Текст книги "Тициан"

Автор книги: Александр Махов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Пришло приглашение из Милана, где художника ждали в связи с предстоящим приездом императора. Портрет миланского губернатора был готов, и Тициан отправился в путь в сопровождении верного помощника Денте. Картина «Обращение Альфонсо д'Авалоса к войску» (Мадрид, Прадо) была выставлена в зале Кариатид старинного дворца на главной Соборной площади, давно облюбованного испанскими наместниками. Издатель Марколини в письме к Аретино писал, что «сбежался весь Милан поглазеть на божественную картину, это истинное подобие античного изображения». Уже позднее искусствоведы будут отыскивать такое подобие то в барельефе с воззванием Траяна на одной из римских арок, то в воззвании Константина на фреске Джулио Романо в ватиканском зале, посвященном победе над Максенцием. Но работа появилась до поездки Тициана в Рим, хотя «римский» дух был ему известен еще со времен работы над фресковым циклом в Падуе.

Поскольку в свой последний визит на Бири маркиз был с сыном-подростком, Тициан нарисовал мальчика, одетого римлянином, гордо держащим шлем своего отца и смотрящим на зрителя, как это уже было с другим мальчиком в «Мадонне Пезаро» во Фрари. Генерал д'Авалос изображен на фоне грозового неба и целого леса поднятых пик и алебард. В блестящих латах и пунцовом плаще он обращается к войску, характерным римским жестом приветствуя воинов накануне похода против турок в 1530 году.

Тогда же маркиз д'Авалос заказал большую картину «Коронование терновым венцом» для миланской церкви Санта-Мария делле Грацие. Тициан посетил саму эту церковь, а Денте сделал замеры придела святого Венца. Здесь мастера заинтересовал еще пахнущий краской фресковый цикл ломбардского художника Гауденцио Феррари на тему страстей Христовых. Но главное, о чем он давно мечтал, это посещение соседней монастырской трапезной с «Тайной вечерей» Леонардо. При виде ее Тициан испытал потрясение и долго не мог оторваться от нее, сидя перед божественной фреской с ее удивительной голубоватой далью. Когда же он наконец встал и направился к выходу, его вывела из задумчивого состояния огромная фреска «Распятие» на противоположной стене, написанная неким Донато из Монторфано. Ее эклектика выглядела здесь столь же кощунственно, как спустя три столетия подлинным кощунством было превращение этой трапезной в конюшню для наполеоновской конницы.

В Милане Тициан имел краткую встречу с Карлом V, рассказав ему о своих трудностях с получением обещанного вспомоществования от неаполитанской казны. В который раз последовали заверения монарха, что все образуется, но ничего не менялось; эта канитель с чиновниками габсбургского двора будет длиться, принося огорчение мастеру, до конца его дней.

На обратном пути он навестил брата в Пьеве ди Кадоре. Они решили прикупить еще несколько делянок леса, поскольку торговля древесиной всегда являлась дополнительным источником дохода для братьев Вечеллио. Тициана давно привлекали земли в долине реки Пьяве между городками Серравалле, Ченеда и Конельяно. У него там уже была небольшая усадьба, но хотелось расшириться и отстроить дом побольше, где можно было бы проводить с детьми лето. Куда бы он ни заезжал, везде оставлял какую-то память о себе. Для собора в Серравалле, например, подрядился написать алтарный образ с Мадонной и святыми. Однако исполнение заказа растянется на несколько лет, отчасти по вине настоятеля, который никак не мог определиться со святыми на картине и спорил с художником по поводу каждого дуката, о чем имеются записи в «Расчетной книге». Тициан прикупил также большой кусок земли близ Кастель-Роганцуоло. Живописная природа с богатой растительностью и мягким климатом превратила эти места в райский уголок. Там для местной церкви Тициан пообещал написать небольшой полиптих, согласившись, чтобы в качестве гонорара ему построили дом на холме. Но его мысли давно занимало находящееся поблизости старое аббатство Сан-Пьетро ин Колле, куда ему хотелось бы пристроить Помпонио. А это, как ему стало известно, напрямую зависело от кардинала Алессандро Фарнезе. Поэтому столь важно завязать более тесные отношения с его могущественным кланом, на который когда-то успешно работал покойный живописец Корреджо.

