Текст книги "Этюды о моде и стиле"

Автор книги: Александр Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Застывшее время. Имение Гулевичей в Литве

Волею судеб несколько лет назад я стал помещиком в живописнейшем предместье Вильнюса. По существующему в Литве закону дома и имения, изъятые в советское время у законных собственников, при наличии подтверждающих права документов могут быть возвращены законным владельцам или их наследникам, если они того пожелают.

Таким образом моя семья по материнской линии вновь обрела наше фамильное имение с вишневым и яблоневым садом, цветниками и плодоносными полями.

Обладать этой собственностью, возродить ее и заново декорировать в «бабушкином» стиле меня подвигли чисто ностальгические воспоминания и желание вернуть дому его законное значение родового гнезда, в котором протекало счастливое время моего детства.

В последние годы в нижнем этаже дома, представлявшем собой коммунальную квартиру, жили три семьи, а верхний этаж с тремя комнатами оставался во владении наших родственников – там стал жить после войны инженер Арсений Дмитриевич Гулевич со своей супругой, варшавской балериной Зофьей Верницкой и двумя детьми.

Впервые я попал в этот дом в возрасте одного года на руках моей мамы. Это было в 1959 году. В детстве, проводя летние месяцы в фамильном имении, услышал массу преданий, познакомился с укладом стародавней жизни более или менее состоятельных людей. В доме был даже старинный «домофон» – труба с воронками, установленная между этажами, позволявшая бабушке переговариваться с прислугой и заказывать обеды из верхней кухни.

Когда мне в начале 1990-х годов все же достались мои любимые комнаты в доме, вид их был, увы, неутешителен. В столовой располагалась мастерская по ремонту автомобилей, веранда была разрушена и заменена кирпичным подобием какого-то бункера. Будучи ярым идеологическим противником «евроремонта», я решил, руководствуясь сохранившимися архивными семейными фотографиями и воспоминаниями мамы, восстанавливать утраты в соответствии с принципами музейной реконструкции. Так, по старинным видам веранды удалось воссоздать в точности рисунок оконных рам и переплетов. Заказал двери – копии утраченных, в антикварных лавках Вильнюса купил старинные замки к ним и ручки 1906 года. Восстанавливая полы, поручил рабочим лишь снять слои масляной краски, чтобы вернуться к старым доскам. Именно эти изъеденные жучком, покрытые патиной времени полы и сохранили для меня дух усадьбы. Цвет стен мне подсказали картины, фотографии и назначение комнат. Фисташковый – для спальни, персиковый – для столовой, подсолнечный – для музыкальной гостиной со старинным петербургским роялем, соломенный – для веранды…

Сложности были и с мебелью. Лишь малая толика из нее сохранилась в сараях, да и та в убогом состоянии. Но и это мне все же удалось восстановить и дополнить. Впоследствии из антикварных лавок Вильнюса, Риги, Парижа и Москвы я привез необходимые элементы для реставрации веранды, двух спален, столовой, музыкальной гостиной и двух холлов. Дело было вовсе не в материальной ценности вещей, а в их соответствии времени и духу семьи. Так ко мне попал черный диванчик «faux renaissance», в точности такой, какой стоял в доме у Клавдии Васильевны Игнатович, воспитавшей мою бабушку Марию Рылову. Не удивительное ли совпадение! Особенно радостной находкой стал для меня бамбуковый гарнитур виленской фабрики «Микадо» 1880-х годов, который теперь стоит в столовой. Затем пришла серия венских стульев варшавской фабрики Войцеховского, черный гарнитур «фальшивый Людовик XVI» из Риги и кутаные кресла из подвальной котельной на Фрунзенской набережной в Москве.

Од пой из уникальных вещей нашей усадьбы является секретер в стиле модерн работы моего деда. Он изготовил его сам в 1908 году по рисунку из журнала «Нива» и отделал выжиганием, что было особенно модно тогда. Еще до революции дедушка перевез его в Москву. Секретер-путешественник затем достался по наследству моей маме, но после развода ее с первым мужем Виктором Карловичем Монюковым-Франке остался у него. И вот наконец в виде подарка от третьей супруги Монюкова актрисы Любови Нефедовой вернулся в нашу семью.

