Текст книги "На задворках галактики. Книга 3 (СИ)"

Автор книги: Александр Валидуда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Женщина улыбнулась. Максима она воспринимала старшим над Торгаевым, тот снова для легенды ходил в прапорщиках. Ну а сам Масканин для той же легенды щеголял не вольногором, а армейским штабс-капитаном, правда, все боевые Знаки Отличия – Добровольческий крест, "штыковые" и солдатскую "Вишню" ему разрешили оставить. А вот бебут приказали не брать, вместо неё выдали саблю, дабы не выпадать из образа, а древний клинок был упрятан в вещь-мешке.

– К обеду не опоздайте, – строго напутствовала хозяйка. – Радослав порядок любит.

– Увы, – развёл руками Максим, – обещать не могу. Наше дело – служивое. Может уже сегодня мы вас покинем.

– Хоть попрощаться забегите, – вышла в сени бабка Миланья. – Я б вам молочка на дорожку…

– Попробуем, если что. Но если что, не обижайтесь.

– Ой ты, Боже мой! – отмахнулась бабка. – Обижаться не станем. Выучили, чай, ваши порядки.

Выйдя за калитку, офицеры направились по улице в центр деревни, где располагалась комендатура. По легенде они прибыли из запасного офицерского полка и ждали распределения в свою новую часть. В принципе, за четыре дня пребывания в Новосерповке их уже пора бы было и распределить, но Управление кадров штаба 29-го корпуса с ними не спешило. Начальника Управления поставили в известность, что несколько прибывших офицеров – жандармы и грушники.

Штаб корпуса размещался на отшибе Новосерповки, его охраняла комендантская рота. Группа Кочевника, над которой он взял личное руководство, делала своё дело за периметром деревни. Помимо трёх жандармских офицеров, в группу входил подпоручик Ершов с которым Масканин учился на спецкурсе. Группа ротмистра Обдорцева вела наблюдение внутри Новосерповки, Масканин и Торгаев на время операции подчинялись ему. Сам Обдорцев, насколько просёк его Масканин, был матёрым оперативником, способным заткнуть за пояс практически любого диверса. Его офицеры были ему подстать – опыта набирались с самого начала войны. Все в группе ходили в армейской полевухе, ротмистра на пехотный лад называли капитаном.

– Ничего не чувствуешь? – вдруг спросил Торгаев, когда мимо проехал грузовик с солдатами.

– Не знаю, Стёп, разве что собаки как-то лениво сегодня побрехивают. И вроде дышится по странному тяжело.

– Не нравится мне, Макс, сегодняшнее утро… Будто что-то давит…

Максим пожал плечами, не зная что думать: то ли усталость накопилась за четыре дня то беготни, то лежания на чердаках сараев и две бессонные ночи, то ли чувство опасности играет тревогу.

Под комендатуру было отведено здание клуба. Получив сегодняшние штампики у дежурного – уже пятые по счёту по прибытию в Новосерповку, Масканин и Торгаев прошли в кабинет с табличкой "заведующий хозяйством", который Обдорцеву предоставил комендант. Так подгадалось, что комендант был в недавнем прошлом жандармом-оперативником пока не получил тяжёлого ранения. Он легко сошёлся с ротмистром и помогал чем мог, пребывая в уверенности, что Обдорцев и его люди в Новосерповке проездом.

– Явились, – усмехнулся командир группы, отхлёбывая чай из кружки. – Горазды ж вы спать.

Торгаев глянул на часы: 6:52 и удивлённо хмыкнул.

– Ладно, шучу, – сказал Обдорцев. – Чаю хотите?

– Эт можно, – кивнул Масканин, усаживаясь вслед за товарищем на стул.

– Кипяток в чайнике, заварка и сахар на подоконнике.

– Тебе с сахаром? – спросил у Максима Торгаев.

– Ну, давай с сахаром.

Пока тот делал чай, Обдорцев медленно прихлёбывал, задумчиво уставившись в одну точку. Когда две парующие кружки стали на стол, он успел допить и спросил:

– По дороге сюда ничего не заметили?

