Текст книги "Лань — река лесная"

Автор книги: Александр Шашков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Показалось или нет?

Первая находка была и последней. Боровики больше не попадались, хотя ребята старательно искали их под каждой берёзой и ёлкой. Даже сюда, в глубь пущи, где всегда бывает сыровато и мрачно, дошло знойное дыхание безводного лета. Только Лёне повезло. Он набрёл на большую семью лисичек и нарезал чуть не полкорзинки.

Чтобы не возвращаться домой с пустыми руками, Валерка предложил пойти к Чёрному озеру и там, на южном берегу, набрать голубики. Ягода, правда, не ахти, но, как говорят, на безрыбье и рак – рыба, всё не пустые будут корзинки.

Чёрное озеро находилось в пуще, недалеко от того места, где Тихая Лань делала крутой поворот и вместо того, чтобы пробираться дальше на запад, текла назад, на восток. Новичок в пуще легко мог подумать, что это совсем другая река.

Возвращалась с полпути Тихая Лань вовсе не по своей охоте. В этом месте дорогу ей преграждала Цепь небольших холмов, прозванных в народе Князевой грядой. Холмы заросли густым еловым лесом и были почти неприметны для глаза. По ту сторону Князевой гряды и лежало Чёрное озеро.

Это был красивый и необычный водоём. Берега с трёх сторон – с востока, запада и севера – высокие, крутые. Седые ели, сухие жгуты-корневища да огромные валуны свисали над чёрной бездной. И только южный берег был низкий, немного заболоченный. Здесь росли карликовые берёзки, багульник и тьма-тьмущая голубики.

Рассказывали, что когда-то на месте Чёрного озера стоял громадный дворец и жил в нём горбатый князь. Он люто издевался над крепостными крестьянами, и вот в ночь, когда князь праздновал свою свадьбу, дворец вдруг провалился, а на его месте возникло Чёрное озеро.

Так это произошло или иначе, но небольшое лесное озерцо с крутыми берегами было страшно глубокое и совсем чёрное. Говорят, кто-то пробовал измерять его глубину, связал четверо вожжей, да так и не достал дна даже у самого берега.

Вода в озере была очень холодна, и, может быть, поэтому здесь никогда не купались, не ловили рыбу и даже не знали, есть ли она в озере.

Во время войны на берегу Чёрного озера и дальше – по всей Князевой гряде – размещался партизанский лагерь целой бригады. Лучшего места, пожалуй, не нашлось бы во всей Хотемлянской пуще. Озеро, болота и река со своим двойным руслом делали это место почти неприступным. А тот неширокий сухой участок, что лежал с востока, так густо зарос лещиной, дикой яблоней, ежевикой да молодым дубняком, что каждый шаг дороги пришлось бы там прокладывать топором.

Ещё и сейчас на Князевой гряде немало землянок. А того больше – глубоких воронок. Дед Рыгор говорил, что появились они весной сорок четвёртого года, во время последней блокады, когда фашисты бомбили лагерь с воздуха. Он даже обещал рассказать, как спаслись тогда окружённые партизаны, да что-то помалкивает. Должно быть, призабыл: известно, старый человек.

Перевалило уже за полдень, когда ребята вышли на берег Чёрного озера. Голубики здесь было столько, что даже Алик, который не умел и не любил собирать ягоды, наполнил свою корзинку за полчаса, а Валерка, так тот уже собирал в шапку, досадуя в душе, что не догадался взять корзину побольше.

От жары и острого запаха багульника у Лёни и Алика разболелись головы, и они дружно уверяли Валерку, что завтра обязательно снова придут сюда, а сейчас лучше посидеть где-нибудь у воды, отдохнуть в тенёчке перед обратной дорогой.

Гуз нехотя согласился, и спустя минут десять все трое стояли на высоком восточном берегу, с любопытством и затаённым страхом заглядывая в чёрную бездну. Раздеться бы теперь да бултыхнуться в воду, но… Чёрное озеро! Никто ещё не отваживался здесь искупаться!

Друзья присели над обрывом, в тени развесистой ели. Долго молчали, думая каждый о своём.

– Ой! – вдруг испуганно вскрикнул Валерка и схватил Алика за плечо.

– Что? Что такое? – в один голос спросили Алик и Лёнька.

