Текст книги "Святополк Окаянный"

Автор книги: Александр Майборода

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Глава 19

Старшим среди печенегов, ходивших в Белгород, был опытный воин Балха. Он многое видел и многое испытал, доказательством тому были многочисленные шрамы на лице, полученные в сражениях. Сражений было так много, что он им и счет потерял, – да и к чему их считать, когда вся жизнь сражение. Но увиденное в осажденном городе его чрезвычайно поразило. Как человеку практичному и циничному ему с трудом верилось в то, что он видел собственными глазами. Но бывает глаза и обманывают...

Но Балха не мучился над этим, потому что его задачей было только сообщить князьям то, что он видел собственными глазами и слышал собственными ушами. А решать, что правда, а что ложь, будут князья. Если князья пожелают, то они выслушают и других воинов, ходивших в город. И те в свою очередь расскажут о том, что они видели своими глазами и слышали своими ушами.

И чтобы его мнение не повлияло на других, Балха приказал своим товарищам под страхом смерти хранить молчание. Так они и приехали в лагерь с лицами восставших из ада мертвецов.

Оставив товарищей около входа в княжескую юрту, Балха приказал воинам, охранявшим юрту, следить за ними, и если кто попытается заговорить, того немедленно убить.

С гробовым выражением на лице, держа в руках горшки, он вошел в княжескую юрту и около входа опустился на колени.

Пол юрты устелен коврами. Напротив входа на подушке сидит хозяин – каган Куря. Он толст и могуч. Голова его брита до зеркального блеска. На нем халат из тонкого черного китайского шелка, с шитыми серебром и золотом драконами.

Полукругом у стены шатра сидят остальные князья – насупленные лица, жестокие глаза. Руки на рукоятках кривых мечей.

Увидев своего лазутчика, каган, вонзившись в него тяжелым, как меч, взглядом из-под нахмуренных бровей, толстой черной чертой прочертивших узкий лоб, степенно проговорил:

– Итак, что же ты видел, Балха? Когда город сдастся? Говори.

Он повел рукой, разрешая Балхе поднять голову.

Балха, все так же стоя на коленях, поднял голову и заявил:

– Я видел удивительную вещь, каган. Такое на свете еще никто не видел.

– Я все видел на этом свете, а потому меня невозможно удивить! – высокомерно процедил каган и приказал: – Рассказывай, что ты видел и слышал в городе. Говори правду.

После этого Балха в подробностях, стараясь не упустить мелочей, рассказал все, что он видел в городе.

По мере его рассказа у кагана и князей глаза-щелки округлялись в мутные шары.

Как только Балха закончил рассказ, каган вспыльчиво проговорил:

– Ты лжешь! Такого быть не может.

Кто-то из князей крикнул:

– Этого лжеца надо казнить!

От слов до дела дистанция вытянутой руки, – вот и воины, охранявшие вход, приготовились схватить лжеца, подтащить к горевшему костру и тут же отсечь неразумную голову.

Балха смерти не боялся, он не раз глядел ей в глаза, но он боялся позора, и если его сейчас казнят, то к его потомкам навечно приклеится срамное пятно лжецов.

Балха уронил лицо на ковер. Па ковре около входа виднелся мокрый след сапога. Балха догадался, что это его след. Жаркое дыхание от углей в очаге, посредине юрты, быстро съедало пятно. Балха загадал, что если увидит, как след исчез, то он будет жить.

– Я рассказываю только о том, что видел! – отважно поднял голову Балха. – Спросите других, что они видели.

Из его глаз струилась дерзость.

Балха говорил невероятные вещи, которым было невозможно верить. Каган знал Балху как смелого и честного воина. Он не мог быть изменником или лжецом. Его прямой и честный взгляд говорил о том, что он не лгал. Каган обвел тяжелым взглядом князей. Князья негодующе шептались. Каган поднял руку, и князья стихли.

Каган веско и рассудительно проговорил:

– Отрубить голову легко, да вот приставить назад ее невозможно. Балха хороший воин, ему приказано говорить то, что он видел собственными глазами. И он это делает, даже под страхом смерти. Я верю ему, – людям свойственно ошибаться. Но пусть охрана введет следующего. Послушаем, что расскажет он.

