Текст книги "Лань — река лесная"
Автор книги: Александр Шашков
Жанр:
Детские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
О чём рассказала тетрадь
Первая ночь в пуще, на берегу Тихой Лани, прошла спокойно.
Утром, сразу после завтрака, отряд разделился на две группы. Дед Рыгор и Николай Николаевич сели в лодку. Их ожидал неблизкий путь – на озеро Лесное. Все остальные, кроме Алика, который по графику первым должен был дежурить по лагерю, стали собираться в поход. Скуратов захотел осмотреть старые позиции карателей вокруг Князевой гряды. Автору будущей книги о героях-разведчиках было непонятно, как удалось партизанам прорвать блокаду фашистов. У партизан к тому времени уже кончались патроны и вовсе не было продуктов. У карателей же хватало всего, в том числе были пушки, танки и даже самолёты.
И вот в одну из ночей партизаны выскользнули из кольца блокады, выскользнули почти без потерь!
Обо всём этом поведали Скуратову рукописи Василия Кремнева.
– Уму непостижимо, как это у них получилось! – говорил Архип Павлович, засовывая в карман чистый блокнот. – Чудеса, да и только!
Перед тем как покинуть лагерь, он предупредил Лёню и Валерку:
– В старых окопах и блиндажах, ребята, будьте осторожны. Кто знает, там могли и мины остаться, и гранаты. Поэтому – посматривайте под ноги. Как увидите что-нибудь, сами не трожьте, зовите меня. Я когда-то минёром был, раз-два разберёмся.
Он дал ещё несколько советов, и «экспедиция» двинулась в поход.
Алик проводил друзей долгим взглядом и огорчённо вздохнул. Не очень весело сидеть целый день в одиночестве, стеречь пустые палатки.
Но раз уж выпало дежурить – нужно дежурить и первым делом навести в лагере порядок: прибрать в палатках, помыть посуду. А после можно подумать и о том, чем накормить людей. За день они устанут и проголодаются.
Уборку Алик начал с «дачи» Скуратова. Подмёл в шалаше, вынес на солнце плащ и одеяло – за ночь всё отсырело. Потом решил перестлать постель. Поднял брезент, и тут на глаза ему попалась толстая, многолетней давности тетрадь, на обложке которой были аккуратно выведены два слова: «Сын командира». Видно, Архип Павлович читал тетрадь лёжа в постели, а перед тем как уснуть, сунул её под брезент.
Минуту или две Алик нерешительно вертел в руках свою находку. Наконец, не в силах победить острого любопытства, развернул тетрадь и прочёл первые строки:
«…Жил на земле человек. Маленький, неприметный – как сотни тысяч других. А когда пришла на нашу землю беда, он встал против неё – как сотни тысяч других. И погиб. Погиб в окружении врагов, и никто из друзей не видел его смерти, никто не знал, что смерть его – подвиг, подвиг во имя победы, во имя жизни других. Два человека во всём свете знали это: я и его отец. Те, кто проводили его на подвиг.
Отца его тоже нет в живых. Он пережил сына на несколько минут. Остался один я. Но я тоже солдат, и никто не знает, что ждёт меня завтра. Потому я спешу рассказать в своих записках всё, что знаю про этого человека и что не должно остаться неизвестным…»
Только сейчас догадался Алик: в руках у него рукопись Кремнева! О ком это он пишет? Кто был тот герой? Алик забыл обо всём на свете. Он сел на нары и стал читать дальше:
«Человека того звали Витей. Витя Голубок. Небольшого роста, с синими-синими глазами и шелковистыми волосами цвета спелой ржи…
Мы принесли его в лагерь морозной январской ночью 1942 года. В ту ночь эсэсовцы расстреляли его мать, сельскую учительницу. Как всё это было, Витя помнил словно сквозь сон. Первое, что он увидел, когда пришёл в себя, – была мать, мама. Она лежала на полу и смотрела на сына чужими, неподвижными глазами. Витя стал припоминать. Перед ним всплыли взбешённые лица пьяных фашистов, и смертельный страх снова сковал тело. Долго он лежал в немом оцепенении, потом осторожно приподнял голову и ещё раз огляделся. В избе больше никого не было. На стене тикали старенькие часы, через выбитое окно в комнату врывался ветер, листал разбросанные по полу тетради и книги, шевелил волосы на голове матери.
