Текст книги "У Кошки Девять Жизней"

Автор книги: Александр Бондарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Глава 16

Таня засекла слежку. Угрюмый чернявый парень в джинсовой куртке ходил за ней уже часа два. Он пообедал в том же кафе, где и Таня, посмотрел тот же фильм в том же кинотеатре. Таня уверена была, что парень этот из ФСБ. Но почему он не стреляет? Чего ждёт? Очевидно, переговорил с кем-то по сотовому или по рации. Впрочем, ни рации, ни сотового Таня у него не рассмотрела, но была уверенна: фээсбэшник успел поговорить со своими, и не один раз.

Но почему же он не стреляет? Может быть, ждёт удобного момента?..

А, вдруг, это человек Альберта? Что если Альберт знает уже, кто убил Руслана?.. Нет, вряд ли. Руслана Таня ликвидировала уж слишком технично: там не осталось вообще никаких следов. Вообще, никаких. Да и кто она такая, кто она для Альберта, чтобы тот, вдруг, начал её подозревать? Он и понятия о ней не имеет.

Вряд ли он, этот угрюмый тип в джинсовке – её поклонник, вряд ли он – сексуальный маньяк. Вряд ли... Остаётся последнее: он, всё-таки, из ФСБ. На этом предположении Таня и остановилась.

...Она сидела в открытом кафе. Перед Таней стояла чашка остывающего чёрного кофе, а из расстёгнутой дамской сумочки краешком выглядывал новенький парабеллум с предусмотрительно взведённым курком. Если что – Тане только опустить вниз руку.

На другой стороне улице она, вдруг, увидела того, кого сразу узнала. Это был Миша, телохранитель Альберта. Он – следующий, чьё имя стоит в составленном Таней чёрном списке. После Миши наступит очередь самого Альберта. Таня наблюдала за ними обоими несколько дней. Несколько дней она ждала и готовилась. Теперь время заканчивать. С Мишей она закончит сегодня. Сейчас.

Таня прикинула в уме общий расклад. Парень в джинсовой куртке пьёт кофе точно с таким видом, как будто его ничего не интересует сейчас. Миша идёт по другой стороне и сейчас свёрнет за угол.

Надо действовать. Не теряя времени. Таня отодвинула чашку. Вставая, она следила боковым зрением за фээсбэшником в джинсовке. Тот даже не пошевелился.

Но это ничего. Сейчас встанет...

Встал. Таня уже оказалась на улице. Она быстро перешла дорогу.

Миша к тому времени успел свернуть, и Таня боялась, что потеряет его...

Нет, не потеряла. Миша был здесь. Он шёл очень спокойно, явно ни о чём не подозревая. Таня успела пройти метров сто, как из-за угла появился её преследователь – парень в джинсовой куртке. Теперь, вот, все в сборе. Отлично.

Таня увидела, что Миша снова переходит дорогу и направляется к большому зданию, где у входа висит афиша "Звезда российской эстрады Лена Сапожникова. Только два дня..." Он, что, на концерт собрался?..

Миша действительно бросил взгляд на афишу, после чего двинулся дальше. Таня видела теперь, что он идёт к одной из боковых служебных дверей огромного здания. Что это значит?

Таня добавила шагу. Миша вошёл внутрь. Сквозь большую стеклянную дверь видно было, что он разговаривает там с кем-то.

Таня подошла ближе. Парень в джинсовой куртке шагал по другой стороне, глядя себе под нос и ни на кого вокруг не обращая внимания.

Когда Таня раскрыла дверь, Миши внутри уже не было. Перед ней стоял вахтёр – аккуратный благообразный дедушка в пенсионерском пиджаке. Таня сразу же поняла, что ей делать.

– Мне надо внутрь, – сказала она.

Дедушка хмыкнул.

– Мало ли чего кому надо!

Но прозвучало это не зло, скорее добродушно. Старый вахтёр нисколько не напоминал сердитого цербера.

Таня достала из кошелька несколько купюр и сунула их старичку.

Тот взял купюры и отвернулся.

– Проходите скорее, – сказал он тихо.

Таня не стала задеживаться. Она чуть-чуть повернула голову и быстрым, точным взглядом засекла фээсбэшника, который как раз перходил улицу.

Оказавшись в узком и тёмном коридоре, который вёл очевидно за кулисы, Таня огляделась, сунула руку в сумочку и потрогала парабеллум.

