Текст книги "Рыцари удачи. Хроники европейских морей."
Автор книги: Александр Снисаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)
Иногда это приводило к совершенно невероятным курьезам, будто списанным со страниц плохого приключенческого романа. Так, в 1396 году датский флот, высланный «королевой пиратов» Маргаритой из Кальмара в Висби против витальеров, по ошибке вступил в бой с ганзейскими кораблями, тоже свято уверенными, что нарвались на пиратов. Пока моряки обоих флотов добросовестно истребляли друг друга сперва на воде, а потом и на улицах города, витальеры были в каком-то очередном рейде. Возвратившись из него, они с изумлением узнали, что стали единственными властителями моря.
Но ганзейские города придерживались иного мнения, они не думали сдаваться. Почти непрерывно они высылали против пиратов одну экспедицию за другой, хотя редко какая из них оказывалась успешной. Наоборот, не в диковину были случаи, когда матросы кораблей-охотников прельщались вольной и сытной жизнью и пополняли собою ряды рыцарей морских дорог.
Хроники того времени свидетельствуют, что тюрьмы всех городов были переполнены пленными пиратами и что «палачи не справлялись со своей работой и брали себе помощников», но это не должно вводить в заблуждение: не следует забывать, какие это были города и какие в них были тюрьмы. Экипаж одного захваченного корабля (например капера Мольтке с сотней его молодцов, плененных штральзундцами) вполне мог заполнить собой до отказа несколько таких каталажек.
Может быть, именно этим обусловливались нередкие случаи расправы на месте, причем методами, заимствованными из арсенала самих же пиратов: «Жителям Штральзунда удалось захватить один из разбойничьих кораблей. После этого команду заставили также (в ответ на аналогичное действие пиратов.– А. С.) лезть в бочонки. Потом был объявлен приговор, согласно которому, все, торчащее из бочек, должно быть срублено палачом».
Живучесть витальеров казалась сверхъестественной в те суеверные времена, и знатоки классической филологии все уверенней производили название братства от латинского «виталис» – жизненный, живой.
В июле 1397 года витальеры вдруг вспомнили о богатом городе Стокгольме, выстоявшем с их помощью против датчан. Времена переменились, теперь пираты думали только о добыче, ожидавшей их за стенами шведской столицы. Свейн Стуре, укомплектовав сорок два корабля тысячью двумястами головорезами, двинулся на штурм города. Он несомненно увенчался бы успехом, так как стокгольмский бургомистр Альберт Руссе уже обсуждал с членами городского магистрата условия сдачи. Но неожиданно витальеры получили известие о смерти своего господина и покровителя Эрика, и это удручающее обстоятельство посеяло брожение в головах пиратских вожаков, так как сводило на нет все их каперские свидетельства и превращало в обыкновенных пиратов без всякого прикрытия. Те из них, кто еще не окончательно порвал со своим аристократическим прошлым, заколебались и решили выйти из игры. Это спасло Стокгольм. Но это же и погубило витальеров, ослабленных раздорами.
Воспользовавшись тем, что Готланд остался без хозяина, Маргарита сочла момент как нельзя более удобным для захвата Висби. Не доверяя собственным полководческим талантам после трагикомедии 1396 года и не желая понапрасну рисковать, она призвала на помощь крестоносцев. В 1398 году войско рыцарей креста двинулось на Готланд, и это второе появление тевтонов в западной Балтике оказалось роковым для витальеров.
31 марта орденский флот, усиленный ганзейскими и датскими судами и насчитывавший восемь тысяч кораблей с пятью тысячами отборных воинов под командованием магистра Конрада фон Юнгингена бросил якоря южнее города Висби. Однако ни закованные в броню рыцари, ни осадные машины, ни предательство готландцев не помогли тевтонам. После длительной осады магистр вынужден был заключить со Стуре перемирие. По его условиям Готланд «на вечные времена» становился владением ордена, а Стуре и около двух тысяч уцелевших витальеров получали право отбыть на своих кораблях, куда пожелают. Свейн Стуре и некоторые вожаки из аристократов примирились с Маргаритой и стали добропорядочными горожанами, многие витальеры избрали местом своих набегов Ботнический и Финский заливы с устьем Невы. Большая же их часть ретировалась на остров Гельголанд и укрепилась там, нависнув дамокловым мечом над Бременом и Гамбургом.