Витя с усилием поднялся на ноги. Крепко болела левая рука, кружилась голова. Немного постояв, он шагнул было к матери, но, увидев снова её неподвижные глаза, лужу крови возле головы, с диким криком выбежал из избы.
Морозный ветер, как огнём, опалил ему лицо. Мальчик остановился и заслонил лицо рукавом. Дышать стало легче. Прислушался. Где-то неподалёку, видно, на соседнем дворе, яростно лаяла собака, кудахтали перепуганные куры. И вдруг послышался пронзительный детский крик, а вслед за ним – сухой выстрел.
– Они! – вырвалось из груди мальчика, и он, перескочив через низенький заборчик, бросился бежать заснеженным полем.
Остановился Витя только в лесу. Над головой тревожно шумели деревья. Ветер раскачивал их чёрные верхушки, и деревья глухо и тяжко вздыхали, будто от жалости к бездомному осиротевшему мальчику…
Витя почувствовал, как поплыла под ногами земля. Он хотел было схватиться за колючие лапки ели, но руки бессильно скользнули по хвое, и он полетел в чёрную пропасть…
Там, у опушки, нашли мы его. Наткнулись случайно, направляясь в разведку. Метель уже старательно укутала мальчугана холодным белым одеялом. Я завернул его в тулуп и принёс в лагерь. И только там назавтра узнал, что он – сын командира нашей бригады.
С тех пор партизанская землянка стала для Вити домом, партизанский лагерь – родной деревней, партизаны – его друзьями. Правда, он не ходил с нами на задания, но о боевых делах отряда знал почти всё.
Вите очень хотелось, чтобы и ему выдали оружие и приняли в роту разведки, которой я командовал, но из этого ничего не выходило. Его отец отшучивался, советовал подрасти, а то и просто отмахивался:
– Бери лучше да сказки читай. Вон хлопцы принесли…
Витя обижался, но молчал: что поделаешь, если тебе нет ещё и двенадцати!
Так проходили дни, недели, месяцы…
Наступила весна 1944 года. Птичьи голоса разбудили хмурую пущу, по вечерам над землянками заливались соловьи, и временами просто не верилось, что на земле идёт война.
Но война, жестокая, беспощадная, напомнила Вите о себе тихим весенним утром, когда он собирал на полянке белые ландыши для врача Людмилы Фёдоровны, которая вылечила ему простреленную руку.
Наполняя лес натужным прерывистым гулом, над партизанским лагерем закружились фашистские бомбардировщики. Сначала кружили высоко в небе, а потом…
Когда самолёты улетели и Витя выбрался из окопчика, он не мог узнать знакомых мест. Как будто свирепый вихрь пронёсся над лесом. Вокруг валялись искалеченные деревья, торчали расщеплённые стволы, и по ним, как слёзы, стекали капли свежей смолы…
С этого дня бомбардировки не прекращались. Самолёты прилетали и ночью. Повесив над пущей фонари, они бросали и бросали тяжёлые бомбы, которые валили деревья, разрушали землянки, несли смерть людям. По лагерю поползло страшное слово – блокада.
Вскоре пришёл голод, начались болезни. Не хватало патронов, мин, снарядов. Первыми замолчали пушки. Реже и реже подавали голос станковые пулемёты, только в самых крайних случаях оживали автоматы. Между тем атаки фашистов с каждым днём становились злее.
Однажды мы с Витей сидели в землянке и варили «суп» из конской шкуры. Вошёл связной и доложил, что меня вызывает командир.
Мирон Иванович ожидал меня в своей землянке. Он был хмур и, как показалось мне, злился.
– А, это ты, – заговорил он, едва я переступил порог. – Садись.
За последние дни наш командир похудел и сейчас выглядел намного старше своих лет. Глаза глубоко запали, на лбу прибавилось морщин, а в густой чёрной бороде заискрилась седина.
