Текст книги "Хосе Ризаль"

Автор книги: Александр Губер

Соавторы: Ольга Рыковская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Джозефина Брэйкен

В Дапитане в аскетическую жизнь Ризаля вновь вошла женщина. После трагического конца своего юношеского романа Хосе Ризаль оставался верным памяти Леоноры Рибера и, по словам друзей, чуждался женского общества.

Вскоре после прибытия на место ссылки, слава о Ризале как о замечательном окулисте привела в Дапитан слепого инженера-американца Тауфера. Его сопровождала приемная дочь Джозефина.

Отец девушки, отставной офицер английской службы ирландец Брэйкен, умер в Гонконге, оставив после себя большую нищую семью. Младшую дочь, в те времена совсем еще ребенка, приютил богатый и бездетный Тауфер.

Джозефина прожила у своего приемного отца семнадцать лет, старик привязался к ней как к дочери, девушка изучила все его привычки и капризы и, когда он ослеп, трогательно за ним ухаживала.

Рыжекудрая ирландка, если верить портретам – редкая красавица, очаровала ссыльного и сама увлеклась Ризалем. Но Тауферу показалась ужасной перспектива лишиться дочери и доживать свою слепую старость в одиночестве. Диагноз Ризаля не оставлял ему никакой надежды: ничто уже не могло вернуть старику потерянного зрения.

Через час после того, как Ризаль сообщил Тауферу о своем желании жениться на Джозефине, он нашел слепца покушающимся на самоубийство. Старик держал в руках раскрытую бритву, и Ризалю с трудом удалось помешать его намерению.

В этой обстановке нельзя было и думать о немедленном браке. Джозефина вернулась с отцом в Гонконг, но между ней и дапитанским изгнанником завязалась регулярная переписка. Письма простой, здоровой девушки, ее деятельный характер, революционная страстность дочери ирландского народа, приведшая ее впоследствии в ряды бойцов за филиппинскую независимость, являлись полной противоположностью характеру Ризаля и его изысканным посланиям.

Через год Тауфер, искренно любивший Джозефину, не только примирился с мыслью о ее браке, но и сам стал уговаривать ее уехать к Ризалю.

Джозефина приехала в Манилу. Здесь ее радушно встретила мать Ризаля. Сильная и мужественная старуха очень быстро подружилась с Джозефиной и видела в ней идеальную жену для своего любимца.

Но сразу же возник вопрос о возможности для Ризаля закрепить свой союз с Джозефиной церковным браком. Не только в глазах ненавидевших Ризаля монахов, но и в мнении многих его современников, человек, обрушившийся с нападками и разоблачениями на монашеские ордена и монахов, являлся безбожником. Дапитанские попы не соглашались венчать Ризаля, требуя его отречения от «заблуждений» и разрешения епископа с Себу.

Мать Ризаля, обнаруживая широту своих взглядов и непреклонную ненависть к монашеству и церкви, была против каких бы то ни было попыток сына добиваться разрешения на церковный брак.

Донья Меркадо прекрасно, лучше чем сам Ризаль, сознавала, как будет принят филиппинским народом церковный брак Ризаля. Даже если их брак не будет обусловлен никакими «отречениями и примирениями с церковью», в глазах народа это будет равносильно отказу Ризаля от своих убеждений.

С редкой для филиппинской женщины того времени широтой она уговаривала свою будущую невестку отказаться от церковной церемонии и удовлетвориться гражданским браком, благо незадолго перед этим в Испании за гражданским браком была признана юридическая сила.

В заботе доньи Меркадо о репутации Ризаля сказывались чувства гораздо большие, чем материнская любовь. Она прекрасно понимала значение своего сына как национального вождя, как символа объединения филиппинского народа в борьбе против иностранного угнетения. Восставая против церковного брака, она не только оберегала Ризаля от досужей клеветы, но и хотела сохранить незапятнанным его имя.

В дальнейшем упорная старуха примкнула к наиболее последовательным сторонникам полной независимости Филиппин. Она не только всей душой была с филиппинцами – борцами против испанского колониального угнетения, но не могла примириться и с установлением американского суверенитета.

Уже внутри самой семьи Ризаля мы замечаем то же характерное явление: влияние мирного эволюциониста Ризаля превратило в убежденных революционных борцов за независимость всех его близких родных, так же как и тысячи его соотечественников. И старший брат Ризаля Пасьяно, и три его сестры, и жена впоследствии активно участвовали в революционной борьбе филиппинского народа. Только самого себя Ризаль не сумел сделать бойцом.