– В-вон… вон он, горбун! – прошептал Гуз, отшатываясь и прижимаясь к друзьям. Его трясло как в лихорадке.

– Какой горбун? Где? – недоумевал Лёня.

– В… в воде. В воду смотрите… Вон, на камне сидит… У того берега…

Алик и Лёня глянули в ту сторону, куда показывал Валерка, и окаменели: глубоко под водой, как бы на самом дне озера, на камне, в самом деле сидел горбун. Он был без рубахи. Косматая чёрная голова его свисала на грудь, отвратительный горб колебался и вздрагивал.

Горбун, должно быть, дремал. Но вот он встрепенулся, резко поднял голову, повёл вокруг страшными глазами и… тотчас исчез, даже не потревожив воды.

Скованные ужасом, все трое какую-то минуту сидели неподвижно, боясь не то что шевельнуться, а даже дохнуть. Потом, словно подхваченные вихрем, сорвались с места и бросились вниз, в лещинник. Они бежали, не разбирая дороги, сквозь кусты ежевики, в кровь обдирая ноги и руки. И только очутившись на широкой поляне, поросшей редкими берёзками, остановились все разом. За поляной поблёскивала на солнце Тихая Лань.

Ребята ещё раз огляделись, посмотрели друг на Дружку и… как по команде опустили глаза. На каком-то кусте Валерка оставил почти полрукава рубахи, Лёня был без корзины, Алик – в одном сандалии.

Первым заговорил Гуз. Он запахнул на груди рубаху, с брезгливостью поморщился:

– Какой он страшный! Б-р-р!.. Горб, как студень дрожит, и волосы шевелятся…

Лёня окинул взглядом кусты, за которыми осталось Чёрное озеро, нервно передёрнул плечами и, заикаясь, проговорил:

– Н-неужели это б-был он?

– А то кто же! Он! Кому ещё там быть!

Алик молчал. Он присел на пень и со страдальческим видом принялся рассматривать свою босую ногу. Жаль было сандалия. Только позавчера дед принёс из сельмага. Жёлтые, с блестящими пряжками и такие лёгенькие! Не слыхать на ноге… Алик вздохнул. И чего было бежать! Горбун… Откуда он мог взяться, тот горбун? Просто, видно, лежит в воде коряга. Вода поколыхивается слегка, вот кажется, что он шевелится…

– А видали, какая у него голова? – вспоминал Валерка. – Во-о! И волосы во все стороны…

– А нос! Ты заметил, какой у него нос? Вот такой! – Лёня приставил к лицу кулак. – Сперва тонкий, а на конце – как картошка.

– Никакого горбуна там не было! – сказал наконец Алик. – Сами мы всё выдумали. Просто показалось.

– Всем троим? – удивился Лёня.

– И десятерым может померещиться. У страха глаза велики, – проворчал Алик и снова посмотрел на свою босую ногу.

– А вот и неправда! – горячо возразил Гуз. – Помнишь, как он глянул на нас?

Алик долго молчал, потом улыбнулся и предложил:

– Хотите, я сейчас вернусь на озеро?

– Что ты! – испугался Лёня.

– А вот и слабо! – выкрикнул Валерка. В нём вдруг проснулось утреннее настроение.

– Слабо?

– Слабо! Сто раз слабо!

– Эх ты! На, держи!

Алик отдал Валерке свою корзинку с ягодами, которых осталось меньше половины, повернулся и исчез в кустах. Валерка и Лёня остолбенели.

– Да… что ж ты молчишь?! – наконец спохватился Лёня. – Зови его! Верни!

– А-а-лик!!! – не своим голосом завопил Валерка. – Верни-и-ись!

– И-и-сь! – откликнулась пуща, и всё вокруг замерло, будто онемело. Даже осина, возле которой стояли Валерка и Лёня, перестала дрожать, насторожилась, словно и она ожидала чего-то недоброго…

Голубая лодка и человек в шляпе

Лёня и Валерка не на шутку растерялись. Сколько они ни звали, Алик не откликался.

– А может, он пошутил и спрятался где-нибудь здесь? – высказал догадку Лёня. – Давай поищем.

