Текст книги "В небе Ленинграда"

Автор книги: Александр Новиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Конечно, обошлось нам все это ценой крови многих наших

летчиков, не щадивших себя в бою и часто шедших на самопожертвование. Но делавших это не стихийно, не в ослеплении ярости, а вполне сознательно, ибо так требовала обстановка. В основе этих подвигов лежало трезвое самосознание народа, понимавшего, что речь идет о жизни и смерти всей страны, всех ее социалистических завоеваний, и тот всеобщий героический настрой чувств, который не мог не передаться армии.

1941 год был тяжелым годом в истории нашего Отечества, и потому именно тогда нравственная сила народа выразилась с наибольшей чистотой, полнотой и энергией. Именно она, эта нравственная сила, умело поддерживаемая и направляемая партией, прикрыла те бреши, которые образовались тогда в нашей обороноспособности. Массовый героизм на фронте, "безумство храбрых" на какое-то время стали решающим фактором в неравной схватке с чудовищной военной машиной гитлеризма.

Из истории известно, что в такие критические периоды в жизни страны, каким стал для нас 1941 год, сознание и чувства народа необычайно обостряются. Он проявляет себя во всем блеске своих лучших качеств, становится еще мудрее и прозорливее. Он становится Героем во всеобъемлющем значении этого слова. Это и подтвердил 1941 год. Бросаясь тогда в воздушные и огневые тараны, под гусеницы танков, умирая, но не сдаваясь в плен, советские люди с потрясающей убедительностью показали свою преданность коммунистическим идеалам и социалистическому отечеству.

Факт этот огромной значимости, и факт бесспорный. Он особенно впечатляющ, когда происходит на твоих глазах. А мне однажды посчастливилось быть непосредственным свидетелем такого героического проявления духа народного. Правда, это случилось не в июле, а осенью, но время тут не имеет значения.

Ночью 5 ноября завыли сирены, и почти тотчас в небе лихорадочно заметались лучи прожекторов. Ленинград уже более месяца находился в блокаде, и фронт был настолько близок от города, что вражеские самолеты долетали от внешних границ зон наших постов ВНОС до центра города в считанные минуты. Бомбардировщики, шедшие с запада, оказывались над Дворцовой площадью через две минуты. Самый дальний путь был с востока – со стороны Невской Дубровки. Но и это расстояние фашистские самолеты преодолевали за шесть минут. Так как радиолокационных установок у нас тогда было очень мало, а посты ВНОС засекали "юнкерсы" и "хейнкели" визуально или по звуку, то нередко сигнал воздушной тревоги раздавался одновременно с гулом вражеских бомбардировщиков. Так было и 5 ноября.

Под раздирающий душу вой сирен я спустился на первый этаж, служивший нам бомбоубежищем, но тут же передумал и вышел на улицу. Над Дворцовой площадью было светло, как днем. Часто и ожесточенно хлопали зенитные орудия, сквозь выстрелы их иногда прорывался приглушенный расстоянием гул фашистского самолета. Когда он появился над Невой, прожектористы быстро нащупали его и взяли в перекрестие слепящих лучей. Я узнал силуэт "Хейнкеля-111". Он медленно, как бы плывя, проходил над Невой в сторону Смольного.

Вдруг откуда-то из мрака выскочила "чайка" – И-153. Это был самолет 26-го ночного истребительного полка, несшего непосредственную воздушную охрану города. Маленький юркий ястребок открыл огонь по противнику. В холодном аспидном небе вспыхнули нити трассирующих пуль. Вражеский пилот сделал маневр, и бомбардировщик провалился в темноту. Прожекторные лучи снова заметались в небе.

– Уйдет мерзавец! – невольно вырвалось у меня.

