Текст книги "Тициан"

Автор книги: Александр Махов

В особняке на Бири по вечерам, когда ученики, подмастерья и прислуга расходились по домам, воцарялась тишина. Несмотря на возраст, Тициан все еще чувствовал себя «совой» и допоздна засиживался за работой, хотя утренние часы считал самыми плодотворными. Когда уставали глаза, он отходил от мольберта и шел к Аретино. Тот поменял жилище, оставив прежние роскошные апартаменты старшей дочери Адрии, недавно выданной им замуж, а сам переселился неподалеку в особняк Дандоло со стрельчатыми окнами, смотрящими на Большой канал. Аренда дома, равно как и солидный ежегодный пенсион, по распоряжению герцога Козимо Медичи оплачивались из флорентийской казны.

В последнее время литератор раздался вширь, но умерить непомерный свой аппетит и не помышлял. Утратив надежду на возведение в сан кардинала, – ему передали убийственное мнение о нем папы Павла IV, – он оставил писание богоугодных сочинений и теперь носился с переизданием своих писем, которых накопилось более трех с половиной тысяч. Предыдущие пять изданий имели большой успех и разошлись по миру, принеся автору немалый доход. В этих письмах важно не только то, о чем и как Аретино пишет. Гораздо важнее понять в них то, о чем он хотел умолчать, но это так или иначе читается между строк.

Кто-то из его недругов сочинил стишок, который теперь гуляет по рукам в венецианских салонах:

 
Сын шлюхи и сапожника-пьянчуги,
Блистательную сделал он карьеру;
До денег будучи охоч не в меру.
Любые может оказать услуги.
 

Каждый вечер у него шумное сборище с неизменным застольем, и серьезно поговорить о чем-либо не получается. Тициан давно это понял, думая обычно о своем или присматриваясь к куртизанкам за столом в надежде найти подходящую модель. У него сложился свой эталон, но подобрать стоящую натурщицу, отвечающую его вкусам, среди «аретинок» было непросто. Он был крайне разборчив и на заигрывание возбудившихся от еды и вина девиц скупо отвечал улыбкой, и не более. Многим из них хотелось бы «расшевелить» статного пожилого вдовца, о богатстве которого в Венеции ходят легенды. В отличие от своих более молодых развязных друзей, он неизменно вел себя с достоинством, как истинный аристократ, никогда не пьянел и уж конечно не позволял себе лишних вольностей по отношению к молодым девицам.

Однако Тициан распалялся, становясь красноречивым, когда разговор заходил об искусстве. Вот и на сей раз заспорили о Тинторетто. Он давно недолюбливал этого заносчивого парня за его нетерпимость к мнению других. На днях ему пришлось побывать в церкви Мадонна дель Орто, где появилась работа Тинторетто «Введение во храм», написанная как бы в ответ на одноименное тициановское полотно. Вряд ли дерзкий вызов молодого соперника мог произвести на Тициана впечатление или заставил его усомниться в правильности композиционного и цветового решения своей картины, хотя работа и вызвала у него интерес. А вот в Скуоле Сан-Рокко тот же Тинторетто развернул такую бурную деятельность, что отныне всем остальным художникам туда путь заказан.

Тициан побывал там, и картина бывшего ученика «Благовещение» в зале первого этажа его потрясла. Такого ему не приходилось еще видеть. Перед ним раскрылось поистине величайшее творение. Стремительное появление ангела с благой вестью, сокрушающего мощную каменную кладку стены, оказывало ошеломляющее воздействие на любого. Было ясно, как божий день, что в Венеции появился гениальный художник, обладающий неукротимой творческой энергией, и осознание этого еще более усиливало неприязнь к нему Тициана.

Как бы там ни было, работы Тинторетто, Веронезе, Бассано и других молодых живописцев заставили старого мастера пересмотреть кое-что в своей манере письма и искать новые решения. Это с наибольшей очевидностью сказалось на его богослужебных картинах, над которыми он трудился без лишней спешки, благо что прелаты были заняты начавшимся переоборудованием храма и им пока было не до картин.

