Текст книги "Решительный и правый"
Автор книги: Александр Поляков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)
– Почему вы ничего не сообщили о себе? Вы знаете, я не сентиментален, но в последнее время мне казалось, что вокруг меня замкнулась пустота... Нет людей, Григорий Петрович, почти не на кого положиться. Те умерли, а те далече... – говорил Марантиди, глядя на Невзорова влажными, чуть навыкате, похожими на переспелые сливы глазами.
За те месяцы, которые они не виделись, Невзоров заметно изменился: над его высоким узким лбом наметились залысины, лицо обрело какую-то неуловимую одутловатость, глаза как бы припухли, потеряв свой прежний холодный блеск. Но в общем это был прежний Невзоров – уверенный в себе, небрежно-элегантный, чуть ироничный, с ленивыми движениями красивых, как у пианиста, рук.
– За ваш приезд, Григорий Петрович.
Они сдвинули рюмки, медленно вытянули по глотку терпкого, вяжущего язык вина. Марантиди достал пачку папирос:
– Надеюсь, вы не изменили своим привычкам?
– О нет... Трапезундские? – Невзоров с наслаждением затянулся. – Однако вопреки привычкам одно время пришлось перейти на самосад. Не курили? Это адская смесь, раздирающая гортань и легкие. Так-то, дорогой Аршак Григорьевич.
– Что же случилось? – спросил Марантиди.
– Вы знаете, я хотел выйти из игры. У меня было около ста тысяч в твердой валюте, этого хватило бы для начала в любом населенном пункте Америки. Для меня это не просто бегство за границу. Сейчас для русского пересечь Атлантический океан – значит преодолеть расстояние, по крайней мере, в сто лет. Будущее создается на Американском континенте, дорогой Аршак Григорьевич. Я изучал статистику. Если уж начинать все заново, то только там. Даже политическую борьбу. Теперь судьбы мира будет определять нью-йоркская биржа.
– Вы правы, – задумчиво произнес Марантиди. – Продолжайте, Григорий Петрович.
– К сожалению, мне не удалось вырваться из этого сумасшедшего дома. На меня едва не надели смирительную рубашку. Помог один старый знакомый. Эта история стоила мне всех сбережений и половины здоровья. Заодно пришлось отказаться и от последней семейной реликвии – фамилии. Теперь я Глебов, скромный совмещанин, горячо одобряющий новую экономическую политику.
– Что поделаешь, Григорий Петрович, – вздохнул Марантиди. – Всем нам приходится идти кругами Дантова ада... Чем вы думаете заняться?
– Еще не знаю. Сначала нужно осмотреться.
– Да, да, да... – рассеянно кивнул головой Марантиди. Он встал и, грузно ступая, прошелся по комнате. Видно было, что ему не дает покоя какая-то мысль.
Невзоров налил в рюмки вина:
– Тосты еще не исчерпаны, Аршак Григорьевич.
– Да, конечно... Может быть, впереди самый главный. – По внезапно изменившемуся тону, по какой-то новой, напряженной нотке, прозвучавшей в голосе Марантиди, Невзоров понял, что грек сейчас заговорит о том, что заставляло его с такой настойчивостью искать этой встречи. И он не ошибся.
– Григорий Петрович, откровенность за откровенность, – заговорил Марантиди. – Я решил уехать в Грецию. Того, что у меня есть, хватит не только для начала. Все мои сбережения находятся в швейцарском банке. Нельзя без конца испытывать судьбу. Но у меня здесь большое, хорошо налаженное дело, в котором заинтересованы определенные круги за границей. Мой преемник должен быть абсолютно надежным человеком. Только при этом условии я смогу уехать. – Он остановился против Невзорова, пристально заглянул ему в глаза. – Григорий Петрович, я не вижу никого, кроме вас, кому можно было бы доверить дело...
– Я должен подумать, – медленно сказал Невзоров. – Не знаю, стоит ли игра свеч... Можно и без этого прилично заработать, почти ничем не рискуя.
– Заработать – да. Сделать состояние – нет. А без этого, Григорий Петрович, незачем пересекать Атлантику.
– Предположим, я соглашусь. Вы уверены, что эти... гм, круги... одобрят ваш выбор?
– Считайте, что это уже согласовано. За вас буквально все: ваше прошлое, деловые качества, опыт конспиративной работы, связи, знание языков...