По знаку кагана в юрту втолкнули следующего из лазутчиков, побывавших в городе. Увидев стоявшего на коленях Балху, тот догадался, что происходит, и тут же рухнул на колени рядом с ним.

Каган проговорил:

– Теперь расскажи ты, что видел в городе.

Перепуганный до полусмерти печенег тем не менее почти слово в слово повторил рассказ Балхи.

Он еще не закончил рассказа, как каган, который уже убедился, что необыкновенное повествование предыдущего рассказчика подтверждается, перебил его:

– Где горшки с раствором и сытой?

Балха поднял голову:

– Позволь подать, каган? Они со мной.

– Давай скорее! – приказал каган, уже томившийся любопытством.

Балха приподнялся и почтительно поставил горшки перед ногами кагана. А сам встал на колено в готовности выполнить приказ своего властителя.

Каган опустил палец в один горшок. Осторожно облизнул палец. Затем опустил палец в другой горшок и снова коснулся его языком.

Некоторое время он молчал, затем спросил:

– Значит, из этого они варят кисель?

– Из этого! – подтвердил Балха. Он уже был уверен, что опасность для его жизни миновала, и, возможно, за столь необычное сообщение каган даже наградит его.

Каган процедил:

– Ну-ка, сейчас же сварите из этого кисель.

Один из воинов, охранявших юрту, подхватил горшки и вынес из юрты.

Каган прикрыл глаза, и так, в полном молчании, почти не шевелясь, все пребывали около часа. Затем воин доложил, что принесли сваренный кисель.

Каган открыл глаза и приказал:

– Несите сюда.

Горшок с киселем внесли в юрту, и каган, попробовав его, предложил пробовать и другим князьям.

Варево разлили в пиалы, и князья начали пить кисель. После этого завязался оживленный обмен мнениями.

– На таком киселе и в самом деле можно прожить десять лет, – говорили они.

Каган небрежно повел рукой.

– Балха может уйти.

Как только Балха вышел из юрты, лицо Кури обмякло, и стало видно, что он уже старый человек, мучимый множеством болезней. Он пережил своего опасного противника, славного и непобедимого русского князя Святослава, которого он убил, когда тот возвращался из очередного похода. И теперь сын Святослава правит в этой земле, и этот сын стал стариком, а он все еще правит степью. Он пролил море крови и из черепов своих врагов воздвиг курганы. Когда-то придет старуха смерть и за ним, ничто не вечно на земле. Но пока он еще жив, и он еще великий воин, и даже надменные греки платят ему дань. И жив он только потому, что мудрость опережает его действия. Поэтому пьет вино из черепа Святослава, обрамленного золотом и драгоценными камнями, а вместе с ней черпает силу великого воина.

Что делать будем? – спросил каган.

Князья начали говорить по очереди. Первый осторожно заявил:

– Если у них земля родит такой раствор, то нет смысла ждать, пока они ослабнут от голода.

Второй запальчиво возразил:

– Все-таки я не верю этому. Я такого раньше не видел.

Кто-то заметил:

– Бог послал на израильтян во время их странствования манну небесную. Так почему же он не может создать колодец, из которого сочится кисельный раствор и сыта пресладкая?

Завязался спор. Немного послушав, Куря сухо кашлянул. Все немедленно замолчали.

– Не имеет значения, имеется ли в этом городе чудесный колодец, – рассудительно проговорил Куря. – Важно только то, что наступила зима. Пастбища покрываются снегом, и скоро наш скот начнет голодать, так как не в силах вырыть из-под обильного снега корм. А потом и мы сами начнем голодать. А в городе бодрое настроение и охота обороняться. К тому же наши разведчики сообщают, что на подходе Владимир с большим войском. Он может ударить нам в спину.

Глава 20

Знающие о том, что произошло, горожане стояли на стенах, пока не стемнело. Векша слышал их разговоры. Многие сомневались, что придуманная девкой проделка пройдет.

