Текст книги "Искусство творения"

Автор книги: Александр Поповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Удивительно, с какой легкостью молодой селекционер дал волю чувствам и мыслям, сорвал с сердца узы, налагаемые наукой на школьной скамье. Куда делись благоговение перед словом учителя, вера в непогрешимость учебника? Кто из нас не изведал суровой тирании авторитета, не прислушивался к неумолимому голосу прошлого, зовущего к повиновению?.

Лысенко родился еретиком. Он решительно допустил, что в зависимости от климата и почвы растение может развиваться яровым, раннеспелым, и наоборот. Решил также, что в учебниках не все благополучно. Но чем объяснить, что озимые семена, высеянные на десять дней позже других, не стали, как те, яровыми? Велик ли срок – десять дней! Что произошло с ними за это время? Что изменило природу одних и оставило неизмененными свойства других?

Собственными путями пришел Лысенко к заключению, что десять дней холода определили судьбу той озимой пшеницы. Они сделали ее яровой. Озимые сорта требуют на первом этапе развития низкой температуры. Брошенное осенью семечко большую часть времени лежит в поле без пользы, ждет новых условий для роста и жизни. Сколько именно холода нужно ему, ответит эксперимент.

В течение долгого времени Лысенко каждый день смачивает по горсточке озимых семян и в узелках оставляет их на холоде. Спустя месяц семена из тридцати узелков в один день высеваются на поле. Семена из первых узелков пускают листочки и стебли, точно не были вовсе озимыми. Остальные ветвятся, стелются лишь по земле. Двадцати дней холода – и ни часом меньше – требует испытанный сорт. Другому достаточно четырнадцати дней, третьему – тридцати. У каждого сорта свой срок, каждая озимь в разной мере озима.

Лысенко ясно теперь: озимые злаки стали яровыми и вызрели в течение одного лета потому, что успели получить все необходимое для своего развития. То же самое, вероятно, сделали география и климат Ганджи с горохом.

На генетическом съезде в Ленинграде делегат из Ганджи сообщил о своих наблюдениях. Озимость и яровость, по его мнению, – своеобразная раннеспелость и позднеспелость, особенность вегетационного периода растения, и ничего больше. Эти свойства зависят от географических и климатических условий, которые безгранично колеблются.

Заявление нее прошло незамеченным. Один за другим поднимались ученые, солидные люди с положением и именем, чтобы деликатно отчитать молодого селекционера. Похвально, конечно, что молодой человек затеял искать причину озимости, но позволительно спросить: встречалась ли ему фамилия Гаснера? Не встречалась? Как жаль!.. Так вот, этот Гаснер, к сведению уважаемого провинциала, проделал то же самое с не меньшим успехом. Да, да, проделал, ничего не попишешь… Что бы ни говорили, литературу надо читать, в ней все удачи и неудачи науки.

Немецкий ученый действительно установил, что озимые злаки на первых порах нуждаются в холоде. Он проращивал семена при низкой температуре, высаживал эти растения в почву, и они вызревали, как яровые.

Это, во-первых. Во-вторых, нельзя заявлять авторитетному собранию: «Ничего незыблемого в свойствах озимости нет». Легкомысленно, неприлично. В-третьих, надо добавить, что опыты Гаснера при проверке не совсем оправдались. Холодное проращивание эффективно лишь при определенных сроках посева. Таким образом, опыты, проведенные в Азербайджане, могут в другом месте дать совершенно иные результаты. Еще следует посоветовать селекционеру из Ганджи проверить опыты Гаснера на селекционной станции у себя. Занятие это очень полезное и весьма поучительное.

Не будем останавливаться на высокомерии и насмешках, встававших на пути молодого исследователя. Пусть знают эти люди, что «молодой человек» не будет повторять опыт Гаснера, не прибавит к тысячному эксперименту такой же тысячу первый. Он также не доставит им удовольствия опровергнуть себя. Было бы, конечно, резонно, чтоб он вернулся в Ганджу, провел долгие годы в упорной работе, чтобы представить им труд, опирающийся на грозные колонны цифр. Они милостиво одобрят удачу, чтобы проверочным опытом отвергнуть ее. Он знает, к чему иногда могут привести эти проверочные опыты! Малоопытный сотрудник без учета условий, среды, обстановки и времени ткнет зерно в почву. Не зная требований растения, его нужд, сотрудник вырастит зеленого уродца и провозгласит, что теория не подтвердилась. Нет, он не даст им себя опровергнуть!