Она прошла так несколько метров, после чего услышала голоса. Остановилась. Это был Миша и с ним ещё кто-то. Таня отошла в сторону, в тёмный угол.

– Пять штук баксов – мало? – слышала она голос Миши.

– Пять штук баксов – нормально, – отвечал ему другой голос. – Но сегодня она, правда, не может, а завтра... мы подумаем.

– Думайте, – сказал Миша. – Мы можем и до двадцати поднять. Мой шеф – он, и правда, большой любитель музыки. Так что вы думайте.

– Двадцать штук – лучше, чем пятнадцать. Лена уставшая будет завтра... Это, ведь, два концерта. Один за другим... Но, я думаю, она согласится. Да, она согласится.

Тане всё было ясно. "Большой любитель музыки" Альберт приглашал Лену Сапожникову, "звезду" российской эстрады попеть у него дома. Сегодня это – обычное явление. Редкая "звезда", пусть даже и крупной величины, откажется спеть для "братков" – если ей при этом нормально заплатят.

– Возьмите мой телефон, – голос этот, очевидно, принадлежал администратору "звезды" Лены Сапожниковой. – Позвоните завтра. Я уверен, она согласится. Позвоните.

И тут, из своего угла, Таня увидела того типа в джинсовой куртке, что шёл за ней – он появился из того же самого конца коридора, откуда до этого пришла она.

Голоса Миши и администратора стихли. Фээсбэшник подходил всё ближе и ближе. Руку он держал за пазухой. Ещё только несколько коротких шагов, и он увидит Таню. Ещё несколько шагов.

И тут, появился Миша. Таня вышла из своего угла, достав из сумочки парабеллум. Фээсбэшник остановился...

Таня быстро отошла в сторону. Один шаг...

Всё дальнейшее уложилось в одну секунду. Увидев дуло, фээсбэшник выдернул пистолет. Мгновение – и пистолет показался в руке у бандита Миши. Свободной левой рукой Таня дёрнула ручку какой-то двери, та поддалась, и Таня ввалилась внутрь.

Первым ударил пистолет в руке у агента – тот нажал на курок почти одновременно с Мишей. Потом нажал ещё раз. В третий раз нажать не успел – Мишина пуля продырявила ему лоб.

Сам Миша, прошитый двумя точными выстрелами, сползал, пытаясь удержаться – он неуклюже хватался ладонью о выскальзывающую дверную ручку. Пистолет его вывалился и лежал теперь на полу.

Таня осторожно приоткрыла дверь. Сначала наружу выглянуло краешком пистолетное дуло, а потом уже и она сама.

Ей сразу же стало ясно, что перестрелка закончена: тот, кого Таня определила фээсбэшником, лежал неподвижно посреди большой тёмной лужи. Пистолет с привинченным к концу ствола глушителем валялся в стороне. Миша сидел у стены. Он прерывисто и тяжело дышал. На рубашке у него расплывалось пятно.

Открылась дверь офиса, где, очевидно, сидел администратор Лены Сапожниковой. Оттуда выглянула испуганная круглая мужская физиономия, которая от увиденного сделалась ещё испуганнее и тут же спряталась обратно. Таню, которая по прежнему стояла в тени, администратор явно не разглядел.

Она подошла ближе. Миша смотрел на неё, не понимая. Таня наклонилась, подняла тяжёлый большой пистолет.

– Перед тем, как ты, сука, сдохнешь, – Таня наклонилась и смотрела прямо в глаза, – я хочу, чтобы знал, почему...

Но было поздно. Миша опустил голову и закрыл глаза. Таня увидела, что он не дышит. Она толкнула его рукой – Миша упал на бок.

Таня подошла к застреленному фээсбэшнику. Ногой отодвинула край джинсовой куртки. Осторожно, двумя пальцами, поковырялась там... Вытащила удостоверение. Просмотрела его...

Нет, она не ошиблась. Этот человек действительно работал на Федеральную Службу Безопасности.

Глава 17

Дима Григорьев учился в школе очень и очень средне. Учителя считали его неглупым, но вызывающе обыкновенным мальчиком. Среди девчонок у Димы была репутация красавчика, пользоваться которой он не умел. Просто не знал, как следует разговаривать с другим полом и о чём с ним вообще разговаривать. Дима завистливо, но при этом достаточно спокойно смотрел на обезьяноподобных донжуанов, хладнокровно одерживающих одну победу вслед за другой. Он понимал: ему этого не дано.