Джозефина вернулась в Дапитан, и здесь перед несколькими свидетелями простым пожатием рук и записью был оформлен ее брак с Ризалем.

Энергичной матери вскоре удалось добиться разрешения генерал-губернатора приехать навестить своего сына. Вслед за ней приехали и две сестры Ризаля.

Дружеская поддержка жены, близость матери и любимых сестер значительно облегчили Ризалю его пребывание в ссылке. Дапитан, далекий от манильских властей и всевластных монашеских орденов, стал казаться семейству Ризаля «землей обетованной».

Хосе Ризаль решил осуществить здесь свою давнишнюю мечту – объединить всех своих родных и их семьи и поселить их на приобретенной им земле. Ему казалось, что колониальные власти, не разрешившие его родным выехать на Борнео, не будут иметь ничего против их соединения здесь, на испанской территории.

Он обратился с просьбой к генерал-губернатору. Но от Деспухола пришел резкий отрицательный ответ: государственному преступнику, своей деятельностью поставившему себя вне общества, нечего ожидать милостей правительства.

С этой мечтой пришлось расстаться. Ризаль опять окунулся в свои многочисленные научные и общественные дела, от которых отдыхал в обществе матери и жены. Он вновь уделяет много времени писанию стихов, живописи и скульптуре. К дапитанскому периоду относятся его наиболее удачные скульпурные работы. Одна из них – бюст священника Гуеррико – была много лет спустя выставлена в Америке и получила золотую медаль.

Дни ссылки текли, заполненные разнообразными занятиями и размышлениями. Ризаль, как и все крупные люди, находил среди множества дел время для обширной переписки. Из Дапитана он сносился со своими университетскими друзьями: вел оживленную переписку с Вирховым и Блюментритом, с директором дрезденского Этнографического института Мейером, со своим старым учителем окулистом Веккертом и многими другими. Он аккуратно писал своим родственникам, внимательно читал письма своих юных племянников и, отвечая, отмечал их стилистические и грамматические ошибки, стремился выработать в них ту выдержку и самообладание, которыми в избытке обладал сам. В письме к одному из племянников на далекий родной Люсан Ризаль вписал: «Учись, учись и больше думай о том, что ты учишь. Жизнь – дело очень серьезное, и удается она только тем, у кого есть ум и сердце. Жить – значит быть среди людей, а быть среди людей – значит бороться.

Но это не грубая эгоистическая борьба, и не только с людьми. Это борьба с людьми, но в то же время и со своими собственными страстями. Это борьба с пороками, с заблуждениями и предрассудками. Это борьба, не знающая конца, борьба с улыбкой на устах и со слезами в сердце.

На этом поле битвы у человека нет лучшего оружия, чем ум. И у него всегда лишь столько сил, сколько сердца. Развивай же их, совершенствуй, укрепляй и подготовляй их; а для этого учись».

Эти советы – не проповедь сухой морали; в них сказался сам Ризаль со своей верой в торжество ума и сердца.

«Катипунан»

В Дапитане Ризаль находил время для всевозможных занятий. Но он не находил его для того, чтобы участвовать в нараставшем революционном движении. В этом сказалась не только его педантичная верность обещаниям, данным своим тюремщикам, не только страх за судьбу своих родственников, которые все должны были бы ответить за него, но и его несочувствие и неверие в успех вооруженного восстания.

Несмотря на строгий контроль за перепиской и посетителями Ризаля, до него не могли не доходить слухи о готовящемся в народных недрах взрыве, неизбежность которого он сам предчувствовал уже давно.

Ореол изгнанника, между тем, еще больше увеличил популярность Ризаля. Его имя становится в глазах филиппинского народа, наряду с именами Бургоса, Гомеса и Замора, знаменем борьбы за национальное объединение и освобождение. Под обаянием его имени и авторитета находится не только буржуазная интеллигенция, но и широкие массы трудящихся.

В основанной Ризалем «Лиге Филиппина» после его ссылки довольно отчетливо намечаются два различных лагеря. Представители имущих классов и в этой организации видят лишь орудие для отстаивания минимальных реформ. Революционная мелкая буржуазия и выходцы из народных низов ищут в «Лиге» средства объединения народа для революционной борьбы за лучшее будущее.