Масканин промолчал, а Торгаев пожал плечами и выдал:

– Гнетуха какая-то…

После его слов секунд на пять наступила пауза.

– Гнетуха, говоришь? – справился ротмистр. – А ты, Макс, что скажешь?

– Не знаю даже… – Масканин сделал глоток и подул в кружку. – Тут "чисто".

– Это понятно, что тут "чисто", – Обдорцев посмотрел на Торгаева. – Значит, гнетуха?

– Да всё вроде как обычно, – ответил тот. – Только в воздухе словно что-то такое разлито… Не знаю как и объяснить-то. Просто чую.

– Хреново, Стёпа, хреново, – насупился ротмистр. – Выходит, что что-то есть, но что именно – неизвестно. Нда, хорошенькое начало, нечего сказать…

– Начало? – спросил Масканин.

– Ага, оно самое, господа. Генерал Веретенников приезжает сегодня.

Масканин потёр подбородок, а Торгаев, глотнув и обжёгшись, отставил на время кружку.

– Хотел бы я сказать что-то определённое про свою чуйку, – тихо почти прошептал он, – но… ничего определённого пока сказать не могу.

– Значит, – подытожил ротмистр, – будем исходить из того, что противник уже в деревне.

– Интересно, каким это образом он здесь очутился? – засомневался Масканин. – Да и внешняя группа его, получается, прохлопала.

– И мы тоже, получается, прохлопали, – поддержал Торгаев.

– Вот то-то, – согласился Обдорцев, – прохлопали. Обижайтесь на меня или не обижайтесь, но пока что все ваши хвалёные штучки-дрючки что мёртвому припарка. Нравится вам это или нет, но я предпочитаю исходить из самого чёрного варианта.

– Ну хорошо, – бросил Масканин, – допустим, диверсы уже в деревне…

– По-тихому прошерстить всех прибывших ночью? – предугадал его мысль ротмистр. – К сожалению, не получится. Себя раскрывать мы не в праве, а без помощи хотя бы комендатуры за полдня не успеем. Да вы и сами понимаете, что нельзя нам сейчас раньше времени вспугнуть "их".

– Тогда, что? – спросил Торгаев.

– Я свяжусь с полковником Семёновым. А вы покамест с моими ребятами по обычной схеме работайте в деревне.

Он встал и надел фуражку. Уже у двери приостановился и сказал:

– Покумекайте пока вдвоём, но сильно тут не рассиживайтесь. Чай по три круга гонять некогда.

Генеральская колонна въезжала в Новосерповку по северо-западной дороге. В голове и хвосте шли БТРы, в центре грузовик со взводом автоматчиков и две легковушки с командующим и его «свитой». Охрана, в общем-то, серьёзная, особенно если учесть, что первыми в деревню въехали мотоциклисты с пулемётными колясками, а маршрут колонны пролегал по рокадам, изобилующим блокпостами, имеющими радиосвязь с ближайшими гарнизонами из частей армейских и фронтовых резервов.

Вдоль улиц, по периметру деревни и вокруг штаба 29-го корпуса было выставлено оцепление из бойцов комендантской роты и проходивших через Новосерповку маршевых подразделений. Казалось, при такой насыщенной охране любая попытка налёта заведомо обречена на провал. Но Масканин не был в этом так уверен. Как не были в этом уверены и Торгаев, и ротмистр Обдорцев и его оперативники. Само предположение, что враг уже здесь внутри попахивало паранойей и будь это известно наверняка, Обдорцева и Семёнова впоследствии ждал бы начальственный разнос с неотвратимым "террором" высокой инстанции. Командиры групп это прекрасно сознавали, но тем не менее по своим каналам связи доложили наверх собственные нелицеприятные для них предположения. Жандармское и грушное начальство с разносом решило повременить и пообещало выслать помощь.