Вернувшись домой, Тициан на следующий день направился к Аретино, где впервые встретился с гостящим у него известным живописцем Джорджо Вазари. Тосканец прибыл в Венецию для написания декораций к постановке комедии Аретино «Таланта», которую репетировала известная труппа Семпитерни. О других заказах он не стал распространяться, зная, сколь ревниво относятся в Венеции к пришлым художникам. Поначалу гость не вызвал симпатии у Тициана, особенно из-за нелестных отзывов о художниках, которые не следуют, как он выразился, римско-тосканской «манере». Сансовино принялся с ним спорить, но Тициан деликатно перевел разговор на Рим и на живущих там венецианских друзей Бембо и дель Пьомбо. Оказалось, что Вазари с ними давно дружен, а кардинал Бембо даже помог ему в подборе сюжетов для фресковых росписей в римском дворце Канчеллерия, заказанных семейством Фарнезе.

Аретино словно ждал упоминания этого имени и, сев на своего любимого конька, пустился в рассуждения о пармских олигархах, прибравших ныне к рукам весь Рим. Чего только не знал литератор о клане Фарнезе! Еще в бытность кардиналом будущий папа Павел открыто жил во дворце на улице Аренула с наложницей и имел от нее детей по примеру своего благодетеля, папы Александра VI Борджиа. Возвышением по церковной иерархической лестнице кардинал Фарнезе был полностью обязан родной сестре – красавице Джулии, вышедшей замуж за князя Орсини. Как-то на одном из приемов в Ватикане на нее обратил внимание славящийся своим распутством папа Борджиа, который вскоре затащил ее к себе в постель. С той поры в простонародье брата папской любовницы стали называть не иначе как кардинал Френьезе, что на римском жаргоне означает женский детородный орган. У самого папы остряки убрали из фамилии первую букву, так что получилось «оргия» (Borgia – Orgia).По дороге к дому Сансовино поведал Тициану, что неприязнь Аретино к семейству Фарнезе объясняется очень просто. Он намеревался одну из своих трагедий «Орацию» посвятить папскому сыну Пьерлуиджи Фарнезе при условии, что тот ему заплатит сто золотых дукатов. Но командующий ватиканским войском генерал Фарнезе послал писателя куда подальше и вдобавок пригрозил отрезать ему мужское достоинство и язык, если он хоть раз посмеет к нему сунуться. Что же касается самого папы Павла, человека высокообразованного, то, едва взойдя на престол, он первым своим распоряжением возобновил занятия в римском университете Сапьенца, чья деятельность была прервана, а профессора и студенты разбежались во время бесчинств, учиненных в Вечном городе испанскими и немецкими наемниками.

Накануне премьеры комедии Аретино из Падуи пришла весть о внезапной кончине великого комедиографа и актера Рудзанте, с которым Тициан был давно знаком и которому писал для некоторых его постановок декорации. Это была славная страница в истории народного театра на венецианском диалекте. Премьера «Таланты» была тепло встречена публикой, но в ней не было блеска, свойственного памятным представлениям Рудзанте. Вазари вскоре уехал, так и не выполнив обещания расписать плафон, данного монахам церкви Санто-Спирито, хотя, как говорят, оставил кое-какие рисунки, с которыми потом носился Якопо Сансовино.

После отъезда тосканца Сансовино как-то предложил Тициану развеяться и съездить с ним на дальний остров Санто-Спирито, где по его проекту перестраивался фасад монастырской церкви. Хотя выдался солнечный денек, было ветрено и холодно. На пустынном острове стояли монастырь августинцев да несколько рыбачьих лачуг. Монахи радостно приветствовали гостей, особенно Сансовино. Возможно, в живых уже не осталось никого, кто мог помнить Тициана, который в молодости написал для здешней церкви свой первый алтарный образ «Святой Марк на троне» в удивительно яркой радостной цветовой гамме, хотя в Венеции тогда свирепствовала смертоносная чума.