Особенно много времени и сил отняло «Мученичество святого Лаврентия» (Венеция, церковь Джезуити). Заказал картину богатый патриций Лоренцо Массола, у которого были свой алтарь и склеп в церкви Крестоносцев. В XVII веке орден крестоносцев был упразднен и церковь перешла к иезуитам. На картине изображен эпизод жестокой расправы над молодым христианским дьяконом Лаврентием (тезкой заказчика), имевшей место в III веке нашей эры во время правления римского императора Валериана. Такая трагическая тема явно поощрялась церковью в эпоху Контрреформации. В сгущении ночного мрака показан герой-одиночка, осужденный на смерть за веру. Огромное полотно (493x277 см) писалось под впечатлением всего того, что было увидено мастером в Риме. Об этом говорят элементы классической архитектуры, воссозданные на картине. При рассмотрении этой работы исследователи обычно указывают на влияние живописи Рафаэля и Микеланджело. Например, фигура одного из палачей, который держит за плечи мученика, многими определяется как цитата из рафаэлевской картины «Снятие с креста», которую Тициан тогда никак не мог видеть в Риме.

Следует иметь в виду, что при написании картины Тициана волновали наряду с пластическим ее решением прежде всего вопросы света и его воздействия на колорит. Задумываясь над строгим распределением светотени, он скорее всего исходил из предыдущей своей работы «Убиение святого Петра Мученика», на которой действие также происходит ночью. Таинственный луч света, с трудом пробиваясь сквозь непроницаемую пелену густых облаков, высвечивает атлетическую фигуру лежащего поверх чугунной жаровни с горящими углями юного Лаврентия и его истязателей. Далее свет скользит по статуе весталки и мерцающими бликами отражается на колоннах античного храма.

Тициан был одним из первых в мировой живописи, кто раскрыл богатство светотеневых эффектов, структурообразующую роль тени при построении композиции и четко провел разграничение между внутренним рисунком, выражающим идею, и рисунком внешним, сотворяющим форму. Позднее его новаторские находки будут развиты Караваджо и Рембрандтом.

Работа над картиной продолжалась после смерти заказчика по настоянию его жены Елизаветы Квирино, красивой и высокообразованной женщины, с которой были дружны поэты Бембо и Делла Каза, причем от последнего, тогдашнего папского нунция, она имела внебрачного ребенка. Помимо ее портрета, Тициан запечатлел заказчицу в образе стоящей на пьедестале весталки, держащей в руке статуэтку языческого божества.

Впоследствии Тициан снимет с картины копию для Филиппа II, который узнал о ее шумном успехе в Венеции. Известно, что испанский король заложил монастырь-дворец Святого Лаврентия в Эскориале. В декабре 1567 года полотно с усиленными в нем ночными эффектами и в несколько измененном варианте было отправлено в Испанию. Исчезла величественная римская колоннада, увеличено число преторианцев в шлемах с алебардами, появилась лошадь, с ужасом смотрящая на сцену казни. А вот оказавшаяся среди толпы истязателей и живодеров собака, не выдержав дикого зрелища, отвернулась.

В испанском варианте поднятая рука христианского мученика не уводит за пределы земного и взывает не к небу, а к справедливости на земле. Вместо разверзшихся небес с лучами божественного света на картине даны массивная арка, через которую проглядывает месяц, слабо освещающий ночное небо, и два летящих белокрылых херувима с венками. Основное освещение исходит от полыхающих на ветру факелов. Голландец Корт под наблюдением автора сделал с картины гравюру с посвящением королю Филиппу, которое читается на пьедестале статуи весталки.