Зараза пиратства распространялась от Невы до Ла-Манша с молниеносной быстротой. «Вольные братства» возникали и лопались одно за другим, и даже современные этим событиям историки становились в тупик, не в силах разобраться, кто есть кто. Их базы были на островах Рюген и Хиддензее, на полуостровах Даре и Сконе, в городах Аурих и Эмден, на побережьях Фризии и Финляндии.
Нередко всех пиратов того времени называют ви-тальерами. Но это неверно. Витальеры были лишь самой могущественной и долговечной организацией из сотен других, и именно это обстоятельство обеспечило им место в истории. Уже в 1394 году, когда Ганза организовала вторую экспедицию к Готланду против витальеров, ей пришлось столкнуться на острове Рюген с другим пиратским братством – ликеделерами («равно-дольными»), пиратствовавшими под девизом «Друзья Бога и враги мира». Ликеделеры, как и витальеры, поначалу действовали в союзе с Ганзой и по ее поручению против Англии и Дании, но вскоре тоже вышли из-под контроля и превратились в самостоятельную и грозную силу.
Историки дружно отмечают монастырскую дисциплину на ликеделерских кораблях: вино и азартные игры были у них якобы под запретом, все признаки роскоши и излишеств тщательно преследовались, перед каждым боем все ликеделеры исповедовались корабельному священнику и причащались, малейшие попытки неповиновения грозили им смертной казнью и т. д. и т. п.
Что-то из всего этого, по-видимому, соответствует истине, но все вместе – безусловная легенда, и одни факты опровергаются другими, столь же правдоподобными. С суровостью дисциплины плохо согласуются, например, некоторые статьи свода морских законов города Висби XIII века – вроде той, что разрешает ответить на пощечину капитана корабля пощечиной, на удар ударом, на зуботычину зуботычиной. Библейский принцип «око – за око» делал всех равными на борту, и поддержание дисциплины должно было вырасти в проблему. Трудно поверить и в то, что разбойники были равнодушны к деньгам и драгоценностям, а утверждение, будто они изгоняли из своей среды трусов, плохо согласуется с неотвратимостью смертной казни в случае невыполнения приказа.
Более правдоподобны, хотя и не бесспорны, другие черты их быта и деятельности: что они оставляли восьмую часть груза добровольно сдавшемуся купцу, а остальной товар доставляли на продажу в порт назначения, указанный тем же купцом, и там сбывали; что они хорошо обращались с пленниками, предоставляя им свободу в ближайшем порту, предварительно обеспечив одеждой и провиантом (так поступали и пруссы, это зафиксировано хронистами); что все, без различия происхождения и корабельной должности, получали равную долю добычи (на то они и были «равнодольными»); что если они что-то отбирали у населения для своих нужд, то потом отдавали в возмещение половину добычи.
Все это могло быть, хотя и неизвестно, было ли: мы знаем, что ликеделеры грабили одни приморские города и селения и, по примеру фризов, облагали данью другие. Едва ли эти реквизиции шли на удовлетворение нужд первой необходимости, и трудно увязать эти действия с тем, что разбойники брали «взаймы» там, где могли просто взять, да еще потом расплачивались по-царски с теми, кто ничего не осмеливался потребовать. Пираты есть пираты, во все века и у всех народов, и если что-то действительно выделяет ликеделеров из среды себе подобных, так это то, что на первых порах своей деятельности – только на первых! – они воздерживались от грабежей побережий и искренне хотели помочь Ганзе, нападая исключительно на пиратские корабли и отбирая их добычу, чтобы получить часть ее в виде законного приза. Но они быстро сориентировались в обстановке, и за пиратскими кораблями последовали ганзейские (если не было свидетелей), потом английские и датские. Именно к раннему периоду деятельности ликеделеров, когда они выступали как каперы под флагом Ганзы, относится известный эпизод: английский король арестовал несколько ганзейских ког-гов в своих портах и потребовал возмещения убытков, понесенных британскими купцами в балтийских водах. Ликеделеры не дали в обиду своих покровителей и захватили в ответ английские корабли в Гданьском заливе, уравняв тем самым убытки обеих сторон.
После изгнания витальеров с Готланда вместе с ними на Гельголанд пришли и ликеделеры, ставшие к тому времени заправскими пиратами. Обосновавшись там, они перерезали важнейшие артерии фризско-английской и фризско-норвежской торговли. Если говорить точнее, их действия были теперь направлены против фризских городов неблагодарной Ганзы, не оценившей в должной мере их услуг. Самих же фризов пираты не трогали, за что и пользовались их покровительством до самого конца XIV века.