– Хорошо. Не позже чем послезавтра я дам вам ответ... Но как бы там ни было, я очень рад нашей встрече... Рюмки ждут, Аршак Григорьевич, – улыбнулся Невзоров. – Ваш тост.
– Я никогда не любил Россию, – Марантиди поднял рюмку. – Дикая страна, сумасбродный народ, шарахнувшийся от старообрядчества к социализму. Мне трудно дождаться того дня, когда я навсегда покину эту скифскую степь... От вас я могу не таиться, Григорий Петрович. Деловой человек новой формации выше национальных предрассудков. Оставим их в утешение нашим фанатикам. Наша Эллада там, где нам хорошо. Так выпьем же за нее!..
Только теперь, после встречи с Марантиди, Невзоров в полной мере осознал, какая глубокая пропасть разделила его прошлое и настоящее.
Того, чего втайне побаивался Невзоров, готовясь к этой встрече, не случилось: говоря с Марантиди, он не испытывал ни скованности, ни смущения, ни раскаяния; бывший партнер, умом и выдержкой которого он когда-то восхищался, вызывал у него внутренний протест.
«Что этот грек знает о России, о русском народе? – думал Невзоров, медленно расхаживая по комнате. – Конкистадор, пришедший на чужую землю, чтобы ограбить ее, – ему нет дела до ее прошлого и будущего...»
В долгих ночных раздумьях, в беседах и спорах с Зявкиным Невзоров заново переосмысливал историю своей страны. Если бы ему до ареста сказали, что человеком, который заставит его отказаться от прежних убеждений, будет начальник ДонГПУ, он счел бы это неумной шуткой, не более. Но случилось именно так.
Зявкин обладал разносторонней эрудицией, огромным жизненным опытом, глубоким, гибким умом, и аргументы, основанные на точном знании фактов, были неотразимы.
Зявкин с его внутренней убежденностью, тактом, редким даром обостренной совестливости сумел пробудить в Невзорове чувство Родины, ощущение сопричастности к общей судьбе народа.
Сведения, которые Невзоров сообщил Борису после первой встречи с Марантиди, полностью совпали с информацией, имевшейся у чекистов. Вечером Зявкин собрал в своем кабинете ответственных сотрудников всех отделов.
– Надо решить, как быть с Невзоровым. Мы долгое время готовили его к этой операции, начиная с первоначальной проверки его показаний. Не скрою, были опасения. Пока они не подтвердились. Но сейчас операция приобретает совершенно новые масштабы. Ее последствия трудно предвидеть. В этих изменившихся условиях роль Невзорова может чрезвычайно возрасти. Перед нами стоит альтернатива: либо доверять ему, либо выключить его из операции.
Первым встал Калита.
– Насчет опасений – это в основном в мой адрес. Было. Но и без опасений в нашей работе тоже нельзя. Честно скажу, у меня и сейчас на душе скребут кошки. Но вторично такой случай не представится. Мое мнение – Невзорова из операции не выключать. Пусть возглавляет «дело». Тем более что помощник у него будет опытный – Бахарев...
– Есть другие мнения? – спросил Зявкин.
Других мнений не было.
Новый хозяин «Медведя»Пожалуй, только в ту минуту, когда Невзоров сказал Марантиди, что согласен принять у него «дело», хозяин «Медведя» понял, чем были для него – ростовского коммерсанта № 1 и тайного агента № 39 – эти три года жизни. Он испытал чувство человека, который, перебегая железную дорогу, едва не попал под поезд и уже пото́м, когда опасность миновала, покрылся липким по́том, представив, что могло с ним произойти.
Он ведь хорошо помнил строгие инструкции и всю опасность своей роли.
– Вы останетесь здесь нашим неофициальным представителем. Фирма будет выполнять поручения экономического и политического характера. Главной задачей мы считаем расчленение большевистской России... Она не должна объединиться... оторвать в первую очередь Кавказ и Юг.
Слушая английского капитана, Марантиди понял основную идею «Интеллидженс сервис»: создать южный центр резидентуры, через который пройдут связи зарубежных разведок и белоэмигрантских организаций с подпольными группами, действующими на Дону, Кубани, Тереке, на побережье Черного моря, в Чечне, Дагестане... После того как они обсудили «техническую сторону дела», капитан сообщил Марантиди номер, под которым он заносится в список агентов «Интеллидженс сервис», – 39, и свой пароль: I.K.8...