Облазив все ближние кусты, ребята ни с чем вернулись на поляну. Тогда Валерка взобрался на самую верхушку росшего неподалёку дуба. Но дуб был не так высок, чтобы с него можно было увидеть Чёрное озеро, его крутые берега. Раздосадованный и злой на самого себя, Валерка слез с дуба и сел на трухлявый пень. Лёня, прикусив нижнюю губу, устроился рядом, на траве.

Пролетел самолёт. Лёгкая тень его скользнула наискось поляны и исчезла. Вновь стало тихо и тоскливо.

Заставила ребят очнуться песня. Она взлетела неожиданно громко где-то совсем рядом. Оба вскочили на ноги, оглянулись. По реке плыла красивая голубая лодка. В лодке сидел мужчина в синей вылинявшей майке и помятой серой шляпе. Он лениво взмахивал вёслами и во всю силу своих, должно быть, богатырских лёгких тянул:

 
О-ой, ре-еченька-а, ре-еченька-а,
Что-о же ты непо-о-олная-я?
Лю-ли, лю-ли, лю-у-ли-и,
С бе-е-режко-ом не ро-овна-ая-я?
 

Лёня и Валерка стояли и не знали, что им делать. Лодка плыла в их сторону. Может, спрятаться?

Но человек в лодке уже заметил их. Он оборвал песню, выпрямился во весь рост и спросил:

– Эй, хлопцы! Вы из какой деревни?

– Из Заречья, – поспешил ответить Валерка.

– А старого Войтёнка здесь не видели?

– Нет, не видели.

– Вот старая перечница! – пробормотал человек. – Условились тут встретиться, а он не пришёл…

Мужчина налёг на вёсла, и спустя минуту лодка мягко ткнулась носом в песчаный берег.

– Грибы собирали или ягоды? – легко выскакивая на песок, поинтересовался незнакомый.

– И грибы и ягоды.

– Замечательно! Вот вы меня и угостите ягодами. Идёт?

Валерка подставил свою корзинку, а сам отодвинулся в тень берёзы. Человек снял шляпу, запустил в корзинку руку и спросил:

– Рукав коза сжевала?

– Да нет, – смутился Валерка. – Это я сам, за сук зацепился…

– Значит, быть бане дома. Вечером приду с лёгким паром поздравить, – серьёзно пообещал мужчина и набил рот ягодами.

Валерка с интересом смотрел на него. Он узнал мужчину. Это был Николай Николаевич Казанович, двоюродный дядя их одноклассницы Вали Казанович. Валя рассказывала, что он работает в Академии наук, печатает в журналах очерки и рассказы о родной природе.

Среди Валеркиных знакомых никогда не было ни учёных, ни писателей, и ему казалось необычным и приятным, что такой известный человек сидит рядом с ним на поляне и ест ягоды из его корзинки.

– Смотри-ка! И ей, мерзавке, ягод захотелось! – вдруг воскликнул Николай Николаевич и ловко взмахнул над корзинкой рукой.

– Бросайте, это же оса! – вскочил Лёня. От осы или шмеля он готов был бежать на край света.

– Оса? А вот мы посмотрим, какая это оса.

Николай Николаевич разжал кулак. На ладони неподвижно лежало похожее на осу насекомое.

– Ужалила? – сочувственно спросил Валерка.

– Оса, да и пчела, и шмель никогда не ужалят, если их быстро зажать в кулаке. Тычутся там, как слепые. А у этой козявки и вовсе жалить нечем. – Николай Николаевич пригладил рукой чёрные, едва тронутые сединой волосы и с наслаждением растянулся на траве.

– Нет, а в самом деле, почему она не укусила вас? – не мог успокоиться Лёня. – Меня однажды так ужалила!..

– Хотите, расскажу вам сказку про эту букашку? – предложил Николай Николаевич. – Поучительная сказка. Только слушайте внимательно… – Он закурил и негромко начал: – Не за горами, не за морями, на берегу реки Тихоструйной, стоял Зелёный бор. Жили в том бору и зайцы, и белки, и лисы, и барсуки. Даже рогатые лоси водились. Но больше всего было трудолюбивых пташек. Нравилось им там. А чтобы какой-нибудь недруг не пробрался в их зелёные владения, поставили птицы Дрозда Дроздовича за порядком следить.

Поблагодарил Дрозд за доверие, облюбовал себе самое высокое дерево, уселся на макушку и сидит. Сидит, во все глаза глядит, крепким клювом поводит. А только отважится какая-нибудь мошка-букашка в лес залететь, на листик или веточку сесть, Дрозд тут как тут: раз – и нет вредителя.