Особенно большую смуту вносил Мутор. Он убеждал горожан, что если бы сразу завели переговоры о сдаче, то печенеги, глядишь, и смилостивились, не стали бы убивать всех подряд, взяли бы, что им нужно, разорили детинец и ушли. Кто-то бы остался живым, а теперь на милость никому рассчитывать не приходится, – разозленные обманом печенеги убьют всех. Утром надо отрубить голову девке, втянувшей горожан в обман, и идти на поклон печенегам.

Мутор так разозлил людей, что Векша, опасаясь за жизнь дочери, приказал Ярине спрятаться в телеге под соломой.

И правильно сделал. На следующее утро, когда народ начал собираться к стене, Мутор пришел со своими прихлебателями и потребовал от Векши, чтобы тот выдал на расправу девку.

Векша на защиту дочки встал каменной стеной.

– Не отдам девчонку! – категорически заявил он и зло заметил: – Тебе, Мутор, бояться сдачи города нечего, для печенегов ты свой. А мы лучше умрем, чем склоним голову перед врагами. Лучше умереть с достоинством, чем в позоре.

Мутор схватился за нож на поясе и, выхватив его, махнул им, норовя задеть Векшу.

– Как смеешь поучать меня, смерд!? – гонористо взбрыкнулся он.

Векша, ловко уклонившись от ножа, тут же ухватился за короткое копье и приставил его к крысиному лицу Мутора.

– Изменник!

Увидев зловеще блистающий наконечник копья прямо перед собой, Мутор в испуге отшатнулся за спины своих людей и заорал благим матом:

– Наших бьют! Смерды мужей хотят перебить!

Горожане потянулись за оружием и начали выстраиваться рядом с Мутором. Многие горожане вставали рядом со старшиной неохотно, проклиная его дурной нрав. Мутор был дрянной человек, и трепка ему бы не помешала, однако горожане опасались, что смерды, побив лучшего мужа, почуют свою силу и начнут верховодить в городе, что принесет состоятельным горожанам одни неприятности.

Другие встали на сторону Векши, которого уже хорошо узнали. При этом оказалось, что за Мутором стояли богатые люди, а за Векшей бедные, в основном пришлые из окружающих сел.

Между ощетинившимися копьями и мечами сторонами началась перебранка, начали припоминаться давние обиды, особенно то, что горожане, впустив в город беженцев, отказались их пустить в свои жилища, и тем приходится жить под открытым небом. Да и запасами горожане делились скудно, поэтому, пока беженцы голодали, горожане жили вполне сытно.

И уже все забыли, из-за чего началась ссора. Стороны начали грозиться, – две багровые разъяренные стены разделяла лишь узкая полоска белого снега, шириной чуть более вытянутого меча. Эта полоска с каждой секундой уменьшалась, и вот уже кончики мечей касались друг друга. Но еще не загремел железный гром, и не упали первые капли крови.

За мгновение до того, как враждующие люди бросились друг на друга, к толпе подошли воевода Радко и городской старшина Гудим.

Сообразив, что происходит, Радко выхватил меч и, вращая им, вонзился, как горячий нож в масло, в пространство отделяющее людей от побоища.

Размахивая бешено мечом и ломая мечи и копья по обе стороны, он ревел, как раненый медведь: «Убью!»

Его белая борода развевалась, как ураганный прибой, глаза приобрели тот безумно кровавый цвет, что появляется у воинов, распалившихся в битве до неистовости, когда им все равно кого рубить, врагов или друзей. Он превратился в берсеркера, в которого вселился таинственный дух самого бога грома и бури Тора, ненасытного до человеческой крови. Ни одно живое существо не может противостоять разрушительной ярости берсеркера.

Перепуганные люди шарахнулись в разные стороны, как тараканы.

Мутор на всякий случай спрятался за ближайшую телегу, где оказался и его враг Векша.

Через минуту Радко пришел в себя. Удивленно оглядываясь, куда девался народ, он пригрозил мечом.