– ...Крупными валютными и контрабандными операциями я в последнее время уже не занимаюсь – категорически запрещено из-за боязни провала. Если чекисты что-то пронюхали, они ищут прошлогодний снег. Но, между нами говоря, Григорий Петрович, жизнь есть жизнь, иногда волей-неволей приходится тряхнуть стариной в интересах легального дела. Так даже естественнее. Кто же всерьез поверит в ангельскую непорочность старого ростовского коммерсанта греческого происхождения? – с усмешкой сказал Марантиди. – Кстати, прибыль от оборота ресторана – ваша личная прибыль, не считая тех двух тысяч ежемесячно, о которых я говорил, и ассигнований на непредвиденные расходы... Два-три года, Григорий Петрович, – и вы снова обеспеченный человек.
– Вашими бы устами... – Невзоров невесело рассмеялся. – Надо еще продержаться эти два-три года.
– Вы правы, Григорий Петрович.
Марантиди подумал, что не ошибся в своем выборе. В Невзорове по-прежнему чувствовалась цепкая практическая хватка. Правда, у него были серьезные неудачи, но, очевидно, это пошло ему на пользу – он стал осторожнее и злее: «За битого двух небитых дают».
– Вашей главной заботой, Григорий Петрович, будет обеспечение связи заинтересованных разведок и патриотических организаций с их людьми на Юге России. К нам в Ростов прибывают нарочные из зарубежных центров, чаще всего с помощью контрабандистов Сухума и Батума.
– Как вас извещают о прибытии нарочных? – спросил Невзоров.
– Обыкновенными письмами. Их содержание может быть любым, лишь бы оно не вызывало подозрений. Сейчас я вам покажу... – Марантиди достал из бумажника небольшой листок бумаги, протянул Невзорову. – Читайте – обычная деловая записка. Вряд ли кто-нибудь обратит на нее внимание. Теперь – сверху вниз, первое слово, вторая буква... – Он подождал, пока Невзоров прочтет записку. – Это уже секретное сообщение. Как видите, тоже своего рода шифр – указаны только день, час, место встречи с агентом № 13. Остальные сведения зашифрованы в томике стихов Пушкина, который хранится у меня дома. Все это я еще объясню... Сообщение вы должны знать: через десять дней из Софии приезжает есаул Ушаков-Сокольский. Его надо будет связать с новочеркасской группой. Такие же группы действуют в Новороссийске, Туапсе, Грозном, Краснодаре и других городах...
– Каковы их задачи?
– Сейчас сложилась довольно сложная ситуация. За рубежом настаивают на формировании крупных отрядов, организации открытых выступлений. Руководители групп, наоборот, разукрупняют свои отряды, переводят их в подполье. Мне кажется, они более реально смотрят на положение вещей. Практически открытые выступления на территории России сейчас невозможны.
Потом Марантиди начал рассказывать о белоэмигрантских организациях на мусульманском Востоке и о подполье Северного Кавказа. Он ни разу не назвал имен, которые все время приходили ему на память, – кто знает, не рано ли? Он словно топтался перед каким-то последним барьером, не решаясь переступить его, и Невзоров, почувствовавший это, решил повременить с вопросом, который напрашивался сам собой, – кто является непосредственным руководителем «фирмы Марантиди».
– Вы ничего не сказали о ростовском подполье. Вы с ним связаны? – спросил он.
– Нет, это было бы опасно. Я уклоняюсь от любых контактов с местными меньшевиками, эсерами и анархистами. Особенно сейчас.
– Почему?
– Это связано с усилением активности чекистов. Вы знали адвоката Гуровского?
– Немного.
– Этот старый идиот, впавший в детство, решил заработать на валюте. Конечно, попался. При обыске у него нашли бриллиантовое колье, которое здешний раввин хранил в своем банковском сейфе. Чекисты давно ищут золото, похищенное в девятнадцатом году, им было важно напасть на след. Теперь они пропускают через свои фильтры всех, кого только заподозрят. Но к этому мы еще вернемся... – Марантиди вопросительно посмотрел на Невзорова. – Может быть, на сегодня хватит?
– Да, пожалуй.