На обратном пути из Ленинграда в Ганджу Лысенко сворачивает в родное село. Дома его давно не видали, он здесь редкий гость. Жизнь сына проходит на чужой стороне: три года в Полтаве – в школе садоводства, затем Киев, Белая Церковь, Ганджа. Вот и сейчас ему некогда, он спешит скорее уехать.

Лысенко затеял обратить хозяйство отца в филиал Ганджинской опытной станции. Он докажет чванливым ученым, что опыт, удавшийся в жаркой Гандже, удастся и в умеренном климате Украины. И время года, и условия подходят для задуманного им эксперимента. Он замачивает семена озимой пшеницы, ссыпает их в яму и наметает сугроб снега вокруг нее. Весной зерно высеют в одно время с яровыми, и пусть этот опыт рассудит его с противниками. Возможно, что он ошибся, его расчеты неверны, озимая пшеница не станет яровой. Но если он прав, им этого успеха не утаить в теплице. Проверочный опыт придется ставить в поле, у всех на виду, с сеялкой и плугом, без всяких манипуляций.

Природа истинного таланта ни в чем так не сказывается, как в способности переносить испытания. На трудных, крутых поворотах, где посредственность скоро исчерпывает себя, талант становится источником силы и мужества.

Точно не было съезда с его коротким, но суровым приговором. Лысенко продолжает свои изыскания, углубляется в дебри раннеспелой и позднеспелой закономерности. На десятках делянок ведется напряженный учет. Наблюдательность его соперничает с работоспособностью, умозаключения опережают добытые факты.

Тем временем наступила весна. Отец Лысенко посеял «озимку», сокрытую с зимы в снежном сугробе, и, к собственному изумлению и удивлению односельчан, убедился, что пшеница развивается, как яровая. Это было поразительно, невероятно! Весть о том, что на Полтавщине, в селе Карловке, озимая пшеница, высеянная весной, выколосилась в одно лето, быстро облетела район и распространилась по Украине. В Карловский филиал младшего специалиста из Ганджинской станции потянулись делегации, – их было так много, что хозяева не знали, куда деваться от гостей. Глубокие старики, всю жизнь проведшие на пашне, за много километров приходили сюда, чтобы увидеть это чудо своими глазами.

Ученые, недавно отклонившие его сообщение на съезде, теперь могли убедиться, что экспериментатор из Азербайджана превзошел именитого Гаснера. Тот проращивал семена при низкой температуре, и растения высаживались в почву. Но какой в этом практический толк? Чему тут учиться? Растить на поле рожь из искусственно приготовленной рассады? Кому нужна такая наука? Лысенко не только нашел общую закономерность, но и определил, сколько именно холода требует каждый испытанный сорт. Вместо гаснеровской рассады, рожденной в теплице, в почву высеивалось проросшее зерно, обычный посевной материал. Суровые судьи могли бы теперь признать свою ошибку, согласиться, что озимость и яровость – своеобразная раннеспелость и позднеспелость растения. Увы, факты свидетельствуют, что ни тогда, ни значительно позже ничего подобного не произошло.

Лысенко перевели из Азербайджана в Одессу. Он заведует отделом при институте селекции, вернее, днюет и ночует на делянках и в теплицах, в свой кабинет и носа не показывает. Надо прямо сказать: молодой исследователь многим пришелся не по вкусу; не понравились ни манеры его, ни странная методика работы. Тщедушный, в крестьянском кожухе, смазных сапогах и шапке подозрительной давности, он вызывал у ученых улыбку. Кто-то попытался ему намекнуть, что крестьянский наряд более у места на пашне, чем в институте, и тут же пожалел о сказанном. На нем остановились глубоко изумленные глаза: человек искренне не понимал, какое отношение имеет одежда к почтенному храму науки.

Не нравилась им его горячность, безудержная страстность. Крутой, неуступчивый, он умеет отбиваться и спорить, ни за что не уступит никогда и никому. Все давно забудут о минувшей размолвке, а в нем будут тлеть и сомнения, и уверенность в своей правоте. В тридцать с лишним лет он проявляет равнодушие к кабинетной работе.