Фризы встретили полуторатысячную армию балтийских головорезов как родных, как собратьев по почетной и доходной профессии. Ослабление торговли с Англией и Скандинавией мало затронуло их карман: во-первых, многие города регулярно присылали им дань как плату за свою безопасность (Бремен, например, откупился в 1397 году от их нападений десятью тысячами рейнских гульденов); во-вторых, в том муравейнике, состоявшем из бесчисленных враждующих мелких княжеств, каким была тогда Фризия, многие надеялись поправить свои дела руками пришельцев; в-третьих, витальеры и ликеделеры не оставались в долгу за гостеприимство и нейтралитет и аккуратно возмещали все убытки, вольно или невольно причиняемые ими фризам; в-четвертых, Фризия их стараниями сразу выдвинулась на одно из первых мест в Европе как рынок всевозможных товаров.
Словом, фризам не на что было сетовать, выгода была обоюдной. У нового пиратского братства быстро объявились именитые покровители – такие, как эмденский пробст (старший пастор) Хиско или графы Конрад II Ольденбургский (его сын сам подался в ликеделеры) и Кено тен Брок.
Лишь после того как связи с Англией и Норвегией прервались совершенно, Ганза решилась отрядить для борьбы с пиратами три с половиной тысячи человек, а 25 июня 1399 года по настоянию Гамбурга ганзейцы созвали экстренный съезд в Любеке, чтобы принять наконец решение о совместной борьбе с пиратством. Присутствовавшая на съезде Маргарита направила целую серию писем фризским князьям и городам с требованием прекратить покровительство ликеделерам. А начиная со следующего года против пиратов были высланы несколько экспедиций, не принесших, впрочем, заметного успеха.
Ликеделеры, в отличие от витальеров, происходили в основном из социальных низов. Быть может, упоминание Детмаром среди витальеров «городских заправил, горожан из многих городов, ремесленников и крестьян» ошибочно, и он имел в виду ликеделеров. Среди их вождей особо выделяются полулегендарные фигуры Клауса Штертебекера и Годеке Михеля, Мольтке и Мантейфеля, Вигбольдена и Вихманна. В романах XIX и XX веков их личности окутаны ореолом тайны, хроники XIV-XV столетий сообщают об их исключительной жестокости. С 1394 по 1399 год их именами англичане пугали своих детей. Особенно зловещую славу снискали ликеделеры тем, что пытались установить в своей среде равноправие и, по существу, поставили вне закона всех сколько-нибудь состоятельных граждан любой страны. (Это, впрочем, не помешало Штертебекеру жениться в 1400 году на фризской аристократке, дочери владетельного Кено тен Брока.)
Наученная печальным опытом борьбы с витальерами, Ганза мечтала покончить с ликеделерами одним ударом. В 1401 году гамбургский сенат решил, что час настал. Весной ганзейский флот в сильном тумане подошел к Гельголанду, гамбуржцы хитростью проникли на корабль Штертебекера и взяли его в плен, набросив сеть. После судебного процесса, растянувшегося на полгода, где пиратам припомнили все их прегрешения, Штертебекер и семьдесят три ликеделера были обезглавлены при большом стечении народа 20 октября на гамбургской площади Кляйнер Грасброк в присутствии бургомистра Николауса Шокке и членов городского магистрата. Теперь эта площадь оказалась на территории разросшегося порта, и на ней красуется мемориал – памятник Клаусу Штертебекеру высотой более двух метров, выполненный мюнхенским скульптором Н. Вагнером. Чуть позже участь Штертебекера и его молодцов разделили доставленные в Гамбург Годеке Михель и Вигбольден с восьмьюдесятью товарищами.
Но ликеделеры, даже лишенные вождей, были живучи. Не сумев победить, их пытались приручить. В 1407 году ликеделеры снова на фризской службе в войне против Голландии. В 1426 году они служат голштинскому дворянству, в 1428-м помогают Ганзе одолеть датчан, а в 1438-м – голландцев и зеландцев. Тех, кто не соглашался служить Ганзе, ловили и обезглавливали, остальные же превращались, по существу, из пиратов в каперов. К этому времени относится наибольшее число известных нам каперских патентов, выдаваемых главами европейских государств. После гибели последнего предводителя ликеделеров Ганса Энгельбрехта центр пиратства переместился на Британские острова, Ла-Манш оказался под их контролем.
