Текст книги "Год жизни"
Автор книги: Александр Чаковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
– Ну, простите, Василий Семенович, – упавшим голосом сказал я.
– Да что у вас произошло?
– Потом расскажу. При встрече. Простите, что побеспокоил.
Я положил трубку, медленно повернулся к двери и… увидел Светлану. Я не слышал, как она вошла.
– Ты все-таки выступил? – глядя на меня в упор, спросила Светлана.
– Да, я выступил, – твердо ответил я, – и, кроме того, выступил неудачно. Крамов повернул все мои аргументы против меня самого. Будут разбирать на бюро.
– Кто же оказался прав?! – воскликнула Светлана. – Почему ты не послушался меня?
Она повернулась и вышла из конторы.
Я не пошел за Светланой. Мне нечего было сказать ей.
У себя в комнате я лег на кровать.
И вдруг я услышал торопливые шаги по коридору. Затем дверь в комнату Светланы открылась. Я лежал на кровати у тонкой дощатой стены, отделявшей наши комнаты. И я отчетливо услышал чуть приглушенный голос:
– Не зажигайте света, Светлана Алексеевна. Это я, Крамов. Сначала задерните штору. Совсем не нужно, чтобы меня видели у вас…
Сердце мое заколотилось. Послышались шаги Светланы.
– Не бегите! – настойчиво проговорил Крамов. – Я уже говорил вам как-то, что от себя нельзя убежать. Я ненадолго к вам и по важному делу. Ну, давайте я сам задерну штору… Так. Теперь можно зажечь свет.
Щелкнул выключатель. Затем я услышал, как Крамов подошел к двери и набросил крючок.
– Все это я делаю ради вас. Ни вам, ни мне сплетни не нужны. Сядьте. Вот так. Теперь о деле. Вы, может быть, не знаете, что Арефьев только что выступил против меня с погромной речью? Но он провалился. Никто, кроме старого чудака Агафонова и демагога Трифонова, не поддержал его. Поведение Арефьева будут разбирать на бюро. Выговор ему обеспечен.
Я лежал неподвижно. Я точно прирос к постели. И мысленно повторял про себя: «Сейчас я встану, вот сейчас встану, пойду и дам ему в морду…»
– Это была речь мальчишки и склочника, – продолжал Крамов, – Арефьев плюнул мне в лицо, мне, который любил его и помогал, чем мог. Вы знаете, какие это повлечет за собой последствия?
Светлана молчала.
– Как я уже сказал, – продолжал Крамов, – он получит выговор по партийной линии. Выговор – это в лучшем случае. При переводе из кандидатов в члены партии ему это припомнят. Руководство считает его склочником. В ближайшие годы он не получит ни одного сколько-нибудь ответственного назначения. Его репутации будет подмочена даже в том случае, если я не приложу к этому никаких усилий. А я могу приложить их – и это будет только справедливо.
– Чего вы хотите от меня? – спросила Светлана.
– Чего я хочу от вас? Я знаю о ваших отношениях. Судьба Арефьева вам не безразлична. Кроме того, вам придется давать показания о том, какую помощь я оказывал вашему участку в первые недели, – вы не вправе от этого отказаться. Наконец, кое-кому может прийти в голову, что Арефьевым руководят личные мотивы, что тут замешана женщина. Я знаю, – торопливо оговорился Крамов, – вы тут ни при чем. Но вы единственная женщина на стройке. Двое мужчин, мы бывали вместе… Словом, на чужой роток не накинешь платок. Будет много сплетен, грязи, расследований. Это одна сторона дела.
Крамов шагал по комнате взад и вперед.
– Есть и другая сторона, – говорил он, – и я не скрою ее от вас. Мне все это ни к чему. Есть меткая поговорка: «Не знаю точно, он украл шубу или у него украли, но он замешан в этой грязной истории». Глупо, но метко. Мне не нужна грязная история. Мне не нужны комиссии, расследования, допросы и прочее. Обычно в таких случаях даже у ангела обнаруживают рога. А я не ангел. Туннель скоро будет закончен, и я уеду. Мне все это ни к чему. Видите, я с вами прост и откровенен. Есть еще и третья причина, по которой вам необходимо принять немедленные меры, чтобы одернуть Арефьева, удержать его от дальнейших нелепых шагов.