Вняв уговорам Сансовино, Тициан решил взяться за сложнейшую работу по росписи плафона, но никак не фресковой живописью, поскольку влажность на острове, открытом всем ветрам, слишком высока. Вот почему ему пришлось использовать масло и холст, как и в работе над плафоном в Скуоле Сан-Джованни Эванджелиста, и писать в так называемой технике sottinsu– снизу вверх, которая когда-то поразила Тициана в мантуанских работах Мантеньи. Им были написаны три больших полотна для плафона на ветхозаветные темы и восемь небольших tondo(работы круглой формы) с изображениями четырех евангелистов и четырех отцов Церкви, которые, по всей видимости, были выполнены по его эскизам учениками.

Времена изменились, и Тициан, чувствуя это, мучительно искал новые формы, находя художественные решения, которые поражают воображение своей неожиданностью. А вот современная критика узрела в этих работах программный академизм наряду с признаками «маньеристского кризиса». Исследователь творчества художника Паллуккини отмечает, что «классицизм Тициана явно пошатнулся… и Тициан ищет для себя новые направления». Возможно, он прав, так как художник давно уже убедился, что античная форма – это миф и призрачное воспоминание о былом. Вместо прежнего пафоса жизнеутверждения и взлета ренессансного героизма у него появляются моменты рефлексии и начинают звучать нотки разочарования.

Появившись тридцать с лишним лет спустя в этих местах, Тициан обнаружил, что стены церкви, створки органа и трапезная украшены картинами на библейские темы поработавшего здесь тосканского живописца делла Порта – ученика известного приверженца «новой манеры» Сальвиати, который также оставил заметный след в Венеции. Некоторые исследователи склонны считать, что заказчик настоял на том, чтобы новые работы мастера составляли бы единое целое с имеющейся в церкви живописью и стилистически соответствовали «новой манере». С этим трудно согласиться, зная характер Тициана. Навряд ли заказчик смог бы оказать хоть какое-то давление на него, а тем более вынудить мастера пойти на принятие решения, которое шло бы вразрез с его собственными убеждениями или противоречило его вкусам. Принудить Тициана к чему-либо не осмеливался даже император Карл, а уж тем паче настоятель скромного монастыря.

Действительно, три выполненных им панно – «Жертвоприношение Авраама», «Каин и Авель», «Давид и Голиаф» (Венеция, ризница церкви Санта-Мария делла Салюте) – с их гигантскими фигурами в неожиданных ракурсах на фоне грозового неба преисполнены пафоса напряженной борьбы, динамики и страсти. Это всегда было свойственно Тициану, когда он брался за написание крупных монументальных творений. Когда эти три панно были вставлены в резные позолоченные рамы по эскизу автора и закреплены на потолке церкви Санто-Спирито, они произвели сногсшибательный эффект кажущейся трехмерностью огромных фигур и затмили всю живопись, что была в церкви. Нечто подобное произошло однажды в Сикстинской капелле, когда был открыт плафон, расписанный Микеланджело. Своей мощью его фрески заглушили прекрасные работы Перуджино, Боттичелли, Гирландайо и Синьорелли, украшавшие стены той же капеллы. Тициан снова одержал победу в состязании с адептами «новой манеры».

Благодаря его новым творениям затерявшийся в лагуне островок обрел такую громкую известность, что там побывало чуть ли не полгорода. Восторг венецианцев образно выразил уже упоминавшийся Боскини в своем двустишии:

 
О как прекрасны эти формы,
И сколько живости в движенье!
 