Но в Ла-Манше ликеделерам суждено было столкнуться с мощной конкуренцией со стороны местных пиратов, прежде всего английских.
ХРОНИКА СЕДЬМАЯ.
повествующая о том,
как соперничали между собою Ричарды и Эдуарды
и как выиграл от этого Генрих.
Как это ни странно, Англия, островная страна, намного позднее обзавелась собственными пиратами, чем другие европейские государства. Мы, правда, не знаем, что творилось на Британских островах до прибытия туда римлян, но некоторые косвенные свидетельства говорят за то, что британцы очень долго не помышляли о власти над морем. Их легкие суденышки, детально описанные Цезарем, не удалялись от берега дальше, чем это требовалось для того, чтобы обеспечить их владельцам приличный улов. Бриттов не знали в Европе даже понаслышке. Их собственные легенды тоже повествуют в основном об отражении пиратских нападений извне, как это бывало, например, при короле Артуре.
После прихода римлян положение на островах круто изменилось. При императоре Диоклетиане была предпринята первая известная нам попытка установить при помощи флота контроль над побережьем Британии. Но это был римский флот, а командовал им юный галл из племени менапиев, обитавшего в междуречье Шельды и Рейна примерно в районе Северного Брабанта. Этого галла звали Караузий. Выходец из простонародья, на службе у римлян он отличился во многих сражениях и однажды предстал перед сенатом с не совсем обычной просьбой. Это была, по существу, даже не просьба, а предложение заключить сделку: Караузий, повествует английский летописец Гальфрид Монмутский, «обратился с ходатайством разрешить ему, неся на кораблях дозорную службу, охранять от набегов чужестранцев морское побережье Британии. Он сулил, что, если ему будет это дозволено, он добудет столько добра и богатств, что римское государство приобретет от этого много больше, чем если бы ему было отдано все королевство Британия». Совершенно ясно, как и где Караузий намеревался добывать богатства, превышающие все, что способны были умельцы-римляне выкачать из всей Британии. Во всяком случае, не в Британии.
Сделка была заключена по всей форме. Караузий возвратился из Рима «с указами за подобающими печатями» – каперскими свидетельствами и принялся от имени римского сената собирать подходящие корабли и вербовать команды из всяческого сброда, именуемого Гальфридом «горячими и доблестными юношами».
Сколотив внушительную эскадру, Караузий с этими юношами обошел на кораблях все побережье Британии, «по пути он подходил к близлежащим островам, опустошал на них нивы, разорял города и поселки, отбирал у жителей все их достояние. И так как он занимался всем этим, к нему во множестве стекались любители поживиться чужим, и вскоре его войско стало настолько значительным, что никакой соседний властитель не мог бы перед ним устоять».
И лишь после этого Караузий выложил карты на стол: он обещал римскому сенату избавить Британию от засилья чужестранцев, и он сделает это – он избавит Британию от римлян! В 287 году Караузий убил римского наместника, щедрыми посулами переманил на свою сторону часть римских легионеров, так что остальные «перестали понимать, кто их соратник, кто враг, поспешно рассеялись, и победа досталась Кара-узию». Сметливый галл провозгласил себя императором Рима и Британии под именем Цезарь Марк Аврелий Мавзей Валерий Караузий Август и оставался им до 293 года, пока не был убит своим собственным полководцем Аллектом, подкупленным сенатом.
Поскольку Караузий все же не был британцем, да и не столько он пиратствовал, сколько каперство-вал, то считается, что традиции английского пиратства заложил в 1205 году с благословения Иоанна Безземельного беглый монах Ойстас, известный под кличкой Бич Пролива. Однако в 1212 году Иоанн, выдавший Ойстасу карт-бланш на грабежи французских судов и возмущенный не столько бесконечными жалобами на захваты судов английских, сколько тем, что обнаглевший монах перестал отдавать ему «королевскую долю», отказал ему в продлении каперского свидетельства, и отставной монах не долго думая возглавил французский флот, щипавший берега Альбиона. Лишь в 1217 году англичанам удалось изловить Ойстаса и вздернуть на рее его собственного корабля.
