Текст книги "Решительный и правый"

Автор книги: Александр Поляков

Гуровского допрашивал Коля Пономарев. У Коли была репутация толкового, хотя и не хватающего с неба звезд работника. Он мог сутками не выходить из кабинета, распутывая какое-нибудь сложное дело, и в ДонГПУ никто не знал толком, когда он спит и ест.

Ел он мало и неохотно, словно выполняя какую-то надоевшую обязанность. Глаза у него были воспалены, лицо туго обтянуто нездоровой бледной кожей. Иногда он засыпал за столом, положив голову на тонкие, поросшие рыжеватыми волосами руки. Но стоило ему услышать сквозь сон чьи-то шаги под дверью, как он мгновенно вскидывал голову, и на лице проступало выражение привычной спокойной сосредоточенности.

– Задумался, понимаете, – говорил Коля, потирая пальцами высокий лоб и глядя на вошедшего прищуренными, как от яркого света, глазами. – Дело оказалось сложнее, чем мы предполагали...

Войдя к нему в кабинет, Гуровский, раздув ноздри, пренебрежительно фыркнул: «Совдепы, следователей – и то нет, мальчишки». Он, не спрашивая разрешения, сел на стул, широко расставив ноги и положив на колени огромные, со вздутыми венами кисти рук.

«Мастодонистый старик, – подумал Пономарев. – Идет в психическую. Пусть – легче будет справиться».

– Надеюсь, вам известно, что я адвокат? – пророкотал Гуровский, театрально вскинув голову. – И если говорить без излишней скромности, опытный адвокат?

– Известно, – вежливо сказал Пономарев.

– Отлично! – Гуровский наклонил и снова вскинул голову. – Следовательно, мне не нужно доказывать вам, что я знаю существующее законодательство в мельчайших подробностях...

– Очевидно, – бесстрастно сказал Пономарев.

– Так вот... – Гуровский сделал эффектную паузу. – Насколько мне известно, в моем случае закон устанавливает как меру кары только изъятие ценностей и обычные штрафные санкции по линии налоговых органов. Ценности вы уже изъяли. Штраф я готов уплатить хоть завтра. Но для этого вы должны отпустить меня. Иначе вмешается прокурор, и у вас, насколько я понимаю, могут быть неприятности.

– При том условии, – уточнил Пономарев, – что мы задержим вас свыше сорока восьми часов, не располагая данными для привлечения к уголовной ответственности.

– Вы хотите сказать, что у вас есть такие данные? – Гуровский шумно фыркнул. – Ну, знаете ли, батенька, это уж слишком.

– Во-первых, я вам не батенька, – тихо, но твердо сказал Пономарев. – А во-вторых, теперь на вопросы будете отвечать вы.

Пошарив в ящике стола, он положил перед собой золотое, в бриллиантах колье старинной работы.

– Ваше?

– Да.

– Где вы его приобрели?

– На бирже.

– У кого?

– Затрудняюсь сказать. Паспортные данные владельца колье меня не интересовали.

– Это осложняет ваше положение. – Пономарев протянул Гуровскому фотографию. – Вы знаете эту женщину?

– Да. Это жена моего знакомого – раввина.

– Обратите внимание на ее колье. Оно отчетливо видно. Совсем как ваше. Вы не находите?

– Сходство есть. Но фотография меня не убеждает.

– Согласен. Может быть, вас убедит настоящий владелец колье?

Гуровский пожал плечами.

Через несколько минут в кабинет вошел раввин Бен Иегуда. У него было удлиненное худощавое лицо с резкими складками у рта. Темные, без блеска, как вода на дне колодца, глаза, обведенные густой тенью, смотрели скорбно и отрешенно. Пономарев понял, что раввин избрал роль мученика, решившего возложить на свою голову терновый венец. Однако, увидев колье, Бен Иегуда весь подался вперед, и Пономареву показалось, что темная вода на дне колодца всколыхнулась, словно отразив беззвучно вспышку зарницы.

– Ваше? – спросил он, показав на колье.