Переулок, в котором жил Невзоров, был пустынный и темный, и Марантиди подумал, что сделал глупость, затянув разговор до такого позднего часа. Но делать было нечего, и он, закрыв за собой калитку, шагнул в темноту.
Днем была оттепель, к вечеру подморозило, ветки деревьев оковала ледяная корочка, и по переулку прокатывался сухой стеклянный шорох. Марантиди, стараясь не упасть, тихо чертыхался. Он прошел метров сто, когда его кто-то окликнул.
– Гражданин, постой. Спички есть? – спросил в темноте простуженный мужской голос, и из пролома в заборе бесшумно выступили две тени. Они придвинулись к Марантиди, и он разглядел двух мужчин в надвинутых на уши кепках.
– Чего молчишь?
– Простите, спичек нет, – стараясь говорить спокойно, запоздало ответил Марантиди. Он вдруг сразу вспотел.
– Сейчас проверим, – с усмешкой сказал тот, что постарше. – Расстегни шубу, быстро!
Обшарив с профессиональной ловкостью карманы Марантиди, он сунул за пазуху туго набитый бумажник и золотой портсигар.
– Богато живешь. Покажи руки.
Марантиди, сняв перчатки, протянул перед собой руки, и грабитель содрал с его пальца впаявшийся в кожу перстень.
– А теперь шмоляй отсюда и благодари бога, что остался цел!..
Проводив взглядом спотыкающуюся фигуру Марантиди, старший сказал своему напарнику:
– Нэпман, сволочь. Пошли к Шмырю, что ли?
Но к Шмырю они в этот вечер не попали.
Полонский, которому было поручено не спускать глаз с Марантиди, поначалу растерялся, увидев эту сцену. «Грек никуда не денется, – вдруг сообразил он. – А эти...» И в тот момент, когда Марантиди скрылся за поворотом, Полонский рванулся вслед за бандитами.
Бандитов он настиг в самом конце переулка. Грабители, услышав быстрые твердые шаги, остановились. Чутье подсказало старшему, что надвигается опасность. Он прислонился к стволу акации, сунул руку в карман, нащупал деревянную рукоятку.
– Оставь нож, буду стрелять, – негромко сказал Полонский, и старший, услышав в его голосе знакомую властно-спокойную интонацию, не поворачивая головы, бросил напарнику:
– Чекисты!..
Он смерил глазами расстояние и, помедлив, вытащил руку:
– Ладно, не играй пушкой, я смерти не ищу.
Напарник, желая незаметно убежать, отступил за дерево, но Полонский быстро зашел сбоку.
– Не трожь, убью! – вдруг крикнул парень высоким плачущим голосом и, выбросив руку с ножом, метнулся к Полонскому. Заученным приемом, который он перенял у Бурда, Полонский выбил нож, сильно рванул и выкрутил кисть руки: парень оказался на земле.
– Псих, – хмуро усмехнулся старший. – Вставай, еще простудишься.
Наихудший вариантВ ходе операции крайне важно было выяснить связь вражеского подполья Юга с Центром страны, и в Ростов приехал Роман Александрович Пилляр, работающий под непосредственным руководством Дзержинского. Зявкин рассказал ему все, что знал о Невзорове.
– Мне кажется, для него участие в операции – возможность не просто реабилитировать себя, а найти свое место в жизни.
– Вы правильно сделали, что дали ему эту возможность... Случай, конечно, исключительный – бывший матерый враг в роли активного помощника ГПУ, – заметил Пилляр, – но исключительность в нашей работе вовсе не случайна. В целом мы довольны ходом операции. Что касается частностей, у меня есть несколько вопросов. Почему вы не установили, когда и кто завербовал Марантиди?
– Невзоров прямо этого вопроса не ставил, боялся его насторожить. Сам Марантиди пока отделывается общими фразами.
– Надо создать такую обстановку, чтобы он назвал хозяев, именно он сам. Как Марантиди поведет себя на следствии, это еще бабушка надвое гадала. Агенты тайных разведок боятся своих хозяев. Вы помните Коломатиано, который проходил по делу Локкарта? Когда у него в трости нашли список завербованных – казалось бы, уж ясное дело, крутить нечего, – он заявил, что эти люди оказывают ему коммерческие услуги, а номера им присвоены потому, что так легче вести денежные расчеты. Изворачивался как мог, до последнего. Вряд ли Марантиди будет исключением. Почему вы до сих пор не изучили белогвардейские архивы? По ним можно установить сотрудников иностранных военных миссий, связанных с Деникиным. Агентуру они насаждали на долгие годы, может быть, тот же Сидней Рейли или Джордж Хилл – кто знает, на чьи следы мы можем наткнуться! Важно узнать, кому принадлежит «почерк», с которым мы столкнулись, тогда легче будет разыскать хозяев, если они окажутся на нашей территории.