Во время своего второго визита в Венецию в 1567 году теоретик и приверженец «новой манеры» Вазари побывал на острове Санто-Спирито и посетил монастырь, заказ которого в свое время не был им выполнен. Он высоко отозвался о работе Тициана, отметив, что его плафонные панно написаны «с огромной тщательностью и искусством, словно бы увиденными снизу». Сохранилось большое количество их графических воспроизведений и копий, в том числе работы Лефевра, Пиранезе, Рубенса и Ван Дейка.

Для главного алтаря Тицианом была написана большая картина «Сошествие Святого Духа». Ее первый вариант не был принят заказчиком, отказавшимся от оплаты под тем предлогом, что работа покрылась плесенью и выцвела из-за допущенных технических ошибок. Тициан вынужден был искать защиту у высшей церковной власти, о чем свидетельствует его письмо кардиналу Алессандро Фарнезе в декабре 1544 года. Истинная же причина конфликта в другом. В те годы в церковных кругах разгорелась оживленная дискуссия вокруг толкования догмата о троичности божественной ипостаси. Сам того не желая, Тициан неожиданно оказался вовлеченным в мало интересующие его богословские споры. Ему пришлось переписывать полотно, оставив неизменным свое толкование Святого Духа в образе голубя. Бог-Отец явлен в виде языков пламени поверх фигур на картине, на которые снизошла Господня благодать. Компактная группа апостолов и святых вокруг Богоматери образует некую пирамиду, вершиной которой является влетающий голубь. Обрамлением пространства служит мощное арочное перекрытие, подсказанное другом Сансовино. Однако богословская полемика все же сказалась на картине, и в отличие от других работ в той же церкви она выглядит суховато.

Теперь мысли Тициана были о другом. В канцелярии дожа он узнал, что вскоре в Парму отправится официальная делегация, чтобы представлять Венецию на встрече папы Павла III с императором Карлом V. В состав делегации по приказу дожа включен и он. И это знаменательно – республике святого Марка важно не ударить в грязь лицом и быть достойно представленной, а Тициан – это ее слава и живая история. Видимо, в канцелярии дожа была памятна успешная дипломатическая миссия живописца Джентиле Беллини при дворе турецкого султана в Константинополе.

Встреча состоялась в июне 1543 года в городке Буссето под Пармой, родовом владении семейства Фарнезе. Целью ее была совместная выработка действенных мер, чтобы остановить распространение ереси, подрывающей устои католицизма. Но Тициан был вынужден выехать в начале апреля, чтобы встретить папу в Болонье. Путь пролегал через Феррару, с которой было связано много дорогих воспоминаний. Новый правитель Этторе II д'Эсте был женат на принцессе Ренате, свояченице Франциска I, который возвел его в ранг герцога Шартрского. Молодой герцог продолжил дело отца и деда, занимаясь благоустройством города, но в нем не было той истинной любви к искусству, что отличала его отца Альфонсо д'Эсте. Тициан посетил дом покойного Ариосто, дети которого потихоньку разбазаривали отцовское состояние и не торопились заняться чем-то серьезным. Он понял, что больше делать здесь ему нечего, и в Феррару уже не возвращался.

В Болонье Тициан был представлен папе его внуком кардиналом Алессандро Фарнезе. Понтифик выглядел осунувшимся и согбенным старцем, и мастер с трудом узнал в нем того статного сухопарого кардинала Фарнезе с гладко выбритым лицом, которого он впервые увидел тринадцать лет назад на торжествах по случаю коронации Карла V. Сохранились лишь живость и пронзительность взгляда – глаза папы напоминали сверлящие буравчики. Павел III ласково принял художника и тепло отозвался о портрете любимого внука Рануччо Фарнезе. В беседе он говорил о себе во множественном лице и перемежал речь латынью. Выразив желание позировать, папа благословил Тициана костлявой рукой, добавив, что теперь после цветущей молодости перед ним предстанет старость. Тициан хотел было возразить, но папа остановил его жестом и громко произнес, дабы слышали все остальные, присутствующие на аудиенции кардиналы и придворные:

–  Senectus ipsa morbus.Старость сама по себе – болезнь, но мы пока здоровы и по милости Господней полны сил.