Встречали генерал-фельдмаршала Веретенникова, по большому счёту, обыденно: штабные и командир корпуса построились у крыльца, последовал короткий доклад, рукопожатия – и все гурьбой потянулись в здание. Всю картину Масканину пересказал Торгаев, наблюдавший её с чердака дома старосты. А сам Масканин в это время обходил прилегающие дворы в паре с поручиком-оперативником Опёнышевым, который под видом формальной проверки пытался ставить себя на место противника и искал удобные для засады и наблюдения позиции. Как водится, хозяева уверяли, что никого постороннего у них в доме и во дворе нет, на что он вежливо улыбался, просил показать документы и, внешне беспечно, но на самом деле дотошно проверял дома, сараи, погреба и чердаки. Проверял вместе с ним и Максим, обращая особое внимание на все те мелочи, которые поручик отмечал как могущие быть подозрительными. Заодно Максим подмечал, что Опёнышев при всей его вежливости и обходительности мог при малейшей угрозе не задумываясь применить оружие.

– Слушай, Жень, – не удержался Масканин после одной из таких проверок, – там ведь одни бабы были да старик расслабленный.

Закрываясь от ветра, поручик сложил руки домиком и закурил, глубоко затянувшись.

– Так я по-человечески с ними, – сказал он, выпуская дым. – Ты сам видел…

– Я не про то, – скривил губы Максим.

На это Опёнышев цыкнул языком и с усмешкой шмыгнул носом.

– Знаешь, с такими как ты поначалу всегда беда выходит. Тут тебе не передовая. Это на фронте враг одет в чужую форму и говорит на чужом языке. А здесь враг многолик. Возраст и пол – это вовсе не показатели. Враг может досконально знать твой язык, он может выглядеть немощным с виду стариком или подростком. Да, чёрт возьми! Ты же, кажись, в нашем деле не настолько зелёный, сам должен понимать. Верно?

– Оно-то конечно верно… Но с бабами воевать или с ребёнком…

– Тьфу! – зло сплюнул поручик. – А когда этот ребёнок нашим солдатам глотки режет, это как? А когда эта баба в тебя стреляет, это как называется?

– Не кипятись… Я привык к другой войне.

– Да я и не кипячусь, – насмешливо произнёс Опёнышев. – Я даже чистоплюем тебя не считаю. Знаю, что в нужный момент голову не потеряешь и сделаешь всё как надо.

– Ладно, – примирительно сказал Масканин, – идём-ка. Нам ещё амбары на Луговой проверять.

Оставшаяся половина светового дня прошла нервозно. Обдорцев и Семёнов тщательно скрывали раздражение, но все их меры результата не давали. Сверху требовали результат, он нужен был как воздух, тем более, что на "подопечной" территории, где действовали велгонские диверсанты-"стиратели", в последние дни сохранялось подозрительное затишье. Обещанная помощь находилась в пути, а в Новосерповке, как говорится, тишь и благодать. Пролетела бессонная ночь, для жандармов-оперативников и офицеров-"охотников" наступил шестой день их пребывания в деревне. И для многих начались третьи бессонные сутки. Накопленная усталость Масканина беспокоила несильно, он давно привык подолгу обходиться без сна. Это потом организм возьмёт своё, компенсируя нервное перенапряжение и физическое утомление.

Утро проплыло без происшествий. Генерал Веретенников после полуночной работы и недолгого отдыха решил, наконец, покинуть Новосерповку, дабы посетить один из полевых лагерей подчинённой 29-му корпусу дивизии.

Как и опасались Семёнов с Обдорцевым, бдительность перед отъездом командующего заметно снизилась. Количество патрулей уменьшилось втрое. Вскоре выяснилось, что пропали поручик Опёнышев и штаб-ротмистр Дмитриевский, которые в паре перед рассветом затеяли новую проверку в своей зоне ответственности. Теперь уже Обдорцев окончательно убедился, что все его подозрения и чутьё Торгаева имеют под собой реальные основания. И именно в это время объявился противник.