В сопроводительном письме Тициан писал: «Я высоко ценю желание Вашего Величества получить картину с запечатленным образом святого Лаврентия. Вы бы давно имели эту работу, если бы не моя медлительность, недомогание и вдобавок ко всему смерть Вашего посла. Я понимаю, что Вашему Величеству хотелось бы иметь больше картин, которые отразили бы житие и деяния святого. Прошу Вас сообщить мне, сколько нужно таких картин и какого размера, ибо весь цикл мог бы состоять из 6, 8 или 10 полотен». К их написанию Тициан намеревался привлечь своего главного помощника Денте и учеников – сына Орацио и племянника Чезаре, которым уже можно было вполне доверять самостоятельную работу. Но идея так и осталась неосуществленной.

Выше отмечалось, что Вазари не понял появившихся перемен в работах Тициана этого периода. Увидев в венецианской церкви Сан-Сальваторе «Преображение» и «Благовещение», он так отозвался о картинах: «…хотя в них и много хорошего… они не обладают тем совершенством, которым отличаются другие его творения». Известно, что над реконструкцией центрального и боковых алтарей в церкви Сан-Сальваторе трудился Сансовино. Он, вероятно, и привлек Тициана к работе над запрестольными образами через своих заказчиков.

Над центральным алтарем церкви выделяется необычной яркостью своего цветового решения «Преображение». Свет на картине излучает фигура Христа, а по обеим сторонам изображены ветхозаветные пророки Моисей и Илия. Внизу видны три апостола, втянутые в вихрь, порожденный божественным сиянием. Запрестольный образ написан в свободной манере открытыми мазками, и поначалу даже создается ощущение некоей его незавершенности.

В правом боковом алтаре помещено «Благовещение», резко отличающееся от всех предыдущих картин Тициана, написанных на эту тему, как по живописному решению, так и по содержанию запечатленного события. Оно разнится с традиционными иконографическими канонами. На картине показан не столько акт Благовещения, сколько уже свершившаяся Инкарнация – зачатие Христа. Благовещающий ангел стоит не с символической белой лилией, а со скрещенными на груди руками перед свершившимся фактом. Позади ангела возвышаются мощные античные колонны. В Деве Марии нет и тени растерянности от неожиданной благой вести. Она держит в одной руке книгу, а другой, приподняв головную накидку, всем своим видом показывает, что полностью осознала божественный посыл и зачала, когда на нее в потоке яркого света в окружении сонма летящих ангелов снизошел Дух Святой в виде голубя. Рядом с Марией стеклянная ваза с розами как символ девственной чистоты и непорочности. Появлению над цветами роз языков пламени дает объяснение полустершаяся надпись внизу под вазой: Ignis ardens non comburens– «Огонь горящий, но не опаляющий», как об этом сказано в Ветхом Завете (книга «Исход»). Этой надписи вторит виднеющаяся на дальнем плане картины Неопалимая Купина, которая является прообразом и тайной Богоматеринства, сочетания в Богоматери девства и материнства, пламенной любви к Богу и людям. Цветовая гармония картины основана на сочетаниях голубых, красных и золотистых оттенков, нанесенных сильными прерывистыми мазками, которые размываются в сумеречном свете.

Несколько ранее Тицианом было уже написано подобное «Благовещение» (Неаполь, музей Каподимонте). На этой картине ангел с протянутой рукой оповещает Марию о предстоящем акте Инкарнации, и она покорно воспринимает благую весть со скрещенными руками на груди. В той композиции основание мощного архитектурного декора находится за спиной Марии.

Современники не поняли и не оценили по достоинству то новое, что несли в себе эти творения. Вероятно по этой причине венецианское «Благовещение» художник поспешил подписать дважды: Titianus fecit fecit(Тициан сделал, сделал), словно опасаясь, что кто-то может усомниться в его авторстве. Непонимание, а порой и доходившие до него разговоры о том, что он якобы выдохся, огорчали стареющего мастера. Более того, длительное отсутствие из-за поездок в Рим и Аугсбург поколебало непререкаемый авторитет Тициана как главы венецианской школы, и многие официальные заказы (Дворец дожей, Скуола Сан-Рокко, церковь Сан-Себастьяно) были переданы его молодым соперникам. Все это привело к тому, что Тициан все более замыкался и уходил в себя. Даже Аретино с Сансовино не смогли вывести его из состояния подавленности духа, и он недели напролет не покидал дом и мастерскую. Свои тогдашние настроения художник выразил в большом «Распятии» (Эскориал, монастырь), о котором имеется упоминание в его письме Филиппу II в сентябре 1554 года как о работе, исполненной глубочайшей веры (opera devotissima).