С самого детства Дима определялся, кем же он хочет быть. Когда смотрел фильмы о гражданской войне, то хотел быть офицером Белой Гвардии. Закрыв глаза, Дима с удовольствием представлял себе, как бы он вешал комсомольцев и расстреливал комисаров. Однажды он раскопал в отцовской библиотеке невесть откуда взявшиеся там листы запрещённой книги писателя-диссидента о жестокостях коммунистов в деревне во времена ленинского террора. Автор рассказывал о конфискациях "лишнего" зерна и о массовых казнях голодных крестьян. Читая эти отксеренные листы, Дима хотел быть продотрядовцем.

Ну а когда средняя советская школа осталась за спиной, Дима Григорьев, наконец, определился окончательно: милиция, органы внутренних дел.

И, вот, уже несколько лет он носил табельный пистолет и милицейскую форму. Он никогда, даже мысленно, не противоставлял себя уголовному миру, считая милицию его неотъемлемой частью. И потому считал всегда, что он, Дима Григорьев – самый типичный из всех самых типичных милиционеров. Впрочем, слова "милиционер" Дима не любил и вслух называл себя "ментом". Он свободно изъяснялся на воровском жаргоне и от души презирал тех законопослушных граждан, которые искали у него помощи и защиты. Дима считал их жалкими слабаками, не умеющими без милиции, по-мужски, разрешить свои собственные проблемы – так, как привык их решать сам Дима.

Сейчас он прохаживался вдоль коридора – того самого, где произошла эта странная перестрелка, после которой осталось лежать на полу два трупа, один из которых принадлежал Мише, которого Дима хорошо знал, а второй – невесть откуда здесь взявшемуся сотруднику Федеральной Службы Безопасности.

Дима задумчиво пожевал сигарету. Выпустил дым. Он ходил вдоль коридора туда и обратно и в который раз уже пытался разложить всё случившееся в уме. Однако, имевшиеся у него факты смотрелись сумбурно, противоречили один другому, один на другой наскакивали и укладываться в дружный, аккуратный ряд никак не желали.

На первый взгляд всё представлялось Диме совершенно простым и ясным. Даже слишком ясным. Миша зашёл через служебный вход. Проследовал в гримёрную. Там переговорил с администратором Лены Сапожниковой. После, возвращаясь, встретил в коридоре сотрудника ФСБ... Четыре выстрела и два трупа... Здесь было всё, но не было логики. Люди никогда не стреляют друг в друга просто так. Всегда находятся для этого какие-то причины. Причин Дима не видел.

Альберту всё произошедшее не понравилось, и даже очень. Он не хотел для себя серьёзных проблем. А близкое его знакомство с такой конторой, как ФСБ как раз предвещало проблемы – и очень, очень серьёзные. Диме поручено было во всём разобраться.

Первым делом тот выловил своего старого знакомого, работавшего в местной, нальчикской, ФСБ. Знакомый этот рассказал мало, а точнее – ничего не рассказал. Он сообщил только, что гэбисты и сами не понимают, что же, всё-таки, случилось.

Дима и поверил этому и не поверил. Он хорошо знал, что ФСБ – такой организм, внутри которого любая информация распространяется очень и очень дозированно. И тем более, человеку, для них постороннему, не стоит особенно рассчитывать быть посвящённым в их секреты.

Случившееся не выглядело, как попытка задержания. Почему сотрудник был один? Если бы они хотели действительно повязать Мишу, то отправились бы на дело целой командой. Наконец, Миша – не идиот, стрелять в сотрудника госбезопасности без повода он бы не стал. Очевидно тот вытащил пистолет первым. Если же Служба попросту хотела Мишу ликвидировать, то сделано это было очень неловко. Да и зачем бы им это понадобилось? Кто такой Миша для ФСБ?..

Все эти размышления вели Диму Григорьева к одному выводу: он упустил что-то, он что-то упустил с самого начала, упустил что-то такое, без чего вся остальная цепочка рассыпается, теряя подобие смысла.

Что-то он упустил.

Что?

Дима вынул изо рта сигарету, посмотрел внимательно на её дымящийся, опалённый кончик.