Не без волнения Тициан приступил к работе. Ему еще не приходилось писать портрет папы с натуры. Когда-то в молодости на одной из первых заказных работ он нарисовал профильный портрет папы Алессандро VI Борджиа по литографии. Теперь же перед ним во плоти живой понтифик, на которого работает сам Микеланджело. Кардинал Алессандро Фарнезе сообщил ему вскользь, что его дед остался недоволен своим портретом, написанным Дель Пьомбо. Что ж, не впервой Тициану приходится помериться силами с соперником, кем бы тот ни был.

Памятуя о портретах понтификов кисти Рафаэля и Дель Пьомбо, Тициан по-своему организует пространство и помещает фигуру папы диагонально, так что она словно вырастает из глубины полотна. Наклон фигуры вперед подчеркивается отблесками света на пунцовой шелковой накидке поверх светлой сутаны папы. Тонко выписаны руки с длинными цепкими пальцами, а взгляд настолько выразителен, что факт написания портрета с натуры не вызывает никакого сомнения.

Портрет так понравился папе, что последовало приглашение в Рим с предложением вступить в должность хранителя папской печати. Тициан вежливо поблагодарил, напомнив, что эта должность занята его собратом по искусству Дель Пьомбо, а вот освободившаяся вакансия в аббатстве Сан-Пьетро ин Колле хорошо подошла бы его старшему сыну, посвятившему себя служению Святой церкви. Павел обернулся к внуку, кардиналу Алессандро Фарнезе, как бы спрашивая, о чем идет речь. Внук, наклонившись к деду, тут же заверил его, что все будет улажено. Павел встал, приказав расплатиться с художником за портрет. Плата оказалась не слишком щедрой – сохранился счет, выписанный папским казначеем 27 мая 1543 года, из коего следует, что Тициану было выдано лишь 50 дукатов в качестве оплаты проезда.

Вместе с папским кортежем Тициан направился в городок Буссето, где вновь свиделся с императором Карлом. Там же в беседе с канцлером Лос-Кобосом Тициан почувствовал, что двор косо поглядывает на его сближение с папским окружением. К тому же император до сих пор крайне сожалеет, что правительство Венеции не позволило художнику отправиться в Испанию для написания портрета императрицы Изабеллы, ныне, увы, покойной. Не ожидая такого оборота дел, Тициан вынужден был дать клятвенные заверения в верности императору и своей готовности тотчас взяться за написание портрета его покойной супруги, если ему будет предоставлено в распоряжение какое-либо ее прижизненное изображение. Домой он вернулся, обуреваемый недобрыми мыслями. Положение изменилось – теперь ему приходится иметь дело с двумя заказчиками, которые, несмотря на разницу в возрасте, явно наделены одинаково властным характером.

В июле Тициан получил письмо Аретино из Вероны, куда друг отправился, чтобы повстречаться с оказавшимся там императором Карлом. Друг написал: «Повсюду трубят, разнося славную весть о сотворенном вами чуде. На портрете Его Святейшество выглядит так живо и правдоподобно. Все поражены тем, с каким великодушием вы отказались от выгодной должности хранителя папской печати». Аретино, как всегда, верен себе, прибегая к гиперболе. Но изображение Павла III – это действительно один из лучших придворных портретов мастера.