Но прожектористы снова отыскали врага и взяли его в "вилку". Через несколько секунд из тьмы вынырнул и наш ястребок. Очень маневренный и верткий, он устремился на "хейнкеля". Расстояние между самолетами быстро сокращалось, и я напрягся, ожидая пулеметного огня. Но наш летчик почему-то не стрелял. "Неужели боеприпасы кончились?" – подумал я. И тут же последовал удар, а за ним яркая вспышка – "чайка" мотором врезалась в плоскость Хе-111. Бомбардировщик качнулся, накренился и камнем полетел вниз. На крыше здания штаба округа раздались ликующие возгласы и бурные аплодисменты дежурных смен МПВО.

Фашистский самолет упал в Таврический сад. Экипаж его был пленен. Нашего пилота сильным ударом вышибло из кабины. На какое-то время он потерял сознание, а когда очнулся, дернул за вытяжное кольцо парашюта и благополучно спустился на крышу одного из строений Невского завода имени В. И. Ленина.

С героем этого боя я встретился на другой день. Это был Алексей Севастьянов – высокий, богатырского сложения русоволосый парень. В разговоре со мной он вел себя стеснительно и никак не мог пристроить свои большие сильные руки. Я приметил его стеснительность и сказал, что в воздухе он держится куда увереннее.

– В бою, товарищ командующий, приходится поворачиваться,– ответил Севастьянов и смутился еще больше.

– Скажите, почему вы не открыли огонь по противнику? – спросил я.– Ведь дистанция была самая подходящая.

– Кончились патроны, товарищ генерал. Я за этим бандитом гнался от самой окраины. Он все огрызался, ну я и израсходовал боезапас. Не рассчитал, да и очень хотелось побыстрее сбить его.

– А перед тем, как решиться на таран, вы подумали, что сами можете погибнуть? Ведь ночью такой прием сложен, требует очень точного расчета.

– Нет, не подумал, – без промедления и просто ответил герой и смутился, вероятно решив, что я могу принять его слова за бахвальство. И тут же добавил: – Не успел подумать. Когда я упустил "хейнкеля", то обозлился на себя: боеприпасы израсходовал, как теперь быть? Но тут прожектористы снова поймали самолет, и я вспомнил о таране. Вот и все. Жаль только, что свою "чайку" загубил, теперь не скоро в воздух поднимусь. В полку нет запасных машин.

Я пообещал помочь ему. С трудом мне удалось вытянуть из него, что он дрался с фашистами под Брестом и защищал Москву, и я проникся к этому скромному, отважному парню еще большей симпатией, тепло поблагодарил его и отпустил.

Давно это было, а я до сих пор будто наяву слышу ответ Севастьянова. Вдумайтесь и прочувствуйте ответ героя. Вот как: о собственной гибели он не подумал! Что может быть убедительнее и сильнее этого простого ответа?

Но недавно я узнал, что есть люди, которые в таких подвигах усматривают проявление "азиатчины", то есть силы темной и неосознанной{108}. Тем самым перечеркивается все высокое значение такого рода героизма, как самопожертвование в бою. Иной читатель может усмотреть в подобных громких заявлениях гражданское мужество и смелость мысли. Но у меня на этот счет свое мнение: легко бросаться громкими словами спустя четверть века. Всем, кто думает подобным образом, не мешало бы вспомнить, что эта "азиатчина" помогла спасти человечество и ей каждый из ныне живущих на нашей земле во многом обязан тем, что он ходит по ней свободным человеком, а не фашистским рабом. Ведь в 1941 г. вопрос стоял так: быть нам или не быть? И советские воины били ненавистного врага так, как подсказывали им чувства, сообразуясь с обстановкой. Когда же общая обстановка на фронте, в том числе и в воздухе, стала в нашу пользу, когда мы уравняли силы в небе с вражескими, а затем превзошли их и числом, и качеством авиации, тараны сами собой сошли почти на нет. Их столь частое, как в первый год войны, применение уже не вызывалось ситуацией в небе. Но героизм в воздухе был и остался, и так же, как в 1941 г., советские летчики не щадили себя в бою и, когда было нужно, прибегали и к тарану. Правда, это случалось уже редко.

Я хорошо помню таранный удар, совершенный весной 1945 г. в Восточной Пруссии летчиком-истребителем Павлом Головачевым. В то время я находился на 3-м Белорусском фронте в качестве представителя Ставки.