Теперь он стоит на своем старом месте в моем доме в «Кривом погурке».

Особенное внимание в усадьбе я уделяю книгам и журналам – тут много польских и русских изданий 1900-х годов, эмигрантских – берлинских и парижских изданий 1920–1930-х годов, альбомов со старинными фотографиями и открытками. Граммофон с пластинками, коллекция силуэтов 1900-х годов.

Картины всегда были моей слабостью, и первое, что я привез в «Кривой погурек», были французские и бельгийские портреты в стиле бель эпок. Гордостью интерьера является плакат за 1927 год с портретом Халинки Дорсувны, бывшей тогда «лицом» «Фоли Бержер», моей парижской приятельницы и вдохновительницы журналистского творчества. Кроме этого, там собрано множество театральных работ и пейзажей кисти моего папы, но много и других русских работ. Особенно дорог мне автопортрет художницы-эмигрантки Веры Спичаковой, написанный ею в Кракове в 1936 году. После войны Вера перебралась в Венесуэлу, где подарила этот портрет своей приятельнице, другой художнице-эмигрантке Ирине Бородаевской, жившей затем в Чили. В мою бытность художником-декоратором оперы Сантьяго в Чили, когда там правил Пиночет, Бородаевская передала этот портрет мне. Он повисел у меня некоторое время в Париже, а потом нашел себе новый дом в «Кривом погурке». Или работы караимского художника Бориса Эгиза, жившего в Константинополе в 1920-е годы и писавшего портреты выдающихся представителей эмиграции – теперь и они в «Кривом погурке».

Страсть к путешествиям подала мне идею создания в доме китайской спальни на манер Пьера Лотти. Живя и работая одно время в Гонконге, когда он был еще английской колонией, я частенько наведывался пароходом в португальское Макао на блошиные рынки и привез оттуда кое-что из красной лаковой мебели. Ею я и смог обставить эту маленькую комнатку, которую в начале XX века тетя Маруся сдавала белорусскому поэту Янке Купале. Кроме того, из Австралии я привез небольшую коллекцию ларцов и шкатулок 1890-х годов, выработанных в Индонезии на острове Медора. Их причудливый орнамент из игл дикобраза чем-то неуловимым напомнил мне литовское народное ткачество, и они органично вписались в сложившийся уже к тому времени интерьер.

Будучи от рождения человеком театра и закулисья, я долго коллекционировал фотографии с автографами звезд русской сцены Серебряного века и устроил из них выставку в усадьбе. Там соседствуют друг с другом Михаил Чехов и Евгений Вахтангов, Мария Кузнецова и Анастасия Вяльцева, братья Адельгеймы и Вера Каралли. Воспоминания о давно ушедшей эпохе, застывшей в нашей доме. Последняя удача – автографы Майи Плисецкой, оставленные ею на старинном гримировальном зеркальце на веранде, во время съемок документального фильма о ней французским телеканалом «Арте», тут же в доме Гулевичей. Часто собрание забавных редкостей нашего дома экспонируют в музее, расположившемся в бывшем имении младшего сына поэта – Маркучае. Вещи живут и вдохновляют многих, и это не может не радовать наш род.

Скрипят половицы, хлопают от ветра ставни, потрескивают дрова в печках, дымится кузнецовская чашка с «лапсанг-сушонгом», солнечный луч пробивается сквозь тафтяные или ситцевые занавески, поет Ханка Ордоновна о том, что «любовь прощает все», – и вы вновь в тех старых годах, остановить которые нам, кажется, удалось и без машины времени.