Шаги смолкли. Крамов внезапно остановился и вдруг сказал:
– Я люблю вас. Люблю уже давно. Я не слюнтяй, не мальчишка и не стал докучать вам любовными признаниями. Но я люблю вас и теперь говорю вам об этом прямо. Может быть, момент для объяснений выбран не вполне подходящий. Но… будем выше этого.
– Уходите, Крамов, – тихо, но твердо сказала Светлана.
Но он продолжал:
– Светлана Алексеевна, я понимаю ваше состояние. Вам не до того, чтобы слушать меня. И все же я буду говорить. Вы можете не отвечать, только выслушайте. Так вот, я хорошо знаю и понимаю вас. Лучше, чем вы сами. Я слышал, что вы собираетесь связать свою жизнь с Арефьевым. Но вы этого не сделаете. Он из породы донкихотов, а вам смешно быть Дульцинеей. Вы земной человек. И такая, как вы есть, вы нужны мне. Мне Нужна такая женщина, как вы. Я хорошо знаю, чего хочу в жизни. И вы будете мне помогать. Вы умеете быть разной – наивной, мудрой, доброй, злой. Я научу вас применять этот дар для достижения понятных, земных целей. Вдвоем мы составим силу. Кроме того, я люблю вас и знаю, что вы не обидитесь на эти слова «кроме того». Я знаю вас, но и вы – я давно почувствовал это – знаете и понимаете меня. Арефьев не пара вам, Светлана. Под грузом его благородных побуждений вы превратитесь в клячу. А со мной вам будет хорошо и просто.
– Уходите, Крамов, – повторила Светлана.
– Я сейчас уйду. Но не заставляйте меня играть комическую роль искусителя. Все, что я вам говорю, вы знаете и без меня. И решение примете сами, тоже без меня. Оно уже зреет в вашей душе, я знаю. И это будет то самое решение, к которому я вас призываю. Как только вы решитесь, вам сразу станет легко. Опыт десятков поколений будет помогать вам в моем лице. Вы перестанете мучить себя. Закончится эта все время происходящая внутри вас борьба мнимого добра с мнимым злом. Вы вырветесь из тисков невыносимой так называемой новой морали, которую исповедует Арефьев, морали, годной для проповеди, но невозможной для жизни. Это все, что я хотел сказать, Светлана Алексеевна.
– Подождите, – удержала его Светлана. – Я тоже хочу вам кое-что ответить. Все, что вы мне сказали, я уже знала. Вы всегда мне это говорили. Всегда. Даже когда молчали. Даже когда говорили о другом. Я иногда ненавижу вас, а иногда презираю. Не знаю, что чаще. И себя я тоже презираю. За то, что слушаю вас, за то, что всегда слушаю вас, даже когда вы молчите… Сейчас мне следовало бы выгнать вас, а я слушаю. Мне до боли хочется, чтобы ваши слова возмущали меня. А я слушаю вас… Ну, теперь уходите.
– Светлана! – воскликнул Крамов, и в одном этом слове его послышались радость и торжество.
– Уходите! – громко повторила Светлана.
Крамов пошел к двери и столкнулся со мной.
Увидев его, я сказал:
– Вернитесь назад.
Он повиновался. Я вошел следом за ним и закрыл за собой дверь.
Светлана сделала шаг вперед и произнесла едва слышно:
– Андрей, прости меня. Я не могу быть твоей женой…
Я был невероятно, непонятно спокоен.
– Вы слышали это? – спросил я Крамова.
Он как-то жалко усмехнулся.
– Ну, милые бранятся – только тешатся. Неужели всему виной мой неожиданный приезд? Я приехал обсудить вопросы сбойки. Ведь не за горами сбойка-то, не за горами…
– Я хочу еще раз повторить вам, Крамов, что Светлана Алексеевна, которую я любил и люблю, не хочет быть моей женой.
– А почему, собственно, вы мне это говорите? – внезапно резко спросил Крамов и чуть вскинул голову.
И вдруг улыбнулся, взял меня за плечи.
– Эх, Андрей, Андрей! Не так ты ведешь себя в жизни. Недавно ты оттолкнул друга, теперь женщина оттолкнула тебя…
Я не сбросил рук Крамова со своих плеч. В ту минуту я как-то не почувствовал их. Он сам убрал руки и сел за стол между мной и Светланой.