Головачев преследовал Ю-88, который вел воздушную разведку. Он поджег "юнкерc", но вражескому пилоту удалось сбить пламя. Советский летчик снова устремился в атаку, но орудие истребителя молчало – кончился боекомплект. Гитлеровцы уходили, быть может, с ценными сведениями, и тогда Головачев решился на таран. "Юнкерc", лишившись хвостового оперения, камнем полетел к земле{109}.

Там же, в Восточной Пруссии, я подписал приказ о награждении П. Я. Головачева орденом Красного Знамени. Кстати, отважный летчик жив. Ныне он генерал, дважды Герой Советского Союза и продолжает служить в авиации.

В июле Героями Советского Союза стали еще 7 воздушных защитников города Ленина: Л. И. Иванов, А. М. Лукьянов, П. А. Маркуца, В. И. Матвеев, Л. В. Михайлов, С. А. Титовка и Н. Я. Тотмин. Пятерым из них это звание было присвоено за таранные удары. Всего за месяц войны Героями Советского Союза стали 10 ленинградских летчиков.

Конечно, неверно было бы думать, что успешное противодействие советских летчиков фашистской авиации и большие потери ее в первые месяцы войны обусловливались только таранами и прочими актами массового героизма в воздухе. В целом высоко было боевое мастерство наших летчиков, прочной и здоровой была основа оперативного искусства Советских ВВС, новая техника (истребительная), хотя и уступала вражеской, но не настолько, чтобы враг не считался с ней. Но, конечно, самым главным в этой неравной борьбе в небе для наших летчиков была твердая вера в то, что за их спиной стоит могучий тыл, мощная социалистическая индустрия, которая сделает все, чтобы как можно быстрее дать армии больше новой, отвечающей всем требованиям войны боевой техники.

В 20-х числах на юго-западе от Ленинграда наступило затишье. Гитлеровцы, понеся огромные потери, прекратили наступление сперва в Кингисеппском и Восточном, а затем и в Лужском секторах{110}. В конце июля, после отхода наших войск ближе к городу Луге и на правый берег реки Луги, фронт на дальних юго-западных подступах к Ленинграду стабилизировался до 8 aвгуста. Так рухнул план гитлеровского командования овладеть Ленинградом с ходу.

И в заключение коротко расскажу о результатах сражения в небе. В первый месяц войны летчики Северного фронта уничтожили на аэродромах и в воздушных боях 452 вражеских самолета. За это время ВВС фронта совершили 18,5 тысяч вылетов. В среднем бомбардировщики совершили 16, истребители – 23 самолето-вылета в месяц. Мы потеряли 375 самолетов: 229 бомбардировщиков и 146 истребителей. Это боевые потери, т. е. без учета техники, выбывшей из строя из-за разных технических неполадок и аварий.

Мне хотелось бы рассказать и об итогах наших воздушных ударов по наземных войскам противника. Но, к сожалению, результаты действий авиации по сухопутным войскам очень трудно поддаются точному учету. В самом деле, как, например, когда идет жаркий бой, установить, что именно уничтожили летчики, а что наземные войска? Стремление во что бы то ни стало постоять за честь "мундира" часто вело к преувеличению действительных потерь противника и, в конечном счете, наносило вред общему делу борьбы с фашизмом, так как завышенные итоги вводили в заблуждение и командование фронтов, и Ставку. В первые месяцы войны мы из-за несовершенства и отсутствия четкого контроля весьма грешили такой гиперболизацией, и к итоговым данным родов войск о потерях противника надо относиться весьма осторожно. Поэтому я и не стану приводить цифры потерь неприятеля от наших ударов с воздуха по его наземным войскам. Скажу только, что удары ленинградских летчиков были весьма ощутимы; это засвидетельствовал и бывший начальник генштаба сухопутных войск Германии генерал Гальдер в своей уже известной читателю оценке обстановки в воздухе.