ЗАПИСКИ ИСТОРИКА МОДЫ

Как это начиналось

Коллекционерами не становятся – ими рождаются. Я всегда любил вещи, редкостные диковины. Это передалось мне от родителей – у нас в семье каждый был по-своему заражен «вещизмом». Для папы это были разнообразные предметы странной формы и назначения, которыми он украшал свою мастерскую в Москве. Для мамы – все ее платья и аксессуары, которые собрались у нее за долгие годы жизни актрисы.

Я же начал собирать очень рано спички – коробки со спичками, собрал их около трех тысяч из более полусотни стран мира. Мне было тогда 10–12 лет. А любовь к старине и вещам из прошлого пришла ко мне сама собой и, возможно, была формой эскапизма в той жестко отрегулированной действительности, в которой мы все жили.

А вообще моя коллекция началась в возрасте восьми лет, когда я после уроков во втором классе английской школы № 29 в Москве нашел во дворе дома в Нащокинском переулке икону Николая Чудотворца, как потом выяснилось, письма XVII века. Она была большой, стояла образом к стене, и на ней сохла половая тряпка. С этой иконы все и началось!

Ежедневно после уроков я прохаживался по помойкам во дворах старой Москвы. Тогда, как и сейчас, Москву уже нещадно рушили. Особняки и даже доходные дома расселялись, и жители коммунальных квартир, переезжая в малогабаритные «хрущобы» на окраинах города, выбрасывали на свалку все старое.

Время действия: конец шестидесятых – начало семидесятых годов, Тогда на всю Москву было лишь три антикварных магазина. Один специализировался на мебели, в другом продавалась живопись, а третий большой магазин торговал бронзой, фарфором и стеклом. Текстиль и кружева тогда ни в одном из магазинов на комиссию не принимали, к старинным альбомам и фотографиям относились брезгливо, а предметы быта или модные аксессуары – шляпы, зонты, сумочки можно было продать только по объявлениям – в театр или на киностудию. При этом денег давали так мало – от одного до десяти рублей за вещь, что часто от вещей избавлялись, просто-напросто вынося их на помойку.

Первое платье в свою коллекцию я купил за десять рублей. Сшитое из сиреневого фая, оно было 1886 года – из приданого калужской купчихи. Мне нашла его моя тетка, пианистка Ирина Павловна Васильева, знавшая о моей страсти и помогавшая чем могла. Рядом с нашим домом жила театральная художница Валентина Измайловна Лалевич, у которой тоже были старинные пальто и кружева, и она мне их с радостью подарила. Мой интерес к собирательству старинных костюмов привлек внимание еще одной знаменитой художницы по костюмам в кино – Лидии Ивановны Наумовой, она очень дружила с моим отцом. Когда она работала над «Иваном Грозным» Эйзенштейна, для нужд костюмерной были открыты запасники Оружейной палаты в Кремле, и у нее сохранилось много кусков очень старинной парчи, вышивок речным жемчугом, платков и накидок, часть из которых она подарила мне.

По линии своей тетки Екатерины Петровны Васильевой-Нестеровой мой папа был племянником знаменитого художника М. В. Нестерова, и его внучка Ирина Владимировна Шретер по-родственному подарила мне несколько вышивок и предметов туалета, принадлежавших знаменитой «амазонке» Ольге Шретер.

Подруги моей мамы тоже очень часто делились со мной – много любопытных старинных аксессуаров подарила мне сопрано Светлана Давиденко, а замечательные кружева и накидки перешли в мою коллекцию от художницы Гагман. В детстве я обожал проводить лето вместе с мамой в Литве. Там сохранился загородный дом нашей семьи постройки начала века, и я самозабвенно рылся на его чердаке и в подвале, где стояли сундуки со всякой старинной утварью.

Эпоха в волшебной шкатулке

Есть в Петербурге одно заветное местечко. Редкостный антикварный магазин, полный чудесных находок и сюрпризов. Даже тех, кто хорошо знаком с антикварными рынками Старого Света, может удивить этот магазин на улице с нелепым названием «Третья Советская», что в Песках, недалеко от Московского вокзала. Раньше все эти улицы назывались Рождественскими, но старые названия почему-то упорно не возвращают.