– Тихо! – свирепым голосом проговорил он. – Если сейчас же не утихомиритесь, то я прикажу своим воинам перебить всех зачинщиков. Междоусобицы в осажденном городе я не потреплю.

Затем он обратился к Мутору, который уже показался из своего укрытия:

– А ты, Мутор, не волнуй народ. Иди домой и не выходи, пока я тебе не разрешу. И не вздумай послать печенегам тайное послание.

Мутор недовольно забурчал, однако нож спрятал и, недовольно сопя, отправился от стены домой.

Видя такое дело, и Векша, от греха подальше, не высовывал носа из-за своей телеги.

Еще через несколько минут все пришли в себя и, кляня Мутора, удивлялись, каким образом они едва не дошли до братоубийства.

Теперь и Векша отважился выйти из-за телеги и подняться на стену. Правда, Ярине приказал не появляться на божий свет, пока все не разрешится.

К его удивлению, на стене уже было много народа. Старшины во главе с Гудимом стояли у края стены и посматривали вниз.

Но за стеной ничего не было видно. Хотя солнце и висело над горизонтом, однако утренние тени не давали возможность рассмотреть, что творится в поле. Из теней только пробивались редкие огоньки костров.

Векша встал поближе к старшинам и услышал, как Гудим разочарованно рассуждает: «Костры горят, значит, не ушли печенеги. Жаль, не удалась хитрая задумка девки. Впрочем, зачем уходить печенегам ночью? Днем удобнее уходить. Так что, может, они уйдут сегодня днем или завтра... Или не уйдут...»

Тени начали стремительно укорачиваться и обнаруживать на месте лагеря печенегов дымящиеся костры.

Гудим разочарованно махнул рукой: «Не ушли». И он направился к лестнице, ведущей со стены. Следом за ним направились и другие старшины.

Между тем Векша присмотрелся к лагерю печенегов внимательнее. Дымы от костров на месте лагеря печенегов действительно поднимались вверх, но сколько ни вглядывался Векша, он никак не мог разглядеть юрты.

Наконец, он неуверенно проговорил:

– А печенежских шатров не видно.

Послышался другой голос. Это говорил воевода Радко:

– И всадников незаметно.

Гудим, услышав разговор воеводы, повернулся и спросил:

– Что не видно?

Воевода Радко повторил:

– Не видно ни юрт, ни всадников.

Гудим вернулся к краю стены и вгляделся в долину, ослепительно сверкающую в лучах пробившегося сквозь хмурые тучи солнца.

Остальные последовали его примеру и начали всматриваться в поле из-под приставленных к глазам рукавиц.

Но поле было как заколдованное, среди сияющего снега ничего невозможно было рассмотреть. Наконец, Гудим, на глаза которого от яркого света накатились слезы, не вытерпел, и предложил: «Воевода, пусти разведку. Пусть посмотрят, что там творится».

Воевода Радко быстрым шагом ушел со стены, и через полчаса тяжело заскрипели открывающиеся ворота, и немного погодя из них выехал отряд из нескольких всадников.

Разведчики проскакали несколько сотен шагов в поле, поднимая за собой серебристую пыль. Затем остановились и замерли, слившись с войском зимы – сугробами.

Нетерпеливо ожидавшие развязки люди на городской стене превратились в белокаменные изваяния. Но вот до их ушей донесся отчаянный дикий взвизг, и всадники ринулись в сторону печенежского лагеря. Черной волчьей стаей они резанули вражеский лагерь большой дугой, и сверкающая в нестерпимом солнце снежная метель, поднятая копытами коней, покатилась в сторону города. Морозный воздух разорвался далекими радостными воплями.

Стена молчала, недоверчиво всматриваясь в поле множеством колодезных глаз.

Но вот первый из всадников докатился до города, и на стене услышали радостный крик:

– Они ушли! Они ушли!

Городская стены внезапно взорвалась черными галками, – в воздух взметнулись шапки.

– Они ушли! Они ушли! Они ушли! – со слезами на глазах повторяли ошалевшие горожане, и обнимались те, кто еще час назад готов был убить друг друга.

Гудим довольно хлопнул руками. Ну, пора осмотреть и самому печенежский лагерь.