– Начальник архивного отдела сегодня же займется этим... Чего греха таить, – сказал Зявкин твердым голосом, лишенным интонации кающегося перед старшим начальником работника, – упущений больше, чем нужно. До сих пор еле успевали отбиваться от открытых врагов – белогвардейские восстания, бандитизм. Сами были и разведкой и пехотой.
– Знаем, Федор Михайлович, потому и не взыскиваем. Но сейчас работа чекистов приобретает новое качество. Мы вступаем – уже вступили – в мирную жизнь. В перспективе открытые выступления мало реальны. Враги будут делать ставку на тайную агентуру. Наши сегодняшние, даже незначительные, просчеты могут обернуться в будущем непоправимыми бедами.
Зазвонил телефон, Зявкин снял трубку, немного послушал и коротко сказал: «Хорошо, детали потом».
– Это Бурд. Докладывает, что Марантиди был в милиции, забрал портсигар и бумажник. С шифровки мы сняли копию, она может пригодиться не только как улика. Когда мы возьмем Ушакова-Сокольского и новочеркасское подполье будет разгромлено, Невзоров обвинит в провале Марантиди. Это снимет с него подозрение.
– Отличная мысль! – Пилляр посмотрел на Зявкина сразу потеплевшими глазами. – Отличная мысль! – с удовольствием повторил он. – Невзорова нужно беречь для будущего. Вы поняли главное – задача разгрома контрреволюционного подполья уже не очерчивает рамок операции. Необходимо превратить «фирму Марантиди» в долговременную ловушку для белогвардейских эмиссаров и агентов иностранных разведок.
Марантиди хмуро смотрел в окно, поглаживая пальцами левую щеку; в последние месяцы он стал сутулиться, в движениях его грузного тела появилась какая-то неуверенность, жирные, тщательно зачесанные назад волосы поредели.
«Сдает милейший Аршак Григорьевич», – подумал Невзоров; он сидел в кресле, глубоко затягиваясь папиросой и искоса поглядывая на Марантиди.
– Да, глупейшая история, – вздохнул грек. – Конечно, мне следовало быть осторожнее – в городе хозяйничают бандиты. Но я думаю, все это не будет иметь последствий.
– Не разделяю вашей уверенности, – раздраженно сказал Невзоров. – Ведь ваши вещи побывали в милиции.
– Ну и что, откуда им знать, что в бумажнике находилась шифровка!
– Не надо забывать о ГПУ. Вы исходите из того, что за вами не следят. А если это не так? Тогда есаулу Ушакову лучше не показываться в Ростове... История довольно неприятная, Аршак Григорьевич.
– Зачем же брать наихудший вариант? – неуверенно возразил Марантиди.
– Это мое правило. Оно не раз выручало меня... – Невзоров пожал плечами. – Вы меня несколько удивляете, Аршак Григорьевич.
– Хорошо, что вы предлагаете?
– Ничего особенного – осторожность и еще раз осторожность. Вашу систему конспирации придется менять.
– Сейчас это невозможно. – Марантиди отошел от окна, сел в кресло, закурил. – Вообще не спешите с выводами, Григорий Петрович. Моя единственная за все годы оплошность не может скомпрометировать тщательно продуманную систему. До сих пор она действовала безотказно. Сегодня я вас познакомлю со всеми деталями. Думаю, вы придете к такому же выводу.
– Дай бог, – уже более спокойным голосом сказал Невзоров.
Теперь не оставалось никаких сомнений в том, что Марантиди полностью ему доверяет, – сегодня он наконец-то получит фамилии и адреса. И уже вечером через Шнабеля – «племянника» передаст их в ГПУ, Зявкину.
Саша вышел из здания ГПУ с гулко бьющимся сердцем.
– Молодец, – сказал ему Федор Михайлович, – ты становишься настоящим чекистом. Благодарю за службу!
Саша, смущаясь, пролепетал, что он-де ничего героического не совершил, с его ролью справился бы любой сотрудник, – словом, наговорил глупостей.