После ареста Ризаля большинство буржуазных членов «Лиги» охватили страх и растерянность. Андресу Бонифацио вместе с Даминго Франко с трудом удалось временно оживить «Лигу». Усилиями и неутомимой пропагандой Бонифацио создаются отделения (народные советы) «Лиги» в ряде центров Манильского района: в Тондо, Троса, Санта-Крус, Эрмита.

Но революционная энергия Бонифацио наталкивается на нерешительность и колебания реформистских членов «Лиги». Они стремятся ограничить всю деятельность «Лиги» сбором средств для работы реформистов в Мадриде и для издания «Эль солидаридад».

Революционные элементы «Лиги», группирующиеся вокруг Бонифацио, все более разочаровываются в «Лиге». Умеренные боятся, что одно участие в «Лиге», несмотря на ее скромные цели, приведет к их аресту и ссылке. Противоречия нарастают, и в 1893 году Верховный совет объявляет «Лигу Филиппина» распущенной.

Ликвидация «Лиги» позволяет Андресу Бонифацио направить всю свою кипучую энергию на организацию широких масс трудящихся в «Катипунан».

В 1894 году «Катипунан» превращается в подлинную массовую народную организацию, секции которой возникают сперва в Тагальском районе Люсана, а оттуда распространяются и на другие провинции, охватывая тысячи рабочих, ремесленников, крестьян, городской бедноты.

Само существование «Катипунана», его собрания и цели были окружены глубокой тайной. Принятие в члены организации сопровождалось заимствованными от масонства обрядами.

Члены «Катипунана» разделялись на три степени. Каждой степени был присвоен особый костюм, священный пароль, тайные знаки, по которым посвященные узнавали друг друга.

Посвященный первой степени назывался Катипун – член союза. Во время тайных собраний он носил черную шляпу с треугольником из белых лент и начальными буквами священного пароля своей степени «А. н. Б.» – Аньк нанг Байан – сын народа.

Отличительным признаком посвященного второй степени, который звался Ковал – солдат, была зеленая шляпа с белыми буквами, подвязанная под подбородком зеленой лентой, к которой была прикреплена медаль с буквой «К» – Калайан – Свобода. Священным паролем этой степени было слово «Гомбурза», составленное из начальных слогов имен трех казненных патриотов – Гомеса, Бургоса и Замора.

Посвященные третьей степени назывались Патриотами. На собраниях они были в красных шляпах, с красными лентами, отороченными зеленым. Их священным паролем было имя Ризаль.

Прием в члены «Катипунана» происходил в торжественной и мистической обстановке. Новообращенного вводили в комнату с черными занавесями на окнах, слабо освещенную таинственным светом, при мерцании которого можно было лишь прочесть написанные на стене крупными буквами слова: «Если ты обладаешь силой и достоинством – войди. Если тебя привело сюда лишь любопытство – удались. Если ты не можешь управлять своими страстями – удались: никогда перед тобой, не откроются двери Высокого и уважаемого Союза сыновей народа».

Вступающий в члены читал вслух первый ритуальный вопрос: «В каком состоянии испанцы нашли филиппинский народ в момент завоевания? И отвечал на него: «Филиппинцы до прихода испанцев имели свою собственную цивилизацию, развитую торговлю с другими странами, были счастливы и довольны». Читал второй вопрос: «В каком положении страна находится сейчас?» И в ответ давал возможно полное описание угнетений и эксплуатации филиппинского народа иностранными колонизаторами.

В ответ на третий вопрос: «Каково должно быть будущее страны?» он выражал твердую уверенность в счастливой судьбе родины, если весь народ объединится для достижения общих целей, не останавливаясь, если нужно, перед вооруженной борьбой.

После нескольких второстепенных испытаний вновь вступающий подписывал клятву верности братству сынов народа своей кровью и становился катипуном.

Три кратких вопроса, на которые должен был дать ответ каждый принимаемый в члены «Катипунана», заставляли неграмотного рыбака, темного крестьянина и городского плебея – хотя и в мистическо-заговорщической форме – осмыслить исторические судьбы своей родины и неизбежность борьбы за счастье своего народа.

Ризаль, так много сделавший, чтобы облегчить филиппинцам знакомство с их прошлым, пробудить в них национальное сознание и веру в свои силы, мог бы гордиться этими результатами. Но они страшили его, потому что не соответствовали тому реформистскому пути национально-освободительного движения, который намечал он всю свою жизнь.

«Катипунан» воспитывал своих членов в ориентации на революционное восстание.