Векша свалился со стены к своей телеге и радостно начал взметать солому, разрывая дочь.

– Ярина, они ушли! Они ушли! – плакал в голос Векша, нимало не стыдясь жены и детей.

Глава 21

Микула, после того как сжал остатки хлеба и обмолотил их, занялся охотой: установил ловушки по лесу. И вскоре у него образовался запас добытой дичи. Микула рад был запасу, он спрятал битую дичь в дупла деревьев, так что туда не могли забраться лесные хищники. В дуплах дичь подмерзла и могла прекрасно сохраниться почти до лета. В некоторых местах леса, куда не падают прямые солнечные лучи, снег держится до начала лета. А на северных склонах оврагов и летом прохладно.

Одно было плохо – по ночам в землянке становилось сильно холодно. И Микула, страдавший от холода, не видя печенегов, в конце концов осмелел. Он построил на берегу ручья шалаш и переселился в него. Теперь рядом на маленькой полянке днем и ночью горел костер. Костер дал тепло и безопасность, лесные хищники сторонились огня.

Микула уже не боялся никого. Метели так занесли лес, что пройти было почти невозможно.

В морозные ночи, лежа на охапке соломы рядом с костром, Микула смотрел в бездонную небесную твердь и дивился множеству далеких мерцающих огоньков. В его голове невольно возникало множество вопросов: кто эти огоньки зажигал каждую ночь? Зачем?

Священник в церкви утверждал, что эти огни сотворил Бог для того, чтобы они ночью освещали путь заблудившимся путникам. И Микула молился, чтобы звезды указали путь домой Векше, Марфе и их детям. И Ярине.

Плохо одному... Мысли приходят разные, но зачем человеку мысли, если ему надо добывать хлеб насущный?

В это морозное утро Микула, как обычно, едва забрезжил рассвет, сходил и проверил ловушки. Попалось три снежнобелых зайца. Двух зайцев Микула положил в запасник в стволе дерева, а одного взял с собой, – он запечет его на костре.

Вернувшись к шалашу, Микула некоторое время занимался разделкой тушки, снимал шкуру чулком, потрошил, затем нанизал тушку на вертел и пристроил над тлеющими углями.

Пообедав горячим мясом без особенного аппетита – печеное мясо ему уже надоело, – Микула почувствовал, что ему безумно хочется обычной похлебки. Осмотрев свои запасы, Микула понял, что для приготовления похлебки у него имеется почти все, не хватало только горшка. Но горшок можно было найти в деревне.

Загоревшись новой затеей, Микула решил не откладывать дело в долгий ящик и тут же направился в деревню.

Подходя к деревне, Микула еще на опушке леса почувствовал странную тревогу. Но что вызвало его тревогу, он поначалу никак не мог понять. Поэтому, уже ученый после столкновения с печенегом, Микула с полчаса следил за деревней из укрытия на опушке. В результате наблюдения он догадался, что вызвало его тревогу, – деревенские ворота были прикрыты, а это значило, что в деревне были люди.

Кто были эти люди, Микула не знал, – за частоколом, огораживавшим деревню, никого не было видно. Но Микула логически рассудил, что если бы в деревне были печенеги, то оттуда доносилось бы конское ржание и лай собак, к тому же кочевники не стали бы прикрывать ворота. Это не в привычках любящих открытые пространства кочевников. Таким образом, деревню заняли, несомненно, не печенеги.

Тем не менее это не уменьшало опасности, так как в деревню, находившуюся рядом с проезжим трактом, могла забрести разбойничья шайка бродников. Попадаться в руки разбойников было опаснее, чем кочевникам, – бродники попавшихся им в руки людей, независимо от их племени, как правило, убивали.

Интуиция говорила Микуле, что ему следовало уйти назад в лес. Но рассуждая, он вспоминал, что давно уже не видел на дороге печенегов. Прошло много времени с начала их набега, и за это время печенеги, вероятно, вернулись в свои степи.