Магазин этот похож скорее на склад мебели – как на киностудиях и в театрах. Склад старого реквизита отыгранных эпох? Часто – поломанного, пыльного и сильно пахнущего советским прошлым, но от этого вовсе не менее привлекательного.

Но давайте заглянем внутрь этой волшебной шкатулки.

Очень темная лестничная клетка, заставленная шкафами, кроватями и трюмо. Ни зги не видать. Ощупью поднявшись по ступенькам, подходим к двери. Оценивающий взгляд охранника, и вот мы в райских кущах старины. Витрины с безделушками, немного живописи, фарфора и бронзы, и даже «тайная» комнатка для сведущих коллекционеров с хорошими бисерными вышивками, табакерками из слоновой кости, финифтью и черепаховыми лорнетками. На всем – печать увядающего аристократизма; дух безвозвратно ушедшей эпохи ощущается здесь невероятно отчетливо.

Что мне особенно нравится в этом магазине, так это высочайшая профессиональная осведомленность его персонала. Именно она дает нам уверенность в верности выбора вещей. И еще – просите скидки, и к вам отнесутся с пониманием и сочувствием, а купленную вещь по вашей просьбе доставят куда надо, например в Москву.

Теперь о моих покупках в этом магазине. Ломберный столик анатолийского ореха 1830-х годов с очень потертой и частью недостающей резьбой и треснувшей крышкой после долгой и великолепной реставрации, обошелся мне в сумму около 500 долларов и стал чудесным дополнением моей зеленой спальни. Диванчик красного дерева «кудрявого стиля» эпохи Николая I с просиженной мягкой частью, обитый советской тканью неудачного дизайна, с расколотой в щепу ножкой, перебинтованной скотчем, оказался, судя по остаткам этикетки, частью послепожарной «новой обстановки» Зимнего дворца 1837 года. За диванчик отдал 700 долларов, реставрация стоила еще 1200, а вещь вышла музейная и чудесно встала в гостином эркере дома. Шкатулка красного дерева 1850-х годов с бисерной вставкой «лира с цветами» обошлась в 400 долларов.

Рокайльный несессер из серебра, покрытого акульей кожей «галюша», помнящий еще самою маркизу де Помпадур, стоил 500 долларов.

Можно было бы еще купить пару кресел с этикетками дворца в Петергофе, стол с треснувшей столешницей, где пастой наподобие мозаики выведены попугай и виноград в стиле 1840-х годов. Хороши предметы китайской, скандинавской, голландской и английской мебели, золоченые французские стулья «Наполеон III», венские качалки, редкие табуреты под фортепьяно и серии великолепных стульев модерн.

Но на вкус и цвет, увы, товарища нет. Как нет советов, пригодных для каждого кошелька. Все же не было случая, чтобы я, побывавший в антикварных рынках и магазинах полусотни стран мира, не приглядел бы себе там чего-нибудь самого достойного даже на мой, вполне придирчивый взгляд.

О чем я сожалею? О том, что упустил разбитую чугунную кровать немецкой работы времен борьбы за объединение Италии. О том, что не сторговал еще один из видов милого моему сердцу города Вильно, и о том, что нет у меня больше места нигде, чтобы ставить новые покупки, а в два ряда уже не хочется.

Для каждого коллекционера и декоратора приобретение новых предметов – это наша личная терапия. Делая покупки, мы лечим себя, строим радужные планы на будущее, тем самым продлевая себе жизнь. Вот на этом кресле мы будем сидеть, за этим столиком пить чай. А на этом диване «самосоне», развалившись, листать номер «Мезонина». Чему я бываю рад? Ну, тому, например, что, обставляя великолепные особняки моих петербургских клиентов, могу всегда рассчитывать на редкостные вещи, которые дожидаются сведущего покупателя в этом магазине. Имея при этом в виду, что магазин располагает своими реставрационными мастерскими. Конечно, починка мебели требует времени, но и в ожидании есть своя радость. Ведь не все мы и жить торопимся, и чувствовать спешим.