На ближних подступах

Итак, в конце июля на земле к юго-западу от Ленинграда установилось временное затишье. Но в воздухе по-прежнему продолжались ожесточенные схватки. Готовясь к новому решающему наступлению на Ленинград, противник делал все, чтобы елико возможно помешать нам воспользоваться передышкой в своих целях. В первую очередь гитлеровцы еще больше активизировали действия авиации, в основном бомбардировочной. Противник всеми силами пытался навязать нам в воздухе свою волю и поставить наших летчиков всецело в положение обороняющейся стороны. Бомбардировочные и штурмовые эскадры 1-го немецкого воздушного флота участили свои налеты и стали действовать на всю глубину нашего тыла. Главными целями для вражеских летчиков были железнодорожные, ближние и дальние, коммуникации Северного и Северо-Западного фронтов. Массированные налеты чередовались с ударами небольших групп.

В продолжение всей паузы немцы усиленно бомбили железнодорожные перегоны на участках Гатчина – Нарва, Гатчина – Луга и Гатчина – Тосно, многие станции на Октябрьской и Северной железных дорогах. Особенно доставалось железнодорожной развязке в районе Кириши, Посадниково – Андреево – Ирса, станциям Мга, Чудово и Бологое. Частым ударам с воздуха подвергались и наши аэродромы, в первую очередь передовые. Действия авиации противника были последовательными и решительными. По всему чувствовалось, что гитлеровцы стремились не только максимально затруднить работу на коммуникациях, по которым шло снабжение наших войск, но и воздействовать на нашу психику создать у нас впечатление неотвратимости своих ударов с воздуха, неиссякаемости своей авиационной мощи и тем самым снизить у защитников Ленинграда волю к сопротивлению. С этой целью они устанавливали, например, на пикирующих бом

бардировщиках сирены. Включенные во время пикирования, эти сирены производили душераздирающий вой, который и сам по себе угнетал психику, а под грохот бомбежки и среди рушившихся и горевших зданий и вовсе был нестерпим.

В это же время фашисты возобновили и попытки прорваться в Ленинград с воздуха. Утром 20 июля мне доложили, что курсом на Ленинград с юга в сопровождении 12 "мессершмиттов" идут девять "юнкерсов". Отразить вражеский удар было поручено летчикам 7-го истребительного авиакорпуса. Первым встретило противника звено из 44-го иап в составе Евстигнеева, Головина и Зинченко. В районе Сализи они перехватили гитлеровцев и, несмотря на семикратное превосходство фашистов, сбили два самолета{111}.

Вскоре на помощь товарищам подоспели летчики 19-го иап. Немцы не выдержали ударов наших истребителей и, потеряв 10 машин, обратились в бегство. В этой воздушной схватке отличился комсомолец лейтенант В. П. Клыков. Он уничтожил Ме-110, но и его самолет пострадал – вражеская очередь пробила бензобак, и начался пожар. Но Клыков не сразу оставил горящую машину. Он сперва тараном сбил второго врага и лишь тогда выбросился с парашютом{112}.

21 июля немцы дважды пытались прорваться в город. И опять безуспешно. Советские летчики сбили 6 фашистских самолетов{113}.

22 июля в налете участвовало уже 89 самолетов противника. Для отражения удара мы выделили 75 истребителей. На подступах к городу разыгралось настоящее воздушное сражение. Лишь двум или трем бомбардировщикам удалось прорваться через наш заслон. И еще 13 "юнкерсов" нашли себе могилу на советской земле{114}.

Самый сильный налет на Ленинград был совершен в первой декаде августа. К сожалению, я не смог установить точной даты. Еще не успели подать сигнал воздушной тревоги, как мне доложили, что на Ленинград с юго-запада идут несколько эшелонов вражеских бомбардировщиков под мощным истребительным прикрытием. Служба ПВО насчитала около 300 самолетов{115}.

Я приказал поднять для отражения удара в помощь 7-му иак всю фронтовую авиацию. Часть своих сил выделило и командование ВВС Краснознаменного Балтийского флота. В своем резерве я оставил лишь группу из 10 истребителей, базировавшихся на Комендантском аэродроме.