Микула подумал, что бродникам незачем было закрывать деревенские ворота. Это могли сделать только возвратившиеся жители деревни. Придя к такому выводу, Микула, чтобы проверить его, решил увидеть скрывавшихся в деревне людей.

Больше не размышляя, Микула вынул меч и, держа его в руке, подбежал, пригибаясь к земле, к частоколу. Ограда вокруг деревни была высока, но он хорошо знал щели, через которые можно было заглянуть за ограду.

Найдя щель, он прильнул к ней, и через мгновение радостно вскрикнул, ~~ он увидел светловолосую девушку, которая тащила ведро с водой от колодца. Микуле показалось, что это была Ярина. «Значит, жители деревни вернулись!» – радостно воскликнул он. Больше не боясь, он спрятал меч в ножны и, мечтая скорее встретиться с родными людьми, изо всей мочи побежал к воротам. Когда он был уже почти рядом с ними, навстречу ему вышли двое странных мужчин: лица у них были славянские, светлые, а одежда печенежская. На поясах висели кривые мечи.

Микула на ходу споткнулся. Не могли жители деревни одеваться в печенежскую одежду. Значит... У него оборвалось сердце, – это были бродники!

Круто развернувшись, Микула немедленно рванулся в сторону леса. Ошеломленные неожиданной встречей бродники, тем не менее повинуясь инстинкту хищника, бросились догонять убегающего.

Бежать по снежной целине было тяжело, и вскоре Микула почувствовал за спиной тяжелое дыхание преследователей. Видя легкую добычу, разбойники радостно визжали.

Они обязательно догнали бы Микулу, сбили с ног и связали бы. И тогда ему пришел бы конец. Но Микула сделал неожиданный ход. Он выхватил меч и, резко остановившись, повернулся лицом к бродникам.

Бродники были крепкие, не раз участвовавшие в схватках мужчины. Худощавый юноша для них не был соперником. Однако его отчаянная решимость дать отпор их несколько обескуражила, хотя и не испугала.

Держа мечи в вытянутых руках, они закружили вокруг Микулы, стараясь зайти ему за спину, чтобы нанести предательский удар.

– Лучше сдайся, – уговаривал один и пытался устрашить Микулу, – не сдашься, изрежем в мелкие куски и отдадим на корм собакам.

Лицо Микулы закаменело.

– Лучше умереть, чем стать рабом! – глухо проговорил он.

Один из бродников, не вытерпев, сделал выпад мечом.

Микула яростно отбил выпад. Мечи так сильно ударились, что от боли рука Микулы почти онемела. Его меч с железным лязгом отскочил от меча бродника и мог бы вырваться из рук юноши, если бы тот был сильнее и попытался препятствовать его естественному движению. Но Микула оказался в силах лишь подправить движение меча, и тот врезался под лохматую шапку второго бродника, который не ожидал подобного удара.

Бродник немедленно ткнулся лицом в пашню, шапка с его головы свалилась и обнажила рассеченную голову.

Другой бродник, увидев, что его товарищ тяжело ранен или даже убит, отскочил на несколько шагов назад, и Микула, заметив это, не теряя времени, бросился к лесу. Убегая, он не мог видеть, как бродник снял лук со спины, и быстро пустил вслед ему несколько стрел.

Будь бы Микула поопытнее, он не стал бы убегать от противника, вооруженного луком, а постарался бы его добить в близкой схватке. Но Микула видел только близкие спасительные деревья. Еще мгновение и он был бы в безопасности. Он уже почти коснулся рукой корявой коры огромного дуба, стоявшего на краю леса, как в спину что-то ударило сильное и тяжелое.

Удал был так силен, сначала Микуле показалось, что в спину ударил огромной мохнатой лапой неожиданно появившийся медведь.

«Но откуда мог взяться медведь?» – мелькнула последняя мысль в голове Микулы, и он провалился в темноту.

Микула уже не видел, что пустивший стрелы бродник, заметив, что его противник упал, пораженный стрелой, направился к нему, чтобы добить. Но не дойдя двух десятков шагов, он увидел среди деревьев нечто такое, что заставило его побледнеть, как первый снег, и в страхе броситься бежать в деревню.