Текст книги "Решительный и правый"

Автор книги: Александр Поляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Медведь со стеклянными глазами

По вечерам Садовая теряла свой деловой облик. Открывались зашарпанные двери подвалов – кабачков и бильярдных. Сюда слетались ночные призраки Ростова-папы, как с гордостью называли тогда жулики и шулера Ростов-на-Дону. Неторопливо оглаживали бороды здоровые, как грузчики, и величественные, как архидиаконы, швейцары дорогих ресторанов. Рестораны блистали тяжелым, купеческим великолепием. Правда, публика была не та, к которой швейцары привыкли за долгие годы своего «процветания». Лишь солидные шулера сохраняли манеры петербургских аристократов. Бывшие же гвардейские офицеры старались походить на неприметных конторских служащих. Новоиспеченная «элита» – нэпманы лишь неуклюже подражали великосветским львам, а их жены – дебелые, выхоленные, как скаковые лошади, – были с вульгарной расточительностью обвешаны драгоценностями.

Швейцары вместе с профессиональной дородностью обретали былую уверенность. Еще недавно казалось – наступили апокалипсические времена, предугаданные в библейских пророчествах. Мешок гнилой мороженой картошки почитался за великое богатство. Где оно, царское великолепие «Савойи», «Метрополя», «Медведя»? Но вот пришел нэп – конец вселенскому одичанию и разорению. И швейцары привычно оглаживали патриаршьи бороды:

– Милости просим!..

Ресторан «Медведь» помещался на углу Садовой и Братского переулка. Полонский медленно прошел мимо зашторенных окон, заглянул во двор. Двое возчиков сгружали с подводы какие-то мешки, ящики. Из двери, ведущей на кухню, высунулся немолодой человек в грязном поварском колпаке, с толстыми губами и мясистыми щеками.

– Эй, живую рыбу – скорее!

Возчики взялись за бочку, возвышавшуюся, словно монумент, посреди подводы. Здоровая, с крепко выпуклыми, отполированными боками, она будто навеки воцарилась на своем месте. В ней тяжело ходила вода, и возчики, накреняя ее то в одну, то в другую сторону, отчаянно ругались.

– Слушай, парень, – крикнул один из них, рыжеволосый, с перебитым носом, – хочешь подработать?

– Еще бы! – весело отозвался Полонский. – Лишняя копейка студенту не помешает.

Втроем они втащили бочку в разделочную.

– Говорят, воду на ленивых возят, – сказал Полонский.

– А? То-то, студент! – Рыжий засмеялся. – Это тебе не языком чесать. Тут горбом надо. – Он достал пачку папирос, протянул Полонскому: – Куришь?

– Не откажусь.

Полонский распечатал пачку, щелчком выбил папиросу, закурил.

– Ого... – Он медленно, как знаток, втянул в себя дым и, округлив рот, щеголевато выдохнул голубовато-белесую струйку. – Что за папиросы?

– Профессорские, студент.

Возчик пошарил в кармане, вытащил несколько смятых бумажек.

– Это за работу, я сегодня добрый. Прижмет, заходи. Тут много студентов обедает – Марантиди придумал.

– Марантиди? Чудная какая-то фамилия.

– А ты чего, не слыхал? Хозяин «Медведя». Из греков. Умный мужик...

«Для начала неплохо», – подумал Полонский и, поблагодарив возчика, вышел на улицу, к входу в ресторан.

В вестибюле на возвышении стояло чучело огромного медведя. Медведь держал в лапах суковатую дубину, в его стеклянных глазах бесстрастно отражался электрический свет. Полонскому вдруг показалось, что медведь этот не чучело, а вероломное, хитрое животное, наверное, очень похожее повадками на своего хозяина, – чуть только зазевайся – враз руку, а то и голову оттяпает. Он едва сдержался, чтобы не погрозить медведю кулаком. Ладно, стой пока тут, охраняй своего Марантиди, все равно ему скоро крышка будет.