Взрывы загрохотали по всей деревне. Столбы быстро расползающейся гари зловеще потянулись к небу, во многих домах повылетали стёкла. Поднялась суматошная стрельба, по улицам забегали солдаты, всюду крики и громкая матерная ругань. Как оказалось, прозвучавшие взрывы стали лишь первыми в серии. Вскоре последовали новые, внося полную неразбериху: теперь уже стало непонятно кто в кого стреляет и откуда, с какой стороны или вернее сторон ждать нападения.

– Назад!!! – орал унтер толпе сельчан, вознамерившихся попасть домой по центральной улице. – Все назад!

Двое солдат за спиной унтера перехватили карабины, готовясь ими как шестами преградить путь толпе.

– Ой, сынок! – заголосила спешившая в авангарде бабка. – Вот он мой дом! Пусти, соколик! Пусти меня, милай!

– Не положено! – гаркнул унтер, отпихивая бабку рукой.

Солдаты не сразу заметили, что их командир как-то неестественно застыл, а бабулька довольно проворно протиснулась мимо. А когда заметили, в их сторону уже смотрел воронёный ствол с длинной толстой насадкой. Пистолет дважды фыркнул, пули разбили солдатам лица, а старуха сорвалась на бег, да с такой прытью, что в её возрасте просто невозможна.

…С двух чердаков по штабу били пулемёты. Двор перед зданием штаба был густо усеян убитыми, легковушки и грузовики насквозь прошиты. Все попытки добежать из укрытия к БТРам, чтобы затем развернуть башни и ударить по чердакам, пресекал снайпер. Тела смельчаков так и лежали на полпути к БТРам. А где-то в отдалении рвались гранаты и звучали винтовки и автоматы.

…От гранаты Масканина спас забор. Ей не хватило самой малости, чтобы перелететь двухметровую изгородь, она отскочила обратно во двор и рванула. Прочные доски приняли фугасный удар и осколки. Пользуясь моментом, Масканин уже через секунду перемахнул забор и с перекатом нырнул в куст под самой стеной дома. То место, где он приземлился, пронзила запоздалая очередь. Стрелок лупил из ППК – пистолета-пулемёта Катлая, безотказной 9-мм машинки, заслуженно любимой в русской армии. Стрелок расположился где-то во дворе, прикрывая дом с тыла. А в самом доме засел пулемётчик, и судя по доносящейся стрельбе, он был не один. По прикидкам Максима, эти диверсы должны входить в группу огневого прикрытия, а штурмовать штаб будут другие.

Масканин с самого начала оказался один. Где сейчас Торгаев, с которым он разошёлся четверть часа назад, чтобы проверить дома по разные стороны улицы, и где сейчас в этой кутерьме жандармы и группа Семёнова, он не знал. Он действовал по обстановке, решив зачистить этот так удобно расположенный для противника дом с видом на штаб. А ведь этот двор раза четыре проверяли, значит диверсанты хоронились не здесь.

Частично оглохший от взрыва, Масканин затаился, вжавшись спиной в стену. Тело, подобно туго сжатой пружине, готово было "выстрелить" в любом направлении. Он чувствовал врага и враг этот раскрылся сам. От близости "стирателя" в первое мгновение аж волосы дыбом встали. А следом накатило липкое и гадкое чувство узнавания, когда-то он уже сталкивался с подобным в том проклятом лагере и позже во время побега в Пустошах. То что произошло дальше, Масканин называл "растворением в пространстве". Он словно внутренним взором увидел окружающее в пределах двадцати-тридцати шагов, при этом все объекты представлялись ему как бы объёмными и сразу со всех ракурсов одновременно. Это вышло как-то само по себе, подобно тому, как тренированное тело способно действовать на уровне наработанных рефлексов. В доме находился чужак – именно этим словом предпочитал обозначать "стирателей" полковник Семёнов. От чужака исходил устойчивый фон, он был не один в доме – его фон обволакивал ещё двоих, благодаря чему Масканин и засёк их. Эти двое, как и стрелок во дворе – обычные диверсанты. Сколько Масканин ни пытался, но прозреть облик "стирателя" так и не смог, зрение будто обтекало некий барьер, подобно тому, как вода обтекает камень. Чужак на такой способ прощупывания отреагировал незамедлительно: начал лихорадочно искать источник зондажа и уже через пару мгновений обрушил на Масканина удар и… наглухо закрылся, мгновенно оценив, что с наскока защиту русского "охотника" не прошибёшь.