В 1216 году английский трон занял Генрих III Плантагенет, и с этого времени в течение более чем ста лет местные пираты не давали о себе знать: Британия строила военный флот, чтобы стать владычицей окрестных вод. Но после смерти «короля морей» Эдуарда II в 1327 году пиратство у английских берегов расцвело столь пышно, что британские купцы вынуждены были создать у себя подобие Ганзы: города Хастингс, Дувр, Ромней, Сэндвич и Хаит объединились в Лигу пяти портов. Позднее к ним присоединились города Рай и Уинчелси. Это объединение стали вскоре называть Лондонской Ганзой.
Собственно, организация под таким названием возникла еще в XIII веке в Брюгге. Но в то время название этого объединения свидетельствовало не столько о его «национальности», сколько о сфере торговых устремлений, хотя английский двор рассматривал Фландрию как свою собственность и из хроники Фруас-сара известно, что во время Столетней войны «король Англии запер все морские проходы и не пропускал ничего во Фландрию, а особенно шерсть и овечьи шкуры. Этим все страны Фландрии были глубоко поражены, так как суконное производство – главный предмет, которым они живут, и было уже много разорившихся благородных людей и богатых купцов».
Выражение «все страны Фландрии», между прочим, свидетельствует о том, что в XIV веке, когда Фруассар писал эти строки, понятие Фландрия было шире, чем впоследствии. Поскольку Англия была главным торговым конкурентом местных купцов, особенно в части шерстяного производства, то понятие «Лондонская Ганза» очень легко перешло на протекционистскую Лигу пяти портов.
Одно из первых изображений английского корабля с навесным рулем. Собор в Винчестере.
На средства Лондонской Ганзы была создана полицейская флотилия – специально для борьбы с пиратством, а в 1360 году не без хлопот Лиги в Лондоне учредили Высший адмиралтейский суд для разбирательств преступлений на море. После того как пираты, высадившиеся в один прекрасный день на побережье Восточного Суссекса, разгромили в пух и прах Уинчелси, особым королевским указом в Англии на всех ее побережьях была введена должность «наблюдателя пиратов», уцелевшая до наших дней. Занимающие эту должность лица обязаны в течение всего светлого времени суток следить за морем, дабы загодя усечь подплывающих злодеев и оповестить власти.
В 1340 году Англия сделала первую попытку стать владычицей морей: в союзе с Фландрией она уничтожила французский флот в устье Шельды. После этого парижанам и тевтонам ничего иного не оставалось, как обзавестись собственной Ганзой, и с 1358 года первоначальная Ганза во избежание путаницы стала называться Германской или Немецкой.
(По другим данным, название «Германская Ганза» впервые появилось в 1356 году. Впоследствии она распалась на четыре «четверти» – вендскую во главе с Любеком, прусско-лифляндскую во главе с Данцигом, саксонскую во главе с Брауншвейгом и прирейнскую во главе с Кёльном. Этот распад знаменовал собою закат Ганзы. После закрытия в 1494 году немецкого двора в Новгороде она лишилась значительной части восточных товаров. Затем последовали потери одного рынка за другим, особенно чувствительным было отпадение фламандского и английского. В 1669 году Германская Ганза прекратила свое существование, но фактический ее закат наступил еще в середине XVI века.)
И все же, несмотря на все меры, предпринимаемые для охраны коммерции, многие купцы, компании и города в обход законов предпочитали личные соглашения с пиратами: помощь в обмен на безопасность. Каждый купец или шкипер всегда мог быть уверен, что, скажем, если пират Уильям Кайд имел «постоянную прописку» в Эксмуте, то Клея Стивена всегда можно было разыскать в Портсмуте. Учреждение суда мало исправило дело, и уж вовсе он себя скомпрометировал, когда выяснилось, что один из судей, Джон Хоули, член парламента, адмирал западного побережья, заместитель командующего королевским флотом, королевский комиссар по борьбе с пиратством (таков был его официальный титул),– что этот почтенный человек сам грабил и захватывал корабли, в том числе и английские!
Это было неудивительно: Лига с самого начала получила право задерживать в английских водах все не принадлежавшие ей корабли, обыскивать их и конфисковывать любой груз, казавшийся подозрительным. Нечего и говорить, насколько широко капитаны Лиги трактовали эти полномочия и пользовались ими.
Не был чужд человеческих слабостей и Джон Хоули. Когда летом 1399 года французские пираты напали на его родной город Дартмут и разграбили его, Хоули обратился к Ричарду II Плантагенету за разрешением на ответную акцию. Разрешение было легко получено, и Хоули, собрав все корабли, какие смог обнаружить в дартмутском порту, взял курс на континент.