Его лаборатория – делянки и теплицы, поля с экспериментальными злаками. Он всерьез утверждает, что есть глубокая разница между растением, выросшим в теплице и на поле, что опыты в какой-то мере мешают организму развиваться нормально. Непоколебимой уверенностью веет от его рассуждений. Надо видеть его в поле, с жадным взором, устремленным на зеленую равнину, то стоящим неподвижно, то стремительно несущимся по дальним межам. Что он ищет в гуще растений? Видит ли действительно нечто доступное немногим, или это лишь его воображение?

В насмешку его сравнивали с Парацельсом. «Мои творческие искания, – говорил этот ученый средневековья, – озаряла не прокопченная лампа алхимика, а великое сияние природы…» Путь Лысенко в науку действительно озаряла не лампа лаборатории. Но он не сжигал, подобно Парацельсу, книг своих учителей, которые в науке шли другими путями. Не в пример Парацельсу, он пощадил бы и Галена и Гиппократа.

Удача в селе Карловке принесла Лысенко заслуженную радость, но трезвая мысль скоро оттеснила восторг. В сущности, то, что он сделал, не так уж значительно. Ему удалось доказать, что озимые злаки можно делать яровыми, но какая в этом практическая польза для сельского хозяйства? Какой смысл весной сеять озимые, разве мало яровых семян? Тут нет даже перспективы.

Лысенко не был бы тем, кем он стал, если бы опасался тупиков.

– Глупости! – говорил он помощникам. – Надо лучше приглядеться, тут что-то не так.

Никаких тупиков! Мысль Лысенко не терпит преград. Еще не закончился эксперимент, поглотивший, казалось, все силы, а новые факты уже волнуют его, настойчиво требуют внимания. Число их растет, и близится день, когда родится гипотеза, источник новых тревог и испытаний. В этом круговороте нет перерывов, как нет и передышки.

То обстоятельство, что озимая пшеница, посеянная весной, вызрела, как яровая, не давало Лысенко покоя. «Вегетативный период – срок, необходимый для развития и вызревания растения, – сказал он себе, – должен изменяться в руках экспериментатора. В засушливом районе помочь злакам вызреть хотя бы за день до суховея – значит спасти урожай. Вынудить пшеницу быстрее созреть – все равно, что отвести ее гибель. Нельзя дольше терпеть, чтобы брошенное в поле яровое зерно затягивало хоть на день свое развитие. Семена должны прийти в почву с корешком, расти и развиваться с первого часа, так использовать весеннюю влагу, чтобы ни капли ее не пропало. Вегетационный период может быть сжат».

Прекрасная программа. Благодарное человечество не забудет ее творца., но как он надеется осуществить этот план? Не следует забывать, что смелых проектов больше, чем осуществленных.

Откладывать свои планы Лысенко не может, природа должна ему ответить как можно скорее. Он замачивает яровые семена, ждет, пока не отрастут у них корешки, и высеивает их. Уходят недели, близится жатва. Но что за урожай! Какие мощные кусты! Кто поверил бы, что в этом повинна нехитрая процедура замачивания и охлаждения.

Был 1929 год. На вновь открытых залежах руды и угля закладывались фундаменты заводов-гигантов. Оживали глухие места, росли города, еще не отмеченные на карте, множилась армия строителей.

В деревне наступили великие перемены. Были перепаханы все межи, крестьянской чересполосице пришли на смену новые формы хозяйства. Просторы колхозных и совхозных полей ждали смелых новаторов, мастеров повышать урожайность.

Между тем хлеба в стране нехватало. В прошлом, 1928 году на Украине и Кубани погибли озимые. И именно в эту пору впервые прозвучало слово «яровизация». Газеты оповестили о небывалой удаче полтавского крестьянина Дениса Лысенко, у которого озимая пшеница выросла за одно лето и принесла богатый урожай.

Открытие одесского ученого нашло поддержку правительства. Метод яровизации стал достоянием страны.

Новый метод ускорять созревание хлеба и повышать урожай породил между тем множество толков, сомнений и трудностей. Они росли, как сорняки, их было много, шли они густо.

– Обратите внимание, – шептались сторонники менделевского учения, – он все рассчитал, а вот с сеялкой-то не посоветовался. Проросшие семена не проходят через высевной аппарат.

– Ничего сложного, – иронизировали другие, – он найдет выход – предложит сеять вручную. Человек, который обходится без микроскопа, не остановится перед тем, чтобы отказаться от сеялки.

– Что еще скажут проверочные опыты, – продолжали надеяться противники. Они читали Платова и запомнили его правило: «Бодрствуй и не забывай не доверять…»

Лысенко начинает свои опыты снова.