По внутреннему ощущению, "растворение" длилось долго, но в объективном масштабе времени – не дольше нескольких секунд. Не чувствуя ни капли волнения, ведь как известно, "стиратели" тоже смертны, он спокойно отстегнул сабельные ножны – в доме длина сабли скорее помеха. Затем сбросил закинутый за спину вещь-мешок, откуда извлёк свёрток с древним клинком. Стрелок в это время дал очередь по углу дома и вновь затаился. А пулемётчик на чердаке стал бить короткими, видимо, жалея ствол, но зато часто.

Пальцы развязали узел, вещь-мешок полетел в куст. Из холодной жирной земли рука выволокла округлый камень размером с кулак. В левую руку привычно лёг взведённый "Сичкарь" – кому-то может и пукалка, тем более против пистолета-пулемёта, но на коротких дистанциях – то, что надо. Особенно в умелых руках. Максим давно не считал, сколько раз он с пистолетом и бебутом очищал окопы и сколько раз менял на них винтовку в уличных боях при штурме зданий.

Вместо стёкол в окнах торчали неровные огрызки. Камень полетел в окно, ударил в потолок и громко запрыгал по полу. В доме истошно закричали, приняв камень за гранату. Масканин влетел в окно, как врывается внезапный шквал ветра, и приземлился на грубо оструганные доски половиц, с перекатом уйдя к стене. За эти мгновения сознание успело зафиксировать открывшуюся планировку и сопоставить с увиденным во время "растворения". Внутри дом по сути представлял одну большую комнату, перегороженную бревенчатыми стенами, разделявшими пространство на четыре помещения. А ещё ему открылось, что лестница на чердак стояла сразу за печкой.

Ударившись о стену, в комнату отрикошетировала граната. Диверсанты быстро сообразили, что их взяли на испуг, но ответили отнюдь не муляжом. Но только Масканина здесь уже не было, он не мешкая нырнул в соседнюю комнатку. Толстая бревенчатая стена ощутимо вздрогнула от взрыва. На голову посыпалась штукатурка, а один здоровенный кусок плашмя упал на… Максим прикусил губу от увиденного – из-под стола торчала груда ног, босых и в женских сапожках. Похоже, тут лежала вся семья.

Завоняло сгоревшим толом, в первой комнате расползались сизые клубы. В окне на мгновение моргнул солнечный свет – кто-то решил проверить, достала ли Масканина граната.

Двенадцать 9-мм патронов в обойме "Сичкаря" ждали своего предназначения недолго. Переключатель был загодя выставлен на стрельбу очередями по три патрона; секунда – и древний клинок завибрировал режущей кромкой. Масканин выстрелил своё тело навстречу врагу.

Очередь из ППК впустую прошила над ним воздух. Он открыл огонь в падении, но три его пули тоже не нашли цели, противник оказался хорошо тренирован. Только вот с ППК велгонец не столь поворотлив, чем если бы он был с пистолетом. И длинная очередь веером вновь прошила лишь стену. Масканин снова выстрелил и диверсант также мгновенно ушёл с линии огня. Дистанция между ними сократилась до пяти метров – практически в упор.

Они сшиблись в то же мгновение. "Сичкарь" вылетел вверх, а плечо Масканина обожгло, но боли не было, будто мимолётный укол раскалённой иглой – и всё. Одновременно с этим велгонец получил по колену сапогом, а клинок срезал ствол ППК. И довершая атаку, Масканин врезал локтём по скуле и через мгновение клинок снизу-вверх пропорол диверсанта от бедра до брюха. Они упали одновременно, но в отличие от врага, Масканин остался жив и сразу же подхватил выбитый пистолет.