– Мне нужно с тобой посоветоваться, – сказал он, раскуривая трубку.
В это время послышался зловещий гул моторов, а потом взрыв, от которого содрогнулась земля. Мирон Иванович замолчал. Какое-то время он стоял посреди землянки, широко расставив ноги, словно хотел принять на свои плечи всю тяжесть, если обрушится перекрытие. Потом неторопливо подошёл к узенькому окошку-бойнице.
– Снова!..
Я тоже глянул в окошко. Над пущей кружило звено бомбардировщиков. Самолёты то поднимались в безоблачное небо, то проносились над самыми деревьями.
– Бомбят. – Мирон Иванович попыхал маленькой трубкой, пустил виток сизого дыма. – Вторую неделю без передышки…
– Ничего. Не так просто нас отсюда выкурить…
– А голод? – Мирон Иванович вопросительно глянул мне в глаза, прошёлся по землянке. – Голодом они нас возьмут, друже, и возьмут скоро, если мы не придумаем, как выбраться из этой западни.
Нужно прорываться, пока люди совсем не обессилели и пока ещё есть патроны.
– Ты ведь знаешь, мы так и не нашли слабого места в кольце немцев. Князева гряда давно ими блокирована. Они не жалеют сил, лишь бы задушить нас здесь. Спасение одно – нужно пойти на хитрость.
– На какую хитрость?
– Ну хотя бы, скажем, вот на такую. Пошлём разведчика, чтобы он сдался немцам. А на допросе пусть наврёт, что партизаны готовятся к прорыву, например, в районе Зелёной поляны. Каратели, скорее всего, стянут туда свои главные силы. А мы нанесём удар совсем в другом месте. Ну, чтобы они поверили разведчику, подтянем один отряд к Зелёной поляне, да так, чтобы немцы это заметили.
– Погоди… – Командир задумался. – Идея не новая, но, пожалуй, можно попробовать. Только… кто пойдёт? Это ведь верная смерть.
– Я пойду сам.
– Ну, нет! – возразил Мирон Иванович. – Тебе нельзя. Твоё имя фашистам известно, твои портреты на заборах расклеивали. Ни одному твоему слову они не поверят, даже если бы ты заговорил только под самыми лютыми пытками…
– Товарищ командир, разрешите пойти мне!
Мы в удивлении оглянулись. На пороге стоял Витя. Он решительно глядел на нас своими синими, не по-детски строгими глазами.
– Разрешите пойти мне, – повторил он. – Я знаю, на что иду. Я сделаю всё. Мне они поверят скорее, чем взрослому.
Витя волновался. Я стоял и смотрел на человека, который был в эту минуту и командиром и отцом. Что-то скажет он?
Прислонившись спиной к холодной стене землянки, Мирон Иванович долго думал. Вдруг он оживился, подошёл к столу.
– А Витька верно говорит, – твёрдо произнёс он. – Ему, пацану, скорее поверят, чем любому взрослому.
– Да ты!.. – не выдержал я. – Ты что?..
Но командир не дал мне говорить. Повернувшись к сыну, он приказал:
– Садись и слушай. Штаб немецкого гарнизона – в деревне Заречье. Пойдёшь туда. Постарайся, чтобы тебя взяли по дороге. Если нет – то в деревне. На допросе – только не сразу, слышишь?! – скажешь, что партизаны готовятся к прорыву через Зелёную поляну. Повтори!
Витя повторил.
– Иди. Возьми автомат.
– Есть! – Витя повернулся и, прищёлкнув каблуками, вышел.
– Что ты сделал! – заглянув в глаза Мирону Ивановичу, тихо проговорил я. – Командир молчал. Отвернувшись к окну, он смотрел на верхушки елей. Над лесом всё ещё кружили фашистские бомбардировщики…
…Наверно, никогда лес не был так красив, как в этот предвечерний час. Верхушки деревьев розовели в лучах заходящего солнца. На песчаных буграх дремали низкорослые сосны. Лёгкий туман курился над болотцами. Звонко перекликались птицы.