– Тут что-то не так, – повторяет он про себя, – я чего-нибудь, должно быть, недосмотрел…

Снова замачиваются семена, снова их высевают, но на этот раз без корешков: они не успели еще прорасти, Несколько недель напряженного ожидания – и трудность разрешена. Зародышу, оказывается, достаточно только тронуться в рост, не пробивая семенной оболочки. Нет нужды так сильно проращивать семена.

Лысенко не ждет, пока другие начнут проверять результаты его опытов. Он сам приступает к этой задаче. Верный своему убеждению, что лучшим арбитром между ним и его делом может быть только природа – естественные условия полевого хозяйства, он пишет статьи в районные и областные газеты, описывает свой опыт и приглашает крестьян проверить его на полях. Эти честные труженики, искренние и правдивые, как природа, которая их окружает, подтвердят или отвергнут то, что он открыл на своих делянках. Тут не будет ошибок, возникающих обычно, когда в искусственных условиях оперируешь живым организмом. Он сам едет к ним, к своим будущим судьям, проверяет, советует и зорко следит, чтобы проверочный опыт на пшеничных полях не потерпел неудачи.

Арбитры оказались благодарными людьми, они засыпали исследователя письмами, посылали ему колосья – живое свидетельство их грядущего благополучия, благодарили и восхищались новым средством поднимать урожай. «Через всю ширь колхозных цветущих полей, – писали они, – шлем вам горячий привет».

Через несколько лет миллионы гектаров земли уже были засеяны этим так называемым яровизированным зерном. Десятки миллионов центнеров добавочного зерна принесло это открытие сельскому хозяйству страны.

БРАКИ ПО РАСЧЕТУ

Еще долгое время останется тайной, какие причины определяют удивительное своеобразие ученого, особенность его мышления, манеру работать. Один всю жизнь полагается на собственные руки, – только в его руках рождается истина. Другому нужна отвлеченная идея, счастливая мысль, за которой последуют его действия. Пусть она неверна и напрасен потраченный труд, неудача подскажет ему новую идею, с ней он достигнет успеха. Третий слепо идет за неясным предчувствием, слушается призрачного голоса подсознания и чувства. Доводы логики, сложные теории – только помеха ему.

Есть категории ученых – удивительных людей. Их единственное орудие научного изыскания – острый, недремлющий глаз, основная способность – уметь видеть и запоминать, наслаивать в памяти «мелочи», строить гипотезы на нерушимом фундаменте опыта. Все в них покорно этой способности, они верят только тому, что увидели.

Пока Лысенко занимался яровизацией, искал средство управлять этим важным процессом, много наблюдений, серьезных и важных, проходило мимо него. В тот момент они не служили его делу и не имели для него цены. Но вот круг интересов переменился, и его уму предстают явления и факты, дотоле лишенные интереса и значения. Теперь они дороги, потому что нужны.

Началось с того, что Лысенко усомнился в теории так называемого фотопериодизма. Пришло время… не будем, впрочем, спешить, ознакомимся ближе с этой теорией.

Растения требуют, говорится в учебниках, чередования дня и ночи. Для развития одних необходима короткая ночь и долгий день, для других – долгая ночь и короткий день. Затемняя растения короткого дня – просо, хлопчатник, табак, – можно вызвать у них цветение задолго до срока. Укорачивая день и не давая таким образом редису плодоносить, можно довести его корешок до значительных размеров. Сократив до десяти часов световой день ячменя, его вынуждали оставаться незрелым в продолжение двух лет.

Последуем за ученым в теплицы, где в спорах рождается истина, доверимся собственным глазам.

Перед вами в вазонах посеяна яровая рожь. Ничто не мешает ей расти, развиваться. Осеннее солнце ослепительно светит, воздух теплый, почва удобрена, а растения не вызревают. Что бы это значило?

Рожь, оказывается, растение длинного дня. Слишком короток в сентябре день. Удлините его, прибавьте еще света, пусть слабенького сияния электричества, и рожь выколосится. Таково непонятное влияние света.

Лысенко увлекся немного странной задачей – выяснить взаимосвязь между солнцем и электрической лампой: в какой мере они способны друг друга заменять. Эта космическая проблема, во всех отношениях оригинальная, никого из ученых еще не занимала, исследовательское поле оставалось свободным.