Заманчивый лозунг «Калайан» – «Свобода», с большой буквой «К», написанный на шляпах «сыновей народа», все более отчетливо претворялся в их сознании в необходимость самоотверженной и кровавой борьбой добиться освобождения страны от иноземного ига.

Организация и задачи «Катипунана» первоначально немногим отличались от целей «Лиги». Но Бонифацио считал, что добиться этих целей можно, лишь опираясь на широкие народные массы.

Во главе «Катипунана» стоял Верховный совет (Катаастаасанг Сангуниан) из пяти человек. Когда создался «Катипунан», членами Верховного совета были Андрее Бонифацио, родственник Марсело дель Пилара – Деодато Арельяно, Ладислао Дива, Теодоро Плата, Валентин Дива.

Так же, как и в «Лиге Филиппина», Верховному совету были подчинены провинциальные советы, объединявшие в свою очередь районные советы «Катипунана». При Верховном совете имелась Тайная палата, разбиравшая споры между членами, судившая и каравшая членов, нарушивших правила или изменивших братству.

Доктрины «Катипунана» изложил Эмилио Хасинто, революционный интеллигент, пламенный сторонник Бонифацио и его ближайший друг.

«1. Жизнь, не посвященная светлым и справедливым целям, подобна дереву, не дающему тени, – отравляющая пустота.

2. Быть хорошим из личных мотивов, а не из подлинного желания быть хорошим, не является добродетелью.

3. Действительная святость в том, чтобы быть благотворительным, любить ближнего и справедливо и радушно оценивать, каждое слово, дело и поступок.

4. Все люди равны, независимо от того, является ли цвет их кожи белым или черным. Один может превосходить другого мудростью, наружностью или богатством, но все равны между собой как люди.

5. Тот, чьи чувства благородны, предпочитает честь личному возвышению; тот, чьи чувства извращены, предпочитает личные интересы – чести.

6. Для человека чести слово равно клятве.

7. Не расточай времени! Потерянное богатстве может быть восстановлено, потерянное время наверстать нельзя.

8. Защищай угнетенных и борись с угнетателями.

9. Умный осторожен в речи и знает, как надо хранить тайны, которые должны быть сохранены.

10. На тернистом жизненном пути мужчина – руководитель жены и детей, а если он ведет их к погибели, он погибнет и сам.

11. Не смотри на женщину, как на предмет, с которым можно весело провести время, а как на помощника и участника трудностей жизни. Уважай ее в ее слабости и всегда вспоминай о матери, – она произвела тебя на свет и заботилась о тебе в детстве.

12. Не желай жене, дочери и сестре другого того, чего не желаешь своей жене, сестре или дочери.

13. Величие человека не в том, что он князь или обладатель орлиного носа или белой кожи, не в том, что он священник, представляющий бога, или занимает высокое положение на земле. Великим и благородным является тот, кто, хотя и родившись в лесу и не зная ничего, кроме своего родного языка, обладает хорошим характером, верен своему слову, помнит о своем достоинстве и чести, тот, кто сам не угнетает и не помогает угнетателям, кто любит свое отечество и заботится о его благоденствии».

В этих доктринах мы можем проследить непосредственное влияние гуманиста Ризаля и его горячих патриотических проповедей. Но в то же время у Хасинто в них уже звучат требования трудящихся масс, борющихся с угнетателями и их пособниками. Это отражается на принципах «Катипунана» уже в ранний период. Эта разница невольно бросается в глаза, если сравнить «Десять заповедей Катипунана», написанные Андресом Бонифацио, с правилами поведения члена «Лиги Филиппина», составленными Ризалем.

Заповеди «сыновей народа»:

1. Люби бога всем сердцем.

2. Помни, что истинная любовь к богу есть любовь к своей стране и что она есть также любовь к своему ближнему.

3. Запиши в своем сердце, что высокая честь и счастье – умереть за спасение своей страны.

4. Спокойствие, постоянство, смысл и вера в каждом деле обеспечивают успех добрым намерениям.

5. Соблюдай предписания и цели «Катипунана», как свою честь.

6. Долг каждого – помогать, рискуя своей жизнью и имуществом, каждому, кто подвергается риску, исполняя свои обязанности.

7. Поведение каждого в исполнении своего долга должно быть таким, чтобы служить примером соседу.

8. Насколько это в твоих силах, делись своими средствами с каждым несчастным и бедняком.