Порядок в лесу. Всё досмотрено, всё по-хорошему идёт. Рады птицы, не нахвалятся Дроздом Дроздовичем. Дрозду это, известное дело, по душе. И решил он как-то, что можно уже и отдохнуть малость.

А в это время откуда ни возьмись – Муха-Зеленуха. Проворная такая и не из глупых. В молодости эта Муха где только не побывала, облетела горы и долы, многое видела, многому научилась. И вот решила она пробраться в Зелёный бор да поживиться там около пташек. Только как бы это Дрозда перехитрить, клюва его миновать?

Думала-гадала Муха-Зеленуха и решила сперва хоть издали увидеть Дрозда, приглядеться к нему: каков он да что он такое? Решила – и прямо к Зелёному бору. Переждала на опушке, пока солнышко спряталось, а потом незаметно – в лес, да и притаилась в густой листве молодой берёзки, что неподалёку от Дроздова дома росла.

Сидит, дрожит Муха-Зеленуха, знает, что с Дроздом шутки плохи. Но ничего – спит себе Дрозд Дроздович, носом посвистывает, ничего не видит и не слышит. Успокоилась Муха, устроилась поудобнее да ненароком и задремала. А когда проснулась, над лесом уже солнышко светило, листья золотило.

Затаила дух Муха-Зеленуха, в одну сторону глянула, в другую – и обмерла. Дрозда Дроздовича увидала! Сидит тот на сосновом суку, чистит свой клюв и тихонько что-то насвистывает.

– Ф-фиу-фить! – вдруг весело засвистал Дрозд. – Доброго утречка, соседка!

– Моё почтение, – откликнулся кто-то писклявым голоском.

«Кто это там пищит?..» – подумала Муха-Зеленуха и стала приглядываться. Глядела, глядела – и прямо рот разинула от удивления. Возле самой Дроздовой хатки по веточке ползла точно такая же муха, как и она, только одетая по-иному: не в чёрно-зелёный костюм, а в ярко-коричневый, словно позолоченный.

«Да это же оса!» – чуть не вскрикнула Муха, да вовремя спохватилась.

А Дрозд между тем подшучивал над осой:

– Всё бурчишь, соседка? Ох и скверный же у тебя характер!

– 3-з-жик! – прозвенела вдруг оса и – к Дрозду, и давай кружиться у него над головой. Дрозд испугался, отскочил в сторону…

«Ага, – обрадовалась Муха-Зеленуха. – Теперь я знаю, что мне делать!»

Скоком-боком выбралась она из лесу и прямо к портнихе, чтобы та сшила ей позолоченный наряд. Одела Муха обновку – и сама себя не узнаёт: теперь они с осой как две капли воды.

– Спасибо тебе, портниха! – радостно сказала Муха-Зеленуха и полетела в лес, к той самой сосне.

– Здравствуй, кум! – пропищала она, садясь на веточку.

Дрозд хмуро ответил:

– Здравствуй.

– Да ты, вижу, серчаешь? – ещё веселее заговорила Муха-Зеленуха. – Не стоит! Я пошутила.

– Глупые шутки, – проворчал Дрозд.

– Больше не буду. Станем в мире жить, друг другу помогать. Посмотри, как хорошо вокруг! Ха-ха-ха!

Засмеялась Муха-Зеленуха, полетела в чащу и давай там плодиться.

Спустя какой-нибудь месяц или два захотелось Дрозду лес осмотреть: всё ли в порядке? Взлетел он повыше – и чуть не обомлел. Не узнать Зелёного бора. Листья свернулись, все в дырах, а некоторые деревья и вовсе засохли.

Зло щёлкнул Дрозд клювом и пустился на поиски виновника. Три дня и три ночи глаз не смыкал, метался из конца в конец леса, да так ни с чем и вернулся. Вьются над деревьями осы в позолоченных уборах, а больше никого не видать!

Собрал тогда Дрозд своих помощников: проворную Мухоловку, солидного учёного Клёста, изобретателя Дятла. Начали они разные догадки высказывать, спорить…

– А они взяли бы да содрали с Мухи чужое платье!