После долгих размышлений и сомнений Лысенко проделывает следующий опыт. Он высевает ячмень, ставит вазоны под круглосуточное освещение электрической лампы и на двадцатые сутки собирает урожай. Лампа заменила небесное светило, ячмень обошелся без солнца, без рассвета и сумрака, восходов и закатов, словно эта смена декораций в природе была бесполезной для растения. Чередование дня и ночи, оказывается, неважно для развития растения. Количество нужного ему света организм может воспринять без перерывов.

Не поспешил ли Лысенко со своим заключением? Не принял ли случайность за закономерность?

Вернемся к нашим вазонам в теплице, изнывающим в условиях сентябрьского дня. Если расчеты эти верны, короткий день им теперь не помеха. Непрерывное сияние тепличного солнца должно привести их к счастливому исходу. Так в есть: то, что казалось не под силу сентябрьскому солнцу, с успехом проделал длительный электрический свет.

Есть периоды в жизни, убеждается Лысенко, когда, кроме пищи и воздуха, растение нуждается в холоде. Неважно, где именно: в полутемном ли амбаре, на полу, в почве или вне ее. Пройдет время, и за этим наступит новый этап. Нужды станут иными: кроме пищи и тепла, растение потребует света, сияния солнца или электрической лампы, с перерывом или без перерыва, но в известных пределах нормы. Минет эта пора, и свет перестанет играть прежнюю роль; достаточно будет трехчасового дня. От новых запросов будет зависеть вызревание и плодоношение. Как в жизни человека, никому не дано, минуя детство, стать юношей, старцем, так и у растения, сколько ни сияло бы солнце, сколько ни изливало бы тепла, свет его не послужит на пользу организму, если стадия яровизации еще не прошла. Нельзя повернуть жизнь вспять, минувшее не возвращается, пройденную стадию вновь не пройти и не отбросить, как не отбросить былых испытаний.

Лысенко сделал значительное открытие: он вплотную приблизился к пониманию того, что носит название «вегетационный период», но теперь он был дальше от победы, чем когда-либо. Загадка как бы распалась, но каждая часть ее стала новой загадкой. Вегетационный период – сумма стадий в жизни растения, но кто знает, сколько их всего? Кто скажет, в чем их скрытая сущность?

Из нескольких неизвестных, составляющих в целом вегетационный период, Лысенко разгадал только два. Будучи от приводы человеком практического склада ума, он с добытыми данными поспешил заняться гибридизацией.

Наука о том, как из двух несовершенных растений выводить совершенных потомков, создать новый сорт, во всех отношениях хороший, – одно из самых несложных и приятных занятий. Селекционер скрещивает две формы родственных растений, точнее, пыльцу одного из них переносит на рыльце другого, и с надеждой на бога спокойно ждет результатов. Кого с кем подвергать такой процедуре, никто толком не может сказать, – не больше других знает об этом и селекционер. Правил здесь тоже немного: если пшеница от ветра ложится, ее надо скрестить с крепкостебельным собратом, позднеспелые растения – с раннеспелыми, зимостойкие – с еще более морозолюбивыми. Собранные семена дадут первое поколение гибридов. В течение десяти или пятнадцати лет, из года в год отбирая и высевая лучшие экземпляры, селекционер все же не может быть уверен, что работа эта принесет ему успех. Неудача? Ошибка? Ни то, ни другое. Таков порядок вещей во всем белом свете. Редкие счастливцы не в счет. Выведенный раннеспелый сорт окажется подверженным мушке гессенской или шведской. Кто бы мог подумать, что у чудесной скороспелки такая наследственность? Пшеница с крепким колосом неожиданно проявит скверное свойство гибнуть при слабенькой засухе. У зимостойкого гибрида найдется другой порок: мука окажется неважного качества. История повторится, селекционер начнет сызнова. Пожелаем этому труженику успеха.

По выкладкам Лысенко, обоснованным на строгом расчете, век селекционера слишком недолог, чтобы дать миру новый сорт. До тридцати лет он постигает науку и практику. Жить остается в среднем двадцать пять лет. После первой неудачи много ли экспериментов доведешь до конца?

Лысенко не так богат временем, как селекционеры, терпения у него еще меньше. Десятилетиями он не швыряется, жизнь коротка и не стоит на месте. Сорта надо выводить в несколько лет. Со страстью и горячностью, присущей немногим на свете, он приступает к гибридизации.