– Я хочу сказать тебе, Андрей, – продолжал он, – поскольку ты сам вызвал меня на этот разговор. Светлана Алексеевна по-своему права, отказавши тебе. Эта женщина не для тебя, Андрей, да и ты не для нее… Когда-то, давным-давно, были заложены естественные отношения между мужчиной и женщиной: муж с дубиной отправлялся на охоту, женщина ждала его. А ты хочешь тащить женщину с собой на охоту. По горам и кручам, через кустарники и чащи, в жару и стужу. Но не каждую это устроит. Подумай об этом, Андрей. Что до меня, я уже давно понял, что вы не пара. То, что объединило вас, было кратковременным, преходящим, по крайней мере у Светланы Алексеевны. Я давно это понял… И Светлана Алексеевна поняла это не сегодня. Только не решалась сказать. Даже себе. Ей ведь тоже нравилась эта поза женщины-охотника. Ну, а теперь естественные силы победили, реализм взял верх над наигрышем. Придется тебе с этим считаться, Андрей. Ничего не поделаешь. И с трибуны разоблачать тебе некого, не поможет!
Я поднял голову и спросил:
– Светлана, это правда?
– Наверное, правда, Андрей, – тихо ответила она. – Как бы я была счастлива, как радостно было бы мне жить, как любила бы я себя, если бы это было неправдой!
– Да! – закричал я. – Это неправда! Я понял, вот сейчас понял, что все это неправда! Светлана, ты же клевещешь на себя! Это он, он хочет подавить, принизить тебя!
Светлана печально покачала головой.
– Хорошо, – сказал я. – В таком случае у меня к тебе вопрос. Только одни вопрос. Ты любишь Крамова?
Губы Светланы искривились, она чуть приподняла руку, точно защищаясь от меня.
– Вот что, Андрей, – громко проговорил Крамов, – пора прекратить эту мелодраму. Вы, романтики-человеколюбы, делаетесь самыми жестокими людьми, если вам что-нибудь не по нраву. Я не такой уж альтруист, но считаю, что женщин надо щадить.
Он подошел ко мне.
– Надо уточнить отношения, Арефьев. Принимая во внимание все происходящее, я полагаю, что в дальнейшем вы воздержитесь от кавалерийских наскоков на мою скромную персону, по крайней мере публично. При сложившейся ситуации это будет… уж очень неразумно с вашей стороны. Жестоко по отношению к Светлане Алексеевне и не на пользу вам самому. Полагаю, вы меня понимаете. Итак, договорились?
– Как я презираю вас, Крамов! – сказал я. – Вот вы стоите сейчас передо мной, а я не вижу вас, я вижу только ваше лицемерие, жестокость, трусость…
– Мальчишка!
– Нет, Крамов, нет! Я уже не мальчишка. Я уже не буду пытаться перекричать водопад. Я знаю, с кем и какими средствами надо бороться.
– Вы хотите сказать, что не принимаете моего предложения?
Я подошел к двери и сказал:
– Вон отсюда!
Крамов улыбнулся.
– Насколько я понимаю, – процедил он, – это не ваша комната. Вы тоже прогоняете меня, Светлана Алексеевна?
Светлана с ненавистью посмотрела на Крамова и вдруг, подбежав ко мне, обняла с отчаянием и силой.
– Это все неправда, неправда, Андрей, милый! – зашептала она. – Прогони его, прогони сейчас же! Я люблю тебя, только тебя. Не верь моим словам, не верь ничему, я хочу быть только с тобой…
Я с трудом разжал ее руки и в упор посмотрел в глаза Крамову.
Он передернул плечами, сделал шаг к двери, остановился, затем махнул рукой и вышел.
Проходя в дверь, он ссутулился и как-то пугливо покосился на меня, точно боялся, что я его ударю.
15
На другой день по участку пронеслась тревожная весть. Неожиданно возросло давление породы на деревянные крепления. Видимо, проходчики подошли к участку очень слабых, разрушенных горных пород.
Я и Светлана находились в конторе, когда встревоженный Агафонов принес это известие.