Пожалуй, это самая впечатляющая картина Тициана о трагедии непонимания и одиночества. Оставленный всеми распятый Христос принимает мученическую смерть на кресте во искупление людских грехов, но никто его не оплакивает. Видно, как палачи спешно удаляются с места казни. Угасает день, и угасает жизнь распятого Христа. Его прощальный взгляд встречается лишь с пустыми глазницами черепа праотца людей Адама, нашедшего последний приют на Голгофе. Трагический диалог жизни со смертью будет терзать Тициана до скончания его дней. Написанное им свободными мазками прекрасное тело умирающего Христа передает такой накал напряжения, что бесстрастное небо, не выдержав, озаряется разрядами молний. Еще мгновение, и послышатся мощные раскаты грома, пойдет дождь. Создается впечатление, что одна только природа оплакивает смерть Спасителя.

В середине июня Тициан узнал радостную весть – он стал дедом. Отложив все дела, он отправился в Серравалле, чтобы поздравить дочь с первенцем. По дороге он заехал в Кастель-Роганцуоло, где дописал последнюю часть триптиха – апостола Павла с мечом. Работа была предназначена для собора в Серравалле, где жили молодые. Тициан провел у них несколько дней, а затем поехал на родину в Пьеве ди Кадоре, чтобы свидеться с братом и решить на месте дела, связанные с торговлей лесом и зерном. Для местной церкви он написал алтарную картину «Кормящая Богоматерь со святыми Андреем и Тицианом». Как отметил в ранее упоминавшемся сочинении друг художника литератор Вердидзотти, в образе Богоматери угадываются черты дочери Лавинии, святому Тициану приданы черты сына Помпонио, брат Франческо с длинной бородой узнаваем в святом Андрее. Себя же Тициан изобразил слева коленопреклоненным старцем с посохом святого Тициана. Во время очередного посещения родных мест Тициан внес в картину несколько исправлений, обогатив митру и мантию святого. Картина дважды выкрадывалась из церкви. Последний раз в 1971 году злоумышленники срезали ее с подрамника, но вскоре она была найдена.

Конец триумвирата

21 октября, посетив близких, Тициан довольный вернулся в Венецию. Был тихий теплый осенний вечер, когда запыхавшийся посыльный принес страшную весть – умер Аретино. Бросив кисти, Тициан направился к дому друга, все еще не в силах поверить случившемуся. Возможно ли, чтобы умолк этот неиссякаемый источник энергии, жизнелюбия и веселья? В доме на набережной Дель Карбон собрались близкие. Навзрыд плакали обе дочери покойного и напуганные случившимся «аретинки». Врач, который констатировал смерть, пояснил, что за обедом Аретино вдруг почувствовал сильное головокружение, привстал с места и тут же рухнул как подкошенный, ударившись головой о каменный пол.

Через два дня состоялось отпевание в церкви Сан-Лука, куда набилось много любопытствующего народа, а из местной знати не было почти никого. Даже после своей смерти «бич князей» держал в страхе венецианскую аристократию. А уж как, вероятно, обрадовались многие из тех, кто платил литератору немалую дань за умолчание о их неблаговидных делишках, а то и просто из-за боязни стать мишенью его разоблачений! В церкви были представители пишущей братии, издатели, художники. Пришел и Тинторетто, которого покойный привечал в последнее время. После похорон Тициан и Сансовино отправились в мастерскую на Бири, где засиделись допоздна, поминая несчастного друга. Им обоим будет недоставать его искрометной веселости и неуемного жизнелюбия. Аретино любил повторять, что «единственная задача человека – это полное наслаждение всеми земными благами». Кто-кто, а уж Аретино ими пользовался сполна. Он ни в чем себе не отказывал, и в его плотоядной ненасытности было что-то от мифологического сатира.