И весьма вовремя. Двумя очередями он не дал высунуться из-за угла и прицельно выстрелить второму противнику. Обойма опустела, но зато Максим был уже рядом с врагом. Тот понял это слишком поздно, когда "Сичкарь" врезался ему в челюсть, круша зубы, а клинок отсёк державшую автомат руку.

Взмах – срубленная голова ударилась о стену, а тело медленно осело и глухо стукнулось о пол.

У лестницы Масканин очутился в два прыжка. И впечатал себя в пол – длинная очередь через окно размолотила кухонную утварь. Следом в то же окно влетел третий диверсант и с перекатом ушёл в сторону. Он рефлекторно отклонился – Максим настильно бросил в него "Сичкарь", метя в голову, и этой секундной задержки хватило, чтобы с ним сблизиться. Масканин рванулся так, что ещё немного и порвались бы связки; клинок самым краем зацепил ствол ППК. Вибрирующая кромка – продукт технологий древней войны, рассекла оружейную сталь, словно острое лезвие простую бумагу, только вот срез оказался неровным, тот участок ствола, на который пришёлся удар, сплющило. Велгонец, ещё не восприняв этого, попытался выстрелить. Ствол разорвало и мелкие осколки полетели во все стороны. Некоторые ударили Масканина в спину, когда он уже приземлился на пол, и застряли в плотной ткани кителя. Велгонец же рефлекторно закрыл лицо руками. Не вставая, Максим врезал ему ногой в голову и, словно напружиненный, бросил своё тело подобно тарану, вбив врага всей своей массой в горизонталь. Диверсант отключился, сильно ударившись затылком о половицу и только после этого Максим увидел, что один из осколков попал ему под глаз. Зрения он, похоже, не лишил, но свою роль сыграл – стал на секунду-другую деморализующим фактором.

Стреноживать велгонца времени не было и Максим поискал глазами автомат.

А в это время на чердаке замолк пулемёт. Гадать, перезарядка ли это или пулемётчик забеспокоился за свой тыл, дело пустое. Максим подобрал у второго велгонца автомат – армейский "Ворчун". Магазин оказался почти полон, а в разгрузке обезглавленного нашлось ещё два рожка. Не мешкая, Масканин прострелил руки и ноги потерявшему сознание велгонцу, и вернулся ко второму мертвецу. Вот теперь порядок, ещё б пару гранат для полного счастья… Но их не было.

Зато по крайней мере одна нашлась у пулемётчика. Она прилетела с чердака и, запрыгав по полу, покатилась к сеням. От взрыва Масканин укрылся за печкой. Сорванный ударной волной чугунок больно ударил в плечо. Но боль быстро погасла. В воздухе завихрилась пыль и мелкая побелочная взвесь.

Сплюнув, Максим принялся методично простреливать потолок короткими очередями, расстреляв два рожка. Пулемётчика он, похоже, таки достал. Наверху было тихо. Переступив через рухнувшую люстру, он вернулся в первую комнату и обыскал валявшегося там диверсанта. И нашёл то, что хотел: две гранаты – обычные армейские РОГ-2, но с керамическими рубашками. На фронт такие не поставлялись, считалось, что там они ни к чему. Выходит, эти трофеи достались либо от жандармов, либо от бойцов Главразведупра. Да и "Ворчун" в войсках не шибко распространён.

Сняв рубашки, Масканин задержал взгляд на убитом. Лицо его, хоть и обескровленное и сведённое предсмертной судорогой, показалось знакомым. Максим готов был поклясться, что позавчера видел его начальником патруля, но тогда он ходил в офицерском мундире повседневного образца с погонами поручика. Теперь же покойник был облачён в пятнистую полевую форму без знаков различий.

– Ловкий гад… – вслух оценил его находчивость Масканин и продолжил обыск, словно это не тело павшего в бою воина, а тюк с грязным бельём.