Через несколько минут мы уже были у входа в туннель. До забоя надо было идти более полукилометра. Под ногами хлюпала просачивающаяся вода, которую не успевали откачивать насосы. Мы продвигались, инстинктивно пригибая головы, чтобы не задеть за протянутый на двухметровой высоте троллейный провод высокого напряжения. Недавно была произведена отпалка, вентиляторы продували забои, до нас доносился острый и пряный запах взрывных газов. Время от времени мы прижимались к влажной стене туннеля, пропуская вагонетки, движущиеся к забою.
Наконец мы достигли забоя. Там уже стоял Трифонов и, подняв свою лампочку, осматривал обнажившуюся после взрыва породу.
Да, положение было тревожным. Крепильщики уже торопливо подпирали свод туннеля деревянными балками.
День выдался напряженный. Все наши текущие дела отошли на задний план.
Ночь прошла спокойно. Под утро очередная отпалка установила, что опасный участок уже пройден. Бурильщики снова вступили в полосу надежных скальных пород. Очередную смену приняла Светлана, которую я предупредил, чтобы она особенно следила за уже пройденным и хорошо закрепленным участком.
Стало известно, что и на западном участке возникли серьезные трудности. При проходке показалась вода, напор которой по мере продвижения вперед все возрастал.
Ясно: где-то впереди находится подземный резервуар, «аккумулятор» воды, который при очередной отпалке может вскрыться – и тогда вода хлынет в штольню.
Прошли сутки. За это время наш участок продвинулся от опасного места метров на двенадцать. К одиннадцати часам вечера я пошел в забой принимать от Светланы смену. В штольне как будто все было в порядке. Метрах в двухстах от забоя бурильщики обуривали верхнюю часть туннеля, расширяя его на полное сечение, соответствующее габаритам поезда, которому в недалеком будущем предстояло пройти туннель.
Когда Светлана уже собиралась уходить, сигналист предупредил, что сейчас будут производить отпалку. Светлане пришлось задержаться. Бурильщики в забое, как полагается, прекратили работу, все встали к стене штольни – обычная мера предосторожности при взрывах.
Через несколько минут раздался первый взрыв, затем второй, третий… Машинально, уже по привычке, мы считали взрывы.
И вдруг после очередного взрыва все услышали вместо похожего на течение воды шуршания скатывающейся породы необычно резкий, нарастающий шум. Свет погас. В темноте раздалось шипение сжатого воздуха. И снова взрывы – теперь уже почему-то глухие, далекие.
Наконец все смолкло. Наступила непривычная, тяжелая, гнетущая тишина. Только шипел воздух. Несколько секунд мы стояли не двигаясь, прижавшись к влажной, ребристой стене штольни. Шахтерские лампочки не были включены, раньше горело электричество. Теперь все включили их. Слабый свет лампочек едва пробивал еще не осевшую бурильную пыль.
– Спокойно, товарищи, негромко проговорил я. – Ничего страшного не произошло. Просто взрывом перебило шланги. Слышите, как шипит воздух? Я сейчас пойду и все выясню.
– Нельзя ходить, товарищ начальник, – с плохо скрытым волнением возразил сигналист.
– Почему?
– Пятьдесят шнуров заложено. А взрывов было только сорок шесть. Я точно считал.
Он был прав. Идти было нельзя. В томительном, напряженном ожидании прошло еще минут пятнадцать. Новых взрывов не последовало.
Светлана стояла рядом со мной, прижавшись к стенке. Когда раздался грохот, шипение воздуха и погас свет, она схватила меня за руку и крепко ее сжала. Только сейчас я почувствовал, что Светлана продолжает держать мою руку.
– Успокойся, – сказал я, – ничего страшного случиться не могло.
Она ничего не ответила.
Я приказал погасить лампы, и люди сразу поняли смысл моих слов: на всякий случай надо было экономить аккумуляторы. Теперь горела только моя лампа. Она почти не рассеивала сгустившуюся тьму.
– Я пойду проворю, в чем дело, – снова заявил я. – Товарищ Трифонов пойдет со мной. Остальным сидеть у стены.
Мы двинулись к выходу. Я то гасил, то зажигал лампочку, экономя энергию. Мы шли молча в темноте и, чтобы не сбиться с пути, старались касаться ногой одного из рельсов. Наткнулись на погрузочную машину и ощупью обошли ее.
Вскоре я налетел на новое препятствие, нагнулся, чтобы убедиться, что не свернул в сторону, и нащупал рельс.