Папский двор вывел Тициана из душевного равновесия и, главное, не прояснил надежду на получение для сына места каноника в аббатстве Сан-Пьетро ин Колле, обещанною папским внуком кардиналом Алессандро Фарнезе, которому он подарил его поясной портрет. Вспомнив о выгодном заказе маркиза д'Авалоса и стремясь как-то успокоить окружение императора Карла, он приступил к написанию картины «Коронование терновым венцом» (Париж, Лувр). Почти одновременно с «Коронованием» писалась картина «Ессе Ноmo» (Вена, Музей истории искусств), которую Тициан задумал в качестве подарка Павлу III. Мысль о должности каноника для сына Помпонио постоянно тревожила его, и он готов был пойти на все ради ее осуществления. Первоначальный замысел картины «Ессе Ноmо» был значительно изменен и вырос в большое полотно, которое было дописано сразу по возвращении из Рима. При его написании Тициан исходил из своего же «Введения во храм», несколько изменив общую атмосферу, и вместо праздничной в венецианском духе площади изобразил ту же крутую лестницу, но слева, на фоне сумрачного неба с бегущими грозовыми облаками, отчего вся сцена обрела драматическое звучание.

Впечатления от античного Рима весьма ощутимы на полотне – это мощные колонны из грубого камня и изваяния римских героев. Но главное, картину можно рассматривать как живописный документ эпохи, точно передающий атмосферу острой политической напряженности. Тициан, как никто из современных художников, ощущал это временное затишье перед бурей. Не исключено, что в разработке замысла картины принимал участие Аретино, который, возможно, так досаждал своими советами, что художник в отместку изобразил его в образе Пилата. Но вполне вероятно и другое. В то время Аретино писал работу, названную «Гуманизм Христа». Будучи склонным к эпатажу, он решил немного смягчить негативный взгляд на роль Пилата в истории, с чем художник вряд ли мог согласиться.

У подножия лестницы Тициан поместил изображение подросшей Лавинии и старшей дочери Аретино Адрии. Справа от них – грузный первосвященник Каиафа в яркой красной мантии и беседующий с ним бородатый капуцин. Считается, что это получивший громкую известность проповедник Бернардино Окино, который входил в круг Виттории Колонна. Ему чудом удалось избежать суда инквизиции и укрыться в Швейцарии. Такую вольность мог себе позволить в самый разгар борьбы Ватикана с ересью только венецианец. Далее изображена не менее спорная пара верхом на лошадях. Это два непримиримых врага – султан Сулейман Великолепный и Альфонсо д'Авалос, предводитель «войска Христова». Пока они рядом в силу заключенного перемирия, которое будет нарушено в 1571 году во время морского сражения при Лепанто, в котором турки потерпят сокрушительное поражение.

Тициан был крайне разочарован, так и не сумев добиться для старшего сына обещанной должности каноника, и оставил мысль дарить картину Павлу III. Вот почему на ней отсутствуют папские символы и знамена, дан лишь штандарт Рима с девизом S.P.Q.R. Зато на всякий случай на щите воина красуется герб Карла V с двуглавым орлом. Недавняя встреча мельком с императором и неприятный осадок от разговора с канцлером Лос-Кобосом вынудили его искать покупателя картины на стороне. Таковой вскоре нашелся, и Тициан уступил «Ессе Ното» фламандскому купцу ван Хаанену, у которого был свой дворец в Венеции на Большом канале. Тогда же был написан и его портрет.

Знакомство с Римом

В Венеции объявился новый папский нунций, заменивший ушедшего на покой Аверольди. Молодой монсеньор Джованни Делла Каза успел обрести известность как поэт-петраркист. Ему удалось внести свежую струю в жизнь замкнутого и чопорного дипломатического мирка. При нем начались пышные приемы в доме нунция, на которые приглашался цвет венецианского общества. Рим заигрывал с независимой богатой Венецией, и папская казна не скупилась, выделяя средства на представительские цели.

Делла Каза зачастил в дом Аретино, где познакомился с Тицианом и сам напросился на приглашение посетить мастерскую на Бири. Собственный портрет его пока не интересовал – великосветская дама Елизавета Массоло Кверини успела не только покорить сердце нунция, но и написать пастельный портрет любовника в сутане. Пастель тогда начала входить в моду, особенно среди дам, увлекавшихся живописью. Любовница нунция, как и ее муж, впоследствии станет заказчицей Тициана.