Противник летел на высоте от 3000 до 4000 м. Ленинградские летчики встретили врага на подступах к городу в районах Витино, Волосово, Большая Пудость, Красное Село. Бой был жестокий. К сожалению, итоги его не нашли полного отражения в документах, и суммарные потери гитлеровцев мне установить не удалось. Но они были немалыми. Ночью фашистские бомбардировщики вновь попытались прорваться в Ленинград, но безуспешно.

Налеты на Ленинград продолжались до конца оперативной паузы на фронте. В них участвовало более 900 самолетов, но достигли города единицы{116}.

В один из августовских дней мне сообщили печальную весть – погиб смертью героя в воздушном бою Герой Советского Союза Степан Здоровцев. Кажется, это произошло 9 августа. Мы все тяжело переживали эту утрату.

Словом, в небе под Ленинградом в конце июля и в начале августа было весьма жарко. Нашим летчикам приходилось отбиваться повсюду. Все острее давала о себе знать нехватка боевой техники. И все же мы не только оборонялись, чего добивались гитлеровцы, а на удар отвечали ударом.

По ночам, мешая переброскам войск и техники, наши летчики непрерывно бомбили основные коммуникации противника, в частности железнодорожные перегоны на участках Псков – Гдов и Псков – Плюсса. Фронтовая авиация активно действовала по местам сосредоточения вражеских войск во всей полосе Лужского оборонительного рубежа. За время оперативной паузы только по противнику, действовавшему на этом рубеже, было совершено 1200 самолето-вылетов и сброшено свыше 600 тонн бомб{117}.

После спада напряжения на Лужском оборонительном рубеже я приказал возобновить налеты на вражеские аэродромы. Первый удар был нанесен на рассвете 20 июля по аэродрому в Зарудинье, одной из крупнейших передовых точек базирования немецкой авиации. Группа истребителей из 154-го иап уничтожила 14 фашистских самолетов. Через день по этому же объекту ударили экипажи 41-й бад и 39-й иад. Фотопленка зафиксировала 15 точных попаданий бомб и эресов в цели. 26 июля гитлеровцы в результате ночных рейдов бомбардировщиков 44-го Краснознаменного бап лишились на аэродромах в Крестах, Веретенье и Малитино еще 26 самолетов{118}.

В этих налетах участвовало немногим более 50 советских самолетов, а было уничтожено 55 вражеских – результат действительно великолепный. Примечательно и то, что мы не потеряли ни одной машины. Удачно действовали и летчики Краснознаменного Балтийского флота, громившие вражескую авиацию на аэродромах под Малми, Пярну и Виндавой{119}.

В это время мы начали менять тактику наших ударов по немецким аэродромам. Опыт июльских боев показал, что налеты небольшими группами бомбардировщиков со средних и больших высот недостаточно эффективны и связаны со значительными потерями. Правда, в первый же месяц нам удалось нанести вражеской авиации на земле весьма ощутимый урон. В основе успеха было мужество и мастерство ленинградских летчиков, которые даже на устаревших, имевших недостаточное оборонительно-стрелковое вооружение машинах прорывались к местам базирования вражеской авиации. Кроме того, успеху наших ударов по аэродромам противника содействовали и внезапность налетов, и в определенной степени беспечность противника.

Уверовав в свою мощь, гитлеровцы в первые недели совсем не маскировали боевую технику и сажали авиацию очень плотно – по 80 – 100 самолетов на один аэродром – и почти не прикрывали ее зенитной артиллерией. Недостаточным было и истребительное прикрытие, и тоже по причине самонадеянности фашистов, посчитавших после своих успехов в Прибалтике, что и ленинградская авиация не сможет оказать им серьезного сопротивления.