Бисер в старинном и современном рукоделии

Из всех старинных видов рукоделия вышитые бисером различные предметы в России отчего-то полюбились пуще других. И цены на антикварном рынке на бисерные вышивки сегодня совершенно поднебесные. Впрочем, чувство справедливости требует признать, что бисерное шитье высоко ценилось во все времена и повсюду использовалось в моде.

Совершенно точно известно, что в сегодняшний день бисер пришел из Венеции, с острова Мурано. Венецианские модницы XV–XVI веков были первыми на европейском континенте, кто взял декоративные свойства бисера на вооружение. Из Венеции его странствие пошло повсюду, но более всего привилось не в одежде, а поначалу в аксессуарах. Так, во Франции еще в эпоху Людовика XIV существовала техника «сабле», в которой очень мелким бисером расшивались вещи – женские туфли, мешочки, шкатулки для карт, игольницы и даже пудреницы. Впоследствии в моду порой приходили и бисерные украшения в виде серег и ожерелий, но с ними успешно конкурировал речной жемчуг. Вообще, ювелирные изделия из бисера более всего распространены в среде не самых богатых сословий и даже в народном костюме, и оттого не слишком хорошо он сохранился в образцах, несмотря на свою, казалось бы, физическую неистребимость – он не выцветает, не боится сырости и тепла.

В России бисер – тот, что покрупнее, – шел порой на отделку кокошников и кичек – в моей коллекции есть такие русские головные уборы XVIII века, в которых встречаются вкрапления бисерной работы. Бисером в России шили также девичьи накосники, делали бисерные шнурки.

Все же взлет любви к бисерным работам повсюду в Европе приходится на эпоху романтизма. Начиная с наполеоновских времен в моду входит граненый богемский бисер, который составляет заметную конкуренцию круглому, венецианскому, и дополняется металлическим бисером – стальным и бронзовым. Именно металлический бисер первым находит путь к применению в мире моды эпохи романтизма. Пока же, в эпоху наполеоновских войн, платья были полупрозрачными и муслиновыми, бисер их лишь утяжелял, его не использовали. Но вот после 1815 года, когда платья стали укорачиваться для удобства при вальсировании и расширяться книзу, утяжеленные валиками, в моду входят вообще вышивки и отделка и пайетками, и бисером – в обоих случаях металлическими. Затем в качестве аксессуара к этим платьям очень популярными стали и бисерные сумочки, ридикюли, вышитые бисером. Число кошельков, бумажников, портмоне, очечников, украшенных бисером и сделанных в ту пору, вовсе не счесть. В каждой цивилизованной стране мира была такая мода, но большинство рисунков к этим изделиям печаталось в Берлине, и это объясняет общность сюжетов на бисерных изделиях, изготовленных в 1820–1830-е годы, например, в Костроме и, скажем, в Буэнос-Айресе. Огромная частная коллекция бисерных изделий той поры хранится в Москве, у крупнейшего из современных знатоков бисера Елены Сергеевны Юровой.

Все же, правду сказать, легкость дамских нарядов не способствовала отягощению их бисерными расшивками, а вот мужчины даже очень часто их применяли. И кроме бумажников и кошельков в обиходе мужчин той нежной поры много украшенных бисером чубуков, подтяжек и домашних фесок, правда, последние более подходят ко временам повального увлечения ориентализмом, то есть к 1830–1840-м годам, да и бисер на них крупнее. В моей коллекции находятся широкие мужские подтяжки санкт-петербургской работы, сплошь расшитые бисером, и причем очень мелким, что всегда хорошо говорит о возрасте вещи – чем крупнее бисер, тем моложе вещь.

Королева Виктория, рано потеряв любимого мужа, принца Альберта, ввела в моду траур, и в середине XIX века траурные вещи очень часто отделывают не только бисером, но и стеклярусом. Хороший тон викторианской поры запрещал ношение драгоценностей при трауре, но разрешал бисерные черные аграманты и другие отделки. Особенно бисерное шитье характерно для верхних женских вещей 1860-х годов – визиток, бурнусов и казакинов, где часто встречается стеклярусная бахрома в виде длинных трубочек, бисерные отделки на швах и эполетах.