Витя шёл не торопясь, словно заворожённый этим ликованием природы. Улыбка светилась на его лице. Он улыбался цветам, деревьям, птицам, солнцу, родной земле. Забылась на время война, ушло прочь и то страшное, неизвестное, что ждало его впереди.
Недалеко от окопов мы распрощались. Я лёг в траву, а он пошёл дальше. Мне хотелось догнать его, вернуть. Вдруг послышалось чужое: «Хальт!» Навстречу Вите с автоматами в руках выбежали два солдата, один из них замахнулся прикладом…
…Минуты ожидания кажутся годами. Давно ушёл Витя. Два часа назад двинулся в сторону Зелёной поляны один из партизанских отрядов. А вокруг тихо…
Всё это время Мирон Иванович неподвижно сидел за столом с закрытыми глазами и как будто дремал. Но стоило телефонисту пошевелиться, как он вздрагивал и спрашивал:
– Кто звонит? Зелёная?
– Нет, товарищ командир, это «Верба». И вдруг:
– Товарищ командир, звонят с участка «Сухое болото». Разведка докладывает, что в окопах противника заметно оживление. Похоже, что оттягивают силы…
– Оттягивают? – Мирон Иванович вскочил. – Почему же молчит Зелёная?
И тут, будто в ответ ему, где-то за Зелёной поляной прогремел артиллерийский залп. Мирон Иванович прислушался. За первым залпом раздался второй, третий… Вскоре грохот пушек слился в сплошную канонаду.
– На Зелёной – бой! – снова сообщил телефонист. – Командир отряда докладывает: потерь пока нет. К реке подходят пехота и танки. Пехоты – около трёх батальонов…
Мирон Иванович снова опустился на скамью, сжал ладонями виски. С минуту смотрел через узкую бойницу куда-то в темноту, потом едва слышно прошептал:
– Слышишь, сынок, мы идём!..
Мы вместе вышли из штаба. Лес был окутан густым мраком. В ветвях деревьев шумел ветер. На западе гремела артиллерия.
Мирон Иванович окинул взглядом ряды партизан и тихо заговорил:
– Товарищи! Идём на прорыв, через Сухое болото. Оттуда – на деревню Заречье. Там – штаб карательной экспедиции. Вперёд, товарищи!
До болота добрались быстро. Где-то недалеко время от времени бухала немецкая пушка. Тяжёлые снаряды с шипением пролетали над болотом и разрывались в глубине пущи. Очереди трассирующих пуль вспарывали небо над головами партизан. Через ровные промежутки времени в чёрную тьму взлетали ракеты, заливали голубым светом изрытый снарядами торфяник. Подозвав связного, Мирон Иванович вполголоса сказал:
– Передай по цепи: подготовиться к атаке!..
Часа через два мы были в Заречье.
– Витьку! Витьку ищи! – крикнул мне на бегу Мирон Иванович и вдруг споткнулся, упал…
Когда я склонился над ним, он, собрав последние силы, тихо прошептал:
– Витьку…
А Вити уже не было в живых. Он лежал в подвале на залитой кровью земле, и глаза его были устремлены куда-то далеко-далеко. Что он хотел там увидеть?..»
Алик закрыл тетрадь. На минуту густой туман заволок ему глаза. Он выбежал из шалаша и огляделся. Заключённый в трёх стенах векового бора, перед ним расстилался ярко-изумрудный ковёр – Зелёная поляна. По ней когда-то шёл на своё первое и последнее задание Витя Голубок. Не на его ли следах выросли вон те красивые алые цветы?..
Сухое болото
В то время, когда Алик сидел в «кабинете» Скуратова и читал дневник, неутомимые рыболовы добрались уже до Лесного.
– Озеро красивое, а вот поймаем ли что-нибудь – трудно сказать, – рассуждал Николай Николаевич, окидывая восхищённым взглядом водный простор. – Больно жарко. Рыба сейчас стоит на глубине. Хорошо бы найти криничные места, где вода холодная.