Уважение как к достойному противнику, он к нему не испытывал – трупы селян в соседней комнатке проявлению уважения не способствовали. Не сомневаясь, что этот мертвяк был старшим в этой четвёрке, он отсёк ему голову – как того требовал приказ о "стирателях".

Пулемётчик так и не подал признаков жизни, но на чердак гранаты всё же полетели – на всякий случай. Укрыться там от них негде и этого диверсанта можно было списать со счетов.

На этом участие Масканина в операции закончилось. Когда он выбрался из дома, шум боя уже стихал и через несколько минут наступила тишина. Вспомнив о плече, он осмотрел порванный рукав и ссадину – пуля прошла впритирку. И как назло в этот момент ссадина начала ныть.

А потом началась настоящая чехарда. Всюду носились армейцы, возглавляемые своими или комендатурскими офицерами. Генерал Веретенников приказал закрыть Новосерповку и никого не выпускать. Где-то через час в небе над деревней появилось звено истребителей и осталось барражировать пока прямо на поле не приземлился "Владимир". Транспортник доставил взвод штурмгренадёр, группу "охотников" и генеральские чины Главного разведуправления и Жандармского Корпуса. Наведение порядка Веретенников с явным облегчением спихнул на прибывших и, пообещав позже ответить письменно на все вопросы, убыл из Новосерповки. Сопровождавшая его колонна насчитывала едва ли половину прежнего состава. Уцелел всего один мотоцикл, все остальные были подбиты в самом начале боя.

Велгонцы своей задачи не выполнили, но бед натворили немало. Штаб корпуса потерял убитыми и ранеными половину офицеров, был ранен и начштаб. В комендантской роте оказалась выбита треть состава, а потери в маршевых подразделениях подсчитывали до вечера, в них погибли все командиры, что и послужило причиной неразберихи.

Позже стало известно, что ни один диверсант не выскользнул. Когда следствие установило картину боя, выяснилось, что в Новосерповке действовали аж три группы. Очень пригодились пленники, захваченные Масканиным и Обдорцевым. Эти два велгонца при потрошении дали очень ценные сведенья, благодаря которым было установлено, что в деле "Туман" ошибочно предполагалась единственная группа "стирателей", тогда как их было две. В одной восемь бойцов, среди которых собственно "стирателей" трое; в другой семеро, пятеро из них простые, но прекрасно подготовленные диверсанты. Велгонцы и вправду клюнули на приманку, о чём Веретенникова в известность так и не поставили, не желая доводить его до бешенства тем фактом, что его заведомо подставили под удар. Третья группа диверсантов, насчитывавшая десять человек – обычные фронтовые разведчики. Они получили приказ оказать помощь в Новосерповке. Из этой группы захватить не удалось никого, все погибли в бою либо покончили с собой, получив тяжёлое ранение. Это считалось нормой по обе стороны фронта, ведь разведчики знают, что их ждёт в случае пленения.

Возможность отдохнуть у Масканина выпала только к вечеру.

Ручеек лениво проносил опавшие листья, солнце клонилось к закату, а ветер несмело трепал траву. Островок спокойствия в полукилометре от кипящей в деревне суеты. Масканин прислонился к дереву, рассевшись под раскидистой кроной, и слушал Торгаева.

– Не поверишь, Макс, как я за ней гнался… – Торгаев потёр сбитые колени и поморщился. – Я за этой каргой старой по огородам, да через заборы… все локти и колени содрал. Даже не помню где фуражка слетела.

– Здоровая, видать, бабка была, – хихикнул Масканин, представляя себе картину погони: молодой крепкий парень, тем более офицер, гонится за старухой и всё никак не догонит.

– Здоровья у неё как у лошади, – усмехнулся Торгаев. – Только лошадь стрелять не умеет. А эта сука на моих глазах пятерых положила… Ты чего?

– Да так… – Максиму вдруг вспомнились слова поручика Опёнышева про многоликость врага.