" Стоп, – сказал он себе, – стоп. Там был КТО-ТО ТРЕТИЙ. Там был КТО-ТО ЕЩЁ." И этот третий – он, судя по всему, не стрелял: выстрелов было сделано четыре – две пули выпустил Миша и две гэбист; этот неизвестный третий – он, видимо, спровоцировал выстрелы. И ушёл незамеченным... Так! Незамеченным?.. Если он, этот третий, там был, то он не мог не оставить вообще никаких следов. Какие-нибудь следы он должен был оставить. Должен был!..

Впрочем, проявление третьего ещё ничего не объясняло. Вопросов возникало больше, чем ответов. Но оно указывало направление поиска.

Как это третий попал в коридор, где произошла перестрелка? Самый простой ответ: тем же путем, что и остальные – через служебный вход. Тогда: вахтёр – это тот человек, который должен был видеть этого третьего, ибо тот должен был по любому пройти мимо вахтёра. И, может быть, он единственный, исключая Мишу и убитого гэбиста, кто этого третьего видел. При условии, конечно, что этот третий вообще существовал.

Дима затянулся и ещё раз прокрутил в уме всё. Фээсбэшник и Миша стояли один напротив другого. Музыканты в гримёрке слышали два выстрела... музыканты... слышали два выстрела... А почему тогда они не вышли? Почему не поинтересовались грохотом в коридоре? Миша вспомнил их физиономии – этих двух музыкантов. Один – длинноволосый, губы густо накрашенны: и не поймёшь – мужчина перед тобой стоит или женщина; какая-то одноклеточная амеба среднего рода. Другой – худой, сморщенный, с дегенеративной физиономией и с воспаленными, беспокойными как у больной собаки, блуждающими, глазами. Неужели не ясно, чем они занимались наедине?.. Что даже и прерываться не стали... Дима сморщился. Вот она – "культура", что идёт с Запада. "Прогресс", мать твою...

Итак, они слышали два выстрела. И это были Мишины выстрелы. Агент использовал пистолет с глушителем. Пуль было четыре. Две достались Мише. И выпустил их, очевидно, фээсбэшник. Одна пуля – Мишина, надо понимать, разнесла агенту голову. Вторая – тоже Мишина, очевидно, застряла в стене. Как раз напротив того самого места, где стоял агент.

Итак, всё сходится. Всё, вроде бы, ясно. Неясно только одно – зачем им понадобилось стрелять друг в друга. Зачем? Каждая деталь аккуратно и точно укладывалась на своё место, но по прежнему недоставало одного – смысла. Никакого смысла в случившемся Дима не находил. И потому в нём всё больше и больше крепла уверенность: нет, он не ошибся – там был кто-то ещё. Там был кто-то третий. И если установить, вычислить этого третьего, то тогда можно будет ответить на многие вопросы.

Дима посмотрел на свой окурок. Там оставалось ещё около сантиметра. Кто-то когда-то сказал ему: "В этом сантиметре сидит рак". Правда это или нет, Дима не знал. Но рака боялся. А потому он никогда не докуривал этот последний, "раковый" сантиметр.

Он раздавил окурок о стену и направился к вахтёру – проверять свою догадку.

На вахтёрском месте сидел всё тот же самый старенький благообразный дедушка. Дима уже разговаривал с ним, и тот объяснил, что пропустил Мишу, ибо молодой человек сказал – "от Альберта": как не пропустить, когда Альберта весь город знает? А фээсбэшник будто бы угрожал дедушке пистолетом. Дима не поверил. Очевидно, фээсбэшник заплатил вахтёру – точно также, как и третий неизвестный, если тот, вообще был.

Когда Дима вошёл, дедушка сидел на своем стульчике и задумчиво смотрел в угол. Увидев Диму, он поглядел на него внимательно и настороженно.

Дима присел на корточки.

– Короче так, отец, – сказал он. – Одного ты за просто так впустил, второй тебе пистолет показал. А третий? Он тебе тоже пистолет показывал?

Дедушка ответил не сразу. Он уставился на сотрудника и секунд двадцать молчал. Думал. Потом спросил:

– Это какой третий?

– Третий – тот, кто ещё заходил сюда. Он тебе тоже пистолет показывал? Убить угрожал?

Старый вахтер не отвечал ничего. "Врёшь, – читалось в его хитрых глазах, – не на того напал."

– Тут много людей туда и сюда ходит, – старик развел руками. – Я и не помню всех.

Дима нахмурился.