Интерес к фольклору, который также проявился в моде 1860-1870 годов благодаря английскому движению Arts & Crafts и русскому славянофильству, вызвал всплеск интереса к цветному бисеру. Он, впрочем, постоянно и до того использовался в народном костюме в Польше, Моравии, Венгрии, где жилеты крестьянок, их головные уборы – коруны часто шились бисером, и это считалось очень престижным в Восточной Европе.

Вышитые бисером блузы характерны для этого периода, и в них нельзя не заметить влияния народных орнаментов, цветовых сочетаний и узоров. Орнамент все больше встречается в модной одежде 1880-х годов – ориентализм и, в частности, японизм тому виной.

Бисерные вещи стали заметно проще и грубее, но в расшивку декоративных рисунков одежды они все чаще вкрапляются. Однако настоящим триумфом «бисерной моды» стали два последующих стиля – модерн и ар-деко. В первом случае модным стал как раз контраст прозрачного шелка и тяжелой бисерной и стеклярусной вышивки, особенно часто встречающейся после 1905 года, когда о творчестве Поля Пуаре заговорили в полный голос. Потом в моду стали входить троакары и туники, обремененные тяжелыми бисерными узорами, как будто устало оттягивавшими вниз ткань. Прямой силуэт стал популярным как дань неоклассицизму и под влиянием фокинских балетов 1910-х годов.

Серебряный век был немыслим без бисерного рукоделия, которое из разряда любительства перешло в профессиональное ремесло больших парижских домов моды – Ворта, Пакена, сестер Калло, Дреколя и других. Но Первая мировая война прервала это пиршество для глаз в 1914 году, и бисерное увлечение вернулось в моду лишь после 1918 года. Тут, конечно, большую роль сыграли беженки из России. Множество дам, хорошо образованных, элегантных и одаренных вкусом, искали работы в Константинополе, Берлине и Париже; они стали поначалу брать на дом отдельные заказы на бисерные вышивки на платьях прямого силуэта, а потом и открывать свои собственные дома мод. Так, баронесса Елизавета Врангель, урожденная Гойнинген-Гюне, открыла в Париже дом моды «Yteb»; это название составлено из ее имени – Бетти, прочтенного наоборот. У нее делались многочисленные бисерные вещи, судя по сохранившимся розовым платьям ее работы. Или, например, знаменитый дом вышивок «Китмир», который был создан в Париже великой княгиней Марией Павловной и тоже специализировался на бисерных работах, в основном для дома моды «Шанель». Можно даже сказать, что все вышитые бисером платья от Шанель в 1920-е годы исполнены руками русских беженок.

Особенный всплеск бисерного вышивания на платьях-туниках приходится на период 1924–1925 годов, когда после открытия англичанином Картером гробницы фараона Тутанхамона вспыхнула египтомания. Бисерные работы, копирующие древнеегипетские сетки в оплечьях, называемые «маниакис», пришлись по вкусу требовательной публике в послевоенное время джаза, шампанского и роллс-ройсов. Часто бисер сочетали с блестками и пайетками.

Однако с кризисом 1929 года на Уолл-стрит мода на ручные работы прошла, и о бисере забыли. А вспомнили лишь в эпоху хиппи, когда, после 1969 года, не иметь бисерных, нанизанных на леску цветных бус и браслетов было просто неприлично. Этника вошла в моду, и бисероплетение стало ассоциироваться с фольклором, но и оно тоже было предано анафеме в эпоху диско! И вот, в конце XX века новый директор Дома моды «Кристиан Диор» Джон Гальяно, создав коллекцию на африканскую тему, заставил всех доверчивых модниц вновь увлечься бисерными отделками – ошейниками и ожерельями и вышитыми бисером платьями. Ну а будущее покажет, следует ли нам и дальше метать бисер.