«Наука, – твердят еще многие ученые, – обитательница „возвышенных сфер“». Кто переступил ее порог, стал слугой «неумирающей истины». Кто не знает этих ученых, чуждых истинным представлениям о назначении науки! Они творят и создают, делами их нередко восхищается мир, но ни в минуту отчаянья или радости от правильно или неправильно решенной задачи, ни в момент лицезрения в муках – рожденного творения их мысли не обращаются к тем, для кого они, казалось, трудились. Так строятся сооружения, чудесно разрешающие архитектурные задачи, монументы, утверждающие принципы Фидия, машины, поражающие пропорцией частей, создаются теории, воскрешающие давнюю гипотезу. И искусство и идеи эти как бы служат себе же – тому же искусству, эстетике, точно в мире не родился еще человек.

Лысенко – ученый иного порядка. С момента первого проблеска идеи и до полного осуществления ее он видит одну только цель – ее пользу для человека и для страны. Опыт, лишенный перспективы для сельского хозяйства, как бы он ни был любопытен, его внимания не привлечет. Он уверен, что неудачные браки в теплице – несчастье не только для него одного. От успеха или неуспеха на делянке или в теплице зависит благо народа. Он верит утверждениям статистиков, что один удачный брак в лаборатории селекционера порождает тысячи браков счастливых людей. Потому-то Лысенко с такой горячностью и любовью приступил к выведению новых сортов пшеницы.

Первая трудность на этом сложном пути – она же и последняя: как отобрать родительскую пару, чтобы не ошибиться и получить совершенных гибридов? Во всем мире никто не ответит на этот вопрос. Мало ли как природе заблагорассудится распределить между потомством свойства родителей! Кто знает, наконец, чем эти свойства можно объяснить.

Допустим, углубляется в размышления Лысенко, мы располагаем двумя сортами поздно вызревающей пшеницы. Один поздно цветет, потому что в условиях нашего района долго проходит стадию яровизации, а другой – световую. Оба сорта позднеспелы, но по совершенно различным причинам.

Лысенко уходит по горло в работу. Теперь говорить с ним можно только о скрещивании, о завязи, о пыльце, о коварных свойствах наследственности. По старой привычке, он садится на корточки перед делянкой, сидит неподвижно, точно прислушиваясь к голосу рождения, зову и отклику жизни. Вот он – призыв: чешуйки на цветах разошлись, распушенные рыльца открыты, ждут пыльцы, отклика. Занесенная ветром, она прорастет здесь, сольется с цветком и даст начало чудесному таинству, древнему и вечному, как мир. После долгого созерцания Лысенко, не прерывая размышлений, уйдет, будет стремительно носиться по межам далекого поля, пока не отыщет решения.

Прежде чем венчать родительскую пару, приходит он, наконец, к убеждению, надо выяснить стадийность растений, как протекают у них эти процессы. Нельзя работать вслепую. Всегда нужно знать, кому и зачем отдаешь свое время.

Итак, один из сортов позднеспелой пшеницы слишком затягивает процесс яровизации, а другой медлит завершить световой этап. В остальном сорта хороши. Спрашивается, как эти недостатки устранить?

Он задает этот вопрос положительно всем, неумолимо повторяет его по нескольку раз:

– Подумайте хорошенько и скажите, – не жалеет он наставлений, – отвечайте так, чтобы после вас нечего было добавить.

– Надо скрестить… – несмело начинает помощник.

– В селекции есть счастливое правило, – перебивает его Лысенко, – не смешивать сегодня то, что можно смешать завтра… Куда вы торопитесь, – недоволен он ответом, – сообразите получше.

Сам он сообразил уже, что позднеспелость означает неблагополучие, плохую приспособленность пшеницы в этой стадии развития. Так же понимает он слишком растянутую световую стадию. Что и говорить, и тот и другой сорт неудачны, оба с пороком, но скрестить их полезно, неожиданно соглашается Лысенко, от них можно ждать раннеспелых гибридов.

Трудно сказать, как он пришел к такому заключению. В жизни руководствуются убеждением, что скверное со скверным даст худшее. Немногие наблюдали, чтобы слабые родители давали миру богатырей.

Лысенко видит другое. У потомков этих позднеспелых родителей наследственно сольются отцовские и материнские свойства – две более или менее приспособленные стадии. Все сводится к тому, какие из них возьмут верх? Станет ли гибридная пшеница еще более позднеспелой или положительные свойства одного и другого родителя дадут совершенных потомков?