– Я тебя, дед, понимаю. Боишься, что с работы попрут. Где ещё такую найдёшь потом?.. – Он покивал. – Вчера здесь убили сотрудника, – голос у Димы сделался, вдруг, значительным и серьёзным, – сотрудника Федеральной Службы Безопасности, который выполнял особо важное задание. И он погиб. Его убили. Каждый, кому что-нибудь известно и он скрывает, что ему известно – тот соучастник убийства. Знаешь, дед, как это называется? Знаешь?.. "Соучастие в убийстве особо важного должностного лица, находящегося при исполнении особо важного служебного задания." Статья 122-ая УКа Эр Эф, пункт 14-ый. От пятнадцати до двадцати лет лишения свободы в лагерях строгого режима. При отягчающих обстоятельствах – смертная казнь. Думай, дед. Думай.

Дима кивнул. Дедушка-вахтёр проглотил тяжёлый комок. Глаза его были полны ужаса, который он уже не мог скрыть.

– Скажи, дед, – Дима улыбнулся грустной, светлой улыбкой. – У тебя внуки есть?

Дедушка медленно кивнул.

– Есть... внук, мальчик.

– Мальчик. – Дима опять улыбнулся. – Сколько ему?

– Ему?.. Восемь. Восемь лет...

– Восемь лет... А сколько ему через двадцать лет будет?.. Хотя чё это я такое говорю? – Дима покачал головой. – Какая разница, сколько ему будет через двадцать лет? Ты-то уже не выйдешь... – Дима убежденно кивнул. – Да, ты уже никогда не выйдешь. Спросят у твоего внука: "Есть у тебя дедушка?" А внук твой заплачет и скажет: "Нет у меня больше дедушки. Нет его больше. Кандали надели и увезли. Нет у меня больше дедушки"...

Дима, казалось, сейчас заплачет. Старый вахтёр вытер рукой вспотевшее лицо.

– Девушка была, – сказал он, – молодая такая, красивая очень девушка. Волосы тёмные.

– Девушка... – Дима хлопнул себя по коленям и встал на ноги.

– Она вошла сразу же после этого – после... как его звали?..

– Миши?

– Да. Того, который от Альберта приходил. А через несколько минут после неё был другой – из Безопасности.

– Запомнил эту девушку? – Дима опустил глаза на вахтёра. – Узнаешь её?

– Узнаю. Запомнил.

– Вставай, поехали. В отделение – сделаем фоторобот.

– Старый вахтёр поднялся со стула.

– Но дед... смотри...

Дима достал из кармана бумажник, вынул оттуда пятидесятидолларовую купюру. Сунул её вахтёру в кармашек пенсионерского пиджака.

– Про девушку эту мне всё как есть расскажешь, память свою напряжёшь. Но потом: то, что рассказал – забудешь. Понял? Это – государственная тайна. Ясно тебе? Не было никакой девушки. Ни для кого не было.

Поскольку вахтёр молчал, то Дима ещё раз повторил внятно:

– Никакой девушки не было...

– Понял, – вахтёр быстро, с готовностью кивнул.

Дима хлопнул его по плечу.

– Поехали.

Глава 18

Фильм закончился. Уже убили главного негодяя, и по экрану ползли на английском языке титры. Оля поднялась со своего дивана и, подойдя ближе, выключила телевизор.

Она вышла в прихожую. Поправила на себе халат и засунула босые ноги в тапочки. В парихожей Олю дожидалось мусорное ведро. Кончно, уже стемнело, и это не самое удачное время, чтобы выносить мусор... Черёд нехороших мыслей пробежал у неё в голове... Но что же делать? Родители вернутся поздно, а ведро под утро будет нехорошо пахнуть. Да и контейнеры для мусора недалеко – два шага туда и два шага обратно... Оля взяла ведро. Она была аккуратной девушкой и во всём любила порядок.

Оказавшись на лестничной площадке, Оля приостановилась. Здесь было сумрачно: неуютно и жутко. Невольно подумалось, что по законам голливудского боевика сейчас из-за угла должен вот-вот выскочить кровожадный маньяк с большим и страшным ножом. Но мысль, которую Оля гнала, неприятная: приставучая, гадкая мысль: Вася. Да, Вася. Его она боится сейчас, а вовсе не таинственного маньяка.