– Зажгите свет, – сказал я, повертывая выключатель своей лампы.
Трифонов тоже зажег лампу. Перед нами была стена. На мгновение сердце мое сжалось.
Мы стали обшаривать наклонную стену, раздирая себе колени об острые камни. Просвета не было. Стена оказалась сплошной. Произошел обвал. Мы, находившиеся в штольне, были отрезаны от выхода.
Я и Трифонов, не сказав друг другу ни слова, внимательно осмотрели стены участка, на котором произошел обвал. Это был тот самый опасный участок слабых пород, который причинил всем нам столько беспокойства. Очевидно, крепи не выдержали сотрясения от производимых по соседству взрывов и сдали. Разбитые столбы кое-где торчали в груде осыпавшейся породы.
Мы двинулись обратно. Пройдя метров пятьдесят, я остановился. Мы потушили свои лампочки.
– Обвал, – сказал я.
– Завалило, – спокойно согласился Трифонов.
Сердце мое колотилось, я чувствовал, что если буду говорить, то не справлюсь со своим волнением.
– Вот проклятая порода, – точно угадав мое состояние, сказал Трифонов. – То крепь, то вата.
– Как вы думаете, – негромко спросил я, – большой обвал?
– Тот слабый участок тянулся метров на пятнадцать. Если он только в своих границах обрушился, то метров пятнадцать и нужно считать.
– А может, больше?
– Всякое бывает, – уклонился от ответа Трифонов.
– Но… но что же дальше?!
Трифонов сказал, осуждая меня самим тоном своих слов:
– Копать будем. Лопаты, совки… Да и на той стороне ждать не станут, пока мы задохнемся. Откопают. Дело обычное, горняцкое.
– Ну, пойдем к людям, – неуверенно проговорил я.
И тогда Трифонов притянул меня к себе и сказал:
– Вот чего, парень, не забывай: ты – начальник. Люди на тебя смотрят. Держись, если горняцкую профессию себе выбрал.
Я помолчал немного, потом сказал:
– Хорошо. Спасибо, Павел Харитонович. Пошли.
Когда мы вернулись к забою, люди по-прежнему безмолвно сидели у стены. Я зажег лампу и осветил их лица.
Первым с краю сидел откатчик Авилов. Он был явно испуган, губы его полураскрылись, он с надеждой смотрел мне в рот. Рядом с ним – Нестеров, один из двух бурильщиков, с которыми я встретился, впервые приехав на участок. Лицо его было сумрачно. Видимо, он ничего хорошего не ждал от меня. Всем своим видом он говорил: «Чего том утешать, дело ясное – завалило. Не первый год в горе, понимаем».
Немного поодаль, прижавшись спиной к стене, стояла Светлана.
Я быстро скользнул по ее лицу лучом лампочки и успел заметить только широко раскрытые ее глаза. Дальше сидели у стены два бурильщика, откатчики и сигналист.
– Ну что ж, товарищи, – с преувеличенной бодростью проговорил я, – можно размяться. Предстоит работенка. Этот чертов участок в конце концов подгадил. Крепи не выдержали. Произошел небольшой… обвал.
Я говорил медленно, нанизывая одну фразу на другую, желая отодвинуть как можно дальше это роковое для каждого горняка слово: «обвал». Когда я все же произнес это слово, Светлана чуть слышно вскрикнула.
– Нам предстоит, товарищи, – продолжал я, сделав вид, что не расслышал вскрика, – пробить новый маленький туннель в стене обвала. Нас, конечно, откопают много раньше, чем мы это сделаем. Но не будем сидеть сложа руки.
Мы гуськом пошли к месту обвала. Каждый подсчитывал про себя, сколько времени понадобится там, на воле, чтобы расчистить завал. С момента катастрофы прошло уже не меньше получаса. Наверняка уже вызван отряд горноспасателей. Работы, конечно, разворачиваются на полный ход…
Ход моих мыслей нарушило прикосновение руки и громкий шепот Светланы:
– Андрей… Это конец?
– Не говори ерунды, Светлана! Все будет в полном порядке, – резко ответил я.
Она замолчала.
Люди подошли к завалу.