Вскоре в городе получил известность едкий сонет, по-видимому, сочиненный кем-то из завистливых приятелей, вечно крутившихся вокруг покойного литератора и принимавших участие в его шумных оргиях и лукулловых пирах.

 
О, как Венеция возликовала,
Узнавши о кончине щелкопера.
Бесчестия такого и позора
Литература наша не знавала.
 
 
Судьба его изрядно потрепала,
И он за все хватался без разбора;
Льстил, подличал, не ведая укора,
А уж грешить ему пришлось немало.
 
 
Вначале Аретино был просителем,
Затем стал даже с королями дружен.
Шантаж – его оружие и сила.
 
 
Он слыл бичом князей, разоблачителем.
Но после смерти никому не нужен.
Чревоугодие его сгубило.
 

Тициан не находил себе места. Со смертью Аретино он понял, как много тот для него значил в течение последних тридцати лет. Своим шумным успехом в Италии и в Европе он в значительной мере был обязан блестящему перу покойного друга. Он прекрасно понимал, что Аретино действовал не бескорыстно, но смотрел на его проделки с пониманием и иронией. Такова уж была натура этого гения эпистолярного жанра. А какие сонеты, пусть даже комплиментарные, посвящал он его картинам! Зато в моменты подавленности духа, когда все валилось из рук и мир виделся ему в черном цвете, этот неугомонный весельчак и жизнелюб заряжал энергией и вселял в него уверенность в своих силах. Его суждения о написанных им картинах, при всей их восторженности, – а иначе быть не могло, поскольку Аретино был человеком крайностей, – поднимали дух и помогали в работе.

Как же он корил себя за то, что бывал иногда излишне строг к другу-литератору, осуждая его за словоблудие, бахвальство и тягу к роскоши. А теперь – пустота, и не с кем отвести душу. Дети выросли, и у каждого из них своя жизнь. Брат Франческо, родная душа, жил далеко. Остались лишь палитра и кисти, составляющие его суть и пока оправдывающие дальнейшее существование на земле.

По натуре будучи немногословным, он только красками вел разговор с жизнью. Но когда становилось невмоготу от грустных мыслей, Тициан не спеша направлялся к осиротевшему дому Аретино, смотревшему пустыми глазницами окон, и заходил в знакомую таверну у моста Риальто, чтобы передохнуть и молча помянуть друга. Его узнавали, кое-кто подходил поприветствовать и выразить почтение старому мастеру. Затем он вставал и возвращался к себе домой, проходя через арку мимо дома Il Milione, где когда-то жил Марко Поло, и продолжал свой путь, отвечая на приветствия прохожих, которые узнавали великого венецианца, провожая взглядами удаляющегося твердой походкой статного старца. Но тоска его не отпускала, и он все более замыкался в себе. Видимо, те же чувства испытывал и Сансовино, неделями не покидавший свою мастерскую. Аретино был для них связующим мостиком. После его ухода связь нарушилась и каждый остался на своем берегу.

Шли дни, а перед глазами Тициана все еще стояла поразившая его в церкви при отпевании картина, когда грузное тело почившего в бозе Аретино, с трудом втиснутое в тесный дубовый гроб, казалось, готово было вырваться в знак протеста наружу. Такое ощущение вызывал в свое время и последний портрет литератора, написанный Тицианом. Священник церкви Сан-Лука поведал ему, что на Пасху Аретино решил исповедаться, чего не делал никогда ранее, а уж поститься для него было сущим наказанием. На этот раз, причастившись, он истово молился и даже всплакнул.