– Да, да, – торопливо воскликнул раввин. – Фамильная ценность семьи. Мой свадебный подарок жене. Я хранил его в своем банковском сейфе. Увы, банк ограбили бандиты. Кажется, они называли себя левыми эсерами. Это было в девятнадцатом году. Тогда я понял, что самый надежный сейф – это государственный подарок... Можно? – Он бережно взял колье, поднес к самым глазам. – Вот видите, тут маленькая царапинка. Справедливость еще не совсем покинула эту землю!.. Простите, может быть, это тайна. Как оно попало к вам? – спросил Бен Иегуда, осторожно положив колье обратно на стол.

– Очень просто. Мы обнаружили эту вещицу при обыске у гражданина Гуровского.

Вода на дне колодца всколыхнулась снова, Бен Иегуда всем телом повернулся к адвокату:

– А мое золото? Где остальное золото?

– Вы что, рехнулись? Какое золото? – взревел Гуровский. – Побойтесь, батенька, бога! Вы же сами мне говорили, что забрали его еще до ограбления банка и надежно спрятали.

– Я говорил?

– Да! Отлично помню наш разговор.

– Вы слышите? – раввин взглянул на Пономарева, как бы призывая его в свидетели. – Я клеветал сам на себя! – Он поджал губы, и лицо его снова приняло то скорбное, отрешенное выражение, с которым он вошел в кабинет.

– Вы пока свободны, – сказал Пономарев. – Мы еще вернемся к этой теме.

– Святоша! – фыркнул Гуровский, когда Бен Иегуда вышел из кабинета. – Припрятал золото, теперь ищет дураков... Положим, колье его. Но что из этого следует? Ровно ничего!

– Не совсем так... – Пономарев спрятал колье в ящик стола. – Кое-что все-таки следует. Давайте по порядку. Кажется, вы в свое время примыкали к партии эсеров?

– Вот именно, примыкал. Голосовал, как и многие, за них при выборах в Учредительное собрание.

– Вы знали, что эсеры занимаются грабежами?

– Знал. Кто об этом не знал? Но принадлежность к партии эсеров еще не означала соучастия в их акциях.

– Колье – серьезная улика, – сказал Пономарев. – Хорошо, вы непричастны к ограблению банка. Но это нужно доказать.

– Так же, как и обратное. Вообще, доказывать – ваша обязанность. Насколько мне известно, принцип презумпции невиновности пока еще не отменен?

– Нет. Зачем же отменять такой гуманный принцип! Но вы сами понимаете, до выяснения всех обстоятельств дела вас придется задержать. Я думаю, прокурор даст такую санкцию...

Гуровский промолчал. Он сидел, тяжело опираясь руками на широко расставленные колени, его толстые короткие пальцы с выпуклыми, как ореховая скорлупа, ногтями медленно шевелились, и мешки под глазами быстро и часто вздрагивали. Пономарев вспомнил, что Гуровскому уже около семидесяти, и длинная жизнь, прожитая этим огромным стариком, показалась ему бессмысленной и страшной.

– Сколько вам лет? – вздохнув, неожиданно спросил Гуровский.

– Это не имеет значения, – сухо сказал Пономарев.

– Да, пожалуй... Да, для вас, пожалуй, не имеет. Годом больше, годом меньше... – Гуровский медленно покачал головой. – Только в молодости жизнь кажется бесконечной. А я уже старик, и для меня это имеет большое значение. Каждый листок календаря – день моей жизни. Мне не улыбается перспектива перелистывать эти листки в вашем уважаемом, но несколько мрачном учреждении. Меня ждет мир вещей, в которых я знаю толк. Одним словом, мне бы хотелось как можно скорее вернуться домой.

– Это зависит от вас.

– Да, да, конечно... Колье ворованное. Признаюсь, соблазнился. Вам этого не понять – вы не знаете истинной ценности этой вещицы, напоминающей мне о руках Бенвенуто Челлини. Человека, который продавал колье, можно встретить на бирже или в ресторане Марантиди. Приметы я опишу. Еще что?