– Стоп! – скомандовал я. – Четверо из нас – я, Трифонов, Нестеров и Авилов – возьмут лопаты и совки и начнут работу. Мы будем прокладывать узкую штольню в завале. Остальные смотрят крепления, и там, где порода вполне надежна, подпилят их. Дерево понадобится нам, чтобы крепить проход.
Через час, работая лопатами и совками, мы прошли в стене обвала сорок сантиметров. Я тут же прикинул, что, продвигаясь такими темпами, мы пройдем за сутки метров семь с половиной. Таким образом, если предположить, что завалено пятнадцать – двадцать метров штольни, то нам потребуется более двух суток. Разумеется, если не принимать во внимание, что с той стороны пробиваются к нам товарищи. Значит, положение не такое уж страшное.
Однако оно оказалось страшнее, чем я предполагал. Во первых, работать приходилось медленно и осторожно, потому что в запале могли обнаружиться невзорвавшиеся патроны. Во-вторых, для обеих групп – первой и той, что заготовляла крепления, – был необходим свет. Пришлось включить все лампы, и через восемь часов, когда окончился срок действия аккумуляторов, они погасли. И, наконец, мы начали ощущать недостаток кислорода.
Как ни странно, в те минуты я совершенно забыл об этой опасности. Когда мне стало трудно дышать и в висках застучало, я даже не обратил на это внимания.
Угрозу удушья я понял только после того, как шум работы стал затихать и рабочие один за другим выпускали лопаты из рук. Скоро стало совсем тихо, слышалось только частое и шумное дыхание людей.
Да, работу следовало прекратить немедленно. В работе человеку кислорода нужно больше, чем в бездействии. Это было ужасно, это было отвратительно знать: для того чтобы выжить, надо напряженно работать, а вместе с тем работать нельзя, невозможно…
И вот, пройдя за восемь часов немного больше трех метров завала, мы были вынуждены сложить оружие и в темноте, ощупью, вернуться на то место, на котором впервые услышали грохот обрушившейся породы.
Все молчали.
Только не упасть духом, не растеряться, не показать людям, как я волнуюсь!.. С большим трудом мне удалось взять себя в руки.
– Товарищи, – сказал я, – придется ждать. Надо экономить силы. Может быть, отдохнув, мы сможем продолжать работу. Я уж не говорю, что за это время нас, возможно, откопают. А пока будем отдыхать… Старайтесь меньше разговаривать и двигаться.
Снова наступила тишина. Только сжатый воздух шипел где-то по-прежнему. Но вдруг и шипение прекратилось.
– Что это?! – тревожно воскликнула Светлана. – Вы слышите? Еще обвал… Он перебил и этот шланг…
– Нет, – громко сказал я, – это снаружи выключили компрессор, хотят как-нибудь дать знать, что о нас помнят.
Я оказался прав. Через минуту шипение послышалось снова и потом несколько раз прекращалось и возобновлялось через ровные промежутки.
Я сидел с Трифоновым вплотную, касаясь его тела. И это ощущение близости с Павлом Харитоновичем помогало мне сохранять хотя бы внешнее спокойствие.
– Послушай, – тихо проговорил Трифонов, – что это за история с пьянкой, о которой заявил Крамов?
Вопрос его был столь неожиданным в этой обстановке, что я вздрогнул. После собрания прошли сутки, и мы провели их в напряженном труде, в тревоге. Не было времени поговорить обо всем, что произошло на собрании.
Задай мне этот вопрос Трифонов там, на воле, мне стало бы стыдно. Но теперь его слова даже обрадовали меня – они возвращали к естественной, обычной жизни.
Я вполголоса рассказал ему, как попал в «шайбу» и как оказался у Крамова.
– Почему ж ты не объяснил это на собрании? – спросил Трифонов.
Я пожал плечами.
– Как? Что я мог объяснить? Ведь факт то имел место?
– Вот что, – сказал Павел Харитонович, поезжай завтра в обком к Баулину. Он тебя хорошо помнит. Расскажи о всех своих сомнениях насчет этого Крамова.
– Завтра?! – воскликнула вдруг Светлана и повторила с горькой усмешкой: – Завтра?!
– Ну, послезавтра, – спокойно ответил Трифонов.