На этот вопрос мог ответить лишь опыт. Именно он подсказал, что у гибридов возьмут верх те наследственные задатки, которые в данной среде найдут для своего развития лучшие условия. Если почва, климат и другие условия среды будут благоприятствовать быстрому вызреванию пшеницы, верх возьмут короткие стадии. В другой обстановке результаты будут иные.

«Наследственность – судьба», – утверждают некоторые ученые. Свойства, принесенные организмом, тяготеют над ним, как рок, ничто уже не смягчит их и не изменит. Благодарность человечества заслужил Лысенко своей теорией подбора родительских пар. Наследственность – не рок, возражает он, а сила, покорная условиям жизни и влиянию среды. Наследственность закрепляется после рождения не в лоне матери, а на земле.

Лысенко продолжал свои работы в Одессе, совершенствуясь в методе выводить сорт пшеницы в три года, не подозревая, что вокруг него собирается гроза. Внешне все обстояло благополучно. Время от времени на страницах журнала «Яровизация» появлялись его статьи, написанные с едкой иронией, уснащенные народными оборотами речи. Ответы не заставляли себя долго ждать. Они печатались в других изданиях, были так же нелюбезны и неизменно уснащены латинской и греческой лексикой.

Так длилось до тех пор, пока в свет не явилась теория подбора родительских пар. Гнев и возмущение загремели на страницах печати. Нет, до чего этот провинциал договорился: проявление и развитие наследственных признаков в конечном счете решается внешней средой. Попросту, зависит от погоды… «Лысенко вводит в заблуждение современного читателя, который не прослушал курса генетики, – сердились последователи Менделя и Моргана. – Ему надо познакомиться с элементарными знаниями и не рассуждать так, словно генетическая наука не существует…» В публичных выступлениях, в газетных и журнальных статьях прославленные академики, известные миру знаменитости, со ссылками на живых и почивших, приводили доказательства незыблемости наследственных свойств и необоснованности утверждений экспериментатора из Одессы. Его обзывали ламаркистом, идеалистом и обвиняли в намерении отбросить науку на сто лет назад.

Лысенко слишком много узнал и слишком глубоко заглянул в тайны природы, чтобы отступить. Он мог привести своим знаменитым противникам разительные факты в подтверждение новой теории.

История знает немало примеров, когда слава и известность плохо ограждали великих мира сего от ошибок. Давно ли Гегель объявил учение Ньютона иллюзией, а рассуждения и теории бессмертного математика – бредом. «Неподвижные звезды, – авторитетно утверждал он, – абстрактные световые точки, световая сыпь, столь же мало стоящая удивления, как накожная сыпь у больного человека…» Если верить другому мыслителю, Лейбницу, – бог в первые дни творения мира уложил в яичник праматери Евы зародыш человечества с особенностями характера всех грядущих поколений.

Нет, Лысенко не из тех, которых окрик авторитета бросает в дрожь. Его любимая поговорка: «Человек сам выбирает себе авторитетов». У него своя точка зрения на критику.

– Здоровая критика направляет работу, – говорит он, – не дает сбиваться исследователю с верной дороги, она направляет на путь истины. И это особенно необходимо нашей сельскохозяйственной науке, которая, к сожалению, еще сильно запутана, засорена ложными положениями.

Имя Лысенко, его научные идеи вдохновляют многочисленных агрономов и колхозников-опытников, работающих в хатах-лабораториях.

– Вырос актив, – говорит ученый о них, – который может плечо к плечу со специалистами, научными работниками поднимать и разрешать сложные научные вопросы. Надо смело выдвигать из хат-лабораторий новых людей в наши научно-исследовательские институты и станции. Сила советской науки именно и заключается в ее связи с массами.

Работы Лысенко получили признание не только в стране, но и далеко за пределами ее. Так, известный английский исследователь Белл считает, что теория стадийного развития растения – это первое открытие в биологической науке, давшее возможность целеустремленно управлять растениями в больших производственных масштабах.

Другой английский ученый, Дж. Файф, пишет:

«Теория стадийного развития растений приобретает популярность как полезный способ анализа процессов развития растений, особенно применимый в селекции растения. Если бы Лысенко даже не пошел дальше этого, его имя стало бы известным среди селекционеров и физиологов всех стран благодаря этому важному вкладу в науку».