Все обернулись. Прислонившись спиной к комлю берёзы, стоял Алик. Никто не слыхал, когда он подошёл. В руках у Алика была Лёнина корзинка с ягодами, на ногах – оба сандалия с блестящими застёжками.

– Не всегда, дружище, легко разобраться, кто в чью шкуру влез… Вот и он ошибся, принял муху за осу, – кивнув на Лёню, улыбнулся Николай Николаевич.

Вечерело. Над рекой поднимался редкий туман; где-то крякала утка, должно быть, созывала своих детей; где-то разговаривали рыбаки; кто-то пел, и ему подпевала пуща, ловила отдельные слова, носила их между деревьями, пока не теряла в глухих, диких дебрях.

– Ты… ты там был? – улучив минуту, шёпотом спросил у Алика Лёня.

– Бери корзину, – оставил его вопрос без ответа Алик. – Так, бедняга, перепугался, что и ягоды на берегу бросил…

Лёня и Валерка потупились.

– Что, друзья, может, домой поедем? – спросил Николай Николаевич, поднимаясь на ноги. – Подвезу до Заречья.

– Поедем, Алик? – дотронулся до руки друга Валерка. – Ты, наверно, устал…

Алик ничего не ответил.

Беседа под берёзой

Хорошо плыть по реке на вечерней заре, когда солнце уже зашло, но верхушки высоких деревьев ещё розовеют, когда воздух чист, как родниковая вода, а река так спокойна, что в неё можно смотреться, как в зеркало!..

Крутобокая лодка идёт против течения легко и почти неслышно. Навстречу плывут заросли высокой куги, целые семьи белых кувшинок, маленькие островки. Островки заросли кучерявой лозой и напоминают издали копны сена.

В детстве не всегда замечаешь красоту окружающей тебя природы. Острота зрения приходит с годами. Может, тысячу раз видел прежде эти берёзы и сосны, дубы и осины, а настоящая красота их открылась только сейчас, когда седина припорошила виски.

Николай Николаевич любил пущу сызмалу. В пуще, в хате лесника, он родился и рос. И позже, когда остался сиротой и попал в детдом, не раз вспоминал родные места, видел их во сне. И всё же только сейчас, уже будучи взрослым, он по-настоящему понял и оценил прелесть леса, его неповторимую красоту! Он мог сутками слушать однообразный шум мачтовых сосен, и этот шум не надоедал ему. Казалось, он понимал, о чём шумят деревья, что рассказывают в своих грустных, бесконечных песнях. Он любил слушать неутомимый говор реки и, казалось, тоже понимал, о чём она журчит. Во время отпуска он целые недели проводил один в лесу или на реке и никогда не скучал.

Давно стал взрослым Николай Николаевич. Изменился с годами и облик пущи. Грозные бури, что прошумели над землёй, не пощадили и её. Поредели мачтовые сосны…

Жаль Николаю Николаевичу погубленных сосен. А ещё больше – дубовой рощи. Она начиналась тут, за этим поворотом реки.

Николай Николаевич опустил в воду вёсла, поднял голову. Перед ним возвышался старый одинокий дуб. Вокруг него было пусто и серо, и только у подножья великана зеленели два дубка-малолетка… А давно ли стояли здесь тысячи дубов? Гордые богатыри теснились вдоль всего левого берега Тихой Лани подступали к самой воде. А теперь вот остался один этот дуб, старый и грустный. Стоит и, верно, вспоминает печально своих братьев, погибших под безжалостной пилой. А может, мечтает о той поре, когда подрастут, возмужают его малые сыны и вновь воскреснет над тихой водой его могущественный, славный род?..

Николаю Николаевичу до слёз было жаль рощи, тех красавцев-дубов, под сенью которых прошло его босоногое детство. Он вздохнул, ещё раз поглядел на дуб и с силой налёг на вёсла. Лодка рванулась, стремительно понеслась вперёд.

Когда из-за приречных кустов показались первые избы, Алик предложил Николаю Николаевичу:

– Вы не зайдёте к нам? К дедушке приехал гость. Он будет дома…

– Гость приехал? – переспросил Николай Николаевич и, немного подумав, согласился – А что, пожалуй, зайду.

Спустя несколько минут все четверо, оживлённо разговаривая, ввалились в просторный двор к Войтёнкам.