Дышать становилось все труднее. В висках стучало, появился звон в ушах. Мне ничего не хотелось – ни говорить, ни двигаться. Губы мои пересохли. С большим трудом я повернулся и прикоснулся лбом к холодной и влажной стене штольни. И в этот момент услышал срывающийся шепот Светланы:
– Андрей, мне плохо…
– Светлана, милая, потерпи, – также шепотом ответил я. – Скоро нас обязательно откопают…
– Может быть… но мы уже будем мертвы.
– Тш-ш!.. Не смей так говорить, – чуть повышая голос, сказал я. – Как тебе не стыдно! Я уверен, с той стороны прошли уже не меньше половины завала.
– Ты уверен, ты уверен! – горько повторила Светлана.
Она помолчала немного.
– Андрей, мне нечем дышать, – снова услышал я ее шепот.
Я понимал, что ей очень худо. Она не просто боялась, не просто была растерянна, – ей действительно было очень трудно дышать.
– Светлана, родная, потерпи! – просящим тоном, торопливо сказал я. – Ты привыкнешь – и сразу станет лучше…
– Нет, Андрей, нет, мы не выйдем отсюда, я знаю…
– Инженер Одинцова, перестаньте говорить глупости! – неожиданно для самого себя в полный голос оборвал я ее.
Светлана замолчала.
Где-то мерно и тяжело капала вода.
– Вот что, – внезапно громко заявил Трифонов, – надо работать!
– Мышиная возня! – отозвалась Светлана. – Совками и лопатами пройти многометровый обвал? Или нас откопают, или все мы…
– Бросьте! – грубо оборвал ее бурильщик Нестеров. – Вы, барышня, не поп, и хоронить нас рано. Пошли!
Он встал, взял лопату и медленно пошел, волоча ее за собой. Поднялись и остальные. Только Светлана и откатчик Авилов не шевельнулись.
Я встал, подошел к Авилову и осветил его едва горящей лампочкой. Парень тяжело дышал. Губы покрылись белым налетом. На лице выступил пот.
– Авилов, послушай, – сказал я, наклоняясь к нему, – постарайся встать. Надо идти, работать надо, пробиваться отсюда.
– Не выйдем, – точно выдыхая слова, произнес он.
– Выйдем! Я тебе говорю, выйдем! Разве я когда-нибудь обманывал тебя? Не слушай Одинцову, мы выйдем! Нам всем надо выйти, всех нас ждут важные дела. Чтобы вот так, без боя, сдаться?! Вставай…
И Авилов медленно, пошатываясь, встал.
Все, кроме Светланы, пошли к месту обвала.
Мы снова приступили к работе.
Копали молча, упорно и сосредоточенно. В наших движениях не было беспорядочности обреченных людей, ищущих забытья в бесполезной деятельности. Но люди работали медленно, очень медленно.
И мне на мгновение показалось, что и не было никакого обвала, что в штольне происходит каждодневная, будничная работа людей, решивших как можно скорее прорубить туннель, обогнать западный участок, получить право на сбойку…
Тяжело дыша, мы толкали друг друга; лопаты со звоном сталкивались, высекали искры. Не знаю, сколько времени мы работали так, – час, три, восемь…
Когда обессиленные, измученные люди прекратили наконец работу, в завале образовался узкий коридор.
Из последних сил мы закрепили его деревянными подпорками и пошли к забою отдохнуть хоть немного.
– Светлана! – окликнул я, когда мы вернулись.
Она не ответила. Шаря в темноте, я нащупал ее плечо и склонился над ней.
– Мы прошли очень много, метров пять, не меньше. Отдохнем и опять будем копать.
Она не ответила. Я слышал ее тяжелое дыхание. Ни у кого не было сил говорить.
Внезапно послышался треск ломающегося дерева и резкий шум осыпающейся породы.
Мы инстинктивно прижались к стенам. Шум прекратился.
– Что это? – слабым голосом спросила Светлана.
Трифонов встал. В темноте были слышны его удаляющиеся шаркающие шаги. Вернувшись, он прошептал мне на ухо:
– Все завалило. Подпорки не выдержали.
Я торопливо сжал руку Трифонову: «Тише!» Только бы не услышали люди!
Я с трудом поднялся и двинулся к месту обвала. В прошлый раз от забоя до завала было шагов тридцать пять. Теперь я не прошел и тридцати, как мои вытянутые вперед руки уткнулись в стену. Новый обвал не только уничтожил все результаты нашей недавней мучительной работы обвалилась и ближняя часть породы, которую я считал твердой и устойчивой. Стена, отделявшая нас от внешнего мира, увеличилась еще на несколько метров.