– На Лесном, кажется, криниц нет, – подумав, ответил дед Рыгор. – А вот рыбу тут люди ловят.
– Тогда нужно искать, где поглубже, – категорически заявил Казанович. – Не знаешь, где тут самая глубина?
– Как не знать. На Глубоком углу. Да ещё в дальнем конце яма есть.
– Ага! Едем на Глубокий угол! – обрадовался Казанович. – Там рыба, и только там.
Это был самый хлопотный день во всей многолетней рыбацкой практике старого Рыгора. Проклиная свой длинный язык и неугомонного компаньона, он вместе с Николаем Николаевичем таскал из лесу двенадцатиметровые жерди, грузил в лодку и отвозил на плёс, на глубину. Там жерди забивали в илистое дно и, обливаясь потом, снова спешили к берегу за новой партией жердей для притык.
– Ничего, Григорий Петрович, – подбадривал Казанович старика. – Наука всегда требует жертв. А я научу тебя пудовых щук таскать, а не какую-нибудь мелочь пузатую.
Около полудня, наконец, был посажен на крючок последний живец. Оба рыболова, не сговариваясь, поплевали на него, пустили в воду и поплыли к берегу, потому что изрядно проголодались.
За отличной ухой, какую умеют варить только настоящие рыбаки, Николай Николаевич рассказал старому Рыгору, как ловить карася с применением камфоры. Дед сидел и только ушами хлопал. Лет пятьдесят мокнет он в воде, гоняясь за рыбацким счастьем, а вот же не знал, что карась камфору любит! Да ещё и анисовое масло, и даже валерьянку! Неужто все караси сердцем хворают?..
Едва кончили есть, Казанович заторопился:
– Едем, дедуля, едем, – приговаривал он, упаковывая рюкзак. – А то, чего доброго, шнуров не досчитаемся. Большая щука шутить не любит. Рванёт – и поминай как звали. Иной раз и притыку уволочёт.
Уволочь двенадцатиметровый шест, сидящий на добрых полметра в иле, мог разве только бык Рогач, но дед не возражал. Кто его знает! Чего не случается на рыбалке да на охоте!
Дед сел за вёсла, а Казанович, как лоцман, встал на носу. Прищурился и обшаривает глазами притыки, быстро бегущие навстречу. Вдруг, сжав кулак и энергично взмахнув им над головой, он крикнул:
– Тормози, Петрович! На первой жерлица размотана!
Казанович ловко ухватился за конец жерди, торчащий из воды, и когда лодка успокоилась, осторожно потрогал шнур.
– А-а, милая, зацепилась, – заворковал он себе под нос. – И, видать, ничего себе… Ну, иди сюда, иди. Давай поближе познакомимся.
Он присел на корточки и стал выбирать толстый, миллиметровый шнур.
– Петрович, поди сюда, – вдруг прошептал он. – На-ка попробуй. Чуешь, какая штуковина там?
Дед Рыгор выбрал метра два жилки. На шнуре в самом деле висело что-то тяжёлое.
– А как идёт, чертовка! – забирая из дедовых рук шнур, снова забормотал Казанович. – Как генеральша! Важно, без всяких там рывков. А вот увидишь, какой фортель она отколет, когда лодку заметит! Она…
Николай Николаевич не договорил. Вода возле борта заходила ходуном, и на поверхности показалось что-то зелёное, волосатое, с большим белым глазом на макушке. Покачавшись на воде, это страшное «что-то» затихло, замерло, и только отдельные волоски всё ещё вздрагивали, шевелились.
Николай Николаевич повидал немало всяких водяных тварей, но такого страшилища… Зажав шнур в руке, он растерянно обернулся к деду и спросил:
– Ч-что это?
Дед Рыгор проворно наклонился к воде, нахмурил брови и… захохотал. Да так захохотал, что эхо откликнулось в лесу.
– Ты… ты чего? – ещё больше растерялся Казанович.
– Да ты потрогай, пальцем потрогай! – хохотал дед. – Не бойся, не укусит!
Николай Николаевич нерешительно прикоснулся пальцем к своей добыче и залился краской. На тройнике висела целая охапка водяного мху, к которой сверху прилип комочек икры.