9. Прилежание в стремлении добыть средства существования – лучший вид любви к себе, своей жене, сыну, дочери, брату, сестре и соотечественнику.

10. Верь, что каждое предательство будет наказано и каждый хороший поступок вознагражден. Верь, что цели «Катипунана» – божий дар и что желания твоей страны, следовательно, желания бога.

Правила члена «Лиги»

1. Не играй в азартные игры.

2. Не пьянствуй.

3. Не нарушай законов.

4. Не будь слишком пристрастным.

5. Не критикуй с целью лишь найти ошибки у других.

6. Не ставь себя в унизительное «положение.

7. Не будь высокомерен, презрителен с людьми.

8. Не осуждай никого, не выслушав обеих сторон.

9. Не оставляй без защиты бедняка, на стороне которого право.

10. Не забывай тех, кто впал в нужду, хотя и достоин лучшего.

11. Не общайся с людьми безнравственными или усвоившими себе дурные привычки.

12. Не упускай из вида значения новых машин и предприятий для нашей родины.

Сравнивая эти заповеди, мы видим, что горячий поклонник и ученик Ризаля Бонифацио далеко превосходит своего учителя. Уже с самого начала он стремится придать «Катипунану» характер боевой и дисциплинированной организации, взамен ризалевских неопределенно гуманных и расплывчатых внеклассовых правил «Лиги».

Не моральное совершенствование и забота о введении на Филиппинах новых машин и предприятий, а смерть на боевом посту за освобождение родины – высшая честь члена «Катипунана».

Ризаль уклоняется от восстания

Переломным периодом в развитии «Катипунана», как революционной организации, является 1894 год. «Катипунан» превращается в массовую организацию. Его тайные секции организовались повсюду. Вожди «Катипунана» связались с крестьянами-повстанцами – путь, которым в романе Ризаля идет Симон-Ибарро.

В мае 1894 года Андрее Бонифацио, Эмилио Хасинто, Аурэлио Толентино, Фаустино Маньялак и другие активные деятели «Катипунана» встречаются в уединенных горных пещерах провинции Монтальбан.

Здесь в число членов «Катипунана» они принимают вождей повстанческого крестьянского движения, здесь впервые они говорят о подготовке вооруженного восстания филиппинского народа, как о главной цели «Катипунана».

В глубоком и мрачном молчании горной пещеры, при неверном свете факелов «сыновья народа» пишут на влажных стенах куском угля первый революционный лозунг: «Да здравствует филиппинская независимость!..»

После совещания руководители «Катипунана» приступают к выполнению намеченной трудной задачи. Подготовка филиппинского народа к восстанию идет параллельно росту организации и числа членов. Никто никогда не мог сказать точно, сколько членов насчитывал этот тайный народный союз. Самые скромные подсчеты указывают цифру членов «Катипунана» к началу восстания от пятнадцати до сорока пяти тысяч человек. Почти в каждой провинции и муниципалитете Центрального Люсана возникают Сангунианг Байан – народные советы «Катипунана»; каждому совету дается для конспирации своя кличка. В провинции Кавите два провинциальных отделения именовались Магдало и Магдивал, секции в Тондо, Санта-Крус и других центрах также носили вымышленные имена.

«Катипунан» готовился к восстанию, и в глазах всех «сыновей народа», от верховного президента Бонифацио и до последнего катипуна, единственным вождем восстания должен был явиться Хосе Ризаль.

Ризаль, изолированный в Дапитане, отстраненный и отстранившийся сам от участия в национально-освободительной борьбе, продолжает владеть умами своих соотечественников.

Когда подготовка к вооруженному восстанию зашла достаточно далеко, Бонифацио послал к Ризалю в Дапитан делегата Пио Валенсуэла, впоследствии занявшего почетное место в списке филиппинских революционных борцов. Валенсуэла, старый друг Ризаля, должен был посвятить его в планы восстания, просить его советов, предложить ему стать во главе народной борьбы.

Зная об относительной свободе, которой пользовался Ризаль в пределах Дапитана, филиппинские революционеры рассчитывали без особых затруднений организовать его побег из ссылки. Чтобы скрыть от бдительных колониальных властей истинные цели своей поездки, Пио Валенсуэла захватил с собой слепого, якобы направлявшегося к знаменитому доктору Ризалю для глазной операции. Колониальные власти уже привыкли к паломничеству в Дапитан больных со всех концов Филиппин и из-за границы, и это не должно было вызвать никаких подозрений.