Все это, конечно, облегчало и упрощало нам борьбу с авиацией противника на земле. В такой ситуации для наших бомбардировщиков основной трудностью были прорывы через вражеские истребительные заслоны, действовавшие в полосе фронта и на некотором удалении от него. Но когда немцы основную массу своей истребительной авиации начали сажать на ближние к фронту аэродромы, продолжительность пребывания в воздухе и число вылетов вражеских истребителей быстро увеличились, и противник все чаще стал перехватывать наши бомбардировщики. Мы начали нести столь большие потери, что были вынуждены почти совсем прекратить дневные налеты на вражеские аэродромы. Надежно же прикрывать свои бомбардировщики истребителями нам не позволяли наши возможности.

К началу боев на ближних юго-западных подступах к Ленинграду в составе ВВС Северного фронта осталось всего 759 боевых самолетов. Но непосредственно под Ленинградом действовало 592, в том числе 75 бомбардировщиков, 119 истребителей новых типов и 398 старых. Гитлеровцы же только на ленинградском направлении имели 1200 боевых машин: 700 бомбардировщиков, 400 истребителей и 100 разведчиков. Да со стороны Карельского перешейка действовало свыше 200 самолетов финских ВВС. Соотношение сил в воздухе было примерно 2,5:1 в пользу противника{120}.

Вот тогда мы и начали менять формы и методы борьбы с авиацией противника на аэродромах – основным оружием ее сделали истребители. Но история мировой авиации еще не имела опыта такого применения истребителей, и, естественно, тут нам пришлось самим создавать новую тактику действий по вражеским аэродромам, причем, в процессе боев. Так появились на свет штурмовые комбинированные авиагруппы, состоявшие из истребителей разных типов. Но наиболее удачные сочетания боевой техники в этих группах мы нашли не тотчас. Вначале включали в группы даже СБ. Но СБ из-за недостаточной скорости мешали маневру истребителей, и мы вскоре отказались от бомбардировщиков.

Наиболее типичный состав штурмовой комбинированной авиагруппы был такой: И-153 с бомбами, И-16 с пушками и эресами, МиГ-3 с эресами, МиГ-3, ЛаГГ-3 и Як-1 без эресов. Такой состав группы обеспечивал наилучшее взаимодействие в ней экипажей и наибольшую эффективность огня.

В свою очередь такая группа делилась на ударную и прикрывающую. Ударная комплектовалась из самолетов, вооруженных пушками, бомбами и эресами, прикрывающая – из истребителей только со стрелковым вооружением. Первая наносила основной удар и вела атаки с бреющего полета или с пикирования и обязательно с разных направлений, вторая прикрывала первую с воздуха и затем добивала врага на земле и на взлете.

Штурмовая комбинированная группа, пройдя экзамен на зрелость в августовских боях, прочно укрепилась в боевой практике ВВС нашего фронта и долго еще отлично служила ленинградским летчикам. Подобный метод борьбы с авиацией на аэродромах оказался столь эффективным, что вскоре и немцы все чаще начали использовать для этой цели свои легкие и тяжелые истребители, в основном двухмоторный истребитель-штурмовик Ме-110.

Все возраставшая угроза Ленинграду вынуждала нас непрестанно искать наиболее действенные и отвечавшие обстановке формы и методы борьбы с вражеской авиацией.

Командование ВВС фронта совсем не устраивала разобщенность в действиях авиации. Хотя, как я уже сказал в предыдущей главе, и командующий ВВС КБФ генерал М. И. Самохин и, и командир 7-го иак ПВО полковник С. П. Данилов во всем шли нам навстречу и согласовывали свои планы с нашими, тем не менее ведомственное разделение авиации усложняло ведение борьбы с воздушным противником в целом. Как бы Самохин, Данилов и я ни понимали всю тяжесть обстановки под Ленинградом и ни стремились теснее увязывать свои планы, все же быстро добиваться полной согласованности во взаимодействиях авиации, ее наиболее экономного и эффективного применения удавалось далеко не всегда. Кроме того, сами согласования отнимали немало времени. А часто обстановка складывалась так, что самое незначительное промедление в постановке боевых задач летчикам грозило тяжелыми последствиями. Нередко мешала нашей в общем-то дружной работе и неизбежная в любом деле разница в оценке ситуаций. И я задумывался о подчинении всей ленинградской авиации единому командованию. Однако события на фронте так заматывали, а командование фронта было столь занято своими делами, что я никак не мог найти время для серьезного разговора на эту тему с вышестоящим начальством. Помимо того, проведение в жизнь такого значительного мероприятия зависело в конечном счете от Ставки Верховного Главнокомандования.