– Ч-чёрт! И откуда на такой глубине? – смущённо бормотал Казанович, освобождая тройник от водорослей.
– Бывает, – утешил его дед Рыгор. – Не ты первый такого «чёрта» поймал. Иной раз возьмётся окунь с фунт весом, а мху намотает на тройник пуда два.
К остальным пятнадцати притыкам можно было не плыть – стоят, как в болоте.
– День на день не выходит! – не падал духом Николай Николаевич. – Оставим живцов на ночь. Не может быть, чтобы на такой глубине рыба не водилась! А теперь… Ну что ж, не удалось порыбачить – вернёмся в лагерь, пойдём вместе со всеми бродить по пуще.
– Ха, спохватился! – не поддержал его дед. – Они уже, верно, давно на Сухом болоте.
– Там разыщем!
– Так зачем же тогда в лагерь возвращаться? – удивился дед Рыгор, которому, должно быть, и самому захотелось пройтись по партизанским стёжкам-дорожкам. – Поплывём во-он к тому березнику, а от него до Сухого болота рукой подать, километра два, не больше.
– И то верно! – обрадовался Казанович.
До березника доплыли за каких-нибудь полчаса. Спрятали лодку в маленьком, заросшем аиром заливчике и вышли на берег.
Это был необыкновенно красивый уголок пущи. Из деревьев здесь больше всего росло берёзы. Стройные белоногие красавицы то собирались в весёлый хоровод, то расступались перед каким-нибудь великаном-дубом. И весь бело-зелёный лес напоминал по-хозяйски досмотренный парк, только вместо аллей – узкие тропинки, а вместо клумб – островки пёстрых цветов, разросшиеся на полянах и полянках.
– Рай! Земной рай! – восторгался Николай Николаевич, оглядываясь по сторонам. – Где ещё можно увидеть такую красотищу? Нигде!
Дед Рыгор усмехался, утвердительно кивал головой и молчал. Всё здесь нравилось ему и всё было давным-давно знакомо. Может, сотни раз видел он каждую из этих берёз, эти расцвеченные поляны, дышал ароматом трав и летнего, в цвету, леса.
Сухое болото показалось неожиданно. Расступились берёзы – и взгляду открылась большая серо-зелёная равнина. Слева она упиралась в гряду невысоких холмов, справа – в стену хмурых елей на Князевой гряде, за которой лежало Чёрное озеро.
Гряда… Озеро… Сухое болото… Какие воспоминания пробудили они в сердце старого партизана? Может, ожили перед ним дни далёких боёв, жестокие бомбёжки, артиллерийские налёты, голод? А может, вспомнил он ту тёмную апрельскую ночь, когда сотни измученных голодом, холодом и бессонницей людей покинули сырые окопы и, молчаливые, суровые, готовые ко всему, спустились с гряды на эту равнину?.. Долго стоял дед Рыгор в раздумье, потом, как бы очнувшись, проговорил:
– Ну вот, пришли. А наших что-то не видно.
– А это не они бродят во-он там, на тех холмах? – показал рукой Николай Николаевич.
Дед Рыгор прищурил глаза, посмотрел из-под ладони.
– Они! Конечно они! На тех холмах немцы во время блокады сидели, нас стерегли. Так Архип, верно, их позиции изучает. Пошли и мы туда.
Дед идёт неспешным, но широким шагом. Глаза его пядь за пядью обшаривают равнину, словно что-то ищут на ней и – не находят.
Не видит старик следов того боя, что гремел здесь когда-то. Время и сама природа постарались начисто стереть их с лица земли. Затянулись, заросли травой воронки от мин и снарядов. На месте срезанных осколками берёзок выросли молодые. Осыпались окопы. На крышах дотов и блиндажей зеленеют кусты молодого орешника, крушины, розовеет рябина…
Когда миновали болота, дед Рыгор задержался на секунду, вытер рукавом лоб:
– Жарко.