– Золото, – сказал Пономарев. – Сдайте, Лев Михайлович. Ведь все равно найдем.

– Да, пожалуй, – согласился Гуровский. – Признаться, я что-то устал. Хорошо, сдам. Очевидно, оно вам нужно больше, чем мне.

– Да, – резко сказал Пономарев. – Больше. Вам золото нужно для того, чтобы продлить иллюзию старой жизни. Мы хотим построить новую жизнь.

– Наверное, вы ее построите, – помолчав, задумчиво произнес Гуровский. – Увидев вас, я подумал – мальчишка... Впрочем, это ничего не меняет. В моем возрасте трудно освободиться от некоторых взглядов и привычек... Еще что?

– Бен Иегуда утверждает, что его золото похищено. Как видите, он указывает на вас. Помогите ему вспомнить, где оно может быть на самом деле.

– С превеликим удовольствием! – В голосе Гуровского прозвучали привычные рокочущие нотки. – Типичный ростовщик. За приличную мзду может продать не только своего мрачного бога, но и всех библейских пророков в придачу... Надеюсь, это все?

– Да, – Пономарев встал. – Очевидно, вас отпустят. И я думаю, Лев Михайлович, что освободиться от некоторых привычек, если уже не взглядов, можно в любом возрасте.

Все шло по плану. В руках чекистов оказались необходимые нити, которые должны были привести операцию к успешному завершению. И все же сейчас не им – не Калите, не Борису, не Саше – суждено было сыграть главную роль в развивающихся событиях. Теперь многое зависело от человека, о котором вскользь упомянул Зявкин в своем докладе о нэпе и неотложных задачах ДонГПУ. Этим человеком был Невзоров, «крестник» Полонского.

«Знакомство» их произошло несколько месяцев назад холодным зимним утром на станции Лихая. Саша вез тогда в Ростов два чемодана ценностей, реквизированных у валютчиков и грабителей. Здесь, на станции, он должен был пересесть на нужный поезд. И Полонский, и сопровождавшие его красноармейцы охраны страшно устали от тяжелой дороги, изрядно проголодались.

– Ребята, пойду-ка схожу в буфет, может, хоть кипяточку достану, – сказал Саша и направился к зданию вокзала.

Красноармейцы, поставив чемоданы на промерзшие доски деревянного перрона, полезли в карманы за махоркой, задымили, грея руки от крохотного огонька козьих ножек и притопывая каблуками.

Минут через десять Саша вернулся. С победоносным видом подняв вверх дымящийся чайник, пригласил товарищей перекусить. Ребята присели на чемоданы, стали доставать свои нехитрые запасы... И вдруг Саша вскочил как ужаленный.

– Где чемодан?! – не своим, внезапно осипшим голосом закричал он. – Это же другой, наш подменили!

Назван красноармейцев растяпами, он, однако, не стал отчитывать оторопевших ребят; скорее, скорее выяснить, как это произошло.

– К нам подошел мужчина в накидке... Какой-то жалкий, согнутый, – оправдывались красноармейцы, – сказал, что очень болен, попросил разрешения присесть... ну мы и...

– Понятно. Теперь слушайте мою команду: вы остаетесь здесь, я попробую задержать вора. – И Саша нырнул в белую утреннюю муть. «Он должен быть где-то здесь, за водокачкой, по такому снегу далеко не уйдешь», – лихорадочно соображал Саша, напряженно глядя по сторонам. И действительно, пробежав сотню метров, он увидел совсем рядом лежащего на снегу человека. Из сугроба выглядывал черный угол чемодана.

Преступник не оказал ни малейшего сопротивления – он выбился из сил.

– Да, ноша слишком тяжела, – вяло произнес он и покорно направился к вокзалу, как приказал ему Полонский.

...В Ростове после нескольких допросов чекисты выяснили личность вора. Вором он оказался не совсем обычным.