– Нет, Макс, ты бы видел как она бегала! А потом когда она мужиком стала… – Торгаев скорчил страшную гримасу, смешно вытаращив глаза.

– Ты чего, Стёп? Употребил что ли?

– Да хрен там! Сам же знаешь, не люблю я спиртное. Я и сам тогда подумал, что сбрендил… Но когда Семёнову докладывал, он так не считал. В общем, в определённый момент с моих глаз словно пелена спала. И знаешь, бабы так драться не могут, у меня от его кулака часа два башка гудела.

– Ну а потом-то ты его проверил? Ну чтоб наверняка узнать?

Торгаев секунды на две застыл и вдруг нервно засмеялся.

– Нет, Макс, чтоб ты там себе ни думал, а труп так мужиком и остался.

Сзади тихо подошёл Обдорцев и плюхнулся на землю у дерева. С минуту все молчали, ротмистр был мрачен и не отрываясь смотрел на ручей, словно ища в созерцании водной стихии успокоения.

– Похоронили? – спросил Торгаев.

Обдорцев кивнул и скорее не сказал, а выдавил из себя:

– Я с ними с первого месяца войны… Матёрые, осторожные… и так запросто дали себя убить.

Торгаев вздохнул, он по натуре был переживательный. А Масканин хотел сказать про "стирателей", но промолчал, ему показалось, что это сейчас лишнее, ротмистр и сам всё понимает.

Тела жандармов Опёнышева и Дмитриевского нашли не сразу, их велгонцы спрятали в погребе. Выясняя как их убили, Обдорцев с оперативниками установил, что они наткнулись на диверсантов внезапно. Дмитриевского убили выстрелом в спину, используя глушитель. А Опёнышев, получив ранение в кисть, державшую выхваченный пистолет, успел смертельно ранить метательным ножом одного из "стирателей". После этого пуля поразила поручика в голову и уже у мёртвого, у него переломали в четырёх местах уцелевшую руку, а потом выкололи глаза и долго пинали. Видать, вымещая злость.

Жандармы из группы Семёнова потерь не имели, но однокашник Масканина – подпоручик Ершов получил тяжёлое ранение в бедро, когда он и полковник прорвались в штаб и начали поединок с велгонцами. Поединок этот со стороны выглядел сущим безумием: в первую минуту штабные офицеры подумали, что Ершов и Семёнов стремятся застрелить друг друга и попытались вмешаться. Так погибли некоторые офицеры. Вскоре оказалось, что народу в здании куда больше, чем думали. Начали вдруг "проявляться" трупы, а за ними и пока ещё живые диверсанты. Потом "прозрели" и солдаты комендантской роты, находившиеся на позициях вблизи штаба. И когда велгонцы поняли, что кто-то из "стирателей" мёртв и отвод глаз больше не действует, они ринулись на растерявшихся солдат. Но кто-то их унтеров рявкнул команду и не дал солдатам запаниковать. Последовая короткая и жестокая рукопашная. Никто из велгонцев живым не дался.

Головы убитых "стирателей" упаковали в криоконтейнеры и этим же вечером выслали "Владимиром" в столицу. Следствие, между тем, продолжалось. Генералы Хромов и Краснов посчитали операцию успешной, но разнос Семёнову всё-таки устроили. Досталось и Масканину с Торгаевым, когда выяснилось, что накануне нападения они разделились. Впрочем, "охотников" наградили, жандармов тоже, но сперва и тех, и других задолбали писаниной.

Когда через несколько дней Масканин летел в Светлоярск, на душе у него было невесело. За все годы войны его не раз представляли к наградам, но в итоге все представления зависали в высоких штабах. А ведь на фронте, бывало, сутками из боёв не выходил. А тут сразу орден дали. Выходит, начальство высоко оценило голову того "стирателя". Умом-то он понимал значимость добытой головы, но с точки зрения боевого офицера-армейца, кем он в душе так и остался, операция в Новосерповке смотрелась как незначительный эпизод на второстепенном участке фронта.