Валенсуэла рассчитывал пробыть в Дапитане длительный срок и обсудить с Ризалем все подробности побега и участия в восстании. Сейчас трудно судить, в какой форме Ризаль отказался от руководства восстанием. Пио Валенсуэла уже впоследствии на допросе заявил колониальным властям, что Ризаль резко критиковал самую идею вооруженного восстания и уговаривал его не прибегать к насилию. По словам Валенсуэла, его неудачная миссия закончилась ссорой с Ризалем, после которой он уехал на другой же день.

С другой стороны, боевой генерал филиппинской революции Алехандрино уверяет, что Ризаль не отбрасывал идею восстания вообще, а лишь считал его преждевременным и требовал обязательно привлечь богатые слои населения. Он даже якобы указал на Антонио Луна, как на наиболее подходящее лицо для установления контакта с верхушкой филиппинской буржуазии.

Некоторые члены «Катипунана» действительно пытались связаться с Антонио Луна, но он высмеял планы вооруженного восстания. «Чем мы будем сражаться? – заявил он. – Этим, что ли?» – и показал на свои зубы.

Так же неудачна была попытка привлечь к участию в заговоре и Франсиско Рохаса и некоторых других крупных и просвещенных манильских богачей.

Никто из них не хотел рисковать своей жизнью и имуществом ради восстания, в успех которого они не верили.

О подлинном отношении Ризаля к идее восстания в этот период не может быть споров. Впоследствии он сам с полной откровенностью и публично заявил о своем отрицательном отношении к восстанию.

Отказ Ризаля, однако, не ослабил решимости Бонифацио. Горяча и убедительно доказывал он своим соратникам всю неосновательность аргументов Ризаля.

«Разве американские колонисты не были вооружены еще хуже для борьбы с могущественной Англией? И тем не менее они добились свободы!»

«Большинство революций, как учит история, – говорил Бонифацио, – были начаты народом с жалким оружием или голыми руками».

«Народ, которого Камилл Демулен повел на Пале-Рояль в решительную июльскую ночь, был безоружен. Вряд ли хоть один из них обладал более смертоносным оружием, чем молоток. И все же от эха их шагов рухнул абсолютизм даже в отдаленных углах Европы».

Бонифацио вовсе не намерен был ждать, пока все филиппинцы получат университетские дипломы и в изысканных выражениях прославят сладость свободы.

Он звал на бой и сумел своим убежденным красноречием увлечь и других лидеров «Катипунана». Подготовка народного восстания продолжалась.

Ризаль, между тем, не только отказался от участия в восстании, но приложил все усилия, чтобы покинуть Филиппины.

В начале 1896 года он получил от своего друга Блюментрита письмо, описывавшее события на Кубе. На Кубе уже давно велась повстанческая борьба населения, и кровавые попытки правительства подавить ее не прекращались. Блюментрит рассказывал о бедственном положении раненых в кубинских госпиталях, об ужасной тропической лихорадке, косившей и здоровых и раненых солдат, о нехватке врачей.

Письмо друга вызвало у Ризаля желание поехать на Кубу в качестве врача. Не наносить раны, хотя бы и врагам, а лечить раненых и больных – в этом видел свое призвание Ризаль. Он обратился к генерал-губернатору с просьбой разрешить ему отправиться врачом-добровольцем в испанские военные госпитали на Кубе.

Деспухола сменил уже новый генерал-губернатор Филиппин – Рамон Бланко, будущий жестокий палач, а по существу – безвольная игрушка в руках монашеских орденов.

Бланко «милостиво» согласился на предложение Ризаля. Однако доктор-доброволец продолжал оставаться арестантом; на Кубу он должен был отправиться обязательно на испанском корабле через Испанию.

Первого августа 1896 года изгнанник покинул место своей четырехлетней ссылки. Его сопровождала жена, которая должна была остаться на время отъезда Ризаля с его родными в Биньяне или Маниле.

Товаро-пассажирские пароходики, связывавшие Дапитан с Манилой, двигались томительно медленно. Во время долгих стоянок в портах Ризаль по нескольку часов проводил на берегу. В Думагуэте он присутствовал на банкете, устроенном в его честь, в Себу он успел произвести сложную глазную операцию.

Когда, наконец, каботажный пароходик пришвартовался в Маниле, выяснилось, что Ризаль опоздал. Пароход на Барселону отошел за несколько часов до его приезда. Это случайное опоздание стоило Ризалю жизни.