

Прощупала!

В ответ юная колдунья ощутила такой силы удар, что покачнулась и, качая головой, тяжело осела наземь. По-простому говоря – словно дубиной по башке прилетело! В глазах все померкло, а грудь налилась холодом нижнего мира – мира гнили, вечной стужи и смерти. Перед угасшим взором Митаюки-нэ вдруг предстали страшные существа из того мира: ухмыляясь, скалил зубы ужасный Тэри Намге, одновременно похожий на змею и на тюленя, мычал что-то утробно-злое Мал-Тэнга – гнусное существо без рта и заднего прохода, корчась, скакали вокруг нагие и костлявые Хэдунга и Мэрю, коварные дочери отца семи смертей, и с ними – еще несколько демонов самого безобразного вида, а могучий дух болезней Хабча-минрена тянул к девушке свои холодные когтистые лапы.

– Прочь! – найдя в себе последние силы, выкрикнула Митаюки-нэ. – Уйдите, в свой мир, уйдите! Помоги, Неве-Хеге, великая Праматерь! И небо, и звезды, и солнце – за меня, за мой мир, а ваш – внизу. Прочь! Прочь! Прочь!

Над головой девушки пронеслось что-то… Темуэдэ-ни в упряжке из крылатых драконов!

Ну, вот и все… юная колдунья тяжело поникла головою. Не помогли заклинания… И Неве-Хеге не помогла. Раз уж сам повелитель смерти объявился! Вот он кружит, вот злобно скалится его золотая маска-череп… Вот… вот улетел! Улетел! И правда…

– Не приставай больше ко мне, дева, – прозвучал в затуманенном мозгу Митаюки чей-то насмешливый голос. – И не пытайся проникнуть в мои мысли – умрешь. Пока же – живи. Понадобишься – я сам тебя позову.

Шатаясь, словно опившаяся настойки мухоморов потаскуха, изгнанная из дома девичества, Митаюки-нэ не солоно хлебавши отправилась обратно в острог, забыв про корзину. О, она прекрасно понимала – чей это был голос, и кто едва не погубил ее, наслав вестников смерти! Незнакомец-то оказался очень силен, очень! Не думать больше о нем, нет… иначе…

– Что голову повесила, дева? – на пути Митаюки, близ чумов посада, вдруг возникла старая ведьма Нине-пухуця. – Так тебя напугал явившийся сюда колдун из дикой тундры? Этот мальчик…

– Этот мальчик очень силен, хадако! – пожаловалась девчонка. – Он едва не погубил меня.

Старуха поморщилась:

– Сколько раз говорить – не называй меня бабушкой! Сильный колдун, говоришь? Это хорошо, хорошо… Посмотрим, насколько он силен… силен в любовных утехах и во всем прочем!

Потерев руки, Нине-пухуця махнула рукой Митаюки и быстро зашагала следом за казаками и гостем, на ходу превратившись из старой сморщенной ведьмы в стройную молодую красотку.

– Эй, парни!

Усыпить караульщиков ведьме не составило никакого труда… заодно она усыпила и шлемоголова – чтоб не мешал, не сопел сзади.

– Здравствуй, молодой господин. Да пошлет тебе удачу великий Нга!

Енко Малныче оглянулся, увидев позади полногрудую красавицу-деву с крутыми бедрами и черными, распущенными по плечам, волосами. Кроме узенькой набедренной повязки из щедро расшитого жемчугом кусочка оленьей шкуры да измрудно-зеленых бус, на деве ничего больше не было.

Ах, как она притягательно выглядела – тонкая талия, полная, с большими сосками, грудь, сверкающие темные очи! Это красавицу узрел сквозь внезапно навалившийся сон молодой казак Кудеяр Ручеек; уже закрывая глаза, увидел ее и Семенко… тугая грудь, тонкий стан, темная ямочка пупка, мягкое зовущее лоно…

Это все видели казаки. Однако колдун Енко Малныче, прикрыв левый глаз, увидел другое. Тугая грудь оказалось вислой, живот – сморщенным, а ноги – кривоватыми, с синими, старчески вздувшимися, венами. Лицо же – морщинистое, обтянутое темной, в пятнах, кожей – больше напоминало череп мертвеца.

– Здравствуй, старуха, – ухмыльнулся Енко. – И что тебе надобно от меня? Только не говори, что любви – побрезгую. Не скажешь ли, когда твое лоно последний раз исторгало кровь? Лет сто назад? Двести?

– Ах ты ж…

Узрев свой истинный облик, старая ведьма не на шутку взбеленилась и, набрав в грудь побольше воздуха для проклятий, грозно подняла кверху сморщенные, сжатые в кулаки, руки… Да так, взад себя, и повалилась, прямо в грязную коричневатую лужу! Именно туда ее и пихнул Енко Малныче силою своей мысли, без всякого почтения к старости. Он вообще не очень-то уважал стариков, особенно с тех пор, как старый похотливый волчатник Еркатко Докромак стал домогаться юной красавицы Сертако.

– Я знаю, вас здесь двое, – безразлично глядя на барахтающуюся в грязи старуху, негромко промолвил колдун. – Но вы не очень-то дружите, не за одно. Я же, в свою очередь, не собираюсь вам мешать. Не лезьте в мои дела, а я не буду трогать ваши, и скоро отсюда уйду. Надеюсь, что совсем скоро. О! – Енко оглянулся на пришедших в себя казаков. – Вот и друзья мои юные оклемались. Не пора ли тебе убираться, старая?

– Ты можешь меня убить… – сверкнув глазами, змеей зашипела колдунья.

– Убить? Зачем? А вдруг да еще понадобишься? Так что – живи.

– Спасибо, разрешил, – поднявшись на ноги, Нине-пухуця издевательски хмыкнула и, не прощаясь, зашагала вдоль по тропе, подбирая разбросанную тут и сямь одежду и прямо на глазах становясь молодой и красивой.

– А все ж таки она неплохая колдунья, – оценил Енко Малныче. – Хотя… может, и не понадобится. Во всяком случае, смею надеяться, желание вредить у нее отбито надолго. Как и у той… молодой… А вот с той бы, наверное, можно и…

– Вот мы и пришли, господине! – закричал Кудеяр Ручеек. – Вон оно, болотце. Тут зверя своего и привязывай, а я караульщика подошлю.

Енко улыбнулся, похлопав Ноляко по холке:

– Не надо караульщиков, я оберег поставлю.

– Ась?

– Говорю – и так сюда никто не приедет. Место далекое, глухое.