– Любой, говоришь? – рассердился Зявкин. – А ты хотел быть непременно главным в операции? Запомни: в каждом деле нет главных и неглавных, каждый выполняет то, что ему поручено, и успех зависит именно от того, насколько точно, не выходя за рамки своего задания, он действует. Тогда механизм срабатывает безотказно. Если б знал, что ты рвешься в герои, немедленно отстранил бы... Второстепенных ролей у нас не существует, запомни это, товарищ Полонский. – И, улыбнувшись, добавил: – Впрочем, ты со своей справился отлично, потому и благодарю. Так-то...
Да, между прочим, – вспомнив разговор с Мильчаковым, продолжал Зявкин, – как все-таки будем думать насчет учебы? Пора идти на рабфак. Это теперь необходимо, а то мы здорово поотстали с тобой...
Федор Михайлович по-отечески похлопал его по плечу, подошел к письменному столу и протянул Саше какую-то синенькую бумажку:
– Сегодня ты свободен, и тебе явно не помешает сходить в кино. Хотел пойти сам, но не смогу, дела. Говорят, с индейцами, ковбоями и погоней.
Саша догадался, почему Зявкин произнес последнюю фразу, и еще больше смутился.
Только выйдя на улицу и глотнув полной грудью холодного воздуха, он понял, каким был все-таки болваном и мальчишкой! Его благодарит старший начальник, благодарит за дело, а он... Лишь бы Бурд и Бахарев не узнали об этом разговоре! Как он посмотрит им в глаза?..
Саша развернул билеты и увидел, что сеанс начинается в восемь, остается всего сорок минут, а нужно еще забежать за Раей.
Сознание выполненного долга, радость предстоящей встречи окончательно развеяли его подавленное настроение, и он уверенным, спокойным шагом («так ходят Борис и Калита») направился к спуску, где призывно светились огни хорошо ему знакомого дома...
В Ростове состоялось совещание чекистов и пограничников Юга страны, на котором были согласованы все детали разработанной ДонГПУ операции. Голос Пилляра прозвучал с непривычной на оперативных совещаниях торжественностью, когда он сказал:
– Феликс Эдмундович Дзержинский просил передать вам, что партия и правительство гордятся героями-чекистами. Они уверены в том, что меч и щит государства находятся в надежных руках.
И каждый из тех людей, которым Родина оказала честь, доверив свою безопасность, ощутил, как велика его ответственность перед нею, и порадовался этой высокой чести.
Среди участников совещания был и Полонский. Он сидел в одном ряду с Бурдом и Бахаревым, взволнованный и напряженный. И если выходцы из чужого мира представлялись ему в образе чешуйчато-костистого Змея Горыныча, у которого на месте отрубленной головы вырастает новая, то чекисты, к товариществу которых принадлежал он сам, походили в его воображении на былинного богатыря со щитом и мечом в руках, людьми, не знающими устали.
– Борьба потребовала от нас тяжелых жертв, – говорил Пилляр. – Имена погибших известны немногим. Еще не пришло время отлить их в бронзе. Но они всегда будут жить в наших сердцах...
В зал вошло молчание. Бежали секундные стрелки часов, но каждый отмерял время ударами своего сердца.
Полонский вспомнил Семена Левшина и Олю Доброхотову, своих дорогих друзей, вместе с которыми он вступил в битву с классовым врагом. Он прикрыл глаза, и к нему сразу приблизились их лица: маленькое, худенькое, с навсегда застывшим выражением удивления и испуга – Оли, и длинное, в мелких рябинках, с закушенными губами и меловой полоской под прикрытыми веками – Семена. Он увидел темную заснеженную степь и услышал винтовочные выстрелы – вслед уходящей в степь банде полковника Беленкова.
Потом на него в упор взглянули светло-серые, с темными ободками, широко раскрытые глаза Раи, и он вспомнил, как первый раз шел с ней по ночному городу. Девушка молчала, из тьмы над их головами падал влажный снег...
Над залом текла минута молчания, и он стоял, опустив руки по швам. Он думал о том, что называется коротко, просто и торжественно – жизнь, и знал каждой своей мыслью и каждым своим желанием, что в этой жизни, в борьбе и труде, в любви и ненависти, у него есть один-единственный выбор, одна-единственная дорога...