Мудрый, Глебов, он же Невзоров, поняв, что ему поможет только чистосердечное признание, рассказывал о себе охотно, даже чересчур подробно. «Короче, ближе к делу», – не раз прерывал его пространные излияния Зявкин. Но Невзорова как будто прорвало:

– Да, был студентом, сблизился с анархистами. Потом понравились эсеры. С ними было выгоднее. Вместе «экспроприировали» буржуазию, себя тоже не обижали.

Спекулировали ценностями, завели постоянную клиентуру из деловых людей. После большевистского переворота подался за границу, промотался вконец, решил повеситься, – продолжал Невзоров. – Нашлись добрые люди, помогли: хорошее дело нашли. Заработал я на нем неплохо, только вскоре пришлось бежать... Потянуло к своим, в Россию. Здесь, в Ростове, сошелся с кое-какими нужными людьми, получил кличку «Мудрый». Однако к этому времени я страшно и физически и морально устал. Надоело невероятно. Решил, как говорят воры, «завязать». Но прежде надо было достать солидную сумму денег. А потом в Париж, чтобы стать тихим хозяином какого-нибудь не очень тихого заведения...

Меня задержал какой-то чекист, мальчишка. Я предложил ему половину того, что было со мной, – целое состояние. Он чуть не застрелил меня. Тогда я впервые понял, что Запад уже не сможет ничем помочь нам, – в мире произошли необратимые изменения.

– Хорошо, что вы поняли это, – сказал Зявкин. – Мы еще продолжим наш разговор.

– Зачем? Ведь я уже все вам рассказал.

– Следствие по вашему делу мы быстро закончим. Для меня почти все ясно. Но вам самому еще многое нужно понять, Невзоров! А как вы узнали о транспортировке чемоданов? – спросил Зявкин.

– Ну опыт у меня есть, недаром грабители называли Мудрым. Связанные с нами люди сигнализировали об этом, – коротко ответил Невзоров.

Признания Невзорова, сведения, которые он сообщил чекистам, адреса преступников – все это подтвердилось уже через несколько дней. С помощью Мудрого был арестован его «шеф» – особо опасный бандит Медик.

Чекисты убедились, что в известных обстоятельствах Невзоров не предаст и тут на него вполне можно положиться. Более того, в операции «Медик» он проявил себя отличным конспиратором, человеком умным, с хорошей выдержкой.

И именно Невзоров, знавший Марантиди по прежним «делам», должен был, по мнению Зявкина, помочь чекистам в разоблачении владельца «Медведя». Но сотрудники ГПУ еще не знали, да и не могли знать, что Марантиди совсем не тот, за кого они его принимают.

Бен Иегуда был задержан как перекупщик валюты. Признавая справедливость предъявленного ему обвинения, он упорно отказывался сдать золото, спрятанное в надежном тайнике.

– Я бы на вашем месте согласился, – увещевающе, бархатным «адвокатским» голосом сказал ему Гуровский, когда они снова встретились в кабинете Пономарева. – Я вот согласился и – видите – свободен не только духом, но и телом: сегодня буду дома. Напрасно упорствуете, батенька, совсем напрасно!..

– Оставьте меня в покое... – Бен Иегуда посмотрел поверх головы Гуровского: было похоже, будто он глядит сквозь темные очки, за которыми трудно уловить осмысленное выражение. – У меня ничего нет. Меня ограбили... О-о! – Он закрыл глаза и начал медленно покачиваться, что-то невнятно бормоча.

– Ну, вот это, батенька, уже ни к чему, – резко осадил его Гуровский. – Зачем тратить зря драгоценное время? Добродетельные библейские пророки предпочитают не вмешиваться в дела обыкновенных валютчиков. Перестаньте заклинать бога и внимательно слушайте. Свое золото вы взяли еще до ограбления банка.

– Я не говорил вам этого! – быстро сказал Бен Иегуда.

– И тем не менее это так. Я отлично знаком с вашими делами. Вы не могли бы вести их, не располагая крупным золотым запасом. Давайте по порядку... – Гуровский покосился на Пономарева, это была его фраза.

Когда он обстоятельно перечислил все сделки, совершенные раввином в последнее время, Бен Иегуда открыл глаза.

– Хорошо, я отдам последнее, – пробормотал он сдавленным голосом, – хорошо, я останусь нищим...

– Я думаю, до этого дело не дойдет, – благодушно улыбнулся Гуровский. – Зато городские власти, безусловно, оценят добровольный характер нашего с вами взноса. Как-никак мы первые ласточки.

– Первые и последние. Над нами будут смеяться все деловые люди Ростова!

– Вряд ли, батенька, очень сомневаюсь. У них останется один-единственный разумный выход – последовать нашему примеру.

Бен Иегуда снова зло сверкнул на Гуровского своими глазами-колодцами.

* * *

Когда Пономарев доложил Зявкину о «добровольном» взносе Бена Иегуды, лицо Федора Михайловича вдруг посерело, стало каким-то отрешенным, непроницаемым. «Может, я сделал что не так, – с тревогой подумал Николай, – черт их разберет, этих спекулянтов и нэпманов!»

Но пауза длилась недолго. Федор Михайлович привстал из-за стола и, окинув Пономарева посветлевшим взглядом, сказал:

– Вот так-то, Николай, еще один «доброволец» понял, что с Советской властью шутки плохи. Народ только-только начинает оправляться от голода, жизнь входит в мирное, созидательное русло, а они готовы напакостить как угодно, лишь бы сорвать куш побольше!.. Не будет этого, так ведь, товарищ Пономарев? – перешел Зявкин на строгий, официальный тон.

– Так точно, не будет! – отчеканил Пономарев.

– Ну а теперь иди. Да, вызови ко мне Полонского, надо нам с ним кое о чем потолковать.

Секретарь Зявкина попросил Сашу немного подождать: «Федор Михайлович говорит по прямому с Москвой, скоро освободится». Полонский присел на стул и стал в который уж раз рассматривать огромный плакат: на нем был изображен иссохший от голода старик с поднятыми вверх руками и отчаянным призывом на потрескавшихся от жажды губах: «Помоги голодающим Поволжья!»

Рядом висело так же хорошо знакомое воззвание ВЦИК к гражданам России. Вырезка из газеты была тщательно наклеена на картон, местами она уже пожелтела от солнца, и прочитать на расстоянии текст воззвания было невозможно. Но Саша и без того знал его почти наизусть. Особенно вот эти строки, подчеркнутые кем-то красным карандашом: «И вы, крестьяне, и прочие граждане пострадавших губерний, знайте, что не будет ни одного честного гражданина Советской республики, который не будет думать о вашей беде и не будет работать для борьбы с нею! Укрепите ваши Советы и селькомы на местах, объединяйтесь в кооперативах и в производственных артелях, чтобы Советской власти легче было вместе с вами, организованными, одолеть вашу беду». Помогал ли он одолевать эту беду? В чем состоит его, Полонского, вклад в общенародную борьбу за социализм? Разруха, голод, спекуляция и саботаж – все это явления одного порядка, и вы, чекисты, разоблачая саботажников, валютчиков, иностранную и белогвардейскую разведку, занимающуюся подготовкой «взрыва Советов изнутри», идете в одной шеренге с трудовым народом, со строителями новой жизни, не раз говорил Федор Михайлович им, молодым чекистам. И от того, как вы выполните свой долг, зависит не только сегодняшний, но и будущий день республики...

К ним в Ростов в течение многих месяцев стекались многочисленные сведения о борьбе за хлеб со всего огромного края – Причерноморья, Ставрополья, Кубани. Когда продразверстка была заменена продовольственным налогом, враги Советской власти, увидев в этом слабость молодой республики, оживились. Они не ограничивались враждебной агитацией – организовывали банды, налетали на продотряды, убивали коммунистов и комсомольцев. В селе Амвросиевке бандиты схватили комсомольских активистов Ивана Малохатко и Ивана Луценко. Зверски изувечив их шомполами и шашками, они пытались вырвать у юных героев признания об отряде ЧОНа: сколько в нем человек, где он находится. Но тщетно. Тогда Малохатко привязали к дереву и, распоров живот, насыпали в него пшеницы.