Меня охватило отчаяние. Я шарил по стене, раня руки об острые уступы породы. Обшарил ее всю, сверху донизу, вдоль и поперек, с тайной надеждой, что стена не сплошная. В другое время эта надежда показалась бы мне нелепой. Потом я прижал к породе ухо. Но ни звука не донеслось с той стороны, только ручеек журчал где-то в темноте.
Я поплелся назад, шел наобум, натыкался на стены, царапал лицо, руки…
Шел и думал только об одном: как сказать людям о новой катастрофе? На полпути услышал хлюпанье шагов и звон волочащихся по земле лопат и ломов.
«Они идут, ничего не подозревая, – подумал я. – Дойдут до стены и узнают то, что знаю я. Они лишатся последних сил… Что делать?»
Меня знобило. Я дрожал от удушья, сырости, усталости, от сознания новой катастрофы.
– Товарищи, не ходите, отдыхайте, – прохрипел я, столкнувшись с рабочими.
– Ладно, Андрей, – донесся до меня сдавленный голос Трифонова, – люди уже знают, правду не скроешь…
– Так куда же вы идете?
– Работать. Мы не крысы, чтобы подыхать без борьбы. Пробиваться будем. И с той стороны копают, врешь, копают! Не бывало такого, чтобы свои своим не помогли! – точно с угрозой и вызовом кому-то произнес он.
Я стал дышать свободнее. Уверенность людей в том, что они «пробьются», в том, что никогда не оставят их без помощи, передалась и мне.
Именно в эту минуту ощутил я, как прекрасна жизнь там, на земле, и как невозможна, нелепа мысль о том, что ее придется потерять.
– Все здесь? – спросил я.
– Все, – ответил Трифонов. – Только Светлана Алексеевна осталась. Трудно ей…
– Идите, я сейчас вернусь к вам, – сказал я.
Мы разошлись.
– Света, как ты? – позвал я Светлану, дойдя до забоя.
– Это ты, Андрей? – слабо откликнулась она. – Сядь, побудь со мной… Я все знаю…
Она полулежала, прислонясь спиной к мокрой каменной стене.
– Света, ничего страшного не произошло. Просто мы плохо закрепили, и крепи не выдержали. Какую роль могут играть лишние два-три метра? Чепуха! По моим подсчетам, с той стороны уже прошли больше половины завала. Я уверен…
– Андрей, прости меня, – прервала меня Светлана, – я все понимаю. Ты хороший, сильный. Но зачем ты обманул меня?..
Руки ее были холодны, как камень, на котором она лежала.
– Светлана! – воскликнул я. – Что ты говоришь? Какой обман? Ну, может быть, не три метра, а четыре, но какое это может иметь значение?
– Я не о том, милый, нет, не о том! – задыхаясь, бормотала Светлана. – Ты заставил меня поверить, что я не такая, как есть. А я такая… Ох, как болит голова!
– Светлана, перестань, прошу тебя, сейчас же перестань, – сказал я, чувствуя, что выдержка начинает изменять мне.
– Солнца, солнца хочу! – продолжала Светлана. – Это только для обмана бывает здесь полярный день. Он кажется бесконечным… А за ним вот эта ночь. А за ней – каменный мешок. И все…
– Светлана, послушай меня! – с отчаянием проговорил я. – Если ты хоть немного веришь мне, то слушай. Я говорю тебе, я клянусь тебе – мы выйдем отсюда. Ты слышишь: выйдем!
– Да? Это правда? Милый, ты действительно веришь? Это не только для меня? Не только для них? Ты веришь?
– Знаю и верю!
– Как хорошо! Вот и голова немного меньше болит. Слушай, Андрей, любимый, дай мне слово… Вот сейчас дай мне честное слово…
– Какое, в чем?!
– Если мы выйдем, пусть все будет иначе. Уедем от этой ночи. Уедем к солнцу… не надо этих туннелей… Наши лучшие годы… И я буду любить тебя всегда… всегда!..
Она замолчала. Только слышно было, как где-то тяжелыми каплями надает вода: кап… кап… кап…