– Э-гей! Валерка, сюда! – послышался звонкий мальчишеский голос, и навстречу деду и Николаю Николаевичу из кустов выбежал Лёня Кремнев.
– А где же ваш начальник? – спросил у него дед Рыгор. – Или вы одни сюда забрались?
– Архип Павлович вон в тот дзот полез, – показал Лёня. – Позвать его?
– Не нужно. Пусть лазит, если охота, – улыбнулся дед. – А мы тем временем покурим да передохнем.
…И верно, Скуратов был в старом дзоте, прятавшемся под развесистой, похожей на огромный зелёный гриб, сосной. За годы, что прошли после войны, дзот ещё глубже осел в землю, ветер забил его бойницы мусором, и в глубоком сыром подземелье царил такой мрак, что нельзя было разглядеть собственной руки. Архип Павлович достал фонарик и долго светил им. Он внимательно осматривал влажные, покрытые плесенью стены, прогнивший пол, обрушившиеся нары. Казалось, он что-то искал.
Осмотрев пол, Скуратов встал на колени и приподнял одну доску. Под нею, среди обрывков почерневшей бумаги, что-то блеснуло. Архип Павлович наклонился и поднял находку. Это был фашистский орден. Разноцветная ленточка ордена истлела, но сам он был целёхонек и тускло поблёскивал под лучом фонарика.
Скуратов оглянулся, сунул орден в карман и осторожно, на цыпочках, словно боясь, что кто-нибудь услышит его шаги, направился к двери…
Он был уже недалеко от мужчин, сидевших на поваленном стволе векового дуба, когда из-за густых кустов лещины долетел взволнованный голос Валерки:
– Архип Павлович! Что я нашёл!
– Что там такое? – заинтересовался дед Рыгор. – Нужно глянуть. Хоть бы мину какую не выкопал.
Втроём они подошли к Валерке. Он стоял возле старой берёзы и что-то рассматривал на ладони.
– Покажи, покажи, – попросил Казанович. Он взял Валеркину находку, повертел в пальцах. – А знаешь, что это такое? Обыкновенный нательный крест. Такие носили на шее многие итальянские солдаты.
– Итальянские? А как они сюда попали?
– Э-э, неважно ты историю изучал! Неужто забыл, что до сентября 1943 года итальянцы были союзниками фашистской Германии? Да и после некоторые офицеры, заядлые фашисты, оставались в гитлеровской армии.
– Забыл, – смутился Валерка.
– Смотрите, смотрите, вот ещё один крест, только большой!
Все обернулись на Лёнин голос и увидели на траве берёзовый крест. Крест подгнил у основания и упал. В двух шагах от него валялась ржавая каска.
– На нём что-то написано, только не по-нашему, – сообщил Валерка, который успел уже осмотреть крест. – И даже не по-немецки.
– Даже не по-немецки? – с улыбкой переспросил Николай Николаевич и перевёл текст вырезанной на кресте надписи:
«Матео Виано
1920–1944
Да будет мирным твой сон»
– Виано? – вздрогнул Скуратов и проворно склонился над крестом. – Фамилия какая-то… странная…
Он отошёл в сторону и закурил.
Несколько минут и взрослые, и ребята молча смотрели на могилу человека, который носил когда-то фамилию Виано и которому было двадцать четыре года, когда смерть разыскала его здесь, в дебрях белорусского леса, за тысячи вёрст от Италии.
Сухой, как пушечный выстрел, удар грома заставил всех вздрогнуть. Всего десять минут назад палило солнце, весело пересвистывались птицы, и вот – гроза.
– Как бы нас не выкупала эта тучка, – глянув на небо, озабоченно сказал Казанович. – Нужно искать, где бы спрятаться от дождя.
– В блиндаж, – подсказал Валерка.
– А может, подадимся в лагерь? – возразил Архип Павлович. – Всё уже осмотрели тут, я кое-что успел записать. На сегодня хватит.
– Смотрите. Вам над книгой работать…
Новый удар грома напомнил, что нужно поторапливаться. Выйдя из кустов, дед Рыгор решительно свернул влево и повёл всех напрямик к заливчику, где стояла лодка.