Как я писал, мы у себя в Ленинграде уже в июле начали вносить коррективы в управление фронтовой авиацией. Обстановка диктовала дальнейшие шаги в области централизованного руководства Военно-Воздушными Силами. Очередной такой шаг был сделан. К 20 июля, войдя в соглашение с командованием ВВС КБФ и 2-го корпуса ПВО страны, которому оперативно подчинялся 7-й иак, мы разработали и приняли к осуществлению единый план боевых действий всей ленинградской авиации. Согласно этому документу, вся территория, прилегавшая к Ленинграду с севера, запада и юга, в границах фронта и в оперативной глубине противника была разделена на зоны разведки и уничтожения вражеской авиации на земле и в воздухе. Авиация 7-й и 23-й армий, фронтовой группы, КБФ и 7-й иак получила свои строго очерченные зоны.

Правда, план этот просуществовал недолго, примерно до середины августа, но тем не менее наличие его упорядочило работу авиации и тем самым способствовало более экономному и результативному расходованию наших сил и средств в воздухе.

В конце июля и в первой декаде августа на Лужском оборонительном рубеже было относительно тихо, но в Эстонии и на севере от Ленинграда бои не прекращались ни на один день.

Немцы, готовясь к генеральному наступлению на Ленинград и стремясь к началу его полностью обезопасить левое крыло группы армий "Север", пытались разгромить наши войска в Прибалтике, захватить Эстонию и острова на Балтийском море. С этой целью 22 июля гитлеровцы нанесли мощный удар в стык 10-го и 11-го стрелковых корпусов нашей 8-й армии. 25 июля передовые части противника достигли западного побережья Чудского озера и тем самым отрезали 11-й стрелковый корпус от главных сил армии. К исходу 7 августа моторизованные части 18-й немецкой полевой армии в районе Кунды вырвались к берегу Финского залива. 8-я армия, расчлененная надвое, отходила к Таллину и Нарве.

Не менее сложная для нас обстановка сложилась на севере и северо-востоке от Ленинграда. Войска 7-й армии вели трудные бои со 100-тысячной Карельской армией финнов, наступавшей на Онежско-Ладожском перешейке.

31 июля финны нанесли удар на Карельском перешейке. 2-й армейский корпус Юго-Восточной армии противника повел наступление в сторону северо-западного побережья Ладожского озера, имея своей задачей окружение наших войск, действовавших в этом районе. Далее финны намеревались прорваться за реку Вуокси и выйти в тыл выборгской группировки Северного фронта. К 8 августа противник перерезал железную дорогу Сортавала – Хитола и Хитола – Выборг, и часть войск нашей 23-й армии оказалась прижатой к Ладоге. Над выборгской группировкой нависла прямая угроза вражеского удара с тыла.

А тем временем, сковывая нас на севере и в Эстонии, немцы спешно готовились к броску на Ленинград со стороны Лужского оборонительного рубежа. Воздушные разведчики, непрерывно и самоотверженно действовавшие в течение всей оперативной паузы, сообщали о многочисленных эшелонах с войсками и техникой, перебрасываемых в районы Кингисеппа, Луги и Новгорода{122}.

В один из августовских дней воздушная разведка преподнесла нам сюрприз. Я сидел в кабинете и вместе с начальником штаба генералом А. П. Некрасовым ломал голову, где и как выкроить побольше самолетов для поддержки войск Кингисеппского сектора, против которого гитлеровцы создавали особенно сильную ударную группировку. Командующий фронтом Попов попросил меня, насколько возможно, усилить прикрытие с воздуха войск этого сектора, которыми командовал генерал В. В. Семашко.