Дебют его оказался удачным: он возвратился в Англию с тридцатью четырьмя французскими кораблями, захваченными у берегов Нормандии и Бретани. История умалчивает о том, были ли это пиратские корабли и все ли они доподлинно принадлежали французам.
Умалчивает она и о роли Джона Хоули в последовавшем почти сразу после его возвращения государственном перевороте: именно в эти дни в Англию вернулся изгнанный Ричардом двоюродный его брат герцог Ланкастер и возглавил мятеж на севере страны. Тот факт, что после воцарения герцога под именем Генриха IV и заточения последнего Плантагенета в замок Понтефракт, или Помфрет, близ Уэйкфилда 30 сентября, где он умер четыре месяца спустя при невыясненных, но весьма странных обстоятельствах, а также то, что на Джона Хоули внезапно пролился золотой дождь,– все это может кое-что прояснить в этой истории. С первых же дней своего правления Генрих сделал его адмиралом, членом парламента и прочая, и прочая. Спрашивается – за что? Ведь фамилия Хоули никогда не значилась в книге английских пэров. И о каких «заслугах перед страной» говорится в королевском указе? О единственном полупиратском рейде к берегам Франции с патентом Ричарда в кармане? Едва ли это было таким уж выдающимся событием для того беспокойного времени.
Все это очень загадочно. Но, как бы там ни было, Хоули с этих пор поправлял свои дела на вполне законном основании. Под прикрытием своих титулов и патентов он собрал, например, в 1403 году корабли Дартмута, Плимута и Бристоля и с ними захватил в Бискайском заливе семь генуэзских и испанских «купцов».
Не исключено, что в этом бискайском рейде участвовал и некто Гарри Пэй из города Пула, тоже расположенного на южном побережье Англии немного восточнее Дартмута: Бискайский залив был излюбленным местом его действий, и как раз в это время Гарри грабил его берега, особенно досаждая испанцам. После того как он обчистил несколько кораблей его католического высочества, а затем, высадившись в Нормандии, украл дорогое распятие в прибрежной церкви, числившееся к тому же среди особо почитаемых реликвий, терпение испанцев истощилось. Не сумев дотянуться до самого Пэя, они совместно с французами сожгли его родной город.
Тогда Пэй, вероятно не без содействия Хоули, заручился поддержкой закона и стал капером в составе королевского флота под командованием лорда-адмирала Томаса Бэркли. В 1406 году он для начала свел счеты с французами, захватив со своими пятнадцатью кораблями сто двадцать французских (это событие англичане внесли в свои анналы как выдающуюся победу в Столетней войне), а затем снова переключился на испанцев, передоверив грабежи Франции «молодцам из Фауэя» – портового города в Корнуэлле.
Однако звезда фауэйских пиратов померкла, не успев как следует разгореться. Ко времени их выхода на морскую арену обстановка в Ла-Манше заметно изменилась, как, впрочем, и в самой Англии. Нельзя сказать, что, низложив Ричарда, Генрих завладел британской короной. Он ее только примерил. «Не стоит царствовать, когда престол непрочен под тобой»,– сказал Шекспир. Генрих считал – стоит. Но ему мешал... покойный Ричард. По всей Англии бродили слухи о его чудесном вызволении, и по всей Англии в подтверждение этих слухов то там, то здесь объявлялись люди, выдававшие себя за последнего Плантагенета и, естественно, претендовавшие на английский трон. И все они рано или поздно оказывались во главе разбойничьих отрядов или пиратских флотов.
Борьба с лжеричардами занимала все мысли Ланкастера. А это означало и борьбу с пиратством. Чуть ли не с первых дней своего водворения в Тауэре (до XVI века он служил не только тюрьмой, но и королевским дворцом), когда гамбургские купцы все еще вылавливали на Гельголанде последних ликеделеров, Генрих заключил соглашение с Испанией и Францией об отказе прибегать к услугам рыцарей моря и о совместной борьбе против них. Однако это привело лишь к тому, что английские пираты стали теперь совершенно безнаказанно орудовать только в беззащитных английских водах, поскольку королевский флот превратился к тому времени в фикцию и почти целиком стал пиратским.
Тогда Генрих попытался стравливать разбойников друг с другом, выдавая одним каперские свидетельства на ловлю других, а всем желающим – против их всех. Но это привело к такому взрыву разбоя на море и на побережьях, что ни один англичанин не мог теперь знать наверняка, кто сидит с ним за одним столом в таверне. Генрих V попытался было изменить положение вещей, но двумя годами позже возобновил практику своего предшественника.
Королевская власть становится в Англии все более и более призрачной. Сами короли этого еще не понимают, они царствуют. Царствуют, но не управляют. Бразды государственного правления берут в свои руки рыцари. Берут исподволь, настолько ненавязчиво, что трудно определить ту грань, за которой короли превратились не более чем в жителей Тауэра (а иногда и узников). По-видимому, это случилось в конце царствования Генриха V. С этого времени история Англии стала делаться далеко от Лондона. В Лондоне теперь «делали» только королей.
Имена Ричардов и Эдуардов сменяются на страницах английских хроник, как в калейдоскопе, но вместо фамилии Ланкастер или наряду с ней все чаще начинает мелькать другая. Мы напрасно стали бы искать ее в перечне пиратских капитанов того времени, но она частенько попадается в списках их клиентов, пожелавших воспользоваться услугами рыцарей морских дорог. Обладатели этой фамилии и сами были рыцарями, она фигурирует еще и в придворных хрониках. Наконец, ее можно отыскать на современной географической карте.
В самом сердце Англии, на полпути между родиной Шекспира Стратфордом и многострадальным Ковентри, возвышается двенадцатиметровая скала, увенчанная своеобразной зубчатой «короной» – белокаменным средневековым замком, чья причудливая архитектура и зловещая слава вот уже много столетий привлекают толпы путешественников. Это владение графов Уорвиков – древнейшего рода, снискавшего громкую и до некоторой степени скандальную известность в истории двух великих королевств – Англии и Франции. Вниманию туристов здесь предлагаются обширная картинная галерея, замечательная оружейная палата и уникальная ваза, найденная в окрестностях Тиволи и доставленная в Англию. Гиды при этом не забывают упомянуть, что город Уорвик – место рождения знаменитого писателя и поэта XIX века Вальтера Сэвиджа Лендора и что чуть севернее расположен городок Кенильворт, прославленный одноименным романом тезки Лендора – сэра Вальтера Скотта.
Родословная Уорвиков с надлежащими комментариями была впервые составлена хронистом Джоном де ла Рузом на латинском и английском языках по приказанию Ричарда III. Но ее следует признать полулегендарной (поскольку де ла Руз был священником) и официозной (поскольку он был еще и герцогом). Закреплению легенды способствовал и Шекспир, вероятно, пользовавшийся хроникой Руза при сочинении своих трагедий.
После установления абсолютизма Генриха VIII история Уорвиков забывается настолько добросовестно, что житель конца XVII века Урс – герой романа Гюго «Человек, который смеется» – делает на стенке своего возка под рубрикой «Утешение, которым должны довольствоваться те, кто ничего не имеет» более чем лаконичную запись: «Эдуард Рич, граф Уорвик и Холленд – собственник замка Уорвик-Касл, где камины топят целыми дубами». Это было единственное, что помнили об Уорвиках в эпоху Стюартов. Определяющую роль в этом сыграли политические мотивы.
А между тем история Уорвиков достойна пера лучших романистов.
Первым обладателем этого титула считается сэр Хью, один из участников веселых застолий короля Артура. Впрочем, в стихотворном фольклорном романе о нем, сочиненном в XIII столетии, и в позднейших продолжениях и пересказах этого романа, принадлежавших Рейнбруну и Лидгейту, приводится иная версия: сэр Хью был всего лишь кравчим у графа Уорвика, но впоследствии он женился на графской дочери и был возведен в рыцарское достоинство.
Как видим, подлинная история рода Уорвиков теряется во мгле веков, но этого нельзя сказать об их фамильном владении. Время постройки замка известно совершенно точно: XI век, эпоха Вильгельма Завоевателя. В последней четверти того же столетия владельцем замка и впридачу к нему титула становится родственник Вильгельма – Генри де Ньюбург (он же – Белломонт), оказавший немало важных услуг своему покровителю. Однако один из его не слишком отдаленных потомков оказывается бездетным, и его имение и титул переходят к представителю материнской линии рода – Уильяму Бошану (или Бошампу). Именно один из Бошанов – Ричард – впервые прославил имя графов Уорвиков.