Еще при жизни Аретино был назван великим поэтом, хотя его сочинения, как упоминалось, были публично сожжены на площади Святого Петра в Риме и полностью запрещены. Но как любой запретный плод, они вызывали нездоровый интерес. Его разоблачений боялись многие. Даже папа Юлий III, о чем было сказано выше, едва взойдя на престол в 1550 году, поспешил присвоить Аретино почетный титул кавалера ордена Святого Петра, пока пронырливый борзописец не вознамерился быть возведенным в сан кардинала. Такие поползновения были, и он успел опубликовать немало сочинений сугубо богословского содержания. Непостижимо, как в этом человеке непристойность уживалась с набожностью!

Поскольку Аретино не был силен в латыни, он приютил у себя поэта Никколо Франко, который помогал ему в подборе материала для написания религиозных книг. Правда, вскоре гость, распознав истинные намерения благодетеля, выступил с рядом разоблачительных публикаций против Аретино. Бедняге Франко не повезло, и позднее за свои антипапские сонеты он был повешен по решению суда римской инквизиции.

Веками сочинения Аретино не переиздавались. Будучи приговоренными к пожизненному заточению, они лежали мертвым грузом и пылились в библиотечных фондах и в частных собраниях. Но к середине XX века в ходе так называемой сексуальной революции на них обратили внимание издатели, а пресловутый «Индекс запрещенных книг» был дезавуирован самим Ватиканом. Однако оказалось, что скабрезные стихи и проза Аретино в условиях воцарившейся почти повсеместно вседозволенности и свободы нравов стали не столь уж привлекательны для читателя, который понял, что «великим» поэтом Аретино никогда не был. А его непристойные сочинения выглядят наивно, когда сегодня даже в такой славящейся своей высокой духовностью стране, как Россия, со сцены одного из прославленных столичных театров звучит откровенная матерщина. А недавно одно издательство в Петербурге выпустило сборник рассказов Альберто Моравиа, написанных писателем незадолго до кончины и названных им просто «Una cosa е altri racconti» («Одна вещь и другие рассказы»). Сегодня, когда книжный рынок перенасыщен, издатель переименовал рассказы в «аморальные» – авось, читатель клюнет на приманку.

Следует отметить, что эпистолярное наследие Аретино представляло несомненную ценность как живой документ эпохи, и литературоведы считали его действительно блистательным писателем, пусть крайне наглым и циничным. На фоне современной ему литературы с ее изысканным придворным стилем Аретино сумел отразить вульгарную эстетику простонародья, из которого он сам вышел. Непристойность и похабщина его писаний – это всего лишь поза и протест против лжи и лицемерия в мире. Можно бы и согласиться с такой позицией, если бы не способность автора извлекать выгоду, и немалую, из эпатажа в угоду вкусам отнюдь не обездоленных кругов общества, которым обрыдли рекомендации Кастильоне и Делла Каза о правилах хорошего тона в обществе. Им захотелось испробовать для возбуждения аппетита нечто необычное, сверхособенное, пусть даже предосудительное и пикантное, наподобие плодов мандрагоры, поднимающих определенный тонус, как это описано в известной комедии Макиавелли.

* * *

В последнее время Тициан зачастил в приходскую церковь Сан-Канчано неподалеку от его дома. Уже несколько лет там работал музыкант Андреа Габриэли, чьи «Псалмы Давидовы» для хора и органа и «Мотеты» обрели известность и привлекали венецианцев из других приходов. В церкви порой выступал официальный органист базилики Сан-Марко Джироламо Парабоско. Там же патриций Федерико Бадуэр, венецианский посол при мадридском дворе, основал Академию Славы, объединившую немало известных в городе литераторов и музыкантов. На проводимых ею диспутах иногда бывал и Тициан, благо церковь была рядом. Но Академия просуществовала недолго – ее основатель был объявлен властями банкротом и лишен дипломатического статуса за финансовые аферы, о чем его предупреждал в свое время Аретино.