Когда Делла Каза оказался в мастерской на Бири, там как раз находился герцог Гвидобальдо делла Ровере, прибывший за своей завершенной «Венерой». Внимание нунция привлекла на мольберте начатая «Даная». В своем отчете кардиналу Алессандро Фарнезе, ведающему иностранными делами, он подробно описал тициановскую Данаю, которая способна возбудить у любого такие «дьявольские страсти», что в сравнении с ней даже урбинская Венера выглядит «невинной монашкой».

Зашел разговор о Риме. Оба гостя убедили Тициана принять, наконец, решение и воспользоваться приглашением папы. Чтобы не подвергать себя риску на дороге, кишащей бандитами из бывших ландскнехтов, которые не боятся никого и грабят всех подряд, герцог посоветовал плыть до Пезаро, а оттуда в сопровождении небольшого конвоя всадников напрямую через перевал добраться до Рима. Начались сборы, отдавались последние распоряжения по дому.

Когда спала жара, в начале сентября Тициан вместе с Орацио отплыл из Венеции. Он решил взять с собой сына, парня старательного и послушного, подающего надежды. Знакомство с Римом должно пойти ему на пользу. Помпонио был наконец пристроен в приходе близ Мантуи к великой радости Орсы. Она уже не справлялась со старшим племянником, который водил дружбу с темными личностями. Боялся он одного отца, а от увещеваний тетки лишь отмахивался. Зато любимица отца Лавиния росла милой, скромной девушкой, посещавшей уроки катехизиса в приходской церкви и охотно помогавшей тетушке Орсе по хозяйству.

Хотя море было спокойным, через день к вечеру корабль стал на якорь в порту Анконы, чтобы избежать нежеланной встречи с рыскающими по ночам корсарами. Ранним утром Тициану хотелось показать Орацио свой алтарный образ в церкви Сан-Франческо ин Альто. Но до нее от причала было далеко, можно добраться только верхом. Корабль был готов к отплытию, капитан поторапливал, и им пришлось отказаться от этой мысли. Ближе к закату подплыли к Пезаро.

На пирсе их встретил лично герцог Гвидобальдо и отвез гостей во дворец, где в так называемой «гардеробной» было немало прекрасных картин. Главная коллекция, которую начал собирать еще прадед герцога, знаменитый Федерико II Монтефельтро, находилась во дворце города Урбино. Не без волнения ехал Тициан по вьющейся серпантином горной дороге к овеянному славой Урбино, с которым были связаны имена Пьеро делла Франческа, Браманте, Рафаэля. И вот за поворотом на выезде из лесистого ущелья показались высокие крепостные стены и возвышающийся над ними герцогский дворец с двумя башенками, творение далматинца Лучано Лаураны. Лет через тридцать по тому же пути проследовал Монтень, в чьих путевых заметках дается подробное описание дворца-крепости, который «содержит столько комнат, сколько дней в году». Жить в таком дворце, напоминающем лабиринт царя Миноса, можно было только летом. Зимой каменная глыба промерзала, благодаря чему и сохранились бесценные художественные творения, не познавшие разрушительной силы огня из-за отсутствия печного отопления. Обычно с наступлением первых холодов двор переезжал в утепленный дворец в Пезаро с его мягким климатом и почти бесснежной зимой.

Уроженец здешних мест художник Джованни Санти, отец Рафаэля, имевший, как многие в ту пору, склонность к рифмоплетству, оставил шутливое двустишие о герцогском дворце:

 
Построенный дворец хорош,
Да вот цена вгоняет в дрожь.
 