Маркиан Михайлович, будучи командующим фронтом и одним из немногих руководителей, прямо ответственных за судьбу Ленинграда, даже в самые тяжкие времена был всегда выдержан, деловит, никогда не дергал людей. Это в нем нравилось мне, и потому все его устные приказы, большей частью выраженные в форме просьбы, я воспринимал не только умом, но и сердцем. Так было и в тот раз, и я ответил, что летчики, как и во время июльских боев под Ивановским и Большим Сабском, не подведут пехоту, а мы, командование, постараемся выделить для прикрытия войск Кингисеппского сектора побольше самолетов.

Но, как я и Некрасов ни старались, выделить для генерала Семашко дополнительное количество боевых самолетов никак не удавалось. Ленинградская авиагруппировка буквально задыхалась от множества стоявших перед ней задач. Морская авиация, весьма немногочисленная тогда, почти целиком была ориентирована на действия в Эстонии, Финляндии и в районе Нарвы. ВВС 23-й армии мы сами обобрали так, что даже такой спокойный и рассудительный человек, как ее командующий генерал П. С. Пшенников, не раз выражал по этому поводу сильное недовольство{123}. ВВС 7-й армии состояли всего из одной авиадивизии, имевшей примерно около 80 боевых самолетов. Им тоже хватало своих забот. Более того, в 20-х числах июля, когда финны уж очень насели на 7-ю армию, мы вынуждены были усилить 55-ю сад двумя эскадрильями 65-го штурмового авиаполка, вооруженного И-153, и одной разведывательной авиаэскадрильей. В самом конце июля нам пришлось ослабить фронтовую авиагруппу еще на два полка. Когда стало известно, что немцы стягивают к стыку Северного и Северо-Западного фронтов крупные силы, мы по приказу главкома Северо-Западного направления К. Е. Ворошилова выделили нашему соседу, почти не имевшему авиации, во временное пользование 44-й и 58-й бомбардировочные авиаполки 2-й смешанной авиадивизии{124}.

А с пополнениями дела обстояли весьма неважно – за весь июль мы получили всего 34 боевых самолета, и в августе Москва многого не обещала. На наши настойчивые просьбы командование ВВС Красной Армии неизменно отвечало, что у нас с авиацией лучше, чем на других фронтах. Не помогала и ссылка на то, что нашим летчикам приходится воевать почти на 1500-километровом фронте, от Мурманска до Новгорода, и по существу обслуживать два фронта.

Теперь-то я точно знаю, что в то время Ставка при всем ее желании просто не могла выделить нам больше того, что посылала, так как не имела резервов авиационной техники и все, что поступало на фронт, пускалось в бой едва ли не с конвейера. Я, конечно, предполагал, что вся заминка не в том, что у нас по сравнению с другими фронтами положение с авиацией лучше, а в недостаточном для нужд фронта производстве самолетов, и все же столь жесткая политика Москвы в отношении пополнений удручала меня. Как и многим в нашем положении, нам казалось, что в Ставке не очень ясно представляют обстановку под Ленинградом, отсюда и скудность поступлений новой техники. Естественно, и я как командующий военно-воздушными силами фронта прежде всего заботился об интересах нашего фронта и, главным образом, об интересах защитников. Ленинграда.

Просматривая в тот день списки боевых потерь техники и летно-подъемного состава, я только вздыхал и покачивал головой. Лишь в первый месяц войны из строя убитыми, ранеными и невернувшимися с заданий выбыло 763 летчика, штурмана и стрелка-радиста. В основном потери приходились на молодые кадры, но среди них было немало и опытных летчиков. А впереди нас ждали новые и еще более ожесточенные бои в воздухе. Сомневаться в том не приходилось. В последних числах июля стало известно, что немцы спешно перебрасывают всю свою авиацию ближе к линии фронта – бомбардировщики перебазируются на аэроузлы Пскова, Острова и Порхова, истребители – на передовые аэродромы{125}.