В свободное от службы время маэстро Габриэли по приглашению Тициана музицировал на органе в гостиной на Бири. Музыка отвлекала мастера от суетных мыслей, помогая сосредоточиться на главном, что волновало его. Бархатистые звуки органа под кистью мастера обретали материальное воплощение в цвете на холсте. Однако на смену ликующему когда-то колориту ныне пришли густые сумеречные тона и пепельные оттенки. Рисунок все более уступал место широким свободным мазкам краски, из коих сотворялась форма, и нередко кисть заменялась шпателем.

Работа в мастерской кипела, и молодчина Денте, несмотря на годы, умело заправлял делами. Тициан поручил ему вести «Расчетную книгу», занося в нее все расходы, а поступления фиксировал сам в другой тетради, которую хранил отдельно. Недавно из Пьеве ди Кадоре с вестями от родных и гостинцами прибыл скромный юнец Марко Вечеллио, сын двоюродного брата-нотариуса, который когда-то сопровождал Тициана в Германию и помог в решении вопроса с заготовкой древесины. Марко оказался смышленым парнем, влюбленным в живопись. С разрешения мастера он занял светелку на мансарде, в которой до замужества жила Лавиния. Приветливый юноша быстро подружился со всеми учениками и подмастерьями. Вскоре он проявил себя надежным помощником Тициана, который радовался его первым шагам в живописи и относился к нему как к сыну.

В конце сентября 1558 года к причалу на Бири подплыла гондола облаченного в траур испанского посла, который сообщил печальную весть о смерти обожаемого монарха Карла V в монастыре Святого Юста. Он рассказал о последних днях измученного болезнью императора, который не переставал молиться перед тициановской «Троицей», а накануне кончины устроил репетицию собственных похорон, проследив за точным исполнением всех правил отпевания и последующего захоронения. Тициан с болью воспринял эту весть. Ему живо представились последние встречи в Аугсбурге, когда император все чаще заводил разговор об отречении от власти и желании посвятить оставшиеся годы служению Богу. Это был великий правитель огромной империи, в которой, как тогда говорили, «никогда не заходило солнце». К концу жизни пришло прозрение, и он понял всю суетность и никчемность своих деяний.

Жизнь продолжалась. Сансовино закончил возведение прекрасного здания фундаментальной библиотеки Марчана. Ему совместно с Тицианом было поручено подобрать художников для украшения залов библиотеки. Были отобраны семь живописцев, включая Веронезе. Поначалу среди них не нашлось места для Тинторетто, и он остался в стороне. Но этот нахрапистый гений закатил скандал и своего не упустил.

Тициан выбрал для себя плафон вестибюля центрального читального зала и быстро написал полотно в форме восьмиугольника, обрамленного в массивную позолоченную раму. По поводу содержания картины высказывались разные предположения, пока в 1968 году искусствовед Н. Иванов, русский по происхождению, не выдвинул свою версию, с которой многие согласились. Образ молодой женщины является олицетворением Мудрости или Божественного провидения. В одной руке она держит пергаментный свиток, а другой придерживает не книгу, как полагали, а зеркало в деревянной оправе. Рядом с ней в облаках изображен Эрос в облике крылатого «путто», который, «согласно учению неоплатоников, хранит тайну сотворения». [87]

Тициановская «Мудрость» стала камертоном, определившим общее звучание живописного декора библиотеки Марчана, где было также немало превосходных древнеримских изваяний, подаренных некоторыми венецианскими патрициями вместе с книгами. Все это побудило Палладио назвать творение Сансовино и работавших там живописцев «самым блистательным по архитектуре и по внутреннему убранству зданием, которое могло появиться со времен античности».