В парадном зале Гвидобальдо делла Ровере показал высокому гостю выполненные им же портреты своих родителей. Здесь висела и получившая отныне свое имя «Урбинская Венера». Видя впечатление, произведенное на гостя, который с явным удовлетворением рассматривал свои работы в великолепном зале, герцог выразил желание иметь портрет жены и себя самого. Тициан был представлен юной герцогине, почти девочке, и вскоре принялся за написание портрета Джулии Варано. Орацио оказался хорошим помощником, но с наступлением сезона дождей пришлось спасаться от сырости, перебравшись в Пезаро, где работа была продолжена. В самом конце сентября неожиданно прибыл герцог. На нем не было лица – скоропостижно скончалась юная герцогиня. Несмотря на траур, герцог выделил Тициану удобный экипаж и обещанный конвой сопровождения. Отъезд был скомкан печальным событием, и на заре Тициан с сыном покинули погрустневший гостеприимный городок Пезаро. По Салярии, древнему пути доставки соли, проехали через туннель Фурло, прорубленный римскими рабами сквозь горный хребет, и вышли в долину Тибра. Накатанная дорога среди холмов вела к Вечному городу.

9 октября 1545 года Тициан в сопровождении кавалькады всадников въехал через ворота Порта дель Пополо в Рим. На площади у фонтана урбинский конвой сменили три всадника с папским штандартом, которые, расчищая путь экипажу, направились по прямой, как стрела, улице Корсо до площади Венеции с ее огромным дворцом из коричневатого известняка, который был возведен по распоряжению папы Павла II, венецианца по происхождению, для размещения посольства республики святого Марка, и оттуда направо по прямой дороге через Тибр к Ватикану.

Тициана с сыном разместили в удобных покоях Бельведера, в которых когда-то гостил Леонардо да Винчи. С высокой террасы внутреннего дворика дворца открывалась панорама города с возвышающимся вдали замком Сант'Анджело. А в нишах дворика Бельведера установлены выдающиеся творения античного ваяния – Аполлон Бельведерский, Венера Книдская, мраморная группа «Лаокоон», которые повергли Тициана в такой восторг, что он долго не мог прийти в себя. Каждое утро он заходил туда как в священное капище, чтобы набраться сил и вдохновения для наступившего дня.

Появился кардинал Алессандро Фарнезе, сообщивший, что Его Святейшество рад приезду художника и на днях даст ему аудиенцию в своих покоях. С кардиналом пришел Дель Пьомбо, которого непривычно было видеть в монашеской сутане. Ему было дано кардиналом указание показать гостям красоты Рима. Началось ошеломившее Тициана с первого же дня знакомство с великими памятниками античной культуры. Дель Пьомбо оказался хорошим чичероне, показывая другу римские достопримечательности, от которых дух захватывало и голова шла кругом. Тициан воочию видел то, чем еще в юности любовался в мастерской Джамбеллино, бережно листая римский альбом рисунков его отца Якопо. Было и много нового, а самым впечатляющим оказалась огромная строительная площадка на месте возведения собора Святого Петра, начатого Браманте в годы правления папы Юлия. На Капитолии велись колоссальные работы – по проекту Микеланджело оформлялась площадь на холме с великолепной конной статуей Марка Аврелия, чудом сохранившейся в мрачную эпоху борьбы религиозных фанатиков с памятниками языческого искусства. Тогда считалось, что статуя изображает императора Константина, принявшего христианство. Это спасло бронзовую скульптуру, и она не пошла на переплавку.

Под вечер, вконец обезножев, Тициан возвращался в отведенные ему апартаменты на Бельведере, где приветливо горел камин, а слуги бесшумно приносили напитки и вина из ватиканских погребов. Он подолгу засиживался перед мольбертом с «Данаей», которую взял с собой по совету папского нунция Делла Каза. Своими впечатлениями от увиденного Тициан поделился в письме императору Карлу V: «Ступая по прекрасным античным камням, я познаю все то, что поможет мне возвысить мое искусство, сделав его достойным Ваших побед во имя Господа нашего». [82]В том же письме он уведомил монарха о предстоящей отправке ему из Венеции портрета покойной императрицы и сообщил о своем намерении вскоре посетить его и вручить подарок – новую картину с изображением Венеры, по которой можно судить, как его искусство продолжает совершенствоваться день ото дня. В заключение он позволил себе напомнить, что до сих пор ничего не получил из казны как Неаполя, так и Милана.