Вася с той самой встречи – жуткой встречи, никак не давал о себе знать. Он не звонил больше и не заходил к ней домой. Он словно исчез. Но Оля не верила, что Вася может вот так просто исчезнуть. И это его затянувшееся молчание настораживало.

Кто знает, где он теперь? Может, пьёт водку с дружками или ночует где-нибудь на лавочке... Всё это было грустно, жестоко. И Оля чувствовала себя виновной перед всем миром и перед Васей особенно. Она знала, что сделала что-то не так, неправильно, провинилась в чём-то.

Правда, эгоистическое начало подсказывало Оле, что ничего страшного: пусть пьёт водку и пусть ночует на лавочке – лишь бы только не стоял сейчас с наточенной обнажённой финкой в тёмном углу подъезда.

Оля остановилась, перевела дыхание. Она жалела теперь, что ей приходится выходить на улицу и от души ненавидела это подлое, дурное ведро, но появившаяся, вдруг, откуда-то упрямая гордость не дала ей повернуть обратно.

Запирать дверь Оля не стала. Только прикрыла тихонько. Подошла к лифту, но остановилась: представила себе, как кабина опускает её на первый этаж, и как двери решительно раскрываются навстречу неясной, пугающей темноте... Оля решила спускаться по лестнице.

Осторожно и мягко ступая, она миновала один лестничный пролёт, потом следом за ним – другой... Хрен редьки не слаще – поняла Оля. Вокруг было тихо, но тишина эта казалась зловещей, а притавшийся полумрак прятал в себе что-то чёрное, неразличимое, непонятное, и потому ещё более жуткое.

Наконец, она добралась до первого этажа. Перед тем, как выглянуть из подъезда, остановилась. Несколько раз глубоко вздохнула... И вышла наружу.

...Оля вскрикнула, как кричит кошка, которой дверью нечаянно, до тяжёлого хруста, раздавили хвост. Крикнула она слишком громко и слишком ужасно – что даже перепугала Альберта, который схватил её за руку. Ведро вылетело и покатилось вниз, разукрасив ступеньки картофельными очистками, яичной скорлупой и ещё какой-то пищевой гадостью. Альберт выпустил Олину руку и отошёл на шаг назад. Он как будто смутился и не знал, что сказать. Оля пригладила рукой растрепавшиеся волосы. С минуту она приходила в себя. Потом наклонилась и быстро начала собирать мусор. Оля тяжело дышала. В голове её бурным безостановочным хороводом ходили мысли, но ни за одну из них зацепиться она не могла.

– Оля, – начал Альберт, – я пришёл, чтобы сказать тебе...

Та остановилась и подняла на него глаза. И тут же опустила их. Её пальцы продолжали лихорадочно собирать картофельные шкорки, но уже явно не знали, что с ними делать.

– Выходи за меня замуж.

Пальцы остановились. Оля застыла. Она, не отрываясь, смотрела вниз, в землю.

– Выходи за меня замуж.

Оля встала, нервно вытерла руки о грязный халат. По губам её пробежала какая-то бессмысленная, идиотская улыбка. Оля покачала головой.

– Ты с ума сошёл...

Альберт кивнул.

– Может быть, и сошёл.

Он опустился на колени. Оля покраснела и опять улыбнулась, глупо и растерянно. Покачала головой.

– Нет? – Альберт нахмурился. Глаза его сверкнули. Он побледнел. – Нет?..

Пальцы Альберта нырнули во внутренний карман пиджака, и Оля увидела рукоятку большого ножа. Щёлкнула тихо кнопка, и на воздух выпрыгнуло широкое лезвие. Гладкая, наточенная сталь мягко блеснула от радости. Оля вздрогнула и побледнела. Отошла назад.

Альберт, не отрываясь, пристально смотрел ей в глаза. Потом приставил лезвие к своей груди.

Оля медленно покачала головой.

– Повтори ещё раз, – сказал Альберт. – Повтори это ещё раз.

Пальцы его напряжённо сжимали тяжёлую костяную рукоятку. Оля не могла отвести зачарованных глаз от лезвия.

– Ещё раз повтори.

Оля посмотрела в лицо Альберту. Кошачьи глаза её упрямо и зло блеснули.

– Убьёшь себя, если скажу "нет"?

– Убью.

И Оля поверила. Поверила, что убьёт. Этот тигриный взгляд горца, этот жуткий кинжал с огромным лезвием – всё говорило Оле о том, что у неё нет никаких оснований не верить Альберту.