Дед Рыгор и человек в белом сидели под старой берёзой. Перед ними на самодельном столике, застланном чистой скатертью, стояли стаканы, тарелки. На сковороде шипела жареная рыба. В широкой вазе лежала гора зелёных огурцов, а рядом стояла миска с мёдом.

– Микола?! Братец ты мой, вот молодчина, что зашёл! – обрадовался дед Рыгор, увидав Казановича. – Ты, братец, прости, что подвёл тебя малость. Видишь, гость у меня.

– Мне уже говорили, – улыбнулся Николай Николаевич.

– Ну так прошу к столу. А вы, герои, идите в хату. Угости, Алик, своих друзей свежим мёдом да молоком. Всё на столе стоит.

Гузу давно пора было идти домой, но любопытство взяло верх. Хотелось послушать, о чём будут говорить дед и Николай Николаевич с братом прославленного разведчика. Вслед за Аликом и Лёней он прошмыгнул в хату и примостился на широком диване возле открытого окна, чтобы слышать весь разговор под берёзой.

– Так знакомьтесь, – тотчас донёсся со двора голос деда Рыгора. – Это двоюродный брат Василя Кремнева – Архип Павлович Скуратов. Приехал навестить меня. А сам Вася… Нет Васи…

Последние слова прямо-таки оглушили Алика, который тоже прислушивался к беседе во дворе. Отпрянув от окна, он обернулся и глянул на Лёню. Лёня сидел, закусив губу, в каком-то немом оцепенении.

«Почему же дед никогда не говорил, что его нет в живых?» – подумал Алик, глядя на портрет Василя Кремнева. И тут же, словно в ответ, услышал:

– Нет Васи, а я до сих пор не верю, даже говорю о нём, как о живом. Может, потому, что не у меня на глазах это было…

– Замучили его в концлагере, – долетел голос Архипа Павловича, и снова стало тихо. Только старые ходики на стене, безразличные ко всему на свете, с каким-то надсадным хрипом отсчитывали секунду за секундой. И таким отвратительным показался Алику этот хрип, что он не выдержал, изо всей силы дёрнул за цепочку. Гирька отлетела, покатилась под диван.

– Так Кремнев… погиб? – прошептал Валерка и растерянно посмотрел на друзей.

Ему никто не ответил.

– Надолго в наши края? – заговорил спустя некоторое время Николай Николаевич.

– Пока ещё не знаю. Как сложатся обстоятельства, – не сразу ответил Скуратов. – Видите ли, я задумал книгу. Про брата, про его товарищей…

– Слыхали?! – так и подскочил Гуз, оборачиваясь к друзьям.

– И вот я решил побывать в тех местах, где воевал брат, встретиться с людьми, знавшими его. Только что был в соседней деревне у его жены, а теперь вот к вам завернул.

– Неплохой замысел, – проговорил Казанович. Он закурил и вопросительно глянул на Скуратова. – Скажите, Архип Павлович, – вдруг спросил он, – вы писали когда-нибудь, ну, хотя бы газетные статьи?

– Нет, – откровенно признался тот и широко улыбнулся. – Брат мой, Василий Андреевич, писал. До войны у него две книги вышло.

– Это я знаю. Кремнев был способным писателем. Я встречался с ним как раз накануне войны…

– Ну что ж, и он не сразу стал писателем, – снова улыбнулся Скуратов. – Попробую и я. Тем более что я собираюсь писать не повесть и не роман. Просто воспоминания. Материал у меня богатейший. Я ведь знаю Василя Андреевича, как говорится, с пелёнок. Мы вместе ходили в школу, у меня на глазах он вырос. У меня на глазах прошли последние дни его жизни… Мы по воле судьбы попали в один концлагерь.

– Вы сидели в концлагере?! – переспросил Николай Николаевич.

– И представьте, попал туда в сорок четвёртом, когда победа была уже на пороге! – ответил Скуратов. – Раненого взяли. Вот сюда ударил осколок мины. – Он коснулся рукой шрама на правой щеке, потом энергично вскинул голову и предложил: – Хватит про войну да про раны! Давайте о чём-нибудь повеселее поговорим. Расскажите, как рыба ловится. Я сам рыбак завзятый.

Завязался разговор про щук и жерехов, про рыбные места. Ребята послушали его с полчаса и разошлись. Валерка пошёл домой, Алик и Лёнька – под навес на сено.