Чтобы как-то утереть нос Тинторетто, решением жюри, которое возглавил Тициан, лучшей была признана работа Веронезе, и он был награжден золотой цепью. Панно Тициана и работы других живописцев можно рассматривать как манифест маньеризма – нового художественного направления, набиравшего силу в европейском искусстве. Неслучайно живопись библиотеки Марчана стала гвоздем программы представительной экспозиции в 1981 году, посвященной истокам и путям развития венецианского маньеризма от Тициана до Эль Греко. Эта выставка вызвала немало противоречивых суждений. Так, в одной из рецензий газеты «Репубблика» от 26 сентября категорически утверждалось, что «маньеризм как таковой не существует». Знаменательным в те дни было и высказывание газеты «Аввенире» о том, что появление Тициана заставило побледнеть все остальные картины экспозиции. И это неудивительно, если вспомнить нечто подобное, произошедшее в церкви Санто-Спирито, когда там были установлены на потолке три полотна Тициана, полные динамики и драматизма, в сравнении с которыми тут же поблекли работы приверженцев «новой манеры».

Возврат к мифологии

Поздним периодом творчества принято называть в литературе последние пятнадцать лет жизни мастера, когда Тициан разменял восьмой десяток. Это были годы горьких утрат, тягостных раздумий и разочарований, нудной тяжбы с коронованным заказчиком и его министрами, сопровождаемой унизительными просьбами оплаты за отосланные картины. Последние письма, которые как крик души были продиктованы Тицианом личному секретарю и направлены Филиппу II, полны отчаяния, обиды и попранного человеческого достоинства. В них столько боли, что невозможно их читать без волнения.

Величавым мудрецом предстает художник на последнем автопортрете (Мадрид, Прадо), выполненном в приглушенной тональности. Судя по виду, ему за девяносто, но взгляд не угас и отражает внутреннюю энергию. Тициан отвернулся от мира и устремлен в бесконечность. На темном фоне выделяется бледное лицо с орлиным профилем. Черная шапочка прикрывает голову, такого же цвета камзол с вкраплением белого жабо ворота рубашки. В правой руке мастера зажата кисть, словно скипетр его царствования в мире живописи, а на черной ткани камзола выделяется двойная цепь кавалера ордена Золотой шпоры как высшее признание всего им содеянного. По сравнению с берлинским автопортретом, написанным лет семь-восемь назад, на котором Тициан полон возбуждения и нервно барабанит пальцами по столу, здесь всем своим обликом он выражает олимпийское спокойствие и мудрость.

Несмотря на слабеющее зрение и боль в суставах, когда рука с трудом удерживала кисть, старый мастер не переставал трудиться. Сознавая, сколь сильна конкуренция, он никому не отказывал, и из его мастерской продолжали выходить все новые работы. В последние годы жизни Тициан часто обращался к прежним своим произведениям, переосмысливая их и что-то видоизменяя. Это упомянутые ранее «Коронование терновым венцом», «Положение во гроб», «Кающаяся Магдалина», «Динарий кесаря», «Святой Иероним», «Ессе Ноmо», «Святой Себастьян» и другие.

Взять хотя бы «Коронование терновым венцом». Спустя тридцать с лишним лет он повторил этот сюжет (Мюнхен, Старая пинакотека), разрабатывая его для себя. Но как разнится эта работа с прежней парижской картиной, какие изменения претерпел за прошедшие годы взгляд художника на окружающий мир, в котором не осталось места для радости! Композиционно они похожи. На обеих в центре фигура истязаемого Христа в окружении пяти мучителей и все те же три ступени, ведущие к месту бичевания. В парижской работе жестокая сцена глумления развертывается на фоне ярко освещенной мощной каменной кладки арки, на архитраве которой установлен бюст императора Тиберия. На поздней мюнхенской картине через ту же арку проглядывает сумрачное и почти монохромное ночное небо. Подвешенный светильник с горящими факелами раскачивается на ветру, отбрасывая зловещие блики. Пять плошек с огнем как бы рифмуются с фигурами пяти вошедших в раж палачей, и сама сцена бичевания из-за мерцания бликов то выплывает из темноты перед зрителем, то исчезает.