...Банда атамана Конаря напала на обоз с продовольствием, направлявшийся в голодающее село Арзгир, что на Ставропольщине. Охрану обоза возглавлял девятнадцатилетний комсомолец Алексей Гончаров. После неравной схватки (бандитов насчитывалось около 150 человек) комсомольцы попали в руки Конаря и по его приказу были брошены в глубокий колодец. Только чудо спасло их от неминуемой смерти: через несколько дней героев обнаружили товарищи... Такого рода печальные вести разносились телеграфом, народной молвой еще совсем недавно по городам и селам Кубани и Дона... Но крестьяне уже начали ощущать результаты новой экономической политики, и справедливое возмездие все чаще и чаще настигало разного рода «батьков» и атаманов, у которых из-под ног была выбита благодатная почва. Чоновцы-комсомольцы встречали горячую поддержку не только у незаможних селян, но и у середняков. Как-то они получили сообщение из Темрюка, в котором говорилось, что продотряд, состоящий из местных комсомольцев, объединившись с ЧОНом, смелым и решительным ударом в районе станицы Варениковской рассеял банду атамана Животова. А несколько позже чекисты узнали и о том, что сам Животов пытался найти убежище у станичников, однако последние остались глухи к его просьбам и угрозам. Опознанный вскоре чоновцем, он выхватил маузер и попытался было перескочить через плетень, но боец выстрелил первым – и не промахнулся.

– Они хотели уничтожить нас оружием, потом голодом, не вышло, – сказал Федор Михайлович. – Как ты думаешь, что им осталось теперь?

– Диверсии, шпионаж...

– Вот именно. Всякого рода «спасители» России и «революционеры» всех мастей еще питают кой-какие надежды, – продолжал Зявкин, складывая в стол стопки донесений и дневную корреспонденцию. – Хотя, признаться, многие из них уже не представляют себе той реальной обстановки, которая сложилась сейчас в нашей стране. На, познакомься с «образцом поэтического искусства».

Федор Михайлович положил перед Сашей страничку с какими-то стихами, отпечатанную на машинке.

Полонский несколько смешался, удивившись столь неожиданному предложению, но, памятуя о том, что начальству прежде времени задавать вопросов не стоит, взял в руки листок и углубился в чтение:

 
Вырву из глупого неба
Дикий разгульный удар:
Бери сколько хочешь хлеба,
А мне оставляй пожар!
Ты хочешь нажраться до отвала
И развалиться на земле.
Блеск моего Идеала
Чужд твоей жадной душе.
А мне лишь бы было пламя:
Огонь ведь дороже хлеба.
Я гордое Черное знамя
Вздымаю до самого неба.
Ко мне, босяки, проститутки!
В вихревой пляске пожарищ
Быть одинокому жутко...
 

– Ну как?

– Анархист, конечно, Федор Михайлович. Из-за кордона?

– Это само собой. Но ты посмотри, кого он призывает к себе в друзья – босяков и проституток! А пренебрежение хлебом насущным, который народ добывает пока с таким трудом, выглядит просто кощунством.

– Попал бы он сейчас на какой-нибудь деревенский сход – ей-богу, бабы разорвали б в клочья вместе с меморандумом, – смеясь заметил Полонский.

– Да еще объявили б поджигателем, – добавил улыбнувшийся Зявкин.

– Да они поджигатели и есть.

– Конечно, Саша. Только не все столь примитивны. Есть и другие, которые с подобными «программами» давно расстались. Внимательно изучают нас, наши слабые места, сколачивают контрреволюцию и ждут подходящего момента. Еще силен кулак, да и нэпман может немало навредить... – Федор Михайлович вышел из-за стола и жестом приказал Саше сидеть.

– А теперь о деле. Операция идет нормально, я познакомлю тебя с некоторыми мелкими, но очень, повторяю, очень серьезными деталями.