За барьером гардеробной сидел мужчина в английском френче. У него было длинное, тщательно выбритое лицо с аккуратно запудренными прыщами на скулах. «Наверное, бывший офицер», – решил Полонский. Одежды в гардеробной почти не было, висело около десятка шуб и пальто – вечер только начинался.

В большом полукруглом зале было тихо и пусто. За одним из столиков дремал пожилой официант. Буфетчица, женщина лет тридцати пяти, читала книгу. На Полонского она не обратила ровным счетом никакого внимания.

Он не спеша осмотрелся. Столики, покрытые белоснежными скатертями, стояли вдоль стен длинным полукругом. На небольшой низкой эстраде поблескивало черным лаком пианино. Дверь, расположенная за буфетной стойкой, очевидно, вела на кухню. Справа, напротив стойки, был виден вход в коридор.

Полонский прошел в коридор. Кабинетов было много, от посторонних глаз их скрывали тяжелые бархатные портьеры. Он стал считать, оказалось, по десять кабинетов на каждой стороне. В конце коридора запасный выход: Марантиди хорошо знал привычки своих клиентов.

Стоять здесь было бессмысленно и подозрительно. Полонский выругал себя за мальчишескую оплошность, но ему внезапно повезло. Одна из портьер приоткрылась, от нее бесшумно отделился невысокий человек с курчавой, похожей на серый каракуль шевелюрой. Он выглянул в зал, увидел дремлющего официанта, покачал головой и, повернувшись к Саше, проскрипел с кавказским акцентом:

– Парень, принеси сотню папирос из буфета!

«Вот это подходящий случай познакомиться с посетителями», – подумал Полонский.

– Сейчас схожу, – ответил Саша и быстро пошел к буфету.

– Сотню папирос в пятнадцатый.

Буфетчица нехотя поднялась и подала ему четыре пачки. Полонский прошел в номер, осмотрелся – четверо кавказцев и один русский. На столе только бутылка вина: «Деловая встреча».

Передал папиросы, но кавказец лишь презрительно взглянул на них.

– Зачем принес асмоловские? Верни, пусть даст сотню хороших, турецких.

Саша передал просьбу буфетчице, и она тут же достала из-под прилавка дорогую коробку.

«Ясно, что контрабанда, и отпускается не всем, – догадался Саша. – Значит, считает меня из их компании».

– Вот это настоящий табак! – воскликнул кавказец, принимая папиросы. – Вино пить будешь?

– Нет, я не пью, – ответил Полонский.

– На чем зарабатываешь – на червонцах или золоте? – словно бы в шутку, спросил кавказец.

– Нет, я студент.

– А, студент... Студент – это хорошо.

Человек, назвавший себя Суреном, снова заговорил с сильным акцентом:

– Пить не хочешь, бери папиросы. Десяток, два, сколько нужно. На память о приятной встрече. Будешь профессором – угостишь меня. А теперь извини, я занят.

Портфель кассира Шнабеля

Марантиди приехал в ресторан поздно вечером. Войдя в сумрачный, с высоким лепным потолком кабинет, устало сбросил шубу, тяжело вдвинулся в массивное, обтянутое плюшем кресло. День был утомительно бестолковым, ему хотелось отдохнуть, но мозг помимо его воли продолжал работать, как машина, прокручивая сквозь свои бесшумные валики один и тот же настойчивый вопрос: где взять деньги? На столе лежала небольшая серая бумажонка – извещение финотдела. Через три дня, не позже, надо было платить налог. Марантиди взглянул в окно. Шел крупный влажный снег, и Марантиди подумал, что пени неудержимо растут – они подобны снежному кому, который катится по склону горы, готовый рухнуть с каменного карниза опустошительной лавиной. Он вспомнил разговор с начальником финотдела. Начальник, человек с тяжелым, надвинутым на самые глаза лбом (на правой руке у него наивно голубел традиционный флотский якорек, обвитый канатом), был, как стальной сейф, непроницаемо замкнут.

– Честно говоря, – развел руками Марантиди, – вы нас ставите в очень жесткие рамки.

– Нет, – сказал начальник. – Все в норме. Мы за свободу торговли, но и за железную финансовую дисциплину. Налоги придется выплачивать до копейки.

– Понимаю, – сказал Марантиди. – Больше вопросов нет.

Но вопросов было великое множество, и все они сводились к одному, главному: где взять деньги?

У него задергалась левая щека, и он начал ее осторожно поглаживать.

С крупными контрабандными и валютными операциями пришлось покончить. Дохода, который приносил ресторан, едва хватало на то, чтобы латать многочисленные прорехи. Даже жена не догадывалась о той немыслимо парадоксальной ситуации, в которой он оказался в последнее время. Иметь на своем счету почти полмиллиона рублей золотом и не знать, из каких источников погасить жалкий налог! Что-то безнадежно сдвинулось в этой жизни, и излом, отделивший нынешнюю Россию от остального мира, прошел как раз через него, Марантиди!

Недавно ему удалось приобрести за бесценок три рыболовные шхуны, намертво впаянные в донской лед. Он заверил местные власти, что эти столетней давности посудины с его помощью выйдут на рыбную ловлю в Азовское море. Рыба была нужна, и власти быстро оформили купчую: они не знали истинных намерений Марантиди – взять на одной из шхун курс к причалам Константинополя. Он энергично принялся за дело. Осталось лишь отремонтировать изношенные моторы. Но тут-то и началось то, что было возможно только в России. Предприятия требовали деньги вперед: чтобы выполнить заказ, им нужно было... приобрести сначала станки!

Почти весь день он провел на бирже, пытаясь заключить выгодную сделку. Стоимость старых денег неудержимо падала. Биржу била лихорадка, у валютчиков и аферистов трагически дрожали лица – в такие дни за один час можно было или разориться, или приобрести состояние.

Марантиди на риск не шел. Он не имел права на азартную игру. Его партии были рассчитаны с математической точностью – от первого до последнего хода. И – бог свидетель – Марантиди никогда не проигрывал. До революции он пользовался неограниченным кредитом, у него был собственный сейф в Донском банке.

В 1917 году проиграл весь его класс. Было от чего опустить руки. Он терпеливо ждал своего часа. И к нему снова потекло золото, этот великий и единственный регулятор жизни.

Золото хранилось в одном из международных банков. Оно было неприкосновенным фондом. В нем овеществлялось будущее Марантиди – возможность той спокойной, обеспеченной жизни, к которой он привык в прошлом. Но вот сейчас ему нужны свободные деньги, сейчас, здесь, а их-то почти не было. И в мозгу настойчиво прокручивался один и тот же вопрос: «Где взять эти деньги?»

Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет быстро вошла жена Марантиди.

– Что тебе, Нина? – недовольно спросил он.

– В ресторане чекисты! – Она говорила торопливым, срывающимся шепотом: – Закрыли все входы, проверяют документы. Наверное, будет обыск.

– У тебя остались камни от зажигалок и табак?

– Слава богу, днем все продала.

– Значит, нечего волноваться. Иди в буфет, твое место там. Посмотри в зеркало, ты размазала помаду... – Он встал, подошел к окну, вгляделся в снежную мглу. – Скоро все это кончится. Мы могли бы давно уехать, но я не хочу возвращаться на родину бедным родственником.

– Аршак, я все время думаю: вдруг тебя арестуют?..

– До этого дело не дойдет. Я осторожен.

– Говорят, по всему городу идут обыски.

– Как раз это меня и успокаивает. Чекисты шарят вслепую.

В дверь постучали.

– Нина, ты готова? – Он посмотрел на жену, улыбнулся: все будет хорошо. Остановился посреди кабинета, подождал – посетителей, кто бы они ни были, должен встретить уверенный в себе хозяин почтенного заведения. И, когда в дверь постучали еще раз, сказал громким, спокойным голосом: – Да, да, войдите!

В кабинет вошли двое – дородный старик и довольно молодой мужчина (позже, ложась спать, Марантиди никак не мог вспомнить, откуда он знает этого человека).

– Аршак Григорьевич, ну-ка, дорогой, вглядитесь хорошенько! – пророкотал старик низким, гулким басом.

Заметив жену Марантиди, он широким округлым жестом раскинул большие стариковские руки:

– Нина Васильевна, голубушка, и вы здесь! Вот уж поистине нежданно-негаданно! Сколько же мы с вами не виделись?

– Около года, Лев Михайлович. А я думала, вы меня заметили из зала. Я же теперь при буфете. – Увидев седую окладистую бороду адвоката Гуровского, услышав его раскатистый, вибрирующий на низких нотах голос, жена Марантиди как-то сразу успокоилась. – А вы по-прежнему практикуете?

– Да, если скверные копеечные анекдоты, переложенные на язык юриспруденции, можно назвать адвокатской практикой. Ах, Нина Васильевна! Мы все оглядываемся назад, не послышится ли привычный звон колокольчика под дугой русской чудо-тройки... Ну а вы как, дорогой Аршак Григорьевич? – повернулся Гуровский к хозяину.

– Долго рассказывать... – Марантиди вопросительно поглядел на мужчину, вошедшего вместе с Гуровским. – Я, признаться, думал, чекисты. С минуты на минуту жду дорогих гостей. В ресторане обыск.

– Да, да, да... – Гуровский заговорил тише. – Собственно, это и заставило меня обратиться к вам, Аршак Григорьевич... Ах да, я же забыл представить – Генрих Карлович Шнабель. – Мужчина наклонил голову. – Генрих Карлович – кассир. С ним довольно крупная сумма... деньги старого образца. И, как назло, обыск. Вы представляете щекотливую пикантность этой ситуации? Словом, к вам просьба: не могли бы вы положить деньги в свой сейф?

– Пожалуйста. Только никаких кассовых бумаг, – сухо предупредил Марантиди.

– Я понимаю. – Шнабель раскрыл портфель, достал пачку денег. – Здесь сто миллиардов.

– Ну, пересчитывать некогда.

– Аршак Григорьевич, какие могут быть разговоры! – всплеснул руками Гуровский. – Вы избавили Генриха Карловича от крупной неприятности.

– Я очень благодарен вам, – тихо сказал Шнабель. – Если вы не возражаете, пусть портфель тоже полежит у вас, он пуст. Мне пора возвращаться. Когда можно будет к вам зайти?

– Завтра. Лучше всего в это же время.

Проводив Шнабеля, Марантиди молча прошелся по кабинету, опять потирая пальцами левую щеку.

– Черт знает что такое, – шумно вздохнул Гуровский, – придешь один раз в год в ресторан, и на тебе – обыск.

– Очевидно, охотятся за валютчиками. Ну да ладно... Коньяку хотите?

– В другой раз, Аршак Григорьевич. Честно говоря, душа не на месте. Увы, российская одиссея наших дней имеет печальную склонность оборачиваться статьями Уголовного кодекса. А я их знаю наизусть.

– Да, – задумчиво кивнул головой Марантиди, – чекисты заметно активизировались... Кстати, вы давно знаете этого человека?– Он показал глазами на дверь.

– Часа два, не больше. Нас свела чистая случайность. Его племянник устроил в двадцатом номере студенческую выпивку, кажется, по случаю дня своего рождения. А я сегодня приобрел недурное колье. Соответственно сему поднялось настроение, захотелось посидеть с молодежью. Зашел в кабинет, предложил тост в честь нашей общей alma mater. Да так и остался. А тут чекисты. Пришлось рассовать кое-какую валюту по студенческим карманам. Спасибо Шнабелю.

– Не слишком ли вы ему доверились?

– У меня не было другого выхода. Вы бы, Аршак Григорьевич, простите за откровенность, мою валюту прятать не стали. А вероятность того, что чекисты станут обыскивать студентов, практически исключена.

– Пожалуй, – согласился Марантиди. – В другой раз так не повезет. Вы хороший адвокат, Лев Михайлович, здесь ваша игра. Ради бога, не связывайтесь с валютными операциями. Это становится слишком опасным занятием...

Чекисты тем временем зашли в двенадцатый номер. Чувствовалось, что они спешат. Проверив документы у нескольких ребят, старший группы, грузный, словно отлитый из чугуна, мужчина с маузером в деревянной кобуре негромко спросил:

– Чужих здесь нет?

– Нет, – ответила за всех девушка в синей ситцевой блузке.

– Ладно, больше проверять не будем. – Он усмехнулся, медленно покачал головой. – Нехорошо, ребята. Комсомольцы, студенты Донского университета, а ведете себя как несознательная богема. Придется сообщить в комитет.

– Простите. – Из-за портьеры выступил Шнабель. – Я на минуточку выходил. У моего племянника сегодня день рождения, и мы решили отметить это событие вместе с его друзьями. Особенного криминала тут, кажется, нет.

– Обойдемся без защитников. Документы! – Старший группы раскрыл протянутое ему удостоверение, взглянул на фотографию, скользнул быстрым взглядом по лицу Шнабеля. – Держите! В порядке. Был бы криминал, поговорили бы в другом месте...

Когда чекисты ушли, девушка в синей кофточке, облегченно вздохнув, наклонилась к своему соседу:

– Все-таки как-то странно себя здесь чувствуешь, словно прикасаешься к чему-то липкому. Вообще-то, некоторые ребята днем питаются в ресторане, но это другое дело. Очень не хотелось идти, но в комитете сказали: идите, так нужно, и делайте, что вам говорят, это важное поручение... Скажите, Саша, у вас сегодня действительно день рождения?..

Единственный выход

Дома Сашу ждали Бахарев и Калита. На столе стоял чайник, поверх накрахмаленной скатерти была расстелена газета, и Калита, завернув рукава гимнастерки, нарезал складным самодельным ножом бело-розовые брусочки сала. Брусочки аккуратно, как по ниточке, ложились один возле другого, и было видно, что это доставляет удовольствие Калите.

– Заходи, заходи, – весело сказал он Полонскому, – а то гости заждались хозяина. Мы тут, видишь, кое-что соображаем на скорую руку... Проводил ребят?

– Проводил. – Полонский смешался: и было от чего. Когда он вышел с ребятами из ресторана, оказалось, что провожать никого не надо, а если все-таки нужно кого-то провожать, то разве только Раю Цыганкову – она живет за базаром, на спуске, в глухом переулке, по которому ночью ходить небезопасно.

Да, это была она, Рая, та, которую он видел всего один раз и, думал, навсегда потерял. Надо же было случиться, что именно ее порекомендовали на его «день рождения». Ясно, что Рая – комсомолка, и, помня ее тихую, незаметную работу с Бахаревым, которую так и надо было, собственно, вести, попросили ее сходить с подругами и ребятами в ресторан! Саша буквально онемел от счастья.

Они отстали от ребят. Вокруг них сомкнулась сумеречная белизна, и они ощутили торжественную пустынность огромного засыпающего города.

Было скользко, и девушка, боясь упасть, крепко прижимала локтем Сашину руку, руке было тепло, и он все время чувствовал эту уютную, доверчивую теплоту и боялся, что она отнимет локоть. Из-под ее старенького шерстяного платка выбилась густая прядь, и на волосы неслышно и невесомо падал снег. Она стряхивала снег байковой рукавичкой, но он ложился снова и снова и, когда девушку обливал свет фонаря, вспыхивал игольно-острыми холодными искорками.

Они шли совсем медленно, и чем дальше, тем медленнее, почти останавливаясь на каждом шагу. Рая рассказывала о своей семье: мама очень больна, у нее все время сердечные приступы; отец – кадровый рабочий, с утра до ночи на своем заводе... В общем-то все очень обыкновенно, ничего интересного... Он вслушивался не в слова, а в интонации ее мягкого грудного голоса, и в нем нарастало чувство, сходное с тем, которое он испытывал, когда, лежа в траве, подолгу всматривался в медленную, сосредоточенную жизнь, не сразу открывающуюся чужим глазам, – жизнь кустарников, цветов, гусениц. Было по-особенному тихо, пахло нагретой землей и травой, и хотелось навсегда сохранить в себе ощущение этой умиротворенности, успокоенности...

У одноэтажного, с наглухо закрытыми ставнями домика Рая остановилась.

– Ну вот мы и пришли. Наши уже спят... До свидания, – она протянула ему руку.

Он близко увидел ее лицо. Он не смог бы сказать, красива она или нет, он не думал об этом, ему просто хотелось смотреть на нее, слушать ее голос – смотреть и слушать, как смотрят вдаль или слушают музыку.

– Мне пора... до свидания, – повторила девушка и высвободила пальцы.

Полонский вернулся домой со счастливым ощущением внезапно свершившегося чуда. Когда он увидел в своей комнате Калиту и Бахарева, это ощущение не исчезло, а, наоборот, стало полнее – и оттого, что операция, в которой он участвовал, судя по всему, началась успешно, и оттого, что опытные, известные чекисты заговорили с ним тем доверительно-шутливым тоном, который возможен, да и то не всегда, лишь между товарищами, выполняющими одну и ту же трудную и опасную работу.

– Посмотри-ка на своего «племянничка» – жених, а? – протянул Калита. Глаза у него смеялись. – Ты ничего не заметил в ресторане?

Бахарев поднял голову от листа бумаги – он заканчивал докладную записку, – сдержанно улыбнулся.

– Не могу выдавать семейную тайну.

– Ладно, я нелюбопытный. Тайна так тайна. – Калита щелкнул ножом, оглядел стол. – Ты скоро?

– У меня все. – Бахарев протянул ему докладную... – На сегодня все. – Он подавил зевок, потер длинными сухими пальцами щеки, словно снимая паутину. – Устал. Весь вечер – ресторан. Валютчики в первозданном виде. Этакий, как бы сказать, оазис в «пустыне».

– Оазис... бедуины с толкучки, черт бы их взял... Ах Марантиди, Марантиди, – вздохнул Калита. – Встал, как кость в горле. Пока у нас одна зацепка – сто твоих миллиардов, то есть, прости, Шнабеля. Я был в финотделе, справлялся – за Марантиди должок. Только бы взял! – Он с силой стукнул черенком ножа по стулу. – Сейчас главное – войти к нему в доверие.

– У него нет другого выхода! – неожиданно сказал Полонский высоким, звенящим голосом. Какие-то внутренние створки, сдерживавшие напор переполнявшего его чувства, вдруг раздвинулись, он сорвался с места и, покраснев, начал торопливо развивать мысль, казавшуюся ему значительной и глубокой:

– Для Марантиди сто миллиардов Шнабеля – единственный выход. То есть, с его точки зрения, возможность быстрой, безопасной игры. Он не может поступить иначе. В этом все дело! Его ответный ход психологически предопределен. То есть, если рассуждать диалектически, мы имеем случай, когда сила противника становится его слабостью. В этом все дело! – повторил Полонский с горячей мальчишеской убежденностью.

Калита, сдерживая улыбку, взглянул на Бориса:

– Ну?

– Очень логично, – сказал Бахарев, приподняв брони. – Даже, как бы сказать, немножко больше, чем нужно.

– Слышишь, Саша? – Калита встал, положил на плечо Полонского тяжелую руку. – Операция – это не шахматная партия. Марантиди осторожен и изворотлив. У него могут быть неизвестные нам резервы... И все-таки кость есть кость. Рассуждая диалектически, инородное тело, не более. Вытащим! – сказал Калита с короткой, жесткой усмешкой и подтолкнул Полонского к столику: – Ладно